Уильям Гибсон
Машина различий
Очередь к кассе паровых заездов продвигалась медленно, и Мэллори начал думать о Дарвине. Он считал нелюдимого лорда одним из величайших умов столетия, был давним и страстным его поклонником, однако начал последнее время подозревать, что тот считает своего младшего коллегу излишне торопливым – хотя и ценит его поддержку. Так оно или не так, но помощи от Дарвина не дождешься, проблемы профессиональной карьеры кажутся ему мелкими, не заслуживающими внимания. Иное дело Томас Генри Гексли – видный социальный теоретик, прекрасный биолог и оратор.
В соседней, справа от Мэллори, очереди скучал светский хлыщ с последним номером «Спортинг лайф» под мышкой; над его нарочито неброской одеждой явно трудился кто-то из лучших модельеров Лондона, если не Парижа. На глазах у Мэллори хлыщ подошел к окошку и поставил сто фунтов на Гордость Александры, это бывают же у лошадей такие клички.
– Десять фунтов на «Зефир», на выигрыш, – сказал Мэллори, протягивая в окошко одну пятифунтовую банкноту и пять фунтовых.
Пока кассир методично пробивал перфокарту, Мэллори изучал подвижное, из кинокубиков, табло соотношения ставок, вывешенное за глянцевой, под мрамор, стойкой. Фаворитами были французы – «Вулкан» от «Компань женераль де траксьон»,[4] пилот – некий мистер Рейнал. Мэллори отметил для себя, что итальянцы стоят немногим выше, чем «Зефир» Годвина. Это что же, все уже в курсе про штоки?
Кассир протянул ему синий листок, копию пробитой карточки.
– Очень хорошо, сэр, благодарю вас. – Он уже глядел мимо, на следующего клиента.
– Вы примете чек, выписанный на Сити-бэнк? – спросил Мэллори.
– Разумеется, сэр, – ответил кассир, вскинув бровь; можно было подумать, что он только сейчас заметил кепку и плащ Мэллори. – При том условии, что он будет помечен вашим гражданским индексом.
– Тогда, – к собственному своему изумлению, сказал Мэллори, – я поставлю на «Зефир» еще сорок фунтов.
– На выигрыш, сэр?
– На выигрыш.
* * *
Мэллори любил наблюдать и анализировать поведение людей и считал себя довольно приличным в этом деле специалистом. Он обладал, как заверял его Гидеон Мэнтелл, острым, ничего не упускающим глазом натуралиста. И действительно, теперешним своим положением в научной иерархии Мэллори обязан был тому, что без устали обшаривал этим самым своим глазом монотонный отрезок каменистого берега вайомингской реки и в конце концов вычленил из кажущегося хаоса форму.
Однако сейчас, потрясенный безрассудством сделанной ставки, чудовищностью последствий в случае проигрыша, Мэллори не находил ни малейшего утешения в пестроте собравшейся на скачки толпы. Алчный, многоголосый рев, взорвавшийся, как только лошади взяли старт, окончательно переполнил чашу его терпения.
Он ушел – едва ли не сбежал – с трибуны в надежде стряхнуть нервное напряжение. У перил, огораживавших финишную прямую, скопились десятки повозок и сотни людей, вопивших во всю глотку, когда мимо них проносились лошади. Здесь толпились люди победнее, не желавшие выкладывать шиллинг за место на трибунах, а заодно и те, кто честным или бесчестным способом зарабатывал на них деньги: наперсточники, цыгане, карманники. Мэллори принялся протискиваться к краю толпы, в надежде немного отдышаться.
И тут его ни с того ни с сего пронзила пугающая мысль: не потерялись ли квитанции; он застыл как вкопанный и начал судорожно рыться в карманах.
Нет, вот они, эти синие листочки, его билеты к катастрофе.
Мэллори двинулся дальше – и чуть не попал под копыта двух запряженных в открытую коляску лошадей. Взбешенный и негодующий, он схватился за упряжь ближайшей лошади, устоял кое-как на ногах и начал на чем свет стоит честить раззяв, которые едут прямо на людей.
Рядом с его головой щелкнул кнут. Встав на козлы, возница пытался выбраться из толпы. Синий, до рези в глазах яркий костюм, большой искусственный рубин в узле шелкового, цвета лососины галстука – возница явно принадлежал к племени ипподромных пижонов. Под уродливо вздутым лбом, чью мертвенную бледность еще более подчеркивали темные растрепанные волосы, беспокойно бегали мрачные, лихорадочно поблескивающие глаза – колоритный малый словно смотрел всюду сразу. Всюду – кроме беговой дорожки, приковавшей к себе внимание толпы. Странный тип, странный возница двух не менее странных пассажирок.
Лицо первой было скрыто вуалью, одета она была в темное, почти мужское платье и держала в руках длинный деревянный ящик, нечто вроде футляра для инструментов. Когда коляска застряла, эта женщина поднялась на ноги, уцепилась, пьяно пошатываясь, за дверцу и попыталась выйти; ящик свой она перехватила под мышку. Намерение осталось неосуществленным – спутница рванула ее за локоть и усадила на место.
Мэллори изумленно наблюдал за происходящим. Дело в том, что второй в коляске была рыжеволосая девица в аляповатом наряде, уместном разве что в трактире или того похуже. Ее хорошенькое размалеванное личико было отмечено печатью мрачной, неколебимой решимости.
Прямо на глазах у Мэллори рыжая девка ударила даму костяшками согнутых пальцев под ребра, ударила умело, жестоко и почти незаметно. Таинственная дама сложилась пополам и рухнула на сиденье.
Безобразная сцена взывала к немедленному действию. Мэллори бросился к коляске и распахнул лакированную дверцу.
– Что это значит? – гневно воскликнул он.
– Мотай отсюда, – нежно посоветовала девица.
– Я видел, как вы ударили эту даму. Да как вы смеете?
Коляска дернулась, едва не сбив Мэллори с ног, однако он быстро оправился, рванулся вперед и схватил даму за руку. Под темной вуалью угадывалось округлое, нежное – и неестественно сонное, почти летаргическое, лицо.
– Немедленно остановитесь!
Не совсем, видимо, сознавая, что коляска движется, дама поднялась на ноги, снова попыталась выйти – и снова пошатнулась. Взглянув на свои руки, она увидела ящик и передала его Мэллори, передала легко и естественно, словно госпожа – слуге.
Мэллори споткнулся, обеими руками сжимая неудобный ящик. В толпе раздались возмущенные возгласы – восседавший на козлах пижон гнал, не разбирая дороги, прямо на людей. Коляска снова остановилась, лошади всхрапывали и тянули постромки.
Дрожа от ярости, пижон отбросил кнут, спрыгнул на землю и двинулся к Мэллори, бесцеремонно расталкивая привлеченных скандалом зевак. По дороге он выхватил из кармана квадратные розовые очки и нацепил их на скрытые напомаженными волосами уши. Остановившись перед Мэллори, пижон расправил покатые плечи и приказал:
– Верните эту вещь.
Рука, повелительно указывающая на ящик, была затянута в канареечно-желтую, под стать остальному наряду, перчатку.
– А в чем, собственно, дело? – возмутился Мэллори.
– Отдай, или хуже будет.
Мэллори окинул плюгавого наглеца изумленным взглядом. Он бы, пожалуй, рассмеялся, если бы не заметил в бегающих за квадратными очками глазах сумасшедшего блеска, присущего рабам лауданума.
– Мадам, – сказал Мэллори, неторопливо устанавливая ящик на землю между заляпанными грязью ботинками, – вы можете сойти с коляски без малейших опасений. Эти люди не имеют права принуждать вас…
Пижон сунул руку под умопомрачительно синий сюртук и рванулся вперед. Мэллори отбросил его толчком ладони и тут же почувствовал, как что-то обожгло ему левую ногу.
Пижон едва не упал, взвыл от ярости и снова пошел в атаку; в руке его узко блеснула сталь.
Мэллори принадлежал к практикующим последователям системы научного боксирования мистера Шиллингфорда. В Лондоне он еженедельно спарринговал в одном из гимнастических залов Королевского общества, а за месяцы, проведенные в дебрях Северной Америки, успел близко познакомиться с самыми грязными приемами драки.
Ребром левой ладони он отбил держащую стилет руку, а правым кулаком ударил противника в зубы.
Сверкнул, падая на утоптанную землю, узкий обоюдоострый клинок с рукоятью из черной гуттаперчи. Коротышка сплюнул сгусток крови, но все же не утратил боевого задора; дрался он агрессивно, но, по счастью, неумело. Мэллори принял первую стойку Шиллингфорда и встретил ипподромного жучка – а кем, собственно, мог еще быть этот тип? – ударом в голову.
Теперь толпа, отпрянувшая при первом обмене ударами и блеске стали, сомкнулась вокруг дерущихся; внутреннее кольцо состояло по преимуществу из рабочих и жуликов. Народ крепкий и веселый, они были в восторге от неожиданного развлечения. Когда Мэллори достал противника своим любимым прямым в челюсть, болельщики подхватили того под руки и толкнули назад, прямо под следующий удар. Пижон рухнул на землю, нежно-оранжевый шелк его галстука был залит кровью.
– Я тебя уничтожу! – прохрипел поверженный герой. Один из его зубов, верхний глазной, торчал окровавленным осколком.
– Берегись! – послышался чей-то крик.
Мэллори повернулся. Рыжеволосая стояла прямо у него за спиной, глаза ее бешено расширились, а в руке что-то блестело – стеклянный вроде бы пузырек. Заметив, что взгляд девицы метнулся вниз, Мэллори мгновенно заступил между нею и продолговатым деревянным ящиком. После нескольких секунд игры в гляделки, когда девица, казалось, взвешивала шансы, она поспешила к нокаутированному пижону.
– Я тебя уничтожу! – повторил тот и снова сплюнул кровь.
Рыжая девица помогла своему дружку подняться на ноги. Толпа свистела, обзывала его трусом и пустобрехом.
– Попробуй, – предложил, показывая кулак, Мэллори.
Сильно помятый красавчик взглянул на Мэллори со звериной, бездонной ненавистью, тяжело оперся о плечо девицы и исчез вместе с ней в толпе. Мэллори торжествующе подхватил ящик, повернулся и стал проталкиваться сквозь кольцо хохочущих мужчин; кто-то от полноты души шарахнул его по спине.
Он подошел к коляске и шагнул внутрь, в потертый бархат и кожу. Шум толпы стихал – заезд закончился, победитель известен.
Дама обвисла на обтрепанном сиденье, ее вуаль чуть колыхалась. Мэллори быстро оглянулся, опасаясь нападения, но увидел только равнодушную толпу; окружающее странным образом преобразилось, мгновение застыло, будто он видел дагеротип, запечатлевший малейшие оттенки светового спектра.
– Где моя компаньонка? – Голос дамы звучал тихо и почти безразлично.
– А кто она такая, эта ваша компаньонка, мадам? – Голова у Мэллори немного кружилась, левая штанина насквозь пропиталась кровью. – Не думаю, чтобы ваши друзья сколько-нибудь подходили для сопровождения леди…
Он тяжело опустился на сиденье, зажал рану ладонью и попытался разглядеть скрытое вуалью лицо. Замысловато уложенные локоны, светлые и, похоже, тронутые сединой, свидетельствовали о неустанных заботах хорошей камеристки. И было в этом лице что-то до странности знакомое.
– Я вас знаю, мадам? – спросил Мэллори.
Ответа не последовало.
– Могу я вас проводить? – предложил он. – У вас есть здесь приличные друзья, мадам? Кто-нибудь, кто мог бы о вас позаботиться?
– Королевская ложа, – пробормотала женщина.
– Вы желаете пройти в королевскую ложу?
Потревожить королевскую семью, свалив им на голову эту сумасшедшую, – подобная идея выходила за рамки разумного, но затем Мэллори подумал, что там непременно дежурят полицейские, каковые, собственно, и обязаны заниматься подобными историями. Так что не будем спорить с этой несчастной.
– Прекрасно, мадам. – Мэллори сунул ящик под мышку, другую же руку галантно предложил даме. – Мы немедленно проследуем в королевскую ложу. Идемте.
Слегка прихрамывая, Мэллори повел странную незнакомку сквозь бурлящий людской поток к трибунам. По дороге дама немного пришла в себя. Ее рука покоилась на его локте легко, как паутинка.
Мэллори ждал, пока царящий кругом гвалт хоть слегка поутихнет. Такой момент представился, когда они совсем уже подошли к белой колоннаде трибун.
– Разрешите мне представиться, мадам? Меня зовут Эдвард Мэллори. Член Королевского общества, палеонтолог.
– Королевское общество, – рассеянно повторила женщина, голова ее покачивалась, как бутон на стебле. Затем она пробормотала что-то еще.
– Прошу прощения?
– Королевское общество! Мы обескровили все тайны мироздания…
Мэллори слегка ошалел.
– Фундаментальные соотношения науки о гармонии, – голос очень культурный, очень спокойный и безмерно усталый, – допускают механическое отображение, что дает возможность создавать нетривиальные научные музыкальные произведения любой степени сложности и продолжительности.
– Конечно, конечно, – попытался успокоить ее Мэллори.
– Я полагаю, джентльмены, – прошептала женщина, – что результаты моих изысканий вас не разочаруют. Мои стройные, послушные войска смогут – на свой манер – достойно служить правителям земли. Но из какого же материала должны состоять мои армии? Огромные множества чисел.
Она лихорадочно схватила Мэллори за руку.
– Мы неудержимо двинемся под звуки музыки. – В ее голосе звучала странная горячечная убежденность, – Тайна сия велика есть. Разумеется, мои войска будут состоять из множества чисел, иначе невозможно. Но что же это должны быть за числа? Есть такая загадка…
– Это ваш ларец, мадам? – спросил Мэллори в надежде, что вид знакомого предмета вернет незнакомку в реальный мир.
Однако боевой трофей рыцарственного палеонтолога не вызвал у нее ничего, кроме легкого недоумения. Если бы не полное отсутствие резьбы и прочих украшений, этот аккуратный, с латунными накладками ящичек из полированного розового дерева и вправду мог бы служить ларцом для перчаток. Узкая длинная крышка запиралась на пару крохотных латунных крючков. Странная особа провела по крышке пальцем, словно убеждая себя в физическом существовании этого объекта, и явственно вздрогнула. Судя по всему, ящичек напомнил ей о недавних – и совсем еще не завершившихся – неприятностях.
– Вы сохраните его, сэр? – Это была не просьба, а мольба. – Вы возьмете его себе, на время?
– Разумеется! – не мог не растрогаться Мэллори. – Разумеется, сохраню. Пусть эта вещь лежит у меня сколько угодно.
Они медленно пробирались к лестнице королевской ложи. Ногу Мэллори обжигала резкая боль, штанина стала липкой от крови, голова кружилась сильнее, чем следовало бы при такой пустячной ране, – что-то в странных словах и еще более странном поведении женщины вышибло его из равновесия. Или, мелькнула неприятная мысль, стилет был намазан каким-то ядом. Мэллори уже жалел, что не прихватил его для анализа. Быть может, эту женщину тоже накачали какими-то наркотиками, чем объясняется ее кажущееся безумие. Быть может, он расстроил какой-то план похищения…
Внизу расчищали дорожку для гонки пароходов. Пять массивных машин – и крошечный «Зефир» – занимали свои места. Мэллори остановился, не в силах оторвать глаз от стального головастика, с которым он по собственной глупости связал свою судьбу; в тот же самый момент женщина выпустила его руку и устремилась к сверкающим свежей побелкой стенам королевской ложи.
Удивленный Мэллори бросился, прихрамывая, в погоню. У входа женщину притормозили охранники – двое полицейских в штатском, очень высокие и, похоже, хорошо тренированные. Легким, привычным жестом женщина откинула вуаль, и Мэллори разглядел наконец ее лицо.
Это была Ада Байрон, дочь премьер-министра. Леди Ада Байрон, королева вычислительных машин.
Она проскользнула мимо охранников и исчезла за дверью, даже не обернувшись, без единого слова благодарности. Мэллори со все тем же ящиком в руках поспешил за ней следом.
– Подождите! – крикнул он. – Ваша светлость!
– Минутку, сэр. – Один из полицейских – тот, что повыше, – вскинул мясистую ладонь и оглядел Мэллори с головы до ног, не обойдя вниманием ни деревянного ящика, ни мокрой от крови штанины. Его верхняя губа чуть скривилась. – Вы приглашены в королевскую ложу?
– Нет, – торопливо заговорил Мэллори, – но вы должны были видеть, как сюда только что вошла леди Ада. С ней случилось нечто ужасное, и мне кажется, она сейчас не совсем в себе. Я смог оказать ей некоторую помощь…
– Ваше имя и фамилия, сэр? – рявкнул второй полицейский.
– Эдвард… Миллер. – В последнее мгновение Мэллори почувствовал какой-то странный холодок и решил воздержаться от излишней – и опасной – откровенности.
– Вы позволите взглянуть на ваше удостоверение личности, мистер Миллер? – спросил первый полицейский. – Что это у вас там? Если вы не возражаете, я хотел бы заглянуть внутрь.
Мэллори прижал ящик к груди и попятился. Полицейский смотрел на него брезгливо и с подозрением – смесь крайне неустойчивая и опасная.
Снизу, с беговой дорожки, донесся грохот. Из разошедшегося шва итальянской машины вырвался столб пара, на трибунах возникла небольшая паника. Мэллори воспользовался случаем и заковылял прочь; полисмены не стали его преследовать – не решившись, по всей видимости, оставить пост.
Раненая нога мешала идти быстро, но его подгоняло желание поскорее затеряться в толпе. Движимый непонятным страхом, предчувствием какой-то опасности, он затолкал полосатую кепку в карман.
Удалившись от королевской ложи на почтительное расстояние, Мэллори нашел свободное место и сел; окованный латунью ящик он пристроил себе на колени. Дырка в штанине оказалась совсем маленькой, однако кровь все еще текла. Садясь, Мэллори болезненно поморщился и прижал к ране ладонь.
– Вот же зараза, – просипел сзади мужской голос, полный пьяной самоуверенности. – Этот фальстарт сорвет давление. Тут все дело в теплоемкости. А значит, победит тот, у кого самый большой котел.
– Ну и кто же это будет? – поинтересовался его спутник, по всей видимости сын.
Сиплоголосый зарылся в программку гонок:
– «Голиаф», владелец лорд Ханселл. Точно такая же машина выиграла и прошлогодние гонки.
Мэллори глянул вниз, на изрытую подковами дорожку. Водителя итальянской машины уносили на носилках, после того как не без труда извлекли из тесной кабины. Столб пара стал заметно ниже, но все еще застилал трибуны. К безжизненному металлическому остову спешили служители с упряжкой лошадей.
Из труб остальных машин вырывались острые белые струйки пара. Весьма впечатляла дымовая труба «Голиафа», увенчанная ослепительно надраенной медной короной; рядом с ней хрупкая, укрепленная растяжками труба «Зефира», имевшая в поперечном сечении все ту же каплевидную, обтекаемую форму, казалась совсем игрушечной.
– Жуткое дело! – высказался тот, что помоложе. – Этому бедному иностранцу, ему ж наверняка голову снесло взрывом, это уж и к бабке не надо.
– Черта с два! – возразил старший. – У него же вон какой шлем был.
– Так он же не шевелится, сэр.
– Если итальянцы не понимают в технике, им тут делать нечего, – презрительно заметил старший.
Ломовые лошади оттащили вышедший из строя пароход в сторону; заскучавшие было зрители ожили.
– А вот теперь мы увидим настоящее соревнование! – сказал старший.
Мэллори, ожидавший начала гонки с не меньшим, чем сосед, напряжением, неожиданно для себя обнаружил, что открывает загадочный ящик; его большие пальцы подняли латунные крючки, словно по собственной воле. Обклеенный изнутри зеленым сукном ящик был плотно набит тонкими молочно-белыми пластинками. Мэллори вытащил одну из них наугад, примерно из середины пачки. Машинная перфокарта, изготовленная по французским стандартам, только вот материал какой-то странный, неестественно гладкий и упругий. В углу карточки виднелись цифры, написанные бледно-лиловыми чернилами: #154.
Мэллори аккуратно вернул карточку на место и захлопнул крышку.
Взмах флажка – и машины сорвались с места.
Лидировали «Голиаф» и французский «Вулкан». Непредвиденная задержка (фатальная задержка, с тоской подумал Мэллори) охладила крохотный котел «Зефира», вызвав тем самым непоправимую уже потерю энергии. «Зефир» катился в кильватере более крупных машин, комично подскакивая на глубоко перепаханных их колесами колеях. Судя по всему, Честертону никак не удавалось набрать мощность.
Мэллори ничуть этому не удивлялся и ни на что больше не надеялся.
На первом же повороте началась борьба между «Вулканом» и «Голиафом», еще три машины чуть поотстали и катились ровной, как на параде, колонной. Наперекор всякому здравому смыслу «Зефир» выбрал для поворота самый длинный путь – по наружной кромке, далеко за пределами колеи своих конкурентов. Создавалось впечатление, что мастер второй ступени Генри Честертон, сидевший за рулем крохотной машины, просто свихнулся. Мэллори наблюдал за происходящим со спокойствием конченого человека.
А потом «Зефир» совершил невообразимый рывок. С непринужденной, сказочной легкостью он обошел всех остальных и выскользнул вперед, как арбузное семечко из плотно сжатых пальцев. На полумильном повороте его хвостовое колесико почти оторвалось от земли, но самое неожиданное произошло на финальной прямой: небольшой бугорок сыграл роль трамплина, и вся машина взмыла в воздух. Затем огромные, бешено вращающиеся колеса снова коснулись дорожки, раздался металлический скрежет, к небу взлетели клубы пыли. Только теперь Мэллори заметил, что над трибунами повисло гробовое молчание.
Ни одного выкрика, ни одного свистка – даже в тот момент, когда «Зефир» пересекал финишную черту. Затем он заскользил юзом и остановился, несколько раз подпрыгнув на выбоинах, оставленных колесами соперников.
Прошло целых четыре секунды, прежде чем ошеломленный судья махнул флажком. «Голиаф» и прочие стальные мастодонты еще только проходили поворот трека в добрых ста ярдах позади.
Потрясенные трибуны взорвались ревом – не столько радости, сколько полнейшего неверия и даже какого-то странного гнева.
Генри Честертон выбрался из кабины. Закинув назад концы длинного белого шарфа, он небрежно прислонился к сверкающей обшивке «Зефира» и с холодным высокомерием стал наблюдать, как остальные машины, ожесточенно пыхтя, подползают к финишной черте. За эти немногие секунды они постарели на столетия. Мэллори смотрел на них, как на живые окаменелости.
Он опустил руку в карман. Квитанции были в полной сохранности. Материальная природа их ничуть не изменилась, но теперь эти маленькие синие бумажки неопровержимо свидетельствовали о выигрыше в четыреста фунтов. Нет, в пятьсот – пятьдесят из которых предстояло передать главному победителю мистеру Майклу Годвину.
В ушах Мэллори, среди все нарастающего гула толпы, прозвучал чей-то голос.
– Теперь я богат, – спокойно произнес этот голос.
Его собственный голос.
Теперь он был богат.
* * *
Перед нами светский дагеротип, один из тех, которые распространялись представителями британской аристократии в узком кругу друзей и знакомых. Предполагаемым автором является Альберт, принц-консорт, человек, чей общеизвестный интерес к науке обеспечил ему тесные, доверительные отношения с радикалистской элитой Британии. Размеры помещения и богатство драпировок заднего плана укрепляют в мысли, что съемка производилась в Виндзорском замке, в личном фотографическом салоне принца Альберта.
На снимке изображены Ада Байрон, а также ее компаньонка и суа-дизан[5] чапероне, леди Мэри Сомервилл. Лицо леди Сомервилл, автора трактата «О единстве физических наук» и переводчицы «Небесной механики» Лапласа, выражает отрешенное смирение женщины, свыкшейся с экстравагантными выходками своей более молодой компаньонки. На обеих женщинах – позолоченные сандалии и белые мантии, несколько напоминающие греческие тоги, но с заметным привкусом французского неоклассицизма. В действительности это орденская форма женщин, принадлежащих к «Обществу Света», тайному внутреннему органу и основному проводнику международной пропаганды промышленной радикальной партии. На голове пожилой миссис Сомервилл – бронзовый ободок, украшенный астрономическими символами, тайный знак высокого положения этой фам-савант[6] в европейских научных советах.
Леди Ада, чьим единственным украшением является перстень с печаткой на указательном пальце правой руки, возлагает лавровый венок на мраморный бюст Исаака Ньютона. Несмотря на тщательно выбранную точку съемки, странное одеяние не льстит леди Аде, и ее лицо отражает внутреннее напряжение. В конце июня 1855 года, когда был сделан данный дагеротип, леди Аде было сорок лет. Незадолго до того она потеряла значительную сумму денег на скачках, но есть основания полагать, что эти игорные долги, хорошо известные в кругу ее близких друзей, просто маскируют исчезновение еще больших сумм, скорее всего – выманенных у нее посредством шантажа.
Она – королева вычислительных машин, заклинательница чисел. Лорд Бэббидж называл ее «маленькая Ада». Она не играет никакой официальной роли в правительстве, а краткий расцвет ее математического гения остался уже в прошлом. Но в то же самое время она, по всей видимости, является основным связующим звеном между своим отцом, великим оратором промышленной радикальной партии, и Чарльзом Бэббиджем, серым кардиналом и виднейшим социальным теоретиком.
Ада – мать.
Ее мысли сокрыты.
