Гийом Мюссо
Бумажная девушка
5-
Обрывки рая
Ад существует, и теперь я знаю: ужас его в том, что сделан он из обрывков рая.
Алек Ковен[10]
– Возвращаю тебе твой инструмент, можешь отдать его владельцу, – объявил Мило, протягивая Кароль титановую фомку, которую она ему одолжила.
– Его владелец – штат Калифорния, – ответила молодая женщина-полицейский, убирая металлический рычаг в багажник своей машины.
Санта-Моника. 7 часов вечера
– Спасибо, что заехала за мной.
– Где твоя машина?
– Том одолжил ее у меня.
– У Тома нет прав!
– Понимаешь, он на меня разозлился, – понурившись, признался Мило.
– Ты рассказал ему правду? – встревожилась Кароль.
– Да, но это не заставило его снова взяться за работу.
– Я тебя об этом предупреждала.
Кароль заперла машину, и они бок о бок начали спускаться по подвесному мосту к пляжу.
– Но разве ты сама не считаешь безумием желание разрушить себя из-за неудавшейся любви? – занервничал Мило.
Женщина печально посмотрела на него:
– Может быть, это и безумие, но такое постоянно случается. Мне это кажется трогательным и в высшей степени человечным.
Мило пожал плечами и пропустил ее немного вперед.
Высокого роста, с матовой кожей, волосами цвета воронова крыла и прозрачными, словно вода, глазами Кароль Альварес несла себя с достоинством принцессы майя.
Она родилась в Эль-Сальвадоре и в Штаты приехала в девять лет. Мило и Том знали ее с детства. Их семьи – или то, что от них осталось, – жили в одном старом доме в квартале Макартур-парк, испанском Гарлеме Лос-Анджелеса, излюбленном месте героинщиков и охотников свести счеты при помощи автоматического оружия.
Все трое делили одну и ту же нищету, жили в окружении давно не ремонтированных домов, ходили по засыпанным мусором тротуарам мимо магазинов с продавленными и исписанными граффити железными жалюзи.
– Посидим немного? – предложила Кароль, раскладывая полотенце.
Мило уселся рядом с ней на белом песке. Мелкие волны лизали кромку берега, оставляя серебристую пену, кусающую босые ноги гуляющих.
Переполненный в летние месяцы пляж этим осенним вечером был намного спокойнее. Знаменитый деревянный пирс Санта-Моники более века неизменно принимал жителей Лос-Анджелеса, приезжавших сюда после рабочего дня, чтобы отдохнуть от стресса и городской суеты.
Кароль закатала рукава рубашки, сняла обувь, закрыла глаза и подставила лицо ветру и ласковому осеннему солнцу. Мило смотрел на нее с причиняющей боль нежностью.
Как и его самого, жизнь не пощадила Кароль. Ей едва исполнилось пятнадцать, когда ее отчим получил пулю в голову во время налета на его продуктовую лавку во время злополучных бунтов, охвативших бедные кварталы города в тысяча девятьсот девяносто втором году. После этой драмы она играла в прятки с социальными службами, чтобы не попасть в приемную семью, предпочитая скрываться у Черной Мамы, бывшей проститутки, копии Тины Тернер, с которой потеряли девственность половина парней Макартур-парка. Кароль кое-как продолжала учебу и подрабатывала: официантка в «Пицца-хат», продавщица дешевой бижутерии, администратор на заштатных конгрессах. При этом она с первого раза поступила в школу полиции, в двадцать два года уже работала в Департаменте полиции Лос-Анджелеса и преодолела первые ступени карьерной лестницы с удивительной быстротой. Сначала офицер, затем детектив и вот уже несколько дней – сержант.
– Ты давно говорила с Томом по телефону?
– Я отправляю ему по два сообщения в день, – ответила Кароль, открывая глаза, – но в лучшем случае получаю лаконичные ответы. – Она сурово посмотрела на Мило: – Что мы сейчас можем для него сделать?
– Прежде всего, не позволить ему убить себя, – ответил он, доставая из карманов пузырьки со снотворными и транквилизаторами, которые ему удалось тайком взять.
– Ты понимаешь, что во всем происходящем есть и доля твоей вины?
– Я виноват в том, что Аврора его бросила? – удивился Мило.
– Ты отлично знаешь, о чем я говорю.
– Значит, я виноват в том, что случился мировой финансовый кризис? Это я виноват, что Мейдофф украл пятьдесят миллиардов долларов? И потом, ответь мне честно: ты-то что думала об этой женщине?
Кароль бессильно пожала плечами:
– Я ничего не знаю, но уверена в том, что она не для него.
Вдали на дамбе вовсю веселилась ярмарка. Крики детей смешивались с запахами сахарной ваты и яблок на палочке в красной карамели. Парк аттракционов с колесом обозрения и американскими горками был выстроен прямо на воде рядом с островом Санта-Каталина, который был виден сквозь легкую дымку.
Мило вздохнул:
– Боюсь, никто так никогда и не узнает, чем закончилась «Трилогия ангелов».
– Я знаю, – спокойно ответила Кароль.
– Ты знаешь конец истории?
– Том мне рассказал.
– Правда? Когда?
Взгляд Кароль затуманился.
– Давно, – расплывчато сказала она.
Мило нахмурился. К удивлению добавилось некоторое разочарование. Он считал, что знает о жизни Кароль все. Они виделись практически каждый день, она была его лучшим другом, его единственной настоящей семьей и – хотя он отказывался это признавать – единственной женщиной, к которой он испытывал романтические чувства.
Он посмотрел на пляж, но мысли его были далеко. Как будто в телесериале, несколько смельчаков скользили по волнам на сёрфах, тогда как спасательницы с телами богинь наблюдали за океаном со своих деревянных вышек. Мило смотрел на них, но не видел, потому что не сводил глаз с Кароль.
Их соединяла сильная привязанность, уходящая корнями в детство, скрещенная со стыдливостью и уважением. Хотя он ни разу не осмелился выразить свои чувства, Мило никогда не выпускал Кароль из виду и беспокоился за нее из-за опасной профессии. Она об этом не подозревала, но вечерами Мило случалось сесть в машину и отправиться ночевать на парковку перед ее многоквартирным домом просто потому, что он чувствовал себя увереннее, находясь рядом с ней. Правда была в том, что больше всего на свете Мило боялся потерять Кароль: пусть он и сам до конца не понимал, что именно он вкладывал в этот глагол: боязнь, что она попадет под поезд? Что ее подстрелят, когда она будет арестовывать преступника? Или – и это куда больше похоже на истину – что ему придется смириться, увидев, как она расцветает в объятиях другого мужчины?
Кароль надела солнечные очки и расстегнула еще одну пуговицу на рубашке. Несмотря на жару, Мило устоял перед желанием закатать рукава сорочки. На его руках в верхней части были татуировки в виде каббалистических знаков, нестираемые свидетельства его давней принадлежности к знаменитой «МС-13» или «Мара Сальватруча» («Бродячие муравьи»), крайне жестокой банде, царившей в квартале Макартур-парк, в которую он от нечего делать вступил в возрасте двенадцати лет. Рожденный матерью-ирландкой от отца-мексиканца, Мило считался «чикано» среди членов этого клана, созданного молодыми иммигрантами из Сальвадора, которые подвергли его ритуалу посвящения под названием «медведка». Это было испытание для новичков – групповое изнасилование для девочек и избиение в течение тринадцати минут для мальчиков. Абсурдный акт, который должен был доказать мужество, стойкость и верность новичка, но иногда заканчивался кровью.
Несмотря на свой юный возраст, Мило его «пережил» и больше двух лет угонял автомобили, рэкетировал торговцев и перепродавал огнестрельное оружие для «Бродячих муравьев». К пятнадцати годам он превратился в подобие дикого зверя, чья жизнь управлялась только насилием и страхом. Попавший в ловушку спирали, по которой он скатывался все ниже, представляя свое будущее за решеткой или в могиле, Мило удалось вырваться исключительно благодаря уму Тома и нежности Кароль, которые вытащили его из этого ада, опровергнув принцип, что из «Бродячих муравьев» невозможно выйти даже под страхом смерти.
Заходящее солнце метало свои последние стрелы. Мило несколько раз моргнул, чтобы защититься от света и чтобы прогнать воспоминания и боль прошлого.
– Давай поедим морепродуктов? Я приглашаю, – предложил, прыжком поднимаясь на ноги.
– Учитывая, сколько у тебя осталось денег на банковском счете, в этот раз приглашаю я, – сказала Кароль.
– Мы отметим твое продвижение по службе. – Мило протянул руку, помог Кароль встать.
Они побрели с пляжа, прошли несколько метров вдоль велосипедной дорожки, которая соединяла Венис-бич и Санта-Монику, потом свернули на широкий тротуар на Третьей улице, обсаженной пальмами, где расположились многочисленные художественные галереи и модные рестораны.
Они устроились на террасе пивного ресторана «Анизетт», где в меню, написанном по-французски, фигурировали блюда с экзотическими названиями: frisée aux lardons, entrecôte aux échalotes ou pommes dauphinoises[11].
Мило настоял на том, чтобы они попробовали аперитив под названием pastis[12], который ему подали на калифорнийский манер в большом стакане с кубиками льда.
Несмотря на жонглеров, музыкантов и глотателей огня, развлекавших прохожих на улице, обед прошел мрачно. Кароль была печальна, Мило мучился под грузом вины. Разговор вертелся вокруг Тома и Авроры.
– Ты знаешь, почему он пишет? – вдруг спросил Мило в разгар трапезы, неожиданно осознав, что он не знает главного в психологии своего друга.
– О чем ты?
– Я знаю, что Том всегда любил читать, но писать – это совсем другое. Подростком ты его знала лучше, чем я. Что его заставило придумать свою первую историю?
– Понятия не имею, – поспешила ответить Кароль.
Но она солгала.
* * *
Малибу. 8 часов вечера
Поездив по городу, я припарковал «Бугатти», которому грозила конфискация, возле дома, уже мне не принадлежавшего, как я только что выяснил. Несколькими часами раньше я был на дне ямы, но с состоянием в десять миллионов долларов. Теперь я просто был на дне ямы…
Измученный, запыхавшийся, хотя и не пробежал ни метра, я рухнул на диван, устремив взгляд на переплетение балок, поддерживавших нерезкий склон потолка.
У меня болела голова, спина разламывалась, ладони были мокрыми, желудок скрутило узлом. Сердце колотилось, поднимая грудную клетку. Внутри я был пуст, меня сжирал ожог, добравшийся до моей кожи.
Многие годы я по ночам писал, вкладывая в создание романа все эмоции и энергию. Затем я начал давать пресс-конференции и подписывать книги во всех уголках земного шара, создал благотворительную организацию, чтобы дети из моего старого квартала могли изучать искусство. Во время нескольких концертов я даже сыграл на ударных с моими «идолами»: «Рок Боттом Римейндерс»[13].
Теперь я потерял вкус ко всему: к людям, книгам, музыке и даже к лучам солнца, опускавшегося за океан.
Совершив усилие, чтобы встать, я вышел на террасу и облокотился на ограждение. Ниже, на пляже, напоминая о периоде «Бич Бойз», старый желтый «Крайслер» с отделкой из лакированного дерева гордо нес на заднем стекле девиз города: Malibu, where the mountain meets the sea[14].
Я смотрел на пылающую кайму на горизонте, освещавшую небо, пока не ослеп и пока волны не поглотили ее. Это зрелище, некогда завораживавшее меня, больше не вызывало у меня никакого восхищения. Я ничего не чувствовал, как будто мой запас эмоций иссяк.
Единственное, что могло бы меня спасти, – это новая встреча с Авророй, ее гибкое, как лиана, тело, мраморная кожа, серебряные глаза, исходящий от нее аромат песка. Но я знал, что этого не будет. Знал, что проиграл сражение, и из этого сражения я вышел с единственным желанием: сжигать свои нейроны с помощью метадона или любой другой дряни, которую я мог достать.
Мне нужно было поспать. Вернувшись в гостиную, я нервно начал искать лекарства, но вскоре догадался, что их унес Мило. Бросив кухню, принялся рыться в мешках с мусором. Ничего. Охваченный паникой, я побежал на второй этаж, открыл все шкафы, чтобы отыскать сумку для поездок. В маленьком карманчике меня ждали начатая упаковка снотворного и несколько капсул с транквилизаторами, сохранившиеся после последнего рекламного тура в Дубай, где я подписывал книги для читателей в большом книжном магазине в торгово-развлекательном центре «Молл оф зэ Эмирейтс».
Почти против воли я высыпал все капсулы в ладонь и несколько мгновений смотрел на десяток белых и голубых «куколок», которые как будто дразнили меня:
«Куда тебе, слабак!»
Никогда еще я не был так близко от пустоты. В моей голове сталкивались страшные картины: мое тело на веревке, газовый шланг во рту, ствол револьвера у виска. Рано или поздно моя жизнь обязательно закончится именно так. Разве я сам этого не знал в глубине души?
«Куда тебе!»
Я проглотил пригоршню капсул как избавление. Мне было трудно их проглотить, но глоток минеральной воды протолкнул все.
Доплелся до спальни и рухнул на кровать.
Пространство было пустым и холодным, ограниченным лишь стеной из сверкающих стеклянных квадратов бирюзового цвета, достаточно прозрачных, чтобы пропускать солнечный свет.
Я свернулся клубочком на матрасе, раздавленный страшными мыслями.
С белой стены на меня с состраданием смотрели любовники Марка Шагала, как будто они сожалели о том, что не могут облегчить мои страдания. Перед приобретением дома (который больше не был моим) или кольца для Авроры (которая больше не была моей Авророй) покупка картины русского художника стала моим первым безумием. Лаконично названное «Голубые любовники» полотно Шагала датировалось 1914 годом. Я влюбился в них с первого взгляда. На картине любовники обнимались, соединенные чувством загадочным, страстью искренней и утоленной. Для меня она символизировала выздоровление двух раненых существ, пришитых друг к другу, чтобы у них остался один шрам на двоих.
Я медленно падал в состояние глубокого сна, и мне показалось, я постепенно отключаюсь от боли мира. Мое тело исчезало, сознание покидало меня, жизнь уходила из меня…
6. Когда я тебя встретил
Нужно иметь внутри себя хаос, чтобы родить танцующую звезду.
Фридрих Ницше
ВСПЫШКА.
ЖЕНСКИЙ КРИК.
ПРИЗЫВ О ПОМОЩИ!
Из кошмара меня вырвал звон разбившегося стекла. Я резко открыл глаза. В комнате царила темнота, дождь колотил в стекло.
Я с трудом сел в постели. В горле пересохло. Я чувствовал жар и обливался потом. Дышал я с трудом, но все-таки был жив.
Я посмотрел на радиобудильник:
03:16
С первого этажа доносился какой-то шум, и я ясно слышал, как ставни бьются о стену.
Я попробовал включить лампу в изголовье, но, как это часто случается, гроза нарушила электроснабжение в Малибу.
С превеликим трудом я встал. Меня тошнило, голова была тяжелой. Сердце колотилось о ребра, как будто я пробежал марафонскую дистанцию.
Голова закружилась, и мне пришлось опереться о стену, чтобы не упасть. Снотворное меня, конечно, не убило, но превратило в развалину, и я никак не мог прийти в себя. Больше всего меня беспокоили глаза: их как будто порезали, и они горели так, что мне тяжело было держать их открытыми.
Мучаясь от мигрени, я заставил себя спуститься на несколько ступеней, держась за перила. При каждом шаге мне казалось, что желудок выворачивает наизнанку, и меня вот-вот стошнит посреди лестницы.
На улице бушевала гроза. Под вспышками молний дом выглядел как маяк посреди бури.
Добравшись до подножия лестницы, я констатировал ущерб. Ветер ворвался через высокую стеклянную дверь, оставшуюся открытой настежь, перевернул по пути хрустальную вазу, и та разбилась. Ливень начал уже затапливать гостиную.
Проклятье!
Я поспешил закрыть стеклянную дверь и поплелся на кухню, чтобы отыскать коробок спичек. Только вернувшись назад, я вдруг почувствовал чужое присутствие и услышал дыхание.
Я резко обернулся и…
* * *
Женский силуэт, тонкий и изящный, китайской тенью проступил на фоне голубого света ночи за окном.
Я подскочил и шире раскрыл глаза. Видел я не много, но различил, что молодая женщина была голой, одной рукой она прикрывала низ живота, другой – грудь.
Этого мне только не хватало!
– Кто вы? – спросил я, подходя ближе и рассматривая ее с головы до ног.
– Эй! Вы бесцеремонны! – воскликнула она, хватая с дивана шерстяной шотландский плед и заворачиваясь в него.
– Что значит, я бесцеремонный? Все с ног на голову! Напоминаю вам, что вы в моем доме!
– Возможно, но это не повод для…
– Кто вы? – повторил я свой вопрос.
– Думала, что вы меня узна́ете.
Я плохо различал ее, но ее голос, в любом случае, был мне незнаком, и у меня не было ни малейшего желания играть с ней в угадайку. Я чиркнул спичкой о коробок и зажег фитиль старого масляного фонаря, который отыскал на блошином рынке в Пасадене.
Мягкий свет залил комнату, и я, наконец, увидел незваную гостью. Это была молодая женщина лет двадцати пяти со светлыми глазами, одновременно испуганными и строптивыми, и шевелюрой цвета меда, с которой стекала вода.
– Не понимаю, как я мог бы вас узнать. Мы с вами никогда не встречались.
Она насмешливо хмыкнула, но я отказывался играть в ее игру.
– Ладно, хватит, мисс! Что вы здесь делаете?
– Это я, Билли! – сказала она таким тоном, будто это было очевидно, и натянула плед на плечи.
Я заметил, что она дрожит и губы у нее трясутся. Ничего удивительного: она промокла, а в гостиной царил ледяной холод.
– Не знаю никакой Билли, – ответил я, направляясь к большому шкафу из орехового дерева, который служил мне чуланом.
Отодвинув дверцу в сторону и порывшись в спортивной сумке, я нашел пляжную простыню с гавайским рисунком.
– Держите! – крикнул я ей, бросая полотенце с другого конца комнаты.
Она поймала его на лету, вытерла волосы и лицо, с вызовом глядя на меня.
– Билли Донелли, – уточнила она, ожидая моей реакции.
Не понимая до конца смысла ее слов, я долго стоял без движения. Билли Донелли была второстепенным персонажем моих романов: девушка трогательная, но несколько жалкая, она работала медсестрой в государственной больнице Бостона. Я знал, что многие читательницы узнавали в этой девушке себя: эдакая «девушка-соседка» с чередой неудачных любовных историй.
Опешив, я сделал несколько шагов навстречу девушке и направил на нее фонарь: изящная стройность, динамичная и чувственная, как у Билли, ее же сияющие волосы, чуть угловатое лицо с несколькими едва заметными веснушками.
Но кто эта девушка? Одержимая поклонница? Читательница, отождествляющая себя с моим персонажем? Почитательница, которая несколько не в себе?
– Вы мне не верите, так? – спросила она, устраиваясь на табурете у барной стойки в кухне, вылавливая из корзины с фруктами яблоко и вонзая в него зубы.
Я поставил фонарь на деревянную рабочую поверхность. Несмотря на острую боль, пронзавшую мой мозг, я решил сохранять спокойствие. Навязчивые поклонники знаменитостей в Лос-Анджелесе не могли удивить никого. Я знал, что как-то утром Стивен Кинг обнаружил в своей ванной комнате вооруженного ножом мужчину. Начинающий сценарист однажды пробрался к Спилбергу, чтобы заставить его прочитать сценарий. А сумасшедший поклонник Мадонны угрожал перерезать ей горло, если она откажется выйти за него замуж…
Долгое время эта участь обходила меня стороной. Я не появлялся на телевидении, отказывался от большинства интервью и, несмотря на настояния Мило, никогда не появлялся на сцене, чтобы продвигать мои книги. Даже гордился тем, что мои читатели ценят мои истории и моих персонажей больше, чем мою скромную персону. Но мои отношения с Авророй попали в прессу и помимо моей воли перевели меня из категории писателей в менее почетную категорию «публичных людей».
– Эй! Алло! Есть кто-нибудь на другом конце провода? – окликнула меня Билли, размахивая руками. – Можно подумать, что вас сейчас удар хватит с этими вашими глазами, похожими на яйца ласточки!
Та самая «образная» речь, как у Билли…
– Все, достаточно, сейчас вы что-нибудь на себя наденете и благоразумно отправитесь к себе домой.
– Полагаю, что мне будет трудно вернуться домой…
– Почему?
– Потому что мой дом в ваших книгах. Для гения литературы вы, на мой взгляд, слишком тормозите на старте.
Я вздохнул, не поддаваясь отчаянию, и постарался ее урезонить:
– Мисс, Билли Донелли – это выдуманный персонаж…
– До этого момента я с вами согласна.
«Это уже неплохо».
– Но сегодня ночью в этом доме мы с вами в реальности.
– Ясное дело.
«Хорошо, продвигаемся понемногу».
– Итак, если бы вы были персонажем книги, вас бы здесь не было.
– А вот и нет!
«А все так славно начиналось».
– Объясните мне, как это вышло, но только быстро, потому что я очень хочу спать.
– Я упала.
– Откуда упала?
– Из книги. Выпала из вашей истории!
Я смотрел на нее, не веря своим ушам, не понимая ни единого слова из ее рассуждений.
– Вот, выпала из строчки посреди незаконченной фразы, – добавила она, указывая на лежащую на столе книгу, ту самую, которую Мило отдал мне за завтраком.
Девушка встала, принесла мне ее и открыла на странице 266. Второй раз за день я пробежал глазами абзац, в котором история резко обрывалась:
«Билли вытерла глаза, почерневшие от потеков туши.
– Пожалуйста, Джек, не уходи так.
Но мужчина уже надел пальто. Он открыл дверь, даже не взглянув на любовницу.
– Умоляю тебя! – закричала она, падая».
– Вы видите, здесь написано: «…закричала она, падая». Вот я и упала к вам.
Я шалел все больше и больше. Почему такого рода ситуации сваливаются (удачно я слово подобрал) всегда на меня? Чем я это заслужил? Я, конечно, немного сдвинутый, но не до такой же степени! Я же принял всего несколько капсул снотворного, а не ЛСД! Как бы там ни было, но девушка, вполне вероятно, существовала только в моей голове. Она вполне могла быть досадным симптомом передозировки лекарств, от которых у меня начался бред.
Я попытался уцепиться за эту идею, стараясь убедить себя, что все происходящее всего лишь головокружительная галлюцинация, оккупировавшая мой мозг. И все же не удержался от замечания:
– Вы совершенно сумасшедшая, и это еще эвфемизм. Вам об этом уже говорили, верно?
– А вам бы лучше пойти и лечь спать. Потому что у вас вместо головы задница. И это не эвфемизм.
– Да, я собираюсь пойти и лечь спать, потому что не намерен терять время с девушкой, у которой голова не варит!
– Мне надоели ваши оскорбления!
– А мне надоело возиться с безумной девицей, упавшей с луны, чтобы появиться в моем доме голышом в три ночи!
Я вытер капельки пота со лба. Мне снова стало трудно дышать, от волнения спазмы скрутили мышцы моей шеи.
Мобильный телефон оставался в моем кармане, поэтому я достал его, чтобы набрать номер поста охраны, который следил за порядком в Малибу.
– Конечно, давайте, выкиньте меня на улицу! – крикнула она. – Это же куда проще, чем помочь человеку!
Я не должен был вступать в ее игру. Разумеется, кое-что в ней не оставило меня равнодушным: мордашка из японского комикса манга, смеющаяся свежесть, мальчишество, которое смягчали глаза-лагуны и бесконечные ноги. Но порола такую чушь, что я не понимал, чем ей помочь.
Я набрал номер и стал ждать.
Первый гудок.
Лицо у меня горело, голова становилась все тяжелее и тяжелее. Потом что-то случилось со зрением: предметы стали двоиться.
Второй гудок.
Мне нужно было плеснуть водой в лицо, мне нужно было…
Но все вокруг меня потеряло реальные очертания, заколыхалось. Я услышал третий гудок, донесшийся откуда-то издалека, а потом потерял сознание и упал на пол.
