Герман Матвеев
Тарантул
Тайный фронт
Герман Матвеев
© Матвеев Г.И., 2024
© ООО «Издательство Родина», 2024
1. «Рыбак»
В холодном воздухе носилась водяная пыль и через шинель, фланелевку и тельняшку проникала к самому телу. От сырости белье казалось липким. Темень – глаза выколи! Внизу вяло шлепали мелкие волны.
На стоящем впереди катере замаячили красные угольки папирос и послышался смех. Кто-то из команды вышел подышать воздухом.
Но вот опять в стороне Петергофа глухо захлопали пушки и над головой зашуршали снаряды. В городе вспыхнули красные зарницы, а через минуту докатился треск разрывов. Сейчас же в ответ глухо ахнули батареи Ленинграда и смяли эти звуки.
Сегодня враги стреляли всю ночь. С большими перерывами, ограничиваясь двумя-тремя залпами, настойчиво посылали они снаряды в разные районы города. Как бы солоно им ни приходилось, молчать они не хотели. Ленинград праздновал двадцать шестую годовщину Октября.
«До чего пакостная у фашистов натура! Как праздник, так обязательно безобразят», – подумал стоявший на вахте Пахомов, прислушиваясь к артиллерийской дуэли.
Он вспомнил, как в прошлом году фашисты отметили юбилей. Авиация гудела над городом всю ночь. Во всех районах повесили на парашютах яркие фонари-ракеты и безнаказанно сбрасывали бомбы. Тогда он не был на вахте, но почти всю ночь простоял на палубе каюра. Казалось, что после такой бомбежки от Ленинграда останутся одни развалины…
Стрельба кончилась, и снова установилась тишина. «Они ведь, наверно, считают, что как только снаряд разорвется, так весь район в бомбоубежище кинется». Он знал, что сейчас во многих квартирах кончались вечеринки, и даже сам имел два приглашения от знакомых девчат. Знал, что первый тост поднимали за победу. Она еще не близка, но уже ярко блестит в московских салютах.
«А нынче им достается… Это не прошлый год».
Прошла минута, другая, и вдруг послышался скрип уключин. Пахомов насторожился, повернул голову и уставился в темноту.
Катера стояли почти у самого устья реки, где она впадала в залив, и если он услышал скрип уключин, то, значит, лодка находится где-то недалеко, на середине Невки.
На другом берегу, в единственном доме, жила команда военных рыбаков. Они давно прекратили рыбную ловлю, да и вряд ли в такую погоду, в темноте, могли отправиться куда-то на лодке. Другой лодки поблизости не было.
«Показалось мне, что ли?» Напрягая слух, он долго стоял без движения, но никаких звуков больше не доносилось.
«Значит, показалось», – уже твердо решил Пахомов.
Снова началась артиллерийская перестрелка, но на этот раз в стороне Московского района.
Пришла смена.
– Замерз? – хриплым со сна голосом спросил его лучший друг и земляк Киселев.
– Отсырел, – сказал Пахомов, передавая вахту.
– Иди сушись.
– Послушай, Саша. С полчаса назад вроде как на лодке кто-то греб. Веслами скрипнул.
– На лодке? – удивился Киселев. – Да ты что! В такую погоду на лодке кататься… ночью!
– Я и сам не понимаю. А только так ясно послышалось.
– Может, на катере что-нибудь?
– Не знаю.
Пахомов спустился в кубрик и скоро забыл о происшествии, но когда через четыре часа он сменил Киселева, то вспомнил и спросил:
– Ну как, лодку не слышал?
– Какая там лодка! Померещилось тебе.
Незаметно начинался рассвет. Появились неясные очертания пулемета в чехле, стоящего на носу катера. Забелел корпус яхты, вытащенной на берег, и корявое дерево с обломленной вершиной все яснее выступало на фоне посеревшего неба.
Пахомов смотрел на противоположный берег. Ему казалось, что там, чуть пониже их катера, чернеет лодка.
Прошло несколько минут – и уже никаких сомнений не осталось. Лодка стояла на одном месте, и в ней сидел рыбак. Откуда он взялся и как попал сюда ночью? Правда, среди любителей-рыболовов можно встретить людей, одержимых своей страстью, которые ловят рыбу, невзирая на погоду и время года.
Пахомов тоже был таким любителем и сразу понял, что рыбак ловит на подпуск, но лодка стоит слишком близко от берега, и это было подозрительно. Он вызвал наверх старшину.
– Товарищ старшина, смотрите! – сказал он, показывая пальцем на берег.
– Что там?
– Рыбак.
– Ну так что? Пускай ловит.
– Ночью приехал.
– Как это ночью?
– Вечером его не было, а как стало светать, я его и увидел. Ночью слышал, как он уключинами гремел.
– Вот оно что! Сейчас мы это разберем.
Старшина ушел, и скоро, застегивая на ходу шинель, поднялся лейтенант.
– Пахомов, ты уверен, что рыбак приехал ночью? – спросил он.
– Уверен, товарищ лейтенант.
Глухо зарычал мотор. Сбросили конец, и лейтенант встал у штурвала. Катер плавно развернулся и двинулся к лодке.
Рыбак понял, что катер направляется к нему, и начал торопливо вытаскивать якорь. Лодку подхватило течением и медленно потащило вниз.
– Эй, гражданин! Задержитесь на минуточку! – крикнул в рупор старшина.
– А зачем? Здесь нельзя ловить?
– Ловить можно! Давайте сюда…
Рыбак взялся за весла, но, видимо, раздумывал, что ему делать.
– Не пугай его, старшина, – вполголоса сказал лейтенант, передавая управление матросу.
– Если нельзя, так я уеду! – крикнул рыбак.
– Да вы не бойтесь, мы только документы проверим! – как можно ласковей сказал в рупор старшина.
Рыбак решительно взмахнул веслами и развернул лодку носом в берег.
– Это хуже. Может уйти, – проворчал лейтенант и снова встал за штурвал.
Лодка ткнулась в песок. Человек выскочил на берег и, не оглядываясь, быстро зашагал к парку.
– Кто за ним пойдет? – вполголоса спросил лейтенант.
– Разрешите – я?! – отозвался Пахомов.
– Давай, Пахомов! Особенно не церемонься.
Катер тихо приближался к берегу. Пахомов понимал, что дорога каждая секунда, и, как только под носом катера зашуршал песок, прыгнул в воду. Уже на бегу он слышал, как лейтенант крикнул: «Полный назад!» – и забурлила вода за кормой.
Вытащив пистолет, Пахомов поставил его на предохранитель. Зоркие глаза помогли, и скоро он увидел «рыбака». Тот быстро шагал по аллее. Вдруг он неожиданно свернул в сторону и спрятался за ствол громадного дерева. Может быть, он рассчитывал на то, что моряк его еще не заметил и пробежит мимо, а может быть, задумал что-нибудь похуже.
«Не вздумал бы стрелять».
Теперь Пахомов не сомневался, что имеет дело с каким-то негодяем. Бросить лодку и трусливо удирать… Так не поступит человек, у которого совесть чиста.
Делая вид, что он не видел, как мужчина свернул, Пахомов побежал прямо по дороге. Поравнявшись с деревом, он круто повернул, сделал несколько скачков в сторону и оказался рядом с «рыбаком».
– Ты куда побежал? Тебе что было приказано? – еле переводя дыхание, сказал Пахомов, поднимая пистолет.
Не предвидя такого маневра со стороны моряка, тот сильно растерялся.
– Я же ничего… – пробормотал он.
– А ну-ка, давай обратно!
– За что вы меня арестовали? Я рыбу ловил. Никому не мешал.
– Все правильно! Незачем было бегать. Иди!
Мужчина нехотя повернулся и пошел к дороге. Пахомов шагал сзади, держа наготове пистолет. Сейчас ему удалось захватить «рыбака» врасплох, но как он будет поступать в дальнейшем – неизвестно. Обыскивать здесь не стоило.
Катер, урча моторами, ждал недалеко от берега. Подойдя к своей лодке, задержанный человек остановился.
– Вы хотите документы проверить? – спросил он и, не дождавшись ответа, предложил:
– Можно здесь проверить.
– Садитесь в лодку! – приказал Пахомов. – Идите в корму.
Человек покорно прошел в корму. Пахомов сунул пистолет в карман, оттолкнул лодку и сел за весла.
На воде было значительно светлее, и моряк мог разглядеть незнакомца. Длинный прямой нос. Верхняя губа чуть выдавалась над нижней. Заметная небритость и хмурый взгляд из-под нависших бровей. Под брезентовым плащом виднелся серый ватник. На голове кепка.
Когда лодка приблизилась к катеру, глаза человека тревожно забегали по сторонам, и он начал расстегивать пуговицы ватника.
– Ты что? – спросил Пахомов.
– Документы надо приготовить, – угрюмо ответил тот и вытащил из бокового кармана пиджака большой кожаный бумажник.
– Давайте руку, гражданин! – крикнул сверху старшина. – Влезайте!
«Рыбак» встал, повернулся… Все остальное произошло в одну секунду. Пахомов почувствовал, как задержанный сильно качнул лодку и, как бы потеряв равновесие, взмахнул рукой. Бумажник полетел в воду, а мужчина ухватился за борт катера.
«Прячет концы. В бумажнике что-то важное», – подумал моряк и без колебания прыгнул в воду.
В детстве, ныряя в светлой воде, Пахомов без труда находил на значительной глубине монетки, но сейчас, в одежде, в утренних сумерках, найти что-нибудь в холодной и мутной воде было трудно. К счастью, он взял верное направление и под водой оказался на одном уровне с бумажником. Рука сразу наткнулась на него.
Сверху, на катере, не видели, что произошло в лодке.
– Человек за бортом! – крикнул старшина и схватил спасательный круг.
– Не торопись, – остановил его лейтенант.
Пахомов вынырнул за кормой катера и барахтался в воде. Его сносило течением, а в двух метрах от него несло и лодку.
– Держи круг, Пахомов! – крикнул лейтенант.
– Не надо… я сам…
Он подплыл к лодке и уцепился за борт
– Вот черт! Как это он вывалился! – сказал с облегчением Киселев.
– Старшина, надо ему водки дать да растереть всего! – приказал лейтенант. – Выкупался ради праздничка!
– Он нарочно прыгнул в воду, товарищ лейтенант, – сердито пояснил старшина. – Этот чего-то выбросил, а Пахомов и нырнул.
Лейтенант взглянул на «рыбака», скромно стоявшего около рубки.
– Что вы там выбросили?
– Я не выбросил… я обронил.
Когда Пахомов поднялся на катер и, передав бумажник лейтенанту, ушел переодеваться, задержанного увели в каюту. Катер развернулся и плавно направился на место своей стоянки.
2. Письмо
«Уважаемый Сергей Дмитриевич!
Если бы вы знали, с каким восхищением и гордостью мы следим за титанической борьбой Ленинграда! Каждое самое незначительное и мелкое сообщение о ваших героических делах волнует всех истинных патриотов. О вас, ленинградцах, ходят легенды, и я не сомневаюсь, что эти легенды переживут века и будут передаваться из поколения в поколение. Должен сознаться, что я завидую вам и жалею, что оказался в тылу. Хотя, само собой разумеется, отдаю все силы и работаю не покладая рук для победы. Приятно будет сознавать потом, что в этой великой войне есть и мои усилия. С радостью сообщаю вам, что наконец добился командировки, и надеюсь числа двадцатого лично засвидетельствовать вам мое восхищение и пожать руку. Рассчитываю воспользоваться вашим любезным приглашением и остановлюсь у вас, если, конечно, не стесню. Что касается продуктов, то захвачу с собой, сколько унесу.
Еще раз примите мои самые лучшие пожелания. До скорой встречи.
Ваш почитатель Мальцев».
Подполковник государственной безопасности, выстукивая пальцами по столу ритм какой-то мелодии, задумчиво смотрел на лежащее перед ним письмо. Его только что принесли из лаборатории. Самое тщательное исследование ничего интересного не обнаружило. Обычное письмо ленинградцу с Большой земли.
Он еще раз внимательно перечитал его и откинулся на спинку кресла. «Неужели тут сложный шифр?» Письмо это находилось в числе других документов в бумажнике мужчины, задержанного сегодня утром у Крестовского острова. Предполагалось, что немцы отбуксировали лодку из Петергофа в ночь на седьмое ноября до фарватера, а дальше он уже сам добрался до устья Невки. Письмо имело какое-то особое значение.
Шестое чувство чекиста подсказывало Ивану Васильевичу, что с приездом этого «почитателя» начинается серьезная операция. Перехватить Мальцева в день приезда, конечно, ничего не стоило, но это не решение. За Мальцевым, несомненно, стоят еще люди, и неизвестно, с какой целью он собрался в Ленинград.
Положение на фронте требовало от советской контрразведки глубокой, четкой и быстрой работы. Фашисты терпели поражение за поражением, и от них можно было ждать чего угодно. Они чувствовали, что Ленинград окреп и готовится к наступлению.
Если у него в руках находится кончик ниточки, надо распутать весь клубок.
Письмо адресовано уважаемому и известному в городе человеку. Сергей Дмитриевич Завьялов – ученый-химик, общественник – работал на оборонном заводе.
Чем больше думал Иван Васильевич, тем загадочнее становилось это простое на первый взгляд письмо. Десятки всевозможных и правдоподобных догадок мелькали в голове, но все они не имели под собой твердой почвы. Он, конечно, не собирался разматывать клубок, сидя за письменным столом, но любил поломать голову над сложной задачей, прежде чем приступить к расследованию. Потом, когда дело распутывалось и все становилось ясным, полезно было проверить ход своих мыслей и догадок.
Иван Васильевич достал лист бумаги, сделал несколько пометок, спрятал его в боковой ящик стола и позвонил по местному телефону.
– Товарищ Бураков? У вас там все готово? Я сейчас приду.
Затем он набрал городской номер. Через минуту послышался звонкий женский голос:
– Номер слушает.
– Какой номер? Цирковой или эстрадный? – шутливо спросил Иван Васильевич.
– Это говорит дежурная. Вам кого нужно, товарищ? Я не расположена шутить.
– Извините. Я не заметил, что у вас нахмурены брови. Скажите, пожалуйста, когда я могу видеть Сергея Дмитриевича Завьялова?
– В любое время… кроме ночи.
– А точнее? От и до?
– С восьми утра до десяти вечера. Кто это говорит? Коля?
– Нет, не Коля.
– Ну да! Я сразу вас узнала. Что вы делаете завтра вечером?
Иван Васильевич повесил трубку. «Скучно, бедняжке, дежурить в праздник», – с усмешкой подумал он.
Положив содержимое бумажника: паспорт, продовольственные карточки, письмо – и протокол задержания в папку, он взглянул на часы и вышел из кабинета.
В комнате следователей кроме ожидавшего помощника сидела стенографистка и чинила карандаш. При входе подполковника оба встали.
– Здравствуйте, Надежда Аркадьевна. Извините, что пришлось вас потревожить сегодня, – с улыбкой сказал Иван Васильевич, протягивая руку.
– Ну что вы, Иван Васильевич!
– Признаться, я и сам рассчитывал сегодня отдохнуть, но ничего не поделаешь…
Бураков выжидательно смотрел на начальника, Иван Васильевич вынул из папки письмо и спрятал его в ящик стола. Остальное разложил на столе.
– Ну что ж, давайте приступим к допросу, – сказал он, обращаясь к помощнику. – Вы начинайте, а я посмотрю, что это за человече…
Когда Бураков вышел, Иван Васильевич переставил стул в темный угол комнаты. Здесь его будет не видно. Яркий свет лампы, стоявшей на столе, отражался рефлектором и освещал середину комнаты. Слева, за маленьким столиком, сидела Надежда Аркадьевна.
– Долго мы будем работать? – спросила она.
– Боюсь, что да. Дело спешное. Как Славик поживает?
Даже в тени было видно, как покраснела от удовольствия стенографистка.
– Благодарю вас. Здоров. Переменил профессию. Сейчас решил стать танкистом. Только и занятий, что танки из коробочек строит.
Вошел арестованный. Разговор прекратился.
– Садитесь сюда, – сказал Бураков.
Человек опустился на указанный стул, положил ногу на ногу и сунул руки в карманы. Почти тотчас же он переменил позу: опустил ногу и скрестил руки на груди. Затем снова сунул руки в карманы.
Бураков сел за стол, неторопливо достал портсигар, зажигалку и закурил.
– Как ваша фамилия? – начал он с обычных вопросов.
– Казанков.
– Имя, отчество?
– Александр Семенович.
– Какого года рождения?
– Тысяча девятьсот первого.
– Где родились?
– Под Самарой.
– Точнее?
– Деревня Максимовка.
– Национальность?
– Русский.
Иван Васильевич чувствовал, что Бураков волнуется, но держал он себя хорошо и вопросы задавал спокойным, ровным голосом. Арестованный отвечал вяло, почти равнодушно. Видимо, он был подготовлен к такому повороту своей судьбы и успел заранее примириться. «Знал, на что идет», – решил подполковник.
– Где вы жили до войны?
– В Ленинграде.
– А как переехали в Ленинград?
– Это долгая история.
– Ничего, у нас времени хватит.
– Приехал учиться и остался совсем.
– Расскажите, пожалуйста, подробней.
Арестованный начал рассказ о том, как в первые годы революции он приехал в Питер учиться. Раскрывалась биография обыкновенного человека, жившего для того, чтобы жить без особых стремлений, увлечений, идей. Прожил день – и хорошо. В этой жизни были и радости. О них арестованный вспоминал с явным удовольствием, и по всему было видно, что говорил правду. Заминка произошла под конец.
– Где вы работали перед войной?
– Все там же.
– Вас призвали в армию?
– Нет. Я, как говорится, доходягой был. Списали по актировке.
Бураков поднял голову и пристально посмотрел на арестованного, но тот сидел, опустив голову, и не обратил на это никакого внимания.
– А чем вы больны? – спросил Бураков прежним тоном.
– А я точно не знаю.
– Как же это вы не знаете свою болезнь? Что-то не так.
– А так ли, не так, все равно вы не верите! – сказал вдруг с раздражением арестованный.
– Почему не верим? Наоборот, я верю всему, что вы говорите, но хочу уточнить, чтобы поверили и судьи. Если вы считаете, что следователь заинтересован приписать вам поступки, которых вы не совершили, то ошибаетесь. Мы заинтересованы только в одном… узнать правду. Если вы этого тоже хотите, то наши интересы совпадают…
Стенографистка покосилась на Ивана Васильевича и прикрыла рот рукой. Он понял причину улыбки. Бураков даже в интонациях подражал ему, хотя сам и не замечал этого.
– Если вы не хотите говорить, – продолжал серьезно Бураков, – это ваше дело, но тогда достается пробел. Чем его заполнить? Так или иначе, но отвечать вам придется на все вопросы. Насчет болезни мы установим через врачей, и они определят, чем вы больны. Оставим вопрос открытым. Вчера рано утром вас задержали на Невке. Так?
– Да.
– Что вы там делали?
– Рыбу ловил.
– Какую?
– Какая попадется.
– Поймали что-нибудь?
– Не успел. Я только что приехал.
– Почему вы бросили лодку и хотели скрыться?
– Испугался.
– Чего?
– Думал, что не разберутся, арестуют. Время военное.
– Как оказался бумажник в воде?
– Я его достал, чтобы документы предъявить, а как раз в это время лодка качнулась, когда я хотел на катер залезать. Он и выпал.
– Где вы взяли лодку?
– У товарища.
– Как его фамилия?
Арестованный задумался и снова сказал с горечью:
– А что говорить зря. Все равно вы мне не верите.
– Странный вы человек. Я же вам сказал, что верю, но если произошло недоразумение и вас задержали при таких обстоятельствах, надо все выяснить. Как фамилия вашего товарища, который дал вам лодку?
– Не буду я ничего говорить. Вы и товарища посадите.
– За что?
– А за что вы меня посадили?
Допрос затягивался.
Теперь Иван Васильевич разобрался в этом человеке и понял, что в армию Казанков не был призван потому, что сидел в тюрьме. И об этом Казанков проговорился сам. «Доходяга» и «списать по актировке» – типично тюремные выражения. Если он их употребил, то сделал это машинально и, значит, в тюрьме сидел немало времени. Странно, что Бураков не использовал эту оговорку.
– Сделаем перерыв, – сказал Иван Васильевич, поднимаясь. – Надежда Аркадьевна, вы пока свободны. Сходите в столовую.
– Вы останетесь здесь? – спросил Бураков.
– Да. Я вам позвоню.
Помощник понимал начальника с полуслова и молча вышел за стенографисткой.
Чтобы дать арестованному свыкнуться с его появлением, Иван Васильевич несколько раз прошелся по комнате и сел на место Буракова. Арестованный, смущенный неожиданным вмешательством, оправился и с любопытством разглядывал Ивана Васильевича. Раньше, ослепленный яркой лампой, он его не видел.
– Если вы хотите курить, – пожалуйста, – предложил Иван Васильевич, кладя на край стола папиросы и спички.
Арестованный, не разгибаясь, подошел к столу, взял папиросу, прикурил, пятясь, вернулся на место и с наслаждением затянулся.
– Спасибо.
– Вы, конечно, догадались, что я человек не посторонний, – начал медленно говорить Иван Васильевич. – Слушал я ваш допрос и размышлял про себя. Откуда у нас берутся преступники? Ведь человек рождается не преступником. У каждого из них есть хорошее детство, юность, молодость, и каждый хочет себе добра. В чем дело? Вы никогда не задумывались над этим вопросом?
– Нет, – настороженно сказал арестованный.
– Сейчас мы говорим один на один и никакого протокола не ведется. Я вам задал этот вопрос не случайно. Есть русская пословица: «От сумы да от тюрьмы не отрекайся». Она, может быть, в какой-то степени и устарела, но по существу правильная. Бывает такое стечение обстоятельств, которое трудно предвидеть, и человек запутывается. Наш закон это предусматривает и судит строго, но справедливо. Закон дает преступнику возможность искупить свою вину и вернуться в общество. Это зависит от воли и характера… Неужели вам не приходилось думать об этом, когда вы сидели в тюрьме?
– Здесь? – с удивлением спросил арестованный, и этого восклицания Ивану Васильевичу было достаточно, чтобы утвердиться в своем предположении.
– Нет, раньше. Перед войной, – уже уверенно сказал он.
– Откуда вы… Почему вы думаете, что я сидел в тюрьме?
– Да потому, что у меня есть некоторый опыт. Вы, вероятно, считаете себя единственным. Ошибаетесь. Вы не первый и не последний. Нацисты умеют использовать в своих интересах человеческие слабости.
Иван Васильевич говорил, не спуская глаз с лица арестованного. Складка на переносице Казанкова постепенно углублялась, он делал глубокие затяжки, а значит, слушал внимательно и думал.
– До войны у вас была растрата, что ли? – спросил подполковник.
– Да. Было такое дело… Проворовался.
– Ну, а кто виноват в том, что вы проворовались?
– Никто… Сам виноват.
– А если виноваты, то надо и отвечать… Вы пришли в эту комнату с намерением молчать. Думаю, что вы даже примирились со смертью. Так?
Арестованный поднял глаза и неожиданно спросил:
– Что я должен сделать, чтобы мне сохранили жизнь?
– Не будем торговаться, – строго сказал Иван Васильевич, – у вас два пути. Продолжать запираться и этим поставить себя в ряды самых презренных преступников. Второй путь – правда. Чистосердечным признанием и полной правдой вы искупите часть своей вины. Суд это примет во внимание.
– Хорошо. Я признаюсь! – твердо сказал арестованный. Он хлопнул себя по коленкам и встал, но тотчас же спохватился и, чтобы замаскировать невольный жест, попросил:
– Разрешите еще закурить?
– Курите.
Дрожащими пальцами он взял папиросу и сломал две спички, пока закуривал. Иван Васильевич взглянул на часы.
– Хотите есть?
– Не до еды сейчас.
– Почему? Перерыв кончится, и будем продолжать допрос. Придется сидеть всю ночь.
– Ну ладно, если можно, поем.
Иван Васильевич снял трубку телефона.
– Перерыв можно кончать. Стенографистку на место. Казанкову пришлите поесть.
Когда Бураков и стенографистка вернулись назад, Иван Васильевич сидел, откинувшись на стуле, а пальцами постукивал по столу. Глаза его весело блестели. Бураков знал, что начальник обожает музыку и в минуты приподнятого настроения в голове у него всегда какая-нибудь мелодия.
Арестованный сидел, сгорбившись, опустив голову на грудь, и даже не поднял ее при их приходе.
