Джон Гришэм
Пора убивать
– Ну не две тысячи, так двести.
– А может, и того меньше. Кто у нас еще так же отвратителен, как Билли Рэй Кобб?
– А если это все же не он?
– Он.
– А если нет?
– Мы узнаем это очень быстро. У него и так язык с трудом во рту помещается, а уж как он выпьет…
В течение двух часов они сидели, ждали и смотрели, как подъезжают и отъезжают грузовики. Водители, резчики древесины, рабочие с бумажной фабрики, фермеры оставляли свои машины на стоянке и заходили внутрь, чтобы пропустить стаканчик, сыграть партию в пул, послушать и оценить виртуозность местной группы. Но все же большинство из них приходили сюда, чтобы найти себе женщину. Некоторые выходили и направлялись к соседнему бару, владелицу которого звали Энн. Но делали они это, похоже, только для того, чтобы тут же вернуться к Хью. Заведение Энн выглядело мрачнее и снаружи, и внутри, а потом, там не было заманчивых разноцветных флажков с названиями сортов пива, не было и настоящей, «живой», музыки, благодаря которой «торчок» пользовался такой популярностью. Бар Энн был преимущественно известен как место, где всегда можно разжиться дозой, в то время как у Хью посетитель мог иметь все: музыку, женщин, хорошую выпивку и закуску, игровые автоматы, кости, танцы, возможность понаблюдать за то и дело вспыхивавшими драками. На глазах у шерифа и Хастингса из дверей выкатился сплетенный из человеческих тел клубок и на автостоянке начался очередной поединок между деревенского вида парнями, безжалостно осыпавшими друг друга ударами. Выпустив пар, они как ни в чем не бывало вернулись за свой столик, где продолжили игру в кости.
– Надеюсь, они месили не Бампуса, – спокойно заметил шериф.
Туалет у Хью был маленьким и загаженным до невозможности. Большинство посетителей предпочитали выйти облегчиться между машин на стоянке. А по понедельникам здесь по утрам творилась просто какая-то сортирная вакханалия: по воскресеньям с наступлением темноты пивом начинали торговать со скидкой, и это привлекало сюда столько народу, что каждое колесо стоявшего рядом с «торчком» грузовика до самого полудня понедельника неоднократно и весьма тщательно промывалось. Примерно раз в неделю проносящийся мимо ничего не подозревающий мотоциклист рисковал свалиться в канаву при виде того, что происходило между машинами на стоянке. В таких случаях Оззи приходилось вмешиваться, следовал арест злостного нарушителя общественного порядка. Обычно же шерифу не было особого дела до того, что в этих притонах происходит.
Оба заведения постоянно нарушали целую кучу законов и местных постановлений. Азартные игры, наркотики, незаконная продажа спиртного, другие мелкие правонарушения, они отказывались закрываться вовремя и так далее. Вскоре после того, как его впервые избрали шерифом, Оззи совершил большую ошибку: выполняя свои обещания, данные в спешке предвыборной кампании, он закрыл все подобного рода забегаловки в округе. Худшей ошибки он сделать не мог. Преступность резко скакнула вверх. Тюрьма была переполнена. Судебные архивы отказывались принимать на хранение новые дела: не было места на полках. Деревенские работяги караванами машин дружно потянулись в Клэнтон, до отказа забив площадь перед зданием суда. Их тут были сотни. Каждый вечер они занимали площадь, пили, дрались, на полную громкость включали свои магнитофоны и выкрикивали непристойности в адрес объятых ужасом прохожих. Каждое утро площадь являла собой огромную помойку, по которой ветер раскатывал пустые пивные банки и бутылки из-под спиртного. Тогда Оззи приказал закрыть и все точки, где привыкли собираться чернокожие. К концу месяца количественные показатели краж со взломом, грабежей, вооруженных разбоев увеличились в три раза, а в одну из недель случилось два убийства кряду.
В конце концов жизнь в осажденном городе сделалась невыносимой. Вскоре представители местного самоуправления тайно встретились с Оззи. Они умоляли его ослабить введенные им драконовские меры. Шериф вежливо напомнил, что во время предвыборной кампании именно городские власти настаивали на непременном закрытии всех сомнительных заведений. Должностным лицам не оставалось ничего иного, как признать собственные просчеты и просить шерифа дать людям возможность спокойно ходить по улицам. Да, они, безусловно, поддержат его кандидатуру на следующих выборах. Оззи внял мольбам, и жизнь вернулась в нормальную колею.
Оззи был вовсе не в восторге от того, что в его округе процветают заведения столь низкого пошиба, однако он был абсолютно уверен: когда эти притоны открыты, законопослушные избиратели чувствуют себя в гораздо большей безопасности.
В десять тридцать дежурный сообщил по рации, что источник настаивает на личной встрече с шерифом. Оззи дал свои координаты, и через минуту они с Хастингсом увидели, как из дверей забегаловки вышел Бампус и направился к своему грузовику. Пнув пару раз ногой шины, он сел за руль и, взметнув облако пыли, рванул к церкви.
– Да он пьян, – пришел к выводу Хастингс.
Бампус промчался через весь церковный двор и с визгом затормозил у патрульной машины.
– Привет, шериф! – во всю глотку заорал он.
Выбравшись из машины, Оззи подошел к его грузовичку.
– Почему так долго?
– Вы же сами сказали, что у меня в распоряжении вся ночь.
– Ты нашел его два часа назад.
– Согласен, шериф. Но вы когда-нибудь пытались просадить двадцать долларов на пиво, если банка стоит всего пятьдесят центов?
– Ты пьян?
– Ничуть. Просто мне хорошо. Не мог бы я получить вторую двадцатку?
– Ну и что ты выяснил?
– О чем?
– О Коббе!
– А! Он сидит там, внутри, успокойтесь.
– Я знаю, что он там. Что еще?
Улыбка исчезла с лица Бампуса; повернув голову, он смотрел на находящийся неподалеку «торчок».
– Он сидит и смеется, шериф. Говорит, что грандиозно пошутил. Говорит, что наконец-то ему удалось найти негритянку, которая была девственницей. Тут кто-то спросил его, сколько же ей было лет, и Кобб ответил, что восемь или девять. Они там просто зашлись от хохота.
Хастингс прикрыл глаза и опустил на грудь голову. Оззи, глядя в сторону, скрипел зубами.
– Что он еще говорил?
– Он здорово набрался. К утру уже ничего не сможет вспомнить. Говорил, это была прелестная черномазая девчонка.
– С ним кто-нибудь был?
– Пит Уиллард.
– Он и сейчас там с ним?
– Да, они хохочут в один голос.
– Где они сидят?
– Налево от входа, рядом с игровыми автоматами.
Оззи улыбнулся:
– О’кей, Бампус. Сработано неплохо. Можешь проваливать.
Хастингс связался с дежурным и назвал ему два имени. Тот передал информацию Луни, другому заместителю Оззи, сидевшему в кабине автомобиля, припаркованного напротив дома окружного судьи Перси Булларда. Луни тут же устремился к крыльцу и нажал на кнопку звонка. Дверь открыл сам судья, и Луни вручил ему два аффидевита[4] и два ордера на арест. Буллард подписал ордера и вернул их заместителю шерифа. Луни поблагодарил его честь и побежал к машине. Не прошло и двадцати минут, как ордера уже были у Оззи, сидевшего в патрульной машине возле церкви.
Ровно в одиннадцать музыка вдруг оборвалась, кости со столов исчезли, несколько танцующих пар замерли, не слышен стал перестук шариков в игровых автоматах. Кто-то включил верхний свет. Десятки пар глаз настороженно следили за шерифом, шагавшим вместе со своими людьми по залу к столику в углу, ближе к игровым машинам. За столиком сидели Кобб, Уиллард и еще двое каких-то типов. Вокруг были раскиданы пустые пивные банки.
– Мне очень жаль, сэр, но черномазых сюда не пускают, – сорвалась у Кобба с языка неосторожная фраза.
Все четверо захохотали. Оззи ухмыльнулся. Когда смех стих, он лениво проговорил:
– Я смотрю, у вас неплохое настроение, а, Билли Рэй?
– Было, – процедил Кобб.
– Похоже на то. Страшно не хотелось вам мешать, однако вы и мистер Уиллард должны будете пройти с нами.
– Куда это? – озадаченно спросил Уиллард.
– Прокатимся вместе.
– И с места не сдвинусь, – промычал Кобб.
При этих словах двое других поднялись и отошли в сторону, присоединившись к зрителям.
– Я арестовываю вас обоих, – заявил Оззи.
– И ордера есть? – поинтересовался Билли.
Хастингс вытащил ордера, передал их Оззи. Тот швырнул их на стол.
– Да. И ордера у нас есть. Поднимайтесь.
Уиллард в отчаянии смотрел на Кобба, который, потягивая пиво, выговорил:
– Я в тюрягу не собираюсь.
Луни вручил своему шефу самую длинную в округе Форд полицейскую дубинку. Уиллард был на грани паники. Взяв дубинку, Оззи со всего размаха опустил ее на стол. Во все стороны полетели пустые банки и пивная пена. Уиллард вскочил и протянул Луни руки. Тот защелкнул на них заранее приготовленные наручники. Уилларда выволокли на улицу и засунули в автомобиль.
Оззи легонько похлопывал дубинкой по ладони и смотрел, улыбаясь, на Кобба.
– Имеешь право хранить молчание. Все, что ты скажешь, может быть использовано против тебя в суде. Имеешь право воспользоваться услугами адвоката. Если у тебя нет на это денег, с ним расплатится государство. Вопросы?
– Пожалуй. Который сейчас час?
– Самое время отправляться в камеру.
– Убирайся к чертям, ниггер.
Шериф схватил Билли за волосы и вытащил из-за стола. Потянув вниз, заставил Кобба растянуться на полу, уткнуться лицом в плевки и окурки. Затем Оззи уперся коленом ему в позвоночник, а резиновую дубинку просунул под подбородок. Перенося тяжесть своего тела на колено, он стал медленно поднимать вверх один конец дубинки. Кобб захрипел, чувствуя, как резина сдавила его горло.
Потом Оззи за волосы проволок его через весь зал, через усыпанную гравием стоянку и швырнул на заднее сиденье патрульной машины, к Уилларду.
…Весть об изнасиловании быстро распространилась по городу. В комнате для посетителей и в коридорах окружной больницы прибавилось родственников и друзей. Из операционной Тони перевезли в палату; состояние ее было критическим. В коридоре Оззи разыскал брата Гвен и сообщил ему об арестах. Это были именно они, уверенно сказал тот.
Глава 3
Перекатившись через свою супругу, Джейк Брайгенс встал с постели и неверной походкой направился в маленькую ванную, располагавшуюся едва ли не у самой кровати. В темноте он стал на ощупь отыскивать отвратительно затрезвонивший будильник. Он нащупал его там, куда накануне сам же и поставил, и резким, полным ненависти ударом заставил смолкнуть этот чертов механизм. Светящиеся в темноте стрелки показывали пять тридцать. Была среда, 15 мая.
Несколько мгновений он простоял в полной темноте, почти не дыша, охваченный непонятным ужасом. Сердце бешено стучало. Остановившимся взглядом Джейк уставился на вызывавший чувство первобытной злобы циферблат. Ему казалось, что пронзительный звон будильника могла слышать вся улица. Каждое утро, когда этот мерзкий звук выбрасывал его из постели, у Джейка появлялось ощущение, что его вот-вот хватит удар. Иногда – раза два в год – ему удавалось в такие моменты, как бы невзначай, выпихнуть свою жену Карлу из кровати на пол: может, перед тем как забраться вновь под одеяло, она догадается усмирить дьявольское приспособление. Карла шла на это с крайней неохотой. Она считала это сумасшествием – вставать в такую рань.
Часы находились на подоконнике, так что, если Джейку хотелось заставить их замолчать, он должен был встать и сделать несколько шагов. А поднявшись, Джейк уже не позволял себе вновь нырять в теплую постель. Это было его незыблемым правилом. Одно время будильник стоял рядом с кроватью, на тумбочке, и Карла глушила его прежде, чем муж успевал проснуться. В таких случаях Джейк спал до семи или до восьми и весь день летел к черту. Вторым его правилом было приходить в офис к семи утра. Поэтому будильник в конце концов был помещен в ванную и прекрасно исполнял свою функцию.
Джейк подошел к раковине и плеснул в лицо холодной водой. Зажег свет и в ужасе уставился на свое отражение в зеркале. Прямые каштановые волосы стояли торчком, расстояние между ними и бровями увеличилось за ночь по меньшей мере на пару дюймов. Или они катастрофически выпадают, подумал Джейк, или лоб продолжает расти и расти. Веки опухли, во внешних уголках глаз скопилась какая-то белая дрянь. Поперек левой щеки – красный шрам, оставленный швом пододеяльника. Джейк потер его, размышляя, исчезнет ли он к началу рабочего дня. Отбросив правой рукой волосы назад, он внимательным взглядом принялся исследовать свою шевелюру. Дожив до тридцати двух лет, он не имел ни одного седого волоса, и в ближайшем будущем седина ему не грозила. Настоящей бедой было прогрессирующее облысение, оставленное ему в наследство обоими родителями. Он мечтал о пышных, густых волосах, начинавшихся в дюйме от бровей. Правда, Карла говорила ему, что волос у него все еще много. Однако и их хватит ненадолго, если выпадение не прекратится. Она уверяла, что Джейк по-прежнему красив, и он верил ей. Она убеждала его в том, что высокий лоб придает ему более солидный вид, столь необходимый молодому адвокату. И он опять верил ей.
Но как же тогда пожилые, совершенно облысевшие адвокаты? Или адвокаты средних лет, достаточно солидные, но лишенные всяких признаков шевелюры? Ах, если бы волосы могли вернуться к нему тогда, когда лицо покроется морщинами, а щеки украсятся благородными седыми бакенбардами!
Джейк размышлял обо всем этом, стоя под душем. Утренний туалет, бритье и одевание не отнимали у него много времени. В кафе он должен быть ровно в шесть утра – таково было третье правило. Выйдя из ванной, Джейк включил в спальне свет и принялся стучать ящиками и хлопать дверцами шкафа, надеясь разбудить Карлу. Это был обычный ритуал, когда в школе кончались занятия и ей уже не нужно было спешить на уроки. Сколько раз он пытался объяснить ей, что у нее весь день впереди, что она успеет еще отоспаться, что быстротечные утренние мгновения они должны проводить вместе, наслаждаясь друг другом. В ответ Карла только мычала нечто невразумительное и глубже закутывалась в одеяла и простыни. Уже одетый, Джейк вдруг бросался в постель и начинал целовать жену в ухо, в шею – куда придется, – пока она, обиженная, не поворачивалась к нему спиной. Тогда он срывал с нее покрывала и радостно смеялся, глядя, как она сворачивается в клубочек и умоляет накрыть ее чем-нибудь. Он не торопился выполнить просьбу, восхищаясь ее загорелыми стройными, почти совершенной формы, ногами. Коротенькая ночная рубашка спускалась чуть ниже грудей, и представавшее глазам зрелище заполняло его голову тысячью соблазнительных мыслей.
Примерно раз в месяц привычный ход событий нарушался. Она не возмущалась и не протестовала, и покрывала объединенными усилиями сбрасывались на пол. В такое утро Джейк раздевался даже быстрее, чем одевался, и разом нарушал по крайней мере три из своих непреложных правил. Именно так они зачали свою единственную дочь, Ханну.
Однако это утро оказалось совершенно обычным. Он заботливо укрыл жену, нежно поцеловал ее в щеку и выключил свет. Карла задышала ровнее, через мгновение она уже спала.
Пройдя по коридору, Джейк бесшумно открыл дверь, вошел в спальню дочери и опустился на колени у ее кроватки. Девочке было четыре года. Она лежала в своей постели в окружении кукол и любимых мягких игрушек. Он осторожно прикоснулся губами к щечке ребенка. Дочь была такой же красавицей, как и ее мать, она походила на нее и обликом, и манерой поведения. У обеих были огромные голубовато-серые глаза, которые при необходимости могли источать влагу часами. У обеих одинаково уложенные роскошные темно-каштановые волосы – мать и дочь пользовались услугами одного и того же мастера и в одно и то же время. Даже одевались они одинаково. Двух этих женщин Джейк боготворил.
Поцеловав малышку еще раз, он отправился на кухню, чтобы приготовить кофе для Карлы. По пути он выпустил из дома во двор Макса, который тут же, у крыльца, начал совершать свои собачьи дела, а затем принялся рьяно облаивать кошку миссис Пикль, соседки.
Немногие встречали утро так, как это делал Джейк Брайгенс. Бодрым шагом он прошелся по дорожке до почтового ящика, достал для Карлы утренние газеты. Еще не совсем рассвело, воздух был прохладным и чистым, напоенным ароматами быстро приближающегося лета.
Джейк посмотрел в оба конца пустой еще Адамс-стрит, затем повернулся и с удовольствием обвел взором свой дом. В округе Форд было всего два дома, внесенных в Национальный реестр исторических памятников, и владельцем одного из них являлся он, Джейк Брайгенс. Хотя здание было заложено и перезаложено уже неоднократно, у хозяина имелись все основания гордиться им. Это был построенный в викторианском стиле особняк. Лет сто назад его воздвиг какой-то вышедший на пенсию чиновник железнодорожной компании. Однако он не успел даже встретить в новом доме Рождество, умерев в самый канун праздника.
Массивный фасад здания был украшен небольшим изящным портиком, под которым в неглубокой нише находился главный вход. Пять составлявших портик колонн были круглыми, выкрашенными в белый и голубовато-серый цвета. Их украшала затейливая резьба: нарциссы, ирисы, цветы подсолнуха. Резьба же покрывала и перила между колоннами. На небольшой балкон над входом выходили три окна «фонариком», а слева от балкона высилась восьмигранная башенка, в узких бойницах которой поблескивало цветное стекло витражей. Возвышавшуюся над домом башенку венчал кованный из железа флюгер. Под башенкой, слева от ведущих к входу ступеней, располагалась просторная веранда, расписанная снаружи растительным орнаментом. Пространство под ней было отведено под гараж.
Карла разыскала в Новом Орлеане консультанта по малярным работам, и парень выбрал следующую цветовую гамму: голубой, темно-серый, персиковый и белый. Покраска заняла два месяца и обошлась Джейку в пять тысяч, это еще не считая тех бесчисленных часов, которые он вместе с Карлой провел ползая по лестницам и подкрашивая карнизы. И хотя Джейк вовсе не приходил в восторг от этой расцветки, он ни разу не решился предложить Карле перекрасить их собственность.
Как и любая постройка викторианского стиля, их дом являлся зданием уникальным. Были в нем какая-то пикантность, какой-то вызов, некое очарование, таившиеся в сказочном, задиристом, чуть ли не мальчишеском облике. Карла сгорала от желания заполучить этот дом еще до брака, и, когда последний его владелец, живший в Мемфисе, мирно почил в бозе, они с Джейком купили участок вместе с домом за какую-то смешную цену – никого, кроме них, здание не заинтересовало. Двадцать лет оно простояло необитаемым. Само собой, им пришлось влезть в долги: они взяли ссуды в двух из трех имевшихся в Клэнтоне банков и три года кряду работали не покладая рук, чтобы привести свою собственность в надлежащий вид. Зато теперь многие из проезжавших мимо останавливались специально для того, чтобы сделать снимок.
В третьем и последнем по счету городском банке Джейк заложил свою машину – единственный в округе «сааб», да еще красного цвета. Подойдя к нему, Джейк любовно вытер с ветрового стекла выпавшую за ночь росу, открыл дверцу. Макс своим усердным лаем разбудил семейство голубых соек, облюбовавших росший во дворе у миссис Пикль клен. Птицы принялись возмущенно переговариваться между собой, затем взмыли в воздух и уже оттуда прокричали Джейку что-то прощальное. Он свистнул им в ответ и улыбнулся. Сев за руль, он дал задний ход, выехал на Адамс-стрит. Проехав пару кварталов, свернул на Джефферсон-стрит, шедшую в южном направлении и упиравшуюся в Вашингтон-стрит. Джейку часто приходил в голову вопрос: почему это в каждом маленьком южном городке всегда найдется улица Адамса, Джефферсона, Вашингтона, но никогда вам не увидеть таблички с названием Линкольн или Грант-стрит? Вашингтон-стрит шла с запада на восток чуть севернее Клэнтон-сквер.
Вследствие того что Клэнтон был главным городом округа, ему полагалось иметь площадь, и совершенно естественно, что в центре этой площади располагалось здание окружного суда. Основатель города, генерал Клэнтон, планировал его с большой любовью и тщанием. Площадь была просторной, огромный газон перед зданием суда украшали старые дубы, посаженные на равном расстоянии друг от друга. Само строение уже шагнуло во второе столетие своего существования, воссозданное заново после того, как во время Гражданской войны Севера и Юга старое здание суда было сожжено дотла. Величественный дворец фасадом был обращен строго на юг, как бы недвусмысленно предлагая наглецам северянам поцеловать его в зад. Вдоль фасада шел ряд строгих белых колонн, на ночь окна прикрывались черными ставнями. Построенное изначально из красного кирпича, здание впоследствии было выкрашено белой краской, и каждые четыре года местная организация бойскаутов покрывала древние стены новым ее слоем. Осуществлявшийся в последние несколько лет выпуск ценных бумаг давал необходимые средства для поддержания присутственного места в надлежащем состоянии. Аккуратно подстриженный газон поддерживался в безупречной чистоте. Не реже двух раз в неделю его приводил в порядок контингент городской тюрьмы.
В Клэнтоне насчитывалось три кафе: два для белого населения, одно – для всех остальных, – и все три были расположены на центральной площади. Однако никто не видел ничего странного или хотя бы нарушающего традиции в том, что белый человек заходил в кафе «У Клода» – так в обиходе его называли. Там собирались темнокожие жители; оно находилось в западной части площади. С другой стороны, любой негр мог совершенно спокойно чувствовать себя в чайной на южном краю площади или в кафе на Вашингтон-стрит. Тем не менее цветные избегали заходить туда еще с семидесятых, когда им было даровано это право. Джейк с удовольствием ходил по пятницам в заведение «У Клода» отведать жаренного на углях мяса – как и большинство уважающих себя либералов в Клэнтоне. Но шесть раз в неделю он по утрам обязательно показывался в кафе на Вашингтон-стрит.
Оставив «сааб» у входа в офис, он направился в расположенное тремя домами дальше кафе. Заведение открылось часом раньше и сейчас уже было полно посетителей. Разнося кому просто чашку кофе, кому плотный завтрак, сновали официантки, на ходу обмениваясь фразами с местными фермерами, механиками и наладчиками с фабрики, чиновниками – словом, с постоянными клиентами. Народ здесь собирался в основном простой – «белые воротнички» предпочитали чайную, куда они приходили поздним утром, чтобы за едой обсудить вопросы государственной политики, поговорить о последней партии в теннис или гольф, проанализировать курс акций. В кафе же беседа шла главным образом о местных событиях, футболе и рыбной ловле на спиннинг. Джейк принадлежал к тем немногочисленным «белым воротничкам», которым было дозволено стать здесь завсегдатаями. Люди, считавшие кафе своим клубом, хотя и стояли в социальном плане на ступеньку ниже, принимали его с удовольствием: большинство из них бывали в его офисе, когда им нужно было оформить завещание, сделку, может быть, развод, договориться о защите интересов в суде – да мало ли у человека проблем, которые могут привести его в контору адвоката. Конечно, Джейк часто становился объектом их добродушного остроумия, а подчас шуточки бывали и довольно солеными, но он не очень-то страдал от этого, считая себя довольно толстокожим. Неоднократно во время завтрака ему приходилось объяснять и растолковывать какое-нибудь решение Верховного суда или другие новые юридические положения, и ему в голову не приходило требовать какой-то платы за свои консультации в кафе. Это ценили. Может быть, с ним не всегда соглашались, но человек, задавший вопрос, всегда знал, что получит на него прямой и честный ответ. Временами даже вспыхивал спор, никогда, однако, не заканчивавшийся обидой одного из участников.
Джейк вошел в кафе ровно в шесть, и не менее пяти минут у него ушло на приветствия, рукопожатия, хлопки по спине. Кроме того, он успел сказать несколько комплиментов официанткам. Когда он наконец уселся за столик, Делл – девушка, которой он симпатизировал больше, чем ее подругам, – уже поставила перед ним чашку кофе и обычный завтрак: тосты, джем и овсяные хлопья. Она потрепала его по руке, назвала дорогим и душкой и вообще вела себя очень оживленно. Правда, с другими посетителями она была не менее любезна, но в ее отношении к Джейку было нечто особенное.
За одним столом с Джейком сидели Тим Нанли, механик из конторы «Шевроле», и два брата, Билл и Берт Вест, работавшие на обувной фабрике, расположенной в северной части города. Уронив пару капель кетчупа на тост, Джейк артистически намазал на него тончайший слой масла, а овсяные хлопья пошли вместе с клубничным джемом. Затем он попробовал кофе и вплотную занялся завтраком. Все четверо спокойно и деловито откусывали, жевали и глотали пищу, обсуждая проблемы клева карасей.
За столиком у окна, футах в трех от Джейка, сидели, разговаривая между собой, трое мужчин. Самый представительный из них, Маршалл Празер, повернулся к Джейку и громко спросил:
– Послушай-ка, Джейк, не ты ли несколько лет назад был защитником Билли Рэя Кобба?
В кафе внезапно воцарилась тишина, все как по команде уставились на Джейка. Вздрогнув не столько от вопроса, сколько от реакции завтракавших людей, Джейк прекратил жевать, вспоминая имя.
– Билли Рэй Кобб… – так же громко повторил он. – Не помню, что это было за дело.
Все трое сидящих за соседним столиком мужчин были заместителями местного шерифа Оззи Уоллса.
– Наркотики, – ответил Празер. – Четыре года назад он попался на продаже наркотиков. Отсидел в Парчмэне и вышел около года назад.
Джейк вспомнил.
– Нет, я не представлял его интересы. По-моему, у него был адвокат из Мемфиса.
Похоже, Празера удовлетворил ответ, поскольку он вновь занялся своими блинчиками. Сбитый же с толку Джейк сидел и ждал. Наконец он не выдержал и спросил:
– А в чем дело? Что он натворил?
– Этой ночью мы взяли его за изнасилование.
– Изнасилование?
– Да. Арестовали его и Пита Уилларда.
– И кого же они избрали жертвой?
– А ты помнишь Хейли, того ниггера, что ты вытащил из дела об убийстве несколько лет назад?
– Лестер Хейли. Конечно, я помню его.
– Знаешь его брата Карла Ли?
– Само собой. Отлично знаю. Всю их семью. Мне приходилось иметь дело с каждым из них.
– Так вот, это была его маленькая дочка.
– Не может быть!
– Я не шучу.
– Сколько же ей лет?
– Десять.
Аппетит у Джейка пропал, а кафе продолжало жить своей обычной жизнью. Он вертел в руке чашку с недопитым кофе, ухо ловило обрывки разговоров: люди рассуждали о рыбалке, японских автомобилях и опять о рыбалке. После того как оба Веста поднялись и направились к выходу, Джейк пересел за соседний столик.
– Как она сейчас? – поинтересовался он.
– Кто?
– Дочка Хейли.
– Хорошего мало. Она в больнице, – ответил Празер.
– Так что там произошло?
– Пока еще мы не все знаем. Девочка едва может говорить. Мать послала ее в магазин – они живут на Крафтроуд, неподалеку от лавочки Бэйтса.
– Я знаю, где они живут.
– Каким-то образом они заманили ее в грузовичок Кобба, отвезли в рощицу около озера и там надругались над ней.
– Оба?
– Да, и не один раз. К тому же они еще и избили ее, причем до бесчеловечности жестоко. Кое-кто из родственников даже не узнал девочку.
Джейк с отвращением потряс головой:
– Какая мерзость!
– Да уж. С таким я еще не сталкивался. Негодяи хотели убить ее. Оставили посреди дороги, решив, что она уже отдала концы.
– Кто же ее нашел?
– Компания каких-то черномазых. Ловили рыбу на Туманном ручье. Увидели, как она корчилась на дороге со связанными за спиной руками. Она даже смогла что-то сказать – выговорила лишь имя отца, вот они и привезли ее домой.
– А как вы узнали, что виноват Кобб?
– Девчонка рассказала матери, что ее везли в желтом пикапе с конфедератским флажком у заднего стекла. А Оззи другой информации и не требовалось. Примерно в то время, когда ее доставили в больницу, он уже вычислил Кобба.
Празер старался не сболтнуть лишнего. Джейк Брайгенс нравился ему, однако Джейк был адвокатом, которому часто приходилось вести и уголовные дела.
– А кто такой Пит Уиллард?
– Какой-то дружок Кобба.
– И где же вы их нашли?
– В заведении Хью.
– Ага. – Джейк сделал глоток кофе. В голове у него пронеслась мысль о Ханне.
– Мерзость, мерзость, мерзость… – сидел и бормотал Луни.
– А отец? – продолжал Джейк.
Празер вытер с усов капельки кленового сиропа.
– Лично я с ним не знаком, но мне ни разу не приходилось слышать о нем ничего плохого. Все они до сих пор сидят, наверное, в больнице. По-моему, Оззи провел там вместе с ними всю ночь. Он-то их хорошо знает, он вообще знает всех своих собратьев. А Хастингс доводится им даже какой-то родней.
– Когда первичное слушание дела?
– Буллард назначил на сегодня, на час дня. Я прав, Луни?
Тот кивнул.
– Их отпустят под залог?
– Еще не решено. Сначала Буллард намерен провести слушание. Если девчонка умрет, им будет предъявлено обвинение в убийстве, так ведь?
Джейк в знак согласия наклонил голову.
– По обвинению в убийстве под залог не отпускают, правда, Джейк? – спросил Луни.
– Это допускается, но я ни разу не слышал о таком случае. Я уверен, что Буллард на это не пойдет, и, даже если он согласится выпустить их под залог, они не смогут собрать нужную сумму.
– А если она не умрет, то сколько им может светить? – Это подал голос Несбит, третий.
Вся троица внимательно выслушала ответ Джейка.
– За изнасилование они могут получить пожизненное заключение. Полагаю, их также обвинят в похищении ребенка и нанесении телесных повреждений.
– Так оно и есть.
– В таком случае это будет двадцать лет за киднепинг и двадцать лет за телесные повреждения.
– Это понятно, но сколько они будут сидеть? – уточнил Луни.
На мгновение Джейк задумался.
– В общем-то, они могут быть условно освобождены через тринадцать лет. Семь лет за изнасилование, три года за киднепинг и три года за нанесение телесных повреждений. Это, конечно, если их признают виновными по всем трем пунктам и они получат максимум.
– А Кобб? У него ведь уже был срок.
– Да, но пока его не осудили дважды, он не может считаться рецидивистом.
– Тринадцать лет, – повторил Луни, покачивая головой.
Джейк посмотрел в окно. Площадь пробуждалась к жизни: вокруг нее вдоль тротуаров останавливались небольшие грузовики, полные фруктов или овощей, пожилые добродушные фермеры в выцветших куртках откидывали задний борт и раскладывали плоды своего труда: помидоры, огурцы, яблоки и прочее – в аккуратные корзиночки. Флоридские дыни лежали на земле рядом с запыленными шинами. Закончив приготовления к торговле, фермеры неторопливо шагали к монументу ветеранам вьетнамской войны, где рассаживались по скамейкам, чтобы пожевать табак и обменяться, временами изумленно посвистывая, последними новостями. Наверное, и им известно про изнасилование, подумал Джейк. Уже совсем рассвело, пора было отправляться в офис. Подчиненные шерифа тоже уже покончили с завтраком, и Джейк, извинившись, распрощался. Он подмигнул Делл, расплатился по счету, и на мгновение у него мелькнула мысль заехать домой проведать Ханну.
