Александр Громов
Феодал
Глава 4
– Ну, это вы, по-моему, поторопились с выводами, – раздумчиво сказал Георгий Сергеевич, помяв острый подбородок тонкими пальцами. – Почему обязательно сумасшедший? Вспомните, вы сами предположили, что у него была вода. Зачем же ему в таком случае сворачивать в оазис?
– Ноги сами понесут, вот зачем, – объяснил Фома. – Простите меня, но я знаю новичков лучше вас. Пусть новичок случайно вышел на оазис Юсуфа. Это маловероятно, но допустим. Всякие бывают чудеса. Пусть у него оставалась еще вода на дне бутылки. Предположим даже, что у него была полная бутылка воды. Но он отшагал порядочный путь, он худо-бедно начал понимать, что такое Плоскость, – и что же он делает, увидев воду, зелень, людей? С радостным воплем бежит к ним? Нет, спокойно идет мимо!
– Гм… А вы уверены, что он видел оазис?
– Юсуф так говорит. А что вы имеете в виду? Что чужак – слепой?
– Достаточно всего-навсего страдать близорукостью и потерять очки.
– Тогда бы он торчал у камня с надписью и ждал помощи. Хотя… он мог посеять очки уже после того, как ушел…
– Вот видите!
Как всегда, Георгий Сергеевич успешно пустил в действие бритву Оккама, отсекая лишние сущности. Мозг у него был аналитический. Впрочем, чего было и ждать от заслуженного школьного учителя математики с сорокалетним стажем, зубра среди методистов, автора учебников и дважды кандидата наук. Уж если он решал какую-то логическую задачу, то эмоциональную составляющую и близко не подпускал к решению.
С виду все было логично. И это в мире, напрочь лишенном нормальной логики!
Закипел чайник, выпустив в свисток на носике струю пара. Фома захлопотал, заваривая чай. И чайник с веселым когда-то рисуночком, ныне сплошь покрытый копотью, и заварочный чайничек, и фарфоровые чашки с настоящими блюдцами – все это, как многое другое, было выспано им и принесено сюда. С Георгия Сергеевича Фома не брал оброка, да и взять, по правде говоря, было нечего. Оазис был довольно уютный, с хорошим источником и настоящими деревьями, но один из самых маленьких. Не стоило и стараться взрыхлить здесь поле под пшеницу или ячмень. Несколько чайных кустов, два вишневых дерева, упорно отказывающихся плодоносить, делянка подсолнечника, чьи огненные головы смотрели во все стороны в напрасных поисках солнца, да маленький огород под призором никудышнего огородника – вот и все угодья. Какой уж тут оброк! Фома сам подкармливал хуторянина.
И было за что. Три года назад он встретил Георгия Сергеевича, полумертвого от жажды, но все же продолжавшего упорно сидеть возле надписи, сулящей помощь, и уже за это проникся уважением к разумному человеку. Вскоре, однако, выяснилось, что новичок катастрофически не умеет крестьянствовать, и с этим пришлось примириться. В конце концов, владения средневековых феодалов населяли не только крепостные и челядь. Бывало, жили у них в замках и шуты, и прикормленные священники, а иные предтечи вольтерьянцев, бравируя вольномыслием, держали всяких там звездочетов и алхимиков. О шуте Фома никогда не думал, и на роль алхимика пожилой математик вряд ли подошел бы, но средством для заполнения интеллектуального вакуума он оказался превосходным. Феодалу тоже надо время от времени отдыхать душой и телом. Душой Фома отдыхал здесь.
И не считал за труд напечь на большой сковородке оладьев из принесенной с собой муки – пусть пресных и несладких, но если ничего другого к чаю нет, сойдут и такие.
– Мне бы вашу уверенность, Георгий Сергеевич, – проговорил Фома, разлив по чашкам дымящийся чай. – Знаете, о чем я думаю? Он мог быть вовсе не новичок.
Георгий Сергеевич сейчас же прекратил дуть на чай, поставил чашку на блюдечко, придержал качнувшийся непутевый столик и приготовился внимать: брови поползли на залысый лоб, светлые и безмятежные, как у младенца, глаза уставились на собеседника. Не дождавшись продолжения, он крякнул.
– Игорь, друг мой…
– Я Фома, – возразил Фома. – Это я там был Игорем. Извините, я перебил…
– Ничего, ничего… Вы простите, но мне все-таки больше нравится имя Игорь. Можно я вас иногда буду так называть? Хотя, должен заметить, иной раз имя Фома вам замечательно подходит. Фома неверующий. Единственный апостол, проявивший хоть какое-то подобие научного подхода: «Если не увижу на руках Его ран от гвоздей, и не вложу перста моего в раны от гвоздей, и не вложу руки моей в ребра Его, не поверю». Правда, тот Фома не осуществил задуманное, а кроме того, не имел точных приборов для эксперимента, ведь человек совсем не похож на точный прибор… Но простим ему за давностью лет. Простите и мне некоторую ограниченность фантазии. М-да… Мне кажется, я дал наиболее вероятную версию. Вы не согласны?
– Согласен, но…
– Продолжайте, Игорь. Я с удовольствием вас послушаю.
– Он запросто мог быть не новичком, – упрямо повторил Фома. – Если это так, тогда кто он? Соглядатай? Шпион? Диверсант?
– М-м… с какой целью?
Фома вздохнул.
– Знаете, Георгий Сергеевич, вы, по-моему, думаете о людях только хорошее. А люди – они и на Плоскости всего-навсего люди. Разные. Хорошие и плохие. Иногда еще неизвестно, что лучше. Из самых добрых побуждений можно такого наворотить…
– Бесспорно, бесспорно, Игорь. Продолжайте.
– Он мог быть переселенцем. Помните, я говорил о такой возможности? Крестьянин не спелся с феодалом – ну и уходит. Тут круглый год Юрьев день. Как удержишь? Иногда феодал сам переправляет крестьянина соседу. Я переправлял. И мне переправляли. Многие хотят перебраться под крылышко к соотечественнику. На моей территории пять… нет, уже шесть оазисов заняты русскоязычными. У Бао Шэнжуя две трети крестьян – китайцы. А бывает иначе… Просит, скажем, хуторянин феодала отвести его к соседу – а феодал почему-либо не хочет его отпускать. Что тогда? Хуторянин копит злость, потом не выдерживает и уходит сам искать лучшей доли. Кое-какие обрывки сведений о соседях он обязательно имеет. Риск, конечно, велик, но иные доходят до цели. Одного такого я сам видел.
– Теперь он живет у вас?
– У Бао Шэнжуя. К нему и шел. Китаец. Я встретил его случайно, довел до границы и передал Бао с рук на руки. Зачем мне работник, который все равно удерет? А с соседями надо дружить.
Георгий Сергеевич озадаченно помял подбородок.
– Простите, Игорь, если я вмешиваюсь не в свое дело, но… у вас налажена постоянная связь с соседями?
– Эпизодическая. А извиняться не надо, ничего секретного тут нет. Есть оговоренные места на границе. Если мне нужен Бао, я иду в такое место, подаю дымный сигнал и жду. Один раз трое суток ждал, но обычно меньше. Какие у нас владения, в самом деле! Вот у меня – около тысячи квадратных километров. Территория Москвы всего-навсего. И у соседей примерно столько же. Плюс-минус крохи.
– Не так уж и мало. Шесть Лихтенштейнов, две Андорры…
– Но и не много. Как раз столько, сколько я могу обслужить. Не будь ловушек, я мог бы за день пройти весь феод из конца в конец, а с ловушками – суток за двое. Если, конечно, нигде не останавливаться. Самое то, что надо. С большей территорией я просто не управлюсь.
– Понятно. – Георгий Сергеевич покивал, осторожно пригубил чай и покивал снова. – Очевидное всегда понятно, но я не о том. Насколько я вас понял, вы не получали от соседей никаких сведений касательно этого… пришельца?
– Пока нет.
– Вот видите! Пока! Думаю, в ближайшее время все разъяснится, причем самым банальным образом. Простите, Игорь, друг мой, но вы, по-моему, делаете из мухи слона.
Не найдя сразу слов для отповеди, Фома подул на чай и тоже отхлебнул. Чай у Георгия Сергеевича был куда хуже, чем у Юсуфа, – наверное, чайным кустам все же требовался какой-то уход. А может быть, просто не следовало собирать все листья подряд. Да еще с веточками.
Бесспорно, главное удовольствие от чаепития определяется качеством собеседника, а не чая. Впрочем, не бывает правил без исключений. Сейчас Фома сердился на Георгия Сергеевича. Ну можно ли быть таким беспечным?!
Это ведь тоже эгоцентризм – искренне полагать, что все люди, сколько их есть на Плоскости, подобны тебе, такому разумному, благородному и незлобивому, а потому не представляют опасности. А ну как в точности наоборот?
– Вот вы сказали – шпион, – молвил Георгий Сергеевич, не дождавшись возражений. – У меня сразу возникает вопрос: зачем? Шпионов засылают в другие государства, корпорации и так далее, имея в виду конечную цель: успех в конкурентной борьбе. Игорь, друг мой! Разве вы не видите, что на Плоскости данная цель начисто отсутствует? Вы же только что говорили сами: с более значительной территорией вам не управиться, и я вам верю. У феодала только две ноги. Разумеется, вы можете выспать себе автомобиль, вездеход или даже вертолет, но долго ли будут служить эфемерные вещи такой массы? Пожалуй, не стоит и стараться. Ни лошадей, ни верблюдов на Плоскости нет, да они здесь, наверное, и не прижились бы. Максимальный размер феода ограничивается скоростью перемещения по нему феодала. Заметьте: пешего перемещения! По-моему, просто нелепо разевать рот на большее, чем можешь проглотить. Я думаю, что это понимаете не только вы, но и ваши ближайшие соседи, не так ли?
Фома покивал в ответ. Теоретически все было так. Насколько он знал, границы ближайших феодов не менялись по меньшей мере в течение последних восьми лет, а может, и значительно большего времени.
– Вот видите! – Георгий Сергеевич просиял. – Я не знаю, как давно Плоскость была населена людьми, но имею основания подозревать, что все-таки очень давно. Судя по находкам старинной утвари, не менее нескольких столетий. Немалый срок для того, чтобы прийти к общему знаменателю в вопросе о наиболее эффективной общественной системе! И вот такой-то необычный феодализм как раз и оказался здесь оптимальным строем. Надо сказать, удивительный феодализм! Меня он устраивает… гм… тем более что я не могу предложить ничего лучшего. Где, когда видано на Земле, чтобы феодал служил помощником, а не угнетателем?
– И на Плоскости не без уродов, – пробурчал Фома. – Есть такие. Запугают новичка и стригут до мяса. Чистый рэкет. Только это почти всегда плохо кончается…
– Ага!..
– Крестьяне либо разбегаются, либо убивают такого ненормального. Чаще разбегаются, потому что без феодала не обойтись. Уходят к другим. На авось. Двое сгинут, третий дойдет. Ясное дело, уходят совсем уж от крайности, когда терпеть невозможно…
– Что только подтверждает мой тезис, не так ли?
– Не спорю. Есть исключения, но есть и общее правило. А что дальше-то?
– Феодал и хуторяне – симбионты, а симбиоз по определению взаимовыгоден. Предложите иную форму общественных отношений – демократическую республику, монархию, анархию, олигархическую власть, коммунистическую утопию в духе Томаса Мора, да что угодно, – и я, надеюсь, смогу показать вам всю ее ущербность в сравнении с феодальной раздробленностью. Игорь, друг мой! Социальные отношения определяются, во-первых, внешними обстоятельствами, а во-вторых и в-главных, человеческой природой. Ну человек так устроен! Разве вы не видите, что изобретаете велосипед? Иные формы отношений наверняка были перепробованы в минувшие века и отброшены как неэффективные или просто гибельные. История располагает временем. Теперь достигнут оптимум. Ну кто же, находясь в здравом уме, захочет ломать прочное здание! Что лучшего он может предложить? Кстати, напомню вам вашу же гипотезу: ваш чужак-пришелец вполне может оказаться не близоруким, а попросту сумасшедшим новичком. Почему бы нет? Теперь я вижу, что вы, возможно, правы. Попав сюда внезапно, с бухты-барахты и осознав невозможность вернуться, совсем нетрудно потерять рассудок. Разве нет?
Фома снова покивал. Насчет сумасшедших Георгий Сергеевич был прав. Человеческая психика – не титановый сплав, не легированная сталь и не кевлар. У многих «тихо шифером шурша, крыша едет не спеша», а иные торопятся свихнуться так быстро, как будто рекорд ставят, и умудряются потерять всякую управляемость буквально в считаные дни, если не часы. Такой псих не усидит в оазисе, даже если до жидкого стула будет бояться ловушек Плоскости. Рано или поздно побредет в никуда – и, понятное дело, не вернется.
Если, с одной стороны, ты не в силах всю – всю!– оставшуюся жизнь рыхлить поле с целью продления своего существования, а с другой стороны, лишен качеств, необходимых феодалу, – тогда да. Тогда только и остается, что сойти с ума. А с сумасшедшего какой спрос? Сумасшедший мог пройти мимо оазиса просто потому, что оазис чем-то ему не понравился.
Фома не любил вспоминать, как сам едва не свихнулся поначалу. И наверняка со временем впал бы в безумие, если бы бушмен Нсуэ не увидел в нем коллегу и возможного преемника. Само собой, бушмен думал главным образом о том, чтобы облегчить себе жизнь, обзаведясь толковым помощником, при том, что собираемого оброка худо-бедно хватало на двоих. Если бы не хватало…
Впрочем, какая разница, о чем он там думал; главное – спас и выучил.
– Как-нибудь я свожу вас в одну лощину, – мрачно пообещал Фома. – Место как место, ничего особенного. Голый камень. Ни кустика. Даже ловушек не очень много. Но там я нашел с десяток скелетов. Человеческих. В двух черепах дырки – людям стреляли в затылок. У остальных рассечены шейные позвонки. Их ставили на колени и рубили головы.
Георгий Сергеевич всплеснул руками:
– Ну вот! Разве это не наглядное доказательство того, что и так очевидно: в давние архаичные времена шел социальный поиск, а разве он когда-нибудь обходится без крови?
– Не доказательство, – отрезал Фома. – Насчет давних времен – никакое не доказательство. Кости были сравнительно свежие… Пожалуйста, повремените с возражениями! Я, как и вы, не могильщик из «Гамлета» и не могу сказать, сколько лет продержится покойник. Я также не археолог, и у меня нет аппаратуры для радиоуглеродного анализа. Кроме того, не исключено, что период полураспада элементов здесь определяется прихотью Плоскости. Я просто не успел вам сказать, что внутри одного из черепов я нашел сплющенную пулю. Кажется, револьверную. Полуоболочечную, с мягкой головкой.
– Вижу, куда вы клоните, – улыбнулся Георгий Сергеевич. – Игорь, друг мой! Но разве револьвер и патроны к нему не могли оказаться настоящими, с Земли, а не эфемерными?
– Так я поначалу и подумал. Но на всякий случай вытряс эту пулю из черепа и взял с собой. Долго хранил. В тряпочке. А в один прекрасный день пуля рассыпалась в пыль. Вот так-то. Она была эфемерной.
Теперь настало время кивать Георгию Сергеевичу:
– Понятно… Гм… Как вы думаете, сколько примерно лет назад могла состояться эта… расправа? Хотя, знаете ли, годы здесь понятие относительное, лично я во времени слабо ориентируюсь…
– Не беспокойтесь, я ориентируюсь, – ответил Фома. – Эфемерный предмет с массой револьверного патрона по идее должен существовать лет пятнадцать-двадцать. В самом крайнем случае – тридцать. Вот вам и «архаичные времена».
Ему очень не хотелось огорчать Георгия Сергеевича. Впрочем, напросился – получи. Прекраснодушная вера в светлый разум еще никого до добра не доводила. Ишь ты – оптимум ему достигнут! На века! А ведь сам только что говорил: человек, мол, так устроен… Можно ли не знать, как устроен человек? Предполагай худшее и не ошибешься.
О том, что он сам много раз опрометчиво предполагал лучшее, Фома старался не вспоминать. В споре с идеалистом скептик всегда на коне и может снисходительно похлопать оппонента по плечу с высоты конского крупа.
– Давайте пить чай, – сказал Георгий Сергеевич.
Какое-то время они пили чай и ели оладьи. Фома старался не слишком налегать на еду – в конце концов, он-то легко мог подзаправиться у любого хуторянина, чего никак не мог Георгий Сергеевич.
Фома слушал родник. Струйка обжигающе-ледяной пресной воды била из трещины скального выхода с плоской вершиной и весело журчала в бочажке под скалой. Мирное, убаюкивающее журчание… то есть убаюкивающее уставших, а отдохнувших и сытых настраивающее на философский лад. Хибара-развалюха гордо занимала вершину скального выхода. Кто-то в незапамятные времена выдолбил удобные ступени к роднику, но о том, кто это был, не мог ничего сказать и бушмен Нсуэ. Этот никчемный в смысле прокорма оазис долгие годы пустовал, пока Фома не поселил в нем старого учителя. Все равно феодалу не съесть всей собираемой десятины. Феодал может позволить себе держать нахлебника.
Одного. Достойного. И не совсем даром, а в обмен на беседы, удерживающие от тьмы безумия. Не только хуторяне сходят с ума.
Феодалы – тоже. Только не так часто. Феодал нужен крестьянам – он зримо ощущает это, наведываясь в каждый оазис, забирая оброк и даря радость общения. Он и нужную вещь принесет, и снабдит свежими новостями, и утолит тягу хуторянина к посиделкам на завалинке. С этой стороны все прекрасно. Но пройдет время, и однажды феодал задаст себе полный простительного эгоизма вопрос: а нужна ли ему такая жизнь? Не крестьянам, а ему самому? Разве он раб, разве он заведенный механизм, чтобы вечно кружить по ничтожному участку Плоскости, уворачиваясь от ловушек?
Безумие не берется из ничего – оно рождается от неотвязных поисков смысла существования.
Фома слушал родник.
Сейчас он не думал о том, откуда на Плоскости берется вода, если здесь неведомы дожди и снег, и куда пропадает испаряющаяся влага. Дивиться каждой несуразности – мозги не жалеть. Он просто слушал журчание воды.
Такое знакомое. Из детства. Первый загородный поход с родителями – не поход даже, а так, пикничок, но с ночевкой в палатке близ чистого ключа. И на Земле, и на Плоскости вода журчит одинаково.
– А вы знаете, это только кажется, что к Плоскости неприменимы законы логики, – сказал вдруг Георгий Сергеевич. – К ней неприменимы только наши привычные, земные понятия о логике, да и то не всегда. Когда речь идет о людях, кое-что можно уверенно прогнозировать.
Да? Фома кольнул собеседника ироническим взглядом и сразу отвел глаза, чтобы Георгий Сергеевич не заметил чего и не обиделся. То-то он сам удачно прогнозирует поведение людей! Оракул какой.
– Но и сама Плоскость отчасти поддается логическому анализу, – продолжил ничего не заметивший Георгий Сергеевич. – Кое-что нам о ней все-таки известно, и это «кое-что» уже может служить основанием для дальнейших умозаключений. Итак, что мы знаем? Во-первых, Плоскость не является частью знакомой нам с детства Вселенной с ее звездами, галактиками, темной материей и космической пустотой. Данный тезис можно считать доказанным. Я не знаю ни одного закона природы, который не нарушался бы здесь хотя бы эпизодически. Следовательно – иная вселенная. Логично предположить, что она возникла в момент Большого взрыва одновременно с многими иными вселенными. Пусть так. Далее: ниоткуда не следует, что во всех вселенных действуют одни и те же законы физики, и я уже не говорю о мировых константах. Тем не менее законы, каковы бы они ни были, должны выполняться. А что у нас? Вселенная-уродец с законами, не обязательными к исполнению. Нам в некотором роде «повезло». Возможно, среди бесчисленных вселенных только одна такая и есть… Игорь, друг мой, вы уже улавливаете, куда я клоню?
– Не очень, – ответил Фома. – Но вы продолжайте, продолжайте. Я пойму. Насчет иной вселенной – это очень старая мысль.
– Старая, но верная. Вопрос второй: как сюда попадают люди? И для чего? Я понимаю, что вопрос «для чего» ненаучен, но было бы странно его не задать. Впрочем, начнем с более простого вопроса: как?
– Ничего себе простой вопрос, – фыркнул Фома. – Вы же знаете, как это бывает. Минутное головокружение ни с того ни с сего – и вот вы здесь. Да вы ведь мне рассказывали, как с вами было. Все новички рассказывают, как будто это интересно… Шел себе человек куда-нибудь, или сидел, или спал. Как правило, не был пьян, и по голове его не били, и ничего странного поблизости не замечалось. Вам любопытен сам механизм переноса? Не знаю. И никто не знает.
Георгий Сергеевич крякнул и хитренько прищурился:
– Верно: откуда бы людям это знать? Но вы допустили терминологическую неточность. Нет никакого механизма переноса – есть механизм копирования. Я это утверждаю. Люди населяют Плоскость вот уже несколько столетий, этот факт доказан находками архаичной утвари, и вы его не оспариваете, не так ли? Далее: Плоскость, судя по всему, весьма велика, и люди попадают сюда достаточно регулярно. Вот вам второй факт. А вот вопрос: разве на Земле не было бы замечено исчезновение значительного количества людей?
– Почему же не замечено? – возразил Фома. – Очень даже замечено. Люди умирают достаточно регулярно. И молодые, и старые…
Георгий Сергеевич задумчиво потер подбородок. Потом хихикнул:
– То есть вы считаете, что мы с вами находимся на том свете? Мы умерли? Гм… Я что-то об этом ничего не помню.
– Я тоже. Кое-кто в этом уверен, но не я. Даже если нам стерли память о смерти, это ничего не меняет. Во-первых, Плоскость не рай и не ад, а что тогда? Допустим, чистилище. Ладно. Кроме того… черт, как это сказать-то?.. в общем, те, земные представления о том свете могут сильно отличаться от действительности. Если, конечно, считать, что загробная жизнь действительно существует. Я так не считаю. А кроме того, умирают все-таки преимущественно пожилые люди. Это должно отражаться на возрастном составе новичков. И наконец, люди на Плоскости стареют и тоже, случается, умирают, как и везде. Где вы слыхали о смерти на том свете?
Георгий Сергеевич даже крякнул от удовольствия.
– Браво, Игорь, друг мой, браво. Насчет загробной жизни я с вами спорить не стану, все-таки недоказуемая это гипотеза, однако на вашем месте я не был бы столь категоричен в суждениях… Впрочем, возрастной состав новичков – аргумент убедительный. Признаюсь, мне это просто не приходило в голову, ну а вам, конечно, виднее. Правда, я и не считаю наше бытие… гм, потусторонним. Это было бы слишком просто. Притом мы не души, а биологические тела со всеми их потребностями… Но что вы все-таки скажете о гипотезе копирования?
– Да что я скажу? – развел руками Фома. – Ничего я не скажу. По-моему, это еще фантастичнее, чем тот свет. Если я правильно понял, вы считаете, что на Плоскость попадают копии людей, нечувствительно отделившиеся от оригиналов, да? А сами оригиналы, значит, остаются на Земле, в ус не дуют и ни о чем не подозревают?
– Вы правильно меня поняли. Исчезновение большого числа людей на Земле было бы наверняка замечено.
– Люди все время исчезают, – угрюмо сказал Фома. – Что такое «подснежники», вы, надеюсь, знаете? – Георгий Сергеевич лишь беспомощно покачал головой в ответ. – Это просто трупы, вытаивающие по весне из снега в лесопарках и лесах близ дорог. А многих и вовсе не находят – утопленников, к примеру.
– Да, но не в таком же количестве!
– Количество довольно большое, не сомневайтесь. И потом, что мы знаем о размерах Плоскости? Кто сказал, что она не имеет границ? Кто видел эти границы? Может, это все байки. Может, на Плоскости умещается всего-то полсотни феодов, откуда я знаю? Из дальних мест сведения все равно не доходят. Я знаю своих соседей. Знаю, что за ними есть какие-то другие, и только. А дальше?
– Гм. А что, по-вашему, может лежать дальше? Край Плоскости?
– Да не знаю я! Но если Плоскость невелика, то и людей сюда попадает немного.
Георгий Сергеевич обезоруживающе улыбнулся, и Фома сейчас же почувствовал, что его раздражение – законное, между прочим! – исчезает без следа. Трудно с этими интеллигентами, ликбез им все время нужен, не знают, видите ли, что такое «подснежники», и прочих элементарных вещей, а поди ж ты – слушал бы их и слушал. Пусть даже они несут по незнанию полный бред. С кем еще и почувствуешь себя человеком, как не с ними? Ведь не с Юсуфом же. И уж подавно не с той семейкой, что возмущалась развалюхой-коттеджем. С ними нельзя ощутить себя человеком – можно только феодалом, и, положа руку на сердце, обычно этого хватает…
То-то и оно, что «обычно», а не всегда.
– Ну хорошо, – сказал Георгий Сергеевич, не дождавшись от Фомы ни аргументов, ни откровений. – Каким способом люди попадают на Плоскость – прямым переносом или дублированием, – вопрос все-таки не главный. Главное, по-моему, вот что: зачем они сюда попадают? Ненаучный вопрос, я понимаю. В физике нет понятия «почему»… И все-таки я спрашиваю: зачем? Кому это надо?
– Законам природы.
– Да ну? Что-то мне неизвестны такие законы.
– Законам местной природы, – уточнил Фома. – Свихнувшимся местным законам. Вот и все, и нечего тут голову ломать.
– Почему же ломать? Упражнять!
– Ломать, ломать. Причем без толку. Ответа все равно не будет.
Георгий Сергеевич всплеснул руками.
– Да какая мне, скажите на милость, разница, будет в конце концов получен ответ или не будет! – внезапно закричал он петушиным фальцетом. – То есть тьфу, мне, понятно, хотелось бы знать ответ, но если даже я никогда его не узнаю – так что же?! Махнуть рукой? Жить неизвестно зачем, копать огород, кушать вкусные оладьи – кстати, спасибо вам за них – и это все? Употребить остаток жизни на животный идиотизм? Извините, мне этого мало! И вам! – Тонкий костлявый палец уперся в феодала. – И вам тоже этого мало, да-да, я знаю! Уф-ф! – Георгий Сергеевич задохнулся, замахал руками и, отдышавшись, сбавил тон. – Простите меня, Игорь, друг мой… Не сдержался. Но и вы хороши! Вы же не животное, вы человек, это сразу видно. Вы ведь не думаете всей той чепухи, что сейчас наговорили, я уверен. Вы мне просто оппонируете, не так ли? Подход «от противного». Я должен был сразу это понять. Виноват. Гм.
Фома лишь похмыкал в ответ. Что тут было сказать? Удивляюсь, мол, как вы еще не устали почем зря биться лбом об эту стену?.. Он не устанет. И не поймет вопроса.
– И вот я хочу спросить, – как ни в чем не бывало продолжал Георгий Сергеевич, – наше появление здесь и вообще существование Плоскости – это следствие каких-то неведомых нам объективных законов природы или же чья-то осознанная воля? Допустим даже, не воля, а прихоть. Все равно. Вы знаете, в последнее время я склоняюсь в пользу именно такого предположения. Гм… Это не значит, что я уверовал в бога. Впрочем, что такое бог – вопрос чистой философии. Для инков немытый конкистадор верхом на лошади был двухголовым богом. Для нынешних землян роль бога может с успехом выполнить какой-нибудь шибко продвинутый пришелец-инопланетянин. Вы чувствуете, куда я клоню? Если речь идет о законах мироздания, то тут мы бессильны что-либо изменить. Но если Плоскость – дело рук некоего сверхразумного и могущественного существа, то… мы ведь можем попытаться найти его и договориться, не так ли?
– Угу, – угрюмо кивнул Фома. – Договаривались муравьи с этим, как его… муравьедом.
– Ну почему же с муравьедом? Игорь, друг мой, разве нас едят?
– Лучше бы ели, – буркнул Фома. – Как в «Войне миров». Было бы ясно, что делать: сопротивляться. Подойти на выстрел и размазать гадов. Не выйдет – бациллой их, и все дела.
– Вот! – поднял кверху палец Георгий Сергеевич. – Главное вы уловили: подойти! Только не на выстрел, а на дистанцию, с которой нас услышат. И попытаться наладить контакт.
– Ну хорошо, хорошо. Попытайтесь.
– Легко вам говорить. Что я могу один, да еще сидя в этом – уютном, не спорю – оазисе? Обрасти мохом?
Фома чертыхнулся про себя. Вот, оказывается, к чему вел разговор старый учитель! Надоело ему сиднем сидеть, видите ли. Устроился, как у Христа за пазухой, а недоволен. Ну что ж, путь никому не заказан, вот она, Плоскость, перевали через холм и иди…
Только потом не жалуйся.
А если даже умудришься уцелеть, все равно все без толку. Ответа не найдешь. Нет его на Плоскости.
– А вы, Игорь, не хотите попытаться?
– Чего, договориться с этим?.. – Фома зло всхохотнул. – О чем? Где его искать? Здесь даже мухи не летают. Комар не прозвенит. Слепень не укусит. Ладно, допустим, я его нашел, этого вашего бога-инопланетянина, и что дальше? Ну вот скажите, как я с ним договорюсь, когда я ненавижу его и все его дела?! Он жизнь мне поломал! И каждый на Плоскости так думает. И жизнь наша собачья. Ну и зачем вашему продвинутому нас слушать? Что он от нас услышит хорошего?
– М-м… может быть, просьбу?
– А то его, бога местного, не просил никто! Ха!
– Но ведь без персонификации?
– Без чего? – переспросил Фома. – А, понял. Да нет, чепуха все это. Точно. У вас ножницы еще целы? Ну те, которые я приносил. Для стрижки.
– Целы, а что?
– Давайте я вас постригу. А потом вы меня оболваните. Я оброс.
Георгий Сергеевич поморгал.
– Хорошо, – сказал он. – Как хотите. Стричь так стричь. Я вижу, вы сейчас не в настроении вести философские споры. Ничего страшного, с людьми такое случается. Я все понимаю. У вас проблема: чужак этот странный…
– У меня полно проблем.
– Но эта первейшая?
– Вот именно.
– Понимаете ли… – начал было Георгий Сергеевич и замолчал. В великом изумлении вонзил куда-то в пространство длинный тощий палец.
– О!
– Что такое? – Фома вскинулся. Свежий, отдохнувший и готовый к любым неожиданностям. Боец. Феодал. Мышцы – пружины, настороженный взгляд – исподлобья.
– Человек, – в великом изумлении произнес Георгий Сергеевич, указывая на вершину холма. – Смотрите, настоящий человек…
Быть может, он говорил что-то еще, пораженный до глубины души видом единственного за три года человека, если не считать феодала, но Фома уже не слушал. Проверяя на бегу, не выпал ли из-за пояса пистолет, он штурмовал песчаный холм в лоб. Песок лавинами срывался из-под ног. Успеть! Перегиб склона скрыл человеческую фигуру. Уходит? Фома наддал. Его не пугало соображение, что чужак может быть вооружен и настроен враждебно. Жить на Плоскости и не рисковать – таких чудес в природе не бывает… даже в местной свихнувшейся природе. Только бы чужак не ушел из-под носа…
Черта лысого он уйдет. Говорят, у себя дома и стены помогают, ну а на своем куске Плоскости помогает знание местности. Кто в феоде хозяин, ну? Угадайте с трех раз. Угадали?
То-то.
