Глеб Пудов
Зеркало
НОВЕЛЛА IX. ВОЗМУТИТЕЛЬНОЕ ПРОИСШЕСТВИЕ
Рабочие сундучной артели, которая была организована в уральском поселке, решили представить на выставку редкий предмет — сундук, сколоченный из старых икон. Но не обошлось без трудностей.
«Среди изумрудных сосен и серебристых гор притаился старинный заводской поселок. Когда-то жизнь здесь кипела: гудели домны, стучали молоты, скрипели телеги купцов, приезжавших на ярмарку. Это был мощный завод, краса и гордость демидовской металлургической империи. В XVIII веке сюда согнали мастеровых из разных мест и приставили к работе. Жестокость была неимоверная: за малейшие проступки наказывали розгами или сажали в подвалы высокой башни. Люди знали только адскую работу с раннего утра и до позднего вечера.
Но со временем жизнь брала свое, и действительность принимала более человеческий облик. Мастеровые начали приноравливаться, появились местные промыслы: одни расписывали подносы, другие делали берестяные туеса, третьи сколачивали сундуки. Особенно это распространилось после отмены крепостного права – каждому предоставили возможность заниматься тем, чем он хотел и мог.
Грянула революция.
Завод, и без этого переживавший плохие времена, совсем заглох. Но жизнь не остановилась. Бойкие молодые люди с красными бантами и револьверами решили организовать сундучную артель – в ту пору можно было выжить, только сбившись в кучу. Отобрали у бывших хозяев частных заведений все сундуки, доски, жесть и инструменты. Потом нашли большое помещение и повесили плакат «Слава труду!» Через пару дней одни поехали по ближайшей округе за заказами, а другие начали собирать мастеров. Большинство из них легко поддалось на уговоры: надо кормить семьи. Других уговаривали, третьим угрожали. В итоге собралась вполне крепкая артель с председателем (бывшим беглым арестантом) во главе. Назвали ее «Красный сундучник».
…И начались трудовые будни. Мастера, воспитанные в частных «фабриках», знали свое дело. Посередине рабочего помещения быстро росла гора готовой продукции – сундуки, украшенные листами белого «мороза» и полосами с растительным орнаментом. Большие партии отправляли в разные концы России. Дело пошло, все были довольны.
Через пару месяцев из областного центра пришла директива: подготовить изделия для выставки достижений трудового народа. Руководители артели озадаченно почесали затылки: требовалось что-то необыкновенное, во вкусе рабочего класса, соответствующее его мыслям и чаяниям. Думали долго и… ничего не придумали. В итоге приказали каждому члену артели думать самостоятельно. Если утром кто-нибудь явится без предложений, будет наказан рублем. Рабочие, погрустнев, разошлись по домам.
Следующий день начался с общего собрания.
Рабочие долго и шумно заполняли помещение, пока сквозь гул голосов не прогремел стальной призыв председателя к тишине. Затем начальник начал по списку вызывать членов артели. Одни предлагали изобрести новый вид изделий, другие – чеканить на сундуках профиль вождя революции, третьи – сделать огромный-преогромный сундук, в котором бы поместилось несколько человек. Многие смиренно признавались, что ничего не придумали.
Председатель мрачнел с каждой минутой. После предложения чеканить на сундуках символы Советской власти, он ударил кулаком о стол и прокричал:
– Не то! Все не то! Товарищи, разве вы не понимаете, что все будут чеканить профиль Ильича и все будут изображать символы Советской власти?! Этим никого не удивишь! Есть еще предложения?
Все молчали.
В эту минуту в помещение, хохоча, вошли два опоздавших рабочих. В руках они несли что-то тяжелое. Когда мастера вынесли ношу на свет, все ахнули: это был большой сундук, сколоченный из икон! С его лицевой стороны на присутствующих строго смотрел святой Николай, на одной из боковых святой Георгий убивал дракона, а на другой – какой-то упитанный мученик страдал у креста. Крышка состояла из большой иконы Казанской Богоматери.
Председатель сказал с возвышения:
– Вот! Вот, это то, что нужно! Выписать им премию! Покажем нашу антирелигиозную сущность… Религия на службе у народа!
Рабочие долго разглядывали этот удивительный предмет, кто-то восхищенно ахал, а кто и недоумевал. Потом все разошлись к верстакам и молоткам – план никто не отменял. Большинство было довольно тем, что проблема так удачно и легко разрешилась.
А на следующее утро сундук пропал.
Вместо него стоял другой – огромный, старинный, блестящий. На нем лежала записка. Мгновенно собралась толпа. Пришли даже те, кто грузил готовые сундуки на телеги. Ошеломленный председатель схватил листок и стал читать. Послышались голоса:
– Вслух! Вслух!
– Хорошо. «Товарищи – члены артели „Красный сундучник“! Я забрал ваш сундук, потому что из икон делать сундуки нельзя. Это противно всей человеческой правде. К тому же это иконы из нашей церкви. Я разберу сундук, а вам даю другой. Стоит он дороже. Вы сможете, коли будет желание, показать его на вашей выставке. Это бесовское время когда-нибудь закончится, и людям снова понадобятся иконы, дабы молиться Господу. С пролетарским приветом, Акинфий Овчинников».
В тишине кто-то сказал:
– Как там написано? Бесовское время?
Председатель зло прошептал бухгалтеру:
– Говорил, не надо было брать этого раскольника? А? Говорил? Что теперь делать?
Посовещавшись, решили следующее. О происшествии никому не говорить. Набрать побольше икон из раскулаченных домов. Сделать такой же сундук. Около него поставить охрану. Отправить на выставку заранее.
…Говорят, артель тогда получила грамоту, а председатель – похвалу из области. Сундук перешел в краеведческий музей, и стал средством антирелигиозной пропаганды. Около него всегда собирались большие группы школьников».
НОВЕЛЛА X. АПЕЛЬСИНЫ
Во время прогулки по ночному Стамбулу юноша поделился апельсинами с нищим мальчиком, который сидел на камнях мостовой. Возвратившись в гостиницу весьма гордым своим поступком, юноша понял, что сделал недостаточно.
«Это произошло очень давно, в пору моей затянувшейся бестолковой юности. Судьбе было угодно, чтобы в начале осени я оказался в Стамбуле, городе, помнившем и послов Владимира Святого и янычар Сулеймана Великолепного.
Бывшая столица Византийской империи отдыхала от бесконечных туристических потоков. В уличных кафе почти никого не было, только воробьи дрались из-за крошек хлеба да голуби расхаживали между столиками. Босфор принял неприветливый стальной оттенок, и напоминал старинное полотно, к которому какой-то шутник приклеил изображения кораблей и лодок.
Я бродил в одиночестве среди кривых улочек, пересекал площади с их пальмами и трамваями, сидел в парке около Археологического музея. Изредка я заглядывал в танкоподобные мечети, но в них надолго не задерживался. Причина была не в неприязни к исламу и его разноцветным геометрическим вселенным, а к запаху антикварных носков — весьма устойчивому и неизбежному признаку любой мечети. К тому же завывания ракет «земля — воздух», почему-то названных минаретами и доводящих до инфаркта местных кошек, вовсе не настраивали на продолжительный визит. Тем не менее, Стамбул мне нравился, его влажная духота бодрила и придавала более оптимистичный отблеск моим мыслям о будущем. Даже мраморные головы из музея, насаженные на колья, я благодушно воспринимал как дань исторической памяти.
Однажды я заблудился.
Башня Галата, служившая мне ориентиром, скрылась в ночном мраке. Я твердо помнил, что район Галатасарай — не то место, где находится моя гостиница, и, во избежание встречи с местными апашами, заторопился на другую сторону Босфора. Там – праздник, там – Голубая мечеть, и святая София, и ипподром, и султанский дворец… Где-то среди них приютился мой декоративный отельчик. Я миновал мост, молчаливых рыбаков и развеселый ресторан, куда молчаливые рыбаки сдавали рыбу. Оставалось недалеко, лишь пара узких проулков да широкая улица, наполненная до краев кондитерскими. По дороге я купил апельсины и, весьма довольный собой и Стамбулом, топал вдоль зарешеченных окон и скрипучих дверей.
И вдруг наткнулся на маленького мальчика.
Он сидел на камнях мостовой и молча смотрел на меня. В руках турчонок сжимал палку. Несчастный, затравленный зверек. Снедаемый жалостью, я торжественно вручил ему два апельсина. Маленькие грязные ручки быстро схватили мой дар. Один апельсин мальчик спрятал в карман, а другой начал лихорадочно очищать. Я кивнул мальчишке и отправился дальше. Гордо шествуя в свете рахат-лукумов, я раздувался от любви к себе, как мыльный пузырь. В отражениях витрин мне виделся нимб вокруг головы, сверху на меня глядели восхищенные звезды и серебряный полумесяц, так кстати сиявший в этих местах.
Придя в гостиницу и ловко поднявшись по узкой мраморной лестнице, я распахнул окно, уселся на подоконник и с умилением воззрился на святую Софию. Ее гигантский освещенный купол парил над розами и продавцами жареных каштанов. Где-то вдали застыл Босфор. О его присутствии напоминал лишь теплый ветер, бродивший на высоте пятого этажа и нежно касавшийся моих щек. Жизнь улыбалась мне. Подобно ей улыбался и прилизанный турок, который зачем-то принес мне чай и что-то пахнущее, будто сладкие женские духи.
И вот среди этого великолепия, за инкрустированным столиком, на котором сияли стеклянный стаканчик (такой милый и беззащитный) и восточные сладости, мне пришла в голову мысль: «А что ж ты, благодетель, не отдал ему все апельсины? Ведь ты знал, что в гостинице тебя ждет ужин и теплая постель? Ведь столько же апельсинов ты можешь купить и завтра, и послезавтра, и послепослезавтра?»
Я схватил оставшиеся апельсины и выскочил из номера. Стоявшие у входа в гостиницу два праздничных турка проводили меня всепонимающими взорами. Я еще помнил, где находится тот кривой проулок, и рванул туда. Ориентиром была лавка с накрахмаленным официантом, устало соблазнявшим прохожих горами рахат-лукума. Я миновал ее и вбежал в проулок. Там было тихо, грязно и… пусто.
Судьба всегда дает только один шанс».
***
– В конце этого дня я хотел бы предложить вам послушать одну балладу, вернее, ритмизованный рассказ, украшенный рифмами и созвучиями. Это переложение старой немецкой истории, которая перекликается с нашей темой, то есть «Выбор и его последствия».
– Зачем он взял гитару, которая много месяцев пылилась в углу? Запел…
Ночь. Тишина. Только где-то вдали,
там, где сверкают извивы реки,
всадник стремится на быстром коне,
складки играют волной на плаще.
Кто это мчится? То Олаф, барон,
завтра женитьба, торопится он.
Гости приедут на свадебный пир,
чокнутся звонко бокал и потир.
Слышишь? Какие-то в лунную ночь
звуки в лесу. Скажи, что это? Дочь
лесного царя среди эльфов в тиши
танцует, смеясь. О, барон! Не дыши!
Но всадника силой на отсвет огня
сманила в ту пору дочка царя.
– Вы, Олаф, недавно прослышала я,
танцуете чудно. Прошу Вас, меня
возьмите за руку. Под музыку лир
станцуем мы чудно, tritt tanzen mit mir12!
– Сударыня, лучше станцует сатир
мохнатый, чем я. Засмеет нас весь мир
лесной. – Ах, барон, я Вам парочку шпор
вручу серебристых, каких до сих пор
не видели Вы. – Окончим же спор.
Танцор я негодный: мой танец не спор.
– Красивый ты, Олаф… Я много рубах
шелковых вам… – …nicht tanzen ich mag13!
– И золота много… – За злато, почет
спасибо, царевна, но, знаете, ждет
невеста меня, ведь я завтра женюсь…
– Постой же, несчастный!– Я Вас не боюсь…
– Болезни и боли тебя целиком
поглотят! Тебя и с тобою весь дом!
Скачи же, барон, убирайся ты прочь!
Когда-нибудь вспомнишь ты царскую дочь!
– Ах, больно мне, мама, – Herr Olaf сказал,
когда он домой на коне прискакал, —
попал я в лесу на таинственный бал,
на бал без свечей и паркета попал,
и видел там эльфов, и фей, и цариц,
не пал я пред ними от гордости ниц,
не стал танцевать я с царевной. В груди
теперь так тревожно от серой тоски.
– Бог милостив, сын. Все тревоги твои
пройдут в одночасье. Прими мой совет:
уж скоро проглянет далекий рассвет,
а завтра – твой день. Ты иди отдыхать,
недолго тебе в одиночестве спать…
А утром, как только на небе взошло
солнце и стало повсюду светло,
говор и смех растеклись по полям —
гости катили к баронским дверям.
– А где же счастливец? Где юный барон?
– Ах, тише вы, милые! Явь или сон —
сегодня под утро казалось ему,
как будто бы он танцевать на балу
отказался с царевной! Как иней, он бел,
на кресле лежит. И боюсь, заболел…
– Мы счастьем разгоним барона хандру!
Мед и вино мы на свадьбу ему
везем! Где же Олаф? Звенел его глас,
которым на праздник сзывал он всех нас!
– Тише вы, гости… За мною сейчас
ступайте. – Сударыня, старых друзей
просим, ведите к нему поскорей.
Скрипнули двери, и с шумом толпа
по лестницам вниз, как змея, потекла.
Покои барона: вот кресло, вот он
вкушает в том кресле предсвадебный сон.
Но что это? Пала на грудь голова.
Дыхания нет. И вокруг – тишина.
– Такая грустная немецкая история. Барон сделал свой выбор, и за этот выбор ему пришлось дорого заплатить. Третий день мы посвятим теме любви. Я вижу, как оживились наши дамы. Да-да, любви во всех ее проявлениях. Итак, до завтра…
– Утром он опять подтащит ко мне кресло, усядется, откупорит очередную бутылку. Что же он расскажет?
ДЕНЬ ТРЕТИЙ
НОВЕЛЛА I. ЮБИЛЕЙ
Старик со старухой прожили долгую жизнь. Однажды, во время совместного празднования 75-летия деда, старуха узнала, что муж был с ней не совсем честен.
«Ночь опускалась на деревню. Было так тихо, что казалось, будто все онемело вокруг. Изредка в чьем-нибудь сарае кудахтали сонные куры да где-то орал свою песню пьяный мужик. В конце концов, все затихало, и жизнь замирала на некоторое время.
Лунный свет серебрил потемневшие избы. В домике на краю деревни горел робкий огонек. Там жили одинокие старик со старухой. Их дети давно уехали в город и почти забыли о родителях. Дед и бабка доживали в полном одиночестве. К тому же соседи вокруг них были все люди молодые и поэтому мало общались со стариками.
В тот вечер отмечали 75-летие деда. Бабка собрала на стол, достала бутылку. За ней и сидели весь вечер, вспоминая молодость.
– Не забыл, старый, как ты меня приревновал к Федьке на именинах у Солнцевых? – спросила бабка и довольно улыбнулась. Она уже во второй раз задавала этот вопрос.
– Помню, помню, – вяло кивал дед и вспоминал соседа Федора, умершего 20 лет назад.
Так и тянули вечер, бутылка опустошалась сама собой. Темнота за окном придавала уют обшарпанным стенам и закопченным иконам. Во дворе тявкнула спросонья собака.
Уже убирая со стола, старуха вдруг спросила:
– А сколько, если не секрет (какой уж теперь секрет?), стоили те розы, которые ты мне подарил на день рождения? Дорогие, поди?
– На тридцатник что ли? – зевая, спросил дед.
Старуха вздрогнула и обернулась:
– На 20 лет, старый…
– Не знаю, я их тебе не дарил.
– Как не дарил?
– Так, не дарил, и все тут.
Разговор неожиданно оживился.
– Это Петька тебе их в почтовый ящик засунул. Помнишь такого? Одноклассник твой бывший. Последние штаны из-за этих роз продал, дурила. Стишки все про тебя строчил… – дребезжал старик.
– Стихи? Про меня? – удивилась старуха.
– Ага. Все хотел, чтоб я тебя с ним познакомил, сам подойти боялся. Любил, видать… – засмеялся старик.
– Что же ты не познакомил? Тоже любил?
– Да некогда было.
– И где же он сейчас, этот Петя? Что с ним стало?
– Я-то откуда знаю?
– Когда я увидела тот огромный букет, то подумала, что от тебя. Ведь Петр не мог их мне подарить, у него ж денег таких не было. А ты на «Волге» ездил. Я сразу на тебя и подумала, приглядываться стала… Иль, может, просто на «Волге» хотелось ездить… А Петя со второго класса мне нравился, и про стихи его я знала. Но он же потом столяром был. Эх, дура я, дура… – вдруг расплакалась бабка.
– Ха-ха! На розы купилась! – засмеялся старик. – На «Волге» хотела кататься! Все вы дуры. Не ты одна и хотела! – Тарелки задребезжали. – Я ему говорил, что стихи – это полная херня… Вас, баб, другим надо брать. А он все не верил, болван!
Испуганная кошка убежала на кухню. Бабка плакала навзрыд.
Старик допил водку, встал из-за стола, и, пошатываясь, пошел к кровати. Но прошел совсем немного. Потеряв равновесие, он упал на пол и захрапел.
А бабка не могла уснуть. Она до самого рассвета сидела за столом, вытирая слезы кончиком платка, и о чем-то напряженно думала. Лицо ее было бледным, как полотно.
Когда начало светать, старуха резко встала из-за стола, перешагнула через лежащего мужа, подошла к шкафу. Через несколько минут она уже вешала на плечо большую сумку. Вдруг остановилась, немного подумала. Пошла на кухню и покормила кошку. Потом перекрестилась и, бросив презрительный взгляд на старика, вышла из дому. Громко хлопнула дверь. Старик не пошевелился. Кошка выглянула из-под стола и жалобно мяукнула.
Старуха тем временем уже быстро шла по направлению к городу и улыбалась восходящему солнцу».
* * *
– Неожиданное решение для пожилого человека, но история хорошая. Интересно, что дальше?
– Да, действительно, что же дальше… Кажется, что-то знакомое.
НОВЕЛЛА II. О РОМЕ И ЮЛЕ
В рабочем поселке враждовали две семьи. Но однажды юноша и девушка из враждующих кланов полюбили друг друга. Их любовь не могла быть принята родственниками, поэтому при помощи одного православного священника они бежали в другой город.
«В нашем маленьком городке, состоящем почти исключительно из работников почившей угольной промышленности, произошла однажды такая история.
Когда завод разорился, люди пытались выживать кто как мог: одни уехали в крупные города, другие привозили оттуда на перепродажу разные вещи, третьи пополнили ряды местных банд, четвертые работали на Морозовых и Рукавишниковых. Кто это такие? О, вы многое не знаете о жизни, коли не слышали о них!.. Кто выстроил самый богатый особняк в области? Морозовы. У кого машина лучше, чем у губернатора? У Рукавишниковых. Кому грозят пальчиком из центра? Морозовым. Кто открыл новый супермаркет? Рукавишниковы. Это были самые богатые и влиятельные семьи в области. Стоит напомнить, что мэр города был крестным у одного из сыновей Рукавишникова-старшего.
Кроме неуемного выколачивания денег обе семьи пытались меценатствовать: к вящему удовольствию местного священника на их деньги была выстроена маленькая деревянная часовня в честь преподобного Серафима Саровского.
Но времена тогда были суровые.
Конкуренция превращалась в войну всех против всех. Кстати, постройка часовни была единственным совместным предприятием Морозовых и Рукавишниковых, которое закончилось без стрельбы и поножовщины. Сферы их влияния часто пересекались, это порождало бесчисленные ссоры, иногда доходившие до губернатора. Последнему часто жаловался главный милиционер нашего города, которому битвы между этими двумя семьями портили статистику. Впрочем, главный милиционер был другом Рукавишникова-старшего, и жаловался, скорее, для привлечения внимания к собственной персоне.
Рукавишниковы считались более благородными, поскольку в число продаваемых ими товаров входили учебники и школьные принадлежности. Морозовы же распродавали остатки флагмана отечественной угольной промышленности да занимались недвижимостью. Бизнес их, на первый взгляд, был посерьезней, чем у Рукавишниковых. Однако у тех, как полагали многие (и полагали справедливо), учебники и прочие школьные аксессуары были лишь верхушкой айсберга. Основная часть их империи находилась, как говорится, «в тени».
Однажды Морозовы на Рождество решили устроить костюмированный бал. Они вообще любили поиграть в аристократов. Были приглашены все более или менее видные люди нашего городка, включая директора школы. Пришли туда и все «славные юноши». Поскольку на время Рождества было заключено перемирие, то на праздник явились и некоторые представители Рукавишниковых (они предпочитали оставаться в масках, чтоб лишний раз не лезть на рожон).
Пришел туда и двадцатилетний Роман Рукавишников. Он заметно выделялся среди городской молодежи – еще ни разу не сидел. Роман был всеобщим любимцем. Даже враги были к нему менее суровы. Теперь он стоял в углу, и все танцующие гарцевали мимо него. На балу он увидел красивую девушку, которая очень ему понравилась. По быстро наведенным справкам выяснилось, что это Юлия – дочь хозяина дома. Хотя городок наш был маленький, благоразумные родители не часто отпускали ее на улицу. Поэтому он не знал ее, а она не знала его. Роман ей, кстати, тоже приглянулся. Девушке очень хотелось, чтобы он принял участие в танцах.
Старший Морозов вдруг затеял развлечение – хоровод с «венком» (нечто среднее между бесцельным хождением по кругу и «ламбадой»). Тогда они и познакомились.
Отсюда и начинается наша история.
Юлия, узнав фамилию Романа, поняла, что им не быть вместе. Все же в ее душе промелькнула надежда, что брак сможет примирить семьи, и, возможно, даже объединить бизнес. А это сулило большие перспективы…
Все на свете заканчивается, в том числе костюмированные балы.
Через несколько дней Юлии удалось выйти на улицу и поговорить с Романом. Тот совершенно воспарил от счастья и уже называл всех Морозовых братьями. Влюбленные решили пойти к местному священнику, отцу Василию. Он жил на соседней улице. Отец Василий весьма увлекался ботаникой, часто бродил по лесам, окружающим наш городок, и собирал разные травы. Священник старался вести дела осторожно и, на всякий случай, всегда искал опоры в людях, пользующихся авторитетом. Венцом его дипломатии стала та самая часовня в честь преподобного Серафима Саровского. Отец Василий был духовником обоих семейств, поэтому с радостью принял предложение обвенчать Романа и Юлию.
Вскоре после их беседы это и было сделано с надеждой на скорое объявление прекрасной новости.
Все шло хорошо. Карты, как говорится, ложились удачно. Можно было в следующем месяце рассказать о венчании. Однако в жизни не все так просто. Однажды Роман с друзьями что-то отмечал в местном клубе. Все уже были порядком навеселе, как в клуб ввалились несколько парней Морозовых. Они были чем-то обозлены. Как говорили потом, один упрямый торгаш не хотел делиться. Слово за слово, и началась драка. На помощь одной и другой стороне подоспели сторонники из числа местных. Полетели бутылки и стулья, полилась кровь. Роман как мог успокаивал дерущихся. Но один из них, двоюродный брат Юлии, вдруг бросился на Романа с ножом. Роман инстинктивно отреагировал, и оружие противника обернулось против него. Поднялся невероятный шум, появилась милиция, и участники ссоры мгновенно разбежались. Роман с друзьями спрятался у отца Василия. Священник как опытный человек посоветовал немедленно уехать в другой город и подождать, пока все утихнет (на местном диалекте это называлось «лечь на дно»). Все-таки, как говорилось выше, начальник милиции был другом старшего Рукавишникова. Роман отправил Юлии длинную смску и уехал в город N.
Юлия теперь целыми днями только и делала, что лила слезы да вздыхала, почти не ела, не знала сна, и ночи ее были похожи на дни. Мать думала, что причина её печали – смерть брата.
Так шли дни и месяцы.
А Юлия грустила, ей становилось все хуже и хуже. Дела Романа пока не наладились. Нужный человек был в Москве и ходили слухи, что ему там что-то высказали об «утрате доверия». Родители Юлии думали, что женитьба поможет их дочери. Морозовы решали быстро: Юлия выйдет замуж за бойкого молодого человека, который подает большие надежды. Таким образом, пока Роману пришлось «лечь на дно», его жена стала невестой другого. Юлия писала мужу длинные и страстные смски, призывала приехать и забрать ее. Роман же отвечал коротко и по делу: «Потерпи немного».
Тогда Юлия не выдержала и пошла к отцу Василию. Хитроумный священник, подумав, предложил такой план: он даст Юлии особую траву, о которой не знает даже современная наука. Юлия заснет крепким сном, таким крепким, что все сочтут ее мертвой и принесут в церковь. Отец Василий договорится, что будет отпевать только он и его помощник. Во время отпевания или чуть позже Юлия проснется, Роман ее заберет, и они уедут вместе подальше от родных мест. Девушка с радостью согласилась на такой план, позвонила Роману и все ему рассказала. Тот обещал сделать все, как договорились.
Однажды вечером Юлия проглотила чудо-траву, которую ей дал отец Василий. На следующее утро она не проснулась. В доме Морозовых поднялся страшный шум, позвонили в неотложку, потом позвали лучших врачей города. Те сказали, что девушка мертва неизвестно по какой причине. Старший Морозов, не доверяя местной медицине, позвонил в центр, оттуда прилетел специалист, светило науки, и тоже пожал плечами: мертва. Что ж делать? Все решили, что безмерное горе стало причиной ее смерти. Больше всех убивалась мать, которая без конца лила слезы и не слушала ничьих утешений. Отец Юлии был опечален не менее жены. Он чувствовал невыразимую муку, но старался справиться с ней.
Принесли Юлию в церковь, оставили на отпевание. В это время Роман приехал из города N и спрятался в доме отца Василия, жена которого была посвящена в эту историю. Она, кстати, уже собирала вещи, поскольку священник понимал, что в случае исчезновения Юлии ему и его семье тоже придется спасаться бегством. Просьба о переводе в другой приход была недавно удовлетворена.
Все сложилось как нельзя лучше. В положенное время Юлия проснулась, Роман без долгих околичностей забрал жену, они сели на поезд и уехали далеко, в город Y.
Прошло несколько лет. О судьбе отца Василия ничего не известно до сих пор. Роман же с Юлией живут там, куда приехали, спасаясь от гнева родственников. Прихваченные родительские деньги, хотя и крупная сумма, давно закончились. Навыки Романа по конфискации чужого добра в этом городе не пригодились, местные Рукавишниковы не нуждались в его услугах. Он потихоньку пытался узнать, как обстоят дела в родном городе. Там всё по-прежнему, сменился разве что начальник милиции. Возможности для возвращения никакой нет, поскольку их семьи после того случая обвинили во всем друг друга, и война разгорелась с новой силой. Хотя от прежних лет есть небольшое отличие: Морозовы теперь ищут Романа, а Рукавишниковы – Юлию.
Как говорится, нет повести печальнее на свете, чем та, в которой пропадают дети».
– Ничего не меняется в мире, знакомый сюжет… Хотя, если подумать, такие истории есть, вероятно, в каждом уголке планеты, везде есть свои Морозовы и Рукавишниковы, Юлии и Романы.
– Препятствиями в жизни людей могут быть не только социальные ограничения, но и сама природа. Когда-то я знал семейную пару. У него был туберкулез, у нее – ревматизм. Как известно, первое лучше переносится в горах, второе – в низине. Каждая встреча супругов имела следствием осложнения. Они жили в двух санаториях. Супруг каждое утро выходил с биноклем на балкон и махал рукой жене. Часто они писали письма друг другу, которые относил соседский мальчишка. Так и общались. Грустная история. И как это еще никакой бойкий писатель не использовал ее в качестве сюжета для трагедии?
