Александр Громов
Ватерлиния
Застопорился чужак носом к моему борту – рукой достать. А я стою столбом и не знаю, что делать. В шахтах у меня четыре тактические ракеты тридцатикилотонного эквивалента каждая, торпедные аппараты тоже не пусты, так что разгонять реактор в целях максимального урона противнику нет никакой необходимости. А только сунься я с палубы в рубку – вмиг сожжет. Личная пукалка, правда, при мне, но применить ее я всегда успею, тем более что чужака пукалкой не утопишь, против капсулы она пшик. Разве что застрелиться – но как раз это всегда успеется. Опять же: смущает Морж со своими советами…
Не очень-то он прав был, вот что я вам по секрету скажу. Нам, глубинникам, однажды показали трофейную запись допроса пленного – зрелище не для слабонервных. Флаг-офицер Людмила Прокопович прямо в просмотровом зале в обморок опрокинулась. Не думаю, чтобы и наша флотская контрразведка вела себя деликатнее с теми, кого захватили мы, все равно из какой они зоны. Поговаривают, правда, что сейчас в ходу гуманные методы, ментоскопирование или что-то в этом роде, – но с того не легче, итог все равно один: выпотрошат и ликвидируют. Из плена еще никто назад не возвращался.
Номер на борту капсулы: А-233, значит, чужак из зоны Лиги. Сумел проскользнуть незамеченным, поразбойничал в наших водах – и полным ходом к своим, пока не засекли, а узрел над собой беспомощного противника – рискнул всплыть, не побоялся ловушки. Не трус. Так я и думал, что он лигист. В эти воды капсулу из зоны Унии разве что случайно занесет, а Независимые здесь не появлялись, наверное, со дня Разделения – их зона на противоположной стороне Капли.
Смотрю, поворачивается ко мне бортом. Притянуло друг к другу оба корыта, проскрежетал борт о борт, запищали придавленные морские репьи – автоматическая швартовка. Где репьи не так густо наросли, там видно, что цвет капсулы сине-зеленый, как у северян принято. Никто не понимает, для чего они красят свои посудины в защитный цвет: для самоуспокоения, что ли?
И вижу довольно отчетливо: этого мне уже не узнать никогда.
Тут на хребтине чужой капсулы с ржавым визгом сдвигается люк и подъемник выносит на палубу чужака. Человек как человек, напрасно нам врали, будто в зоне Лиги люди подвергают себя глубокой натурализации и у них ласты да жабры отрастают. Ничего подобного. На вид парень моих лет, только чуть повыше и в ихней смешной форме. Ну да мне сейчас не до смеха.
Хорошо, что я к кобуре не потянулся – вовремя разглядел, что ствол лучевика на башенке глядит точно на меня. Сделал полшага в сторону – отслеживает. Двум пилотам в «Удильщике» делать нечего, значит, автоматика.
– Привет, – говорит чужак. – Загораем?
Акцент у него легкий, но заметный. Со времени Разделения прошло всего-то три десятка лет, а язык уже меняется, дробится на диалекты. Этак лет через сто совсем друг друга перестанем понимать.
Утонуть мне в луже, думаю. Какое мне дело, что тут будет через сто лет?
Кивнул я в ответ. Тут совсем чудные дела пошли: перепрыгнул чужак ко мне на палубу, на меня ноль внимания, осмотрелся, ногтем обшивку поколупал. Буркнул только сквозь дыхательный фильтр: «Здесь стой», – и шасть в подъемник.
Ну, стою. Дрожь, признаться, во всем теле, и по спине пот бежит. Лучевик с башенки мне в лоб направлен: мол, хочешь еще пожить – не дергайся. Знакома мне эта автоматика, надежней ее ничего нет. И даль моей карьеры, как говорится, видна совершенно отчетливо: усыпленным или обездвиженным путешествовать к лигистам – до границы зоны Федерации часов семь хода в кавитационном режиме; между прочим, по пути не раз утопить могут, – а дальше уж как повезет, при хорошем поведении в плену есть шанс умереть без особых мучений. Может, думаю, лучше сразу цапнуть кобуру и получить луч в голову?
И надо бы – а не могу. Шансов нет, а человек еще на что-то надеется, так уж он по-глупому устроен. Инстинкт самосохранения для зверья хорош, а человеку он сплошь и рядом во вред, на то мы и цари природы.
Само собой разумеется, это я уже после додумал, а под стволом лучевика мысль одна: прямо сейчас тебя отправят к праотцам или чуть погодя? Не знаю, сколько времени я так простоял, пока чужак в моей капсуле хозяйничал, как у себя дома. Потом гляжу – вылез он, пылинку с рукава стряхнул и говорит: «Ну, бывай», – а сам перепрыгнул на свою палубу, сделал мне ручкой и сгинул, только люк за ним лязгнул. Отошла его сине-зеленая посудина на кабельтов и погрузилась, как ее и не было. Только водовороты закружились.
Ну и дела, думаю себе. Понимаю прекрасно, что ничего еще не кончилось, а все-таки легче на душе стало. Кинулся вниз – там порядок. И с реактором порядок, и с торпедами, и со связью все то же самое – нет связи, «мозг» на три четверти сдох, в чем чужаку и надо было убедиться, как я понимаю. Посторонних предметов в рубке не наблюдается. Прогнал тест – все по-прежнему. Скрипнул зубами, надел шлем – сразу ослеп и оглох, то есть и тут без изменений.
С час, не меньше, я вычислял, что же он тут без меня делал, искал подвох. Не нашел. Неужто отпустил меня? Не взял пленного, не соблазнился записать на личный счет уничтоженную капсулу? Странный нынче пошел вероятный противник, загадочный. Понимаю, конечно, что в его воле отойти подальше от греха и оттуда долбануть меня торпедой, но что-то говорит мне, чтобы я зря не трепыхался. Не будет торпеды. Уж если на то пошло, ничто не мешало ему тихо-аккуратно пустить меня к Вихревому поясу лучевиком, а вот – не пустил.
Еще через час выбился я из сил, ничего не нашел, ни до чего не додумался и тут обнаружил пропажу. Что бы вы думали пропало? Исторический роман из книги! Книга пуста, вкладыша с романом нет. Так я и не дочитал, как де Ренси полечил маркиза от спеси своей верной бензопилой и что в это время поделывали его закадычные друзья Жан де Бюст и Пьер Гудрон. Признаться, нисколько не пожалел об этом, зато над чужаком посмеялся вволю. Видно, совсем бедолагу скука заела. Ну, пусть себе читает, я не против.
А время знай себе идет, вот уже солнце зенит прошло – самые противные часы. Жарко, сил нет, небо очистилось, на море взглянуть больно. Внутри капсулы полегче, но тоже не курорт. Купаться – кто как, а я пас. Хищные водоросли еще не самая главная гадость, а вот облепит тебя стая криля – «мама» сказать не успеешь, второй слог обглоданный скелет договорит, если сумеет. Жуткие твари. Словно мстят человеку за то, что сами съедобны и мы их ловим.
Плеснул я себе в лицо из опреснителя – чуток полегчало. Мое счастье, что на экваторе сутки короткие, всего-навсего восемнадцать часов, перетерпеть можно. Вот в средних широтах, где Поплавок, там часов до двадцати пяти доходит и даже больше. Правда, в умеренных широтах и солнце умеренное, а чаще сплошная облачность в пять слоев.
Из-за этого зонального вращения, между прочим, трудности с навигацией и неясность с временем суток. На Поплавке то и дело спускают команду: перевести на час вперед или там назад – Поплавок тоже не стоит на месте, якорь на Капле зацепить, понятно, не за что. Правда, поговаривают, что есть-таки у планеты маленькое твердое ядро из сильно слежавшихся метеоритов и затонувших подлодок, но кто может знать, что лежит глубже Вихревого пояса? Лет пять назад одна экспедиция из метрополии опустила на пятьсот километров один шибко умный аппарат – только его и видели. Чем тратить зазря технику, лучше бы им поговорить со знающими людьми и сразу понять: дохлый номер.
Лично я думаю, что никакого ядра у Капли нет, а то, что тонет, растворяется там, где рождаются желтые приливы. И почти все глубинники того же мнения.
Сижу я, жду. День к вечеру склонился. Еще две галеты я съел, всю сегодняшнюю норму, и на нервной почве не утерпел – слопал половину нормы завтрашней. И уже поругивать начал чужака с А-233, за которого, по идее, век бога молить обязан! Мол, сделал он вид, будто никакой встречи не было, ушел к своим – а я тут подыхай?
Плеснул я себе в лицо еще пригоршню, чтобы прогнать скверные мысли, губу укусил до крови. Я бы на его месте отпустил чужака? Держи карман. Еще гордился бы поощрением. Чего там, вполне мог бы досрочно получить капитан-лейтенанта, служить на настоящей субмарине, а не на этой долбаной блохе. Денежная премия тоже вещь полезная. А он – отпустил! Капсула А-233, вовек не забыть. Да я, если повезет нам встретиться, все для него сделаю – плевать, что он вероятный противник! Умру, а сделаю. Клянусь.
Подумал я об этом, и сразу как-то легче стало на душе. Словно какой-то обет дал перед богом и людьми – самому смешно, а факт. А через час, уже на закате, меня наконец подобрали.
Глава 2
Давным-давно, как взрослые учат детей, которые когда-нибудь займут их место и тоже станут учить, во Вселенной был лишь один закон, космос был велик и обилен, и человек попирал стопой своей никак не менее ста пятидесяти миров. И был мир в мирах, и мир царил в сердцах человеческих.
Один из миров – Капля – даже не был миром в полном понимании этого слова – он был пересадочной станцией. Но и тут человек жил, трудился, любил, был или не был счастлив, мечтал или не мечтал вернуться на родную планету, старился и в конце концов умирал, оставив после себя дело рук своих и – иногда – детей. И дети, родившиеся на Капле, уже считали жидкую планету своим домом.
Много, очень много лет прошло с тех пор, как на планету был опущен первый самоходный плот-причал. Остатки его не сохранились. Первопроходцы не задумывались о том, что своими руками делают историю. Уже два поколения спустя любой обрывок судового журнала, любой изъеденный желтым приливом болт с тех первых исторических посудин считались общим достоянием колонии и подлежали музейному хранению.
Любопытный транзитный пассажир, коротающий время от рейса до рейса, непременно осмотрит музей – разумеется, в случае, если не найдет поблизости ничего более интересного. Целый зал музея посвящен созданию на Капле плавучего грузопассажирского терминала, первого из четырех, и, надо отметить, терминал того стоит. Кстати, музей находится как раз в нем, в секторе Альфа, на двадцатой палубе, если считать сверху, и на четыреста седьмой, считая от ватерлинии.
Изрезанный уступами полуторакилометровый усеченный конус, насаженный на опрокинутую вниз полусферу километрового радиуса – вот что это такое. Стандартная ватерлиния терминала проходит точно по линии сопряжения двух фигур, отчего подводная полусферическая часть всегда скрыта под толщей вод и видна только на музейной модели. Издали терминал напоминает громаднейших размеров бакен.
Его обитатели дали ему более ласковое имя: Поплавок.
Он мог двигаться, избегая встречи с желтым приливом, бороться с течениями, штормами и водоворотами, даже нырять. Принимая и отправляя грузовые ракеты, он становился похож на действующий вулкан в океане, и факелы огня выедали бреши в облаках над вершиной конуса. Его системы управления, защиты и регенерации считались совершенными, живучесть – феноменальной. Для своего времени он был, пожалуй, чудом света – неважно каким по счету.
Прежние плоты, плавучие доки, транспортные баржи не были уничтожены и даже приумножились – Поплавку требовалась техническая поддержка, а людям – пища, работа и развлечения. Человек не собирался уходить с Капли, он завоевывал ее всерьез.
Не безумно дорогие и капризные в управлении всепространственные крейсера – обыкновенные туннельные посудины, иногда просто самоходные баржи вываливались из жерла стабильного Канала «Земля – Капля» в миллипарсеке от планеты. Вскоре корабль зависал над Каплей, обмениваясь с Поплавком челноками с транзитными пассажирами, сбрасывая в океан плавучие «утюги» с невозвратными грузами, предназначенными для Капли, и торопясь уступить место следующему судну. И так было и длилось много лет.
Наконец случилось то, что должно было случиться: Поплавок перестал справляться с возросшим грузопотоком. И тогда, чтобы разгрузить его, были построены три систер-Поплавка вдвое меньших размеров.
Наверное, лучше было этого не делать.
Что есть благодарность человеческая? Нет ее и никогда не будет, а благодарности потомков тем более. Многие колонии землян были основаны на чрезвычайно удачных, с человеческой точки зрения, планетах – иные из них оказались более удобными и богатыми, чем сама Земля. И не успели колонии как следует встать на ноги, а пионеры-первопоселенцы дождаться второго поколения своих потомков, как поползли шепоты об отделении от метрополии и провозглашении независимости.
Управление по делам колоний при правительстве Земной Федерации реагировало так, как и должно было реагировать: игнорируя шепоты, принимало меры, как только дело доходило до криков, лозунгов, бунтов и гражданского неповиновения. Курс колониальной политики стал модным в привилегированных университетах; специалисты ценились. Административные меры, принимаемые к строптивцам-колонистам, чаще всего сводились к укреплению администрации колоний, экономическому кнуту (реже – прянику), угрозе военно-полицейской акцией по наведению порядка, демонстративной и не всегда экономически выгодной поддержке лояльных режимов и разобщению оппозиции – иногда, если верить слухам, вплоть до устранения наиболее опасных ее лидеров. Но лучше, конечно, слухам не верить.
Привычный, хорошо зарекомендовавший себя, исторически проверенный набор.
Отлаженная система безупречно работала три столетия. Человек шагал с планеты на планету, мир и процветание царили в освоенной части Вселенной. Субпространственные Каналы, как стабильные, так и виртуальные, не успевали пропускать грузопотоки. Казалось, метрополия построила прочнейшую плотину, мешавшую мелким волнам сепаратизма превратиться в наводнение.
Но никакие плотины не вечны. И не всякая плотина устоит перед цунами.
Желающего узнать, как и почему Управление по делам колоний прохлопало образование Лиги Свободных Миров – организации вначале тайной, а затем и вполне явной, следует отослать к террикону литературы, написанной на эту тему, от рассекреченных документов, снабженных комментариями историков, до авантюрных романов. Для метрополии это было громом среди ясного неба.
Почти тридцать лет длились локальные войны. Обладая колоссальным преимуществом в средствах и живой силе, Земля не была готова вести войну на полное уничтожение противника, а без этого условия победа оказалась невозможной. Метрополии с ее немногими сохранившими верность колониями и доминионами пришлось уступить.
Сплотившись за годы войны, первоначальная Лига все же оставалась довольно рыхлым образованием. Десятки причин – экономических, космографических, политических и иных – привели к тому, что от первоначального оппозиционного содружества стали откалываться целые группы планет. Одно время казалось, что Лига сама собой распадется на ряд мелких союзов.
Этого не произошло. Часть планет, достаточно ничтожных для того, чтобы не имело смысла их присоединять, осталась независимой, часть попросилась обратно в Лигу, иные предпочли вернуться под юрисдикцию Земли. Из временных коалиций уцелел лишь один союз, более слабый, чем Лига, – Уния Двенадцати Миров.
Со временем процесс тяготения земных колоний к Лиге замедлился, но не иссяк. Вспыхивали бунты и восстания, нудно тянулись кампании гражданского неповиновения, подчас удавались военные перевороты. Вялотекущие гражданские войны рубили планеты демаркационными линиями. Случалось, что одна и та же, притом далеко не самая благодатная планета оказывалась поделенной между Землей, Лигой и Унией.
Именно так произошло на Капле.
И Лиге, и Унии требовалась своя база на скрещении торговых путей. Строительство сразу трех плавучих терминалов – трех «меньших братьев» Поплавка колоссально облегчило задачу. Зачем строить, если можно отнять?
Андроид-экскурсовод понижал голос, рассказывая о печальных днях Разделения и последовавших годах войны за восстановление единства, потребовавшей больших жертв и не принесшей успеха.
Правительство Земной Федерации запоздало как с оценкой ситуации, так и с карательной акцией – сепаратисты же, не только подстрекаемые Лигой и Унией, но и активно снабжаемые всем необходимым, захватив меньшие терминалы и часть флота, оказали упорнейшее сопротивление. Не вступая в крупные сражения на море и в воздухе, били исподтишка. О несчастной попытке штурма одного из малых Поплавков в зоне Федерации старались не вспоминать.
За землянами осталось Южное полушарие. Северное было поделено на три равные зоны – на три, а не на две, поскольку к середине войны обозначилась еще одна сила – нечто вроде пиратской вольницы, вступавшей в союз то с землянами против Лиги и Унии, то с Лигой и Унией против землян. В конце концов на глазах обессилевших противников образовалась Независимая зона со своим Поплавком, военным флотом, плавучей инфраструктурой и закрепленной мирным договором акваторией – зона, не поддерживаемая извне, но, против всех ожиданий, оказавшаяся жизнеспособной.
И потянулись годы.
Теперь через Поплавок зоны Федерации проходила едва четверть довоенного объема грузов. Изыскивая новые торговые пути, Земля одновременно обновляла космофлот. Едва выскочив из Канала, корабль уходил в новый субпространственный прыжок, минуя Каплю; лишь старые и особо громоздкие посудины с малой дальностью хода продолжали пользоваться старой перевалочной базой, да еще приходили суда, предназначенные собственно для Капли, груженные продовольствием, оборудованием, специалистами и военной техникой, необходимой для поддержания акваполитического равновесия. Жизнь не замерла – но она и не развивалась.
По-прежнему летит по орбите Капля, делая оборот за два земных года, жгуче светит белая звезда, по-прежнему белеют полярные шапки плавучих льдов, а в тропиках бушуют тайфуны, по-прежнему непостижимы причины внезапных водоворотов, странных гроз и желтых приливов. Приезжие специалисты отрабатывают срок контракта, иные обзаводятся семьями и остаются навсегда. Немало людей помнит и Разделение, и войну, немало нынешних стариков держало пальцы на кнопках пуска торпед. Наверно, многие из них умрут, не дождавшись справедливого наказания предателей-северян и объединения Капли. Это горько – умереть, не дождавшись справедливости.
Но возмездие придет. Рано ли, поздно ли – оно придет неизбежно и неотвратимо, и гнев господень направит карающую руку Земли против отступников.
Раскаявшихся можно простить. Упорствующие во зле пожнут лишь зло. Иначе не может быть. Иначе не бывает. Иначе не будет.
Неотвратимо. Непреклонно. Не ведая страха.
И не станет зон и границ.
Так говорили детям взрослые, которые сами когда-то были детьми, которым взрослые говорили почти те же слова, которые не вызывали сомнений.
И дети слушали.
* * *
Субмарин такого класса в зоне Федерации насчитывалось всего три: «Черный Ворон», «Черный Баклан» и «Черный Стерх». Многоцелевые, весьма быстроходные, вместительные, прекрасно вооруженные, эти суда, равно пригодные для войны и мира, часто использовались командованием как поддержка в неплановых ситуациях, и, понятно, ни одно из них не входило в четвертый патрульный отряд, равно как и в другие отряды погранфлотилии.
«Черный Баклан», имея на борту подобранную капсулу, шел в походном положении курсом зюйд-зюйд-вест и, судя по вибрации корпуса, развивал не менее пятидесяти узлов. Филипп успел вымыться, хорошо поесть и выспаться. Радость от внезапного спасения, вначале искренняя и полновесная, успела куда-то улетучиться. Теперь он сидел на койке в тесной каюте, принадлежащей, по-видимому, одному из младших офицеров, и тщетно пытался разобраться, что все это значит.
«Черный Баклан» в опасных приграничных водах – явление само по себе редкое, неестественное, чтобы не сказать невероятное. С потерей боевой капсулы можно смириться – потеря такой субмарины чревата нарушением баланса сил между зонами. Стало быть, происходит нечто неординарное… А вот что? Вопрос. Война не война – а какое-то странное шевеление, подозрительная заварушка местного масштаба. Только лишь для подбора потерявшей ход капсулы «Баклана» не пошлют. Погоня за чужаком? Тоже нет. Ладно, высшая стратегия нас не касается, тут чем меньше знаешь, тем крепче спишь, Адмиралиссимусу виднее. Но очень уж занятная получилась встреча!
Филипп похмыкал. Да уж, занятнее некуда. О том, что субмарина специально искала капсулу, нетрудно догадаться, – искала и нашла, капсула не иголка, хороший корабельный локатор возьмет ее со ста миль, несмотря на антирадарное покрытие. Но почему они так опешили, увидев человека? Попытались скрыть растерянность, но ведь было же видно. И почему ни капитан, ни кто-либо из офицеров субмарины не удостоил спасенного беседы? Отнеслись, будто к чумному…
Весьма странно.
Кстати, еще один вопрос: какого рожна за дверью каюты поставлен часовой?
Проверим…
Филипп решительно пересек каюту. За узкой дверью оказался даже не матрос – капрал корабельной полиции.
– Стой. Назад.
Филипп поднял бровь. Пожалуй, чуточку картинно.
– Забываетесь, капрал. Освободите дорогу.
– Назад. Не велено.
– Ага, – сказал Филипп. – Понимаю. – Он ничего не понимал и очень старался не злиться. – А кем не велено?
– Сказано тебе: не велено – и все. И разговаривать тоже не велено.
Филипп хмыкнул.
– Ты со мной уже разговариваешь. Если я не арестован, пшел вон. Если арестован – вызови офицера, недоумок.
– Не велено.
– Может, и в гальюн не велено? – ядовито осведомился Филипп. – Мне прямо тут лужу сделать?
Капрал подумал. Затем достал из кармана маленькие наручники и ловко защелкнул их на запястьях Филиппа.
– В гальюн можно. Иди вперед, лысый. Только без глупостей.
Филипп пожал плечами и двинулся в указанном направлении. Лысый, проговорил он про себя отвратное слово. Обидно. Экий гад, капралишка… И не лысый вовсе, а так – редеют волосы, оголяется лоб. Что с того? Со всяким бывает. Вроде бы не облучен – просто неудачные гены.
Капрал сопел позади. Свернули раз, другой, третий и добрались до искомого места сложным зигзагом.
– Вон туда, только живо.
– Уж как умею…
Он занес ногу, якобы намереваясь переступить через комингс, и, ухмыльнувшись, поставил обратно.
– Ты что?
– Я раздумал.
На лице капрала явственно читалось желание огреть строптивца побольнее. Но, видно, и это было ему не позволено. Наконец он выругался, вложив в немудреные слова всю закоренелую ненависть полицейского к военному. Филипп с удовольствием прищелкнул языком:
– Красно говоришь, век бы слушал. Между прочим, ты забыл сказать мне спасибо.
– За что?
– Как за что? За выдумку. И мне променаж, и тебе развлечение. Нет? Небось надоело столбом стоять.
Капрал поставил его лицом к коридору и сильно толкнул промеж лопаток.
– Вали обратно, придурок. Не был бы ты важной птицей – узнал бы у меня, что такое развлечение…
В этом как раз можно было не сомневаться. Филиппу не приходилось еще слыхать о судне, на котором команда и корабельная полиция жили бы душа в душу. Особенно на Поплавке. Не одному зеленому офицеру, бывшему курсанту, еще не привыкшему к мысли, что Капля – это совсем не то, что он думал, а пятнадцать лет службы на Капле – совсем не пятнадцать лет спокойного плаванья в земной гидросфере, после закономерного дебоша в баре и конфликта с полицией приходилось лечить почки. Тому же Петру. Зато и полицейским иной раз удавалось нечаянно поскользнуться на палубе и сорваться в океан, причем почему-то особенно часто в тех случаях, когда поблизости замечалась хищная водоросль или облако криля.
Двинуть скованными руками капрала по голове и пойти потребовать объяснений? Подумав, Филипп отверг эту мысль. «Не был бы ты важной птицей…» Тут какое-то глупое недоразумение, точно. Ну так пусть оно разрешится само собой.
Капрал никак не мог замолкнуть – нудно бубнил, держась на шаг позади. Перечислив личные качества Филиппа, пошел по генеалогии его предков. Филипп лишь ухмылялся, не оборачиваясь.
Бездельный тщедушный матрос – как видно, свободный от вахты – торчал в коридоре, подпирая переборку, и дымил разрешенной безникотиновой соломой в решетку регенератора воздуха. Корабельная крыса вышмыгнула из какой-то отдушины справа – настоящая земная крыса, серая. Ища укрытия, зигзагом промчалась по коридору, шмыгнула за угол. Матрос, выпустив кольцо дыма, лениво подставил подножку гнавшемуся за нею андроиду-уборщику – тот, очевидно опытный, ловко перескочил через выставленную ногу.
Оказавшись в каюте, Филипп повалился на койку, разминая натертые наручниками запястья и улыбаясь. В Центре на Сумбаве было полно крыс, особенно в хозблоках, что и понятно. Курсанты устраивали на них облавы по всем правилам тактики, били пищащих тварей швабрами и ножками от стульев, заключали пари на то, кто скольких убьет. И, разумеется, не думали о том, что пройдет год – всего один земной год! – и обыкновенный пасюк начнет вызывать сладкую ностальгию.
Черт с ними, с крысами. Было – и забыто. Филипп посопел, сердясь на себя, отгоняя воспоминания. Что означает этот домашний арест, хотелось бы знать? Ничего не выяснил, зря раздразнил часового…
– Эй, капрал! – наудачу крикнул Филипп. – Давно в походе?
– Не твое собачье дело.
В двери каюты, лязгнув, защелкнулся замок – капрал не хотел случайностей.
– Попросишься ты у меня теперь в гальюн…
А ведь и верно, сообразил Филипп. Интересно, когда у него смена? Он с беспокойством посмотрел на часы.
Ну нельзя быть таким дураком! Нельзя!
До постыдного конфуза не дошло – страж узилища сменился через три часа. Новый часовой, совсем молодой парнишка без нашивок, по-видимому, до полусмерти боялся арестованного, однако без возражений снизошел к просьбе. Улучив удобный момент, Филипп повторил вопрос намеренно равнодушным тоном.
– В походе-то? – озабоченно переспросил парнишка. – Не, сутки всего. А до того на Пятнадцатом контрольном проторчали девять дней. Скучища… – Тут до него начало доходить, и он встрепенулся. – Эй, ты не болтай! Не велено.
Повторять не пришлось – Филипп больше не разговаривал. Он сосредоточенно думал.
* * *
…А подумать мне было о чем, точно говорю. Этот нервный парнишка-полицейский сам не понял, какой информацией меня снабдил. Пятнадцатому контрольному, равно как и остальным двадцати трем постам, как раз и полагается находиться в дрейфе между экватором и тропиком, тут вопросов нет. Одного я не подозревал: что он так близко. Сутки экономического хода туда и обратно – расстояние плевое. Выходит, пока я болтался посреди океана, как что-то в проруби, «Черный Баклан» торчал на приколе всего-навсего в тысяче двухстах милях от меня! Что особенно интересно, торчал все девять дней моего дрейфа, ни днем больше, ни днем меньше.
Стоял без движения. А я, простак, выпускал маячки – на таком расстоянии это все равно что по часу в день кричать в ухо. Не услышали? Рассказывайте сказки детям. Надоел я им воплями о помощи, зверели операторы, затыкали уши… Услышали, но не шевельнули и пальцем, чтобы помочь.
Почему?!!
За чужаком из зоны Лиги «Баклан» не гонялся, это точно. Может быть, тактика заключалась в том, чтобы не дать себя обнаружить? Что с пришвартованной субмариной, что без нее, контрольный пост выглядит на гидролокаторе одинаково, мне ли не знать.
Гм. Разумнее было бы утопить чужака, я так считаю. Я бы утопил – до нашей встречи, естественно, и на исправной капсуле. Или он меня. Притом «Баклан» не капсула, а мухобойка для таких насекомых, как этот чужак с А-233, – пришлепнул бы первым залпом. Остается предположить, что они вообще не заметили чужака…
Трудно поверить. Более того: полный бред! Хоть режьте меня, хоть ешьте с хреном, а я не верю! Чужаку просто-напросто дали спокойно уйти, не нервируя его излишне, не наступая на пятки. Иначе он не обнаглел бы настолько, чтобы всплыть рядом с дрейфующей капсулой, которая вполне могла оказаться приманкой…
А если она и была приманкой?
У меня аж пот по спине побежал от такой мысли. Выходит, подставили меня? Ну допустим. Очень похоже. А с какой целью? Вот этого, боюсь, мне никогда не узнать, пути командования неисповедимы… Но попытаться стоит. И главное: почему ловушка не сработала?
Арестов таких, между прочим, тоже не бывает. Ограничение свободы, однако, налицо. Похоже, те, кто все-таки соизволил подобрать в море лейтенанта Альвело, сами толком не знают, что делать с подобранным.
Туман, как за Полярным кругом. Ничего не понять, да и не моего ума это дело.
Тут я себя обозвал по-нехорошему. Перегрелся на солнышке, точно. Как это не моего ума? А чьего же? Кого бросили подыхать посреди океана – не меня? И кто-то за это крепко ответит, или я не я буду. Нашли дурачка. Не знаю пока, кто вы такие, но лучше вам было вовсе меня не подбирать, вот что я вам скажу по секрету.
Подумал так – и вроде как с души отлегло, а все равно больше ничего не придумалось, только мозги заныли от напряжения. Плюнул я и задремать собрался, как вдруг чувствую толчок. Так и есть, швартовка.
Пятнадцатый контрольный – это просто самоходный круглый плот, большая плавучая сковородка посреди океана. Причалы, таможня, флайдром, метеослужба, океанографическая лаборатория, склады, десяток ракетных шахт на всякий случай – все в одной упаковке. Плавает плот медленно, ныряет плохо, но от желтого прилива или, скажем, от тайфуна, пока он еще не тайфун, а тропическая депрессия, уйти способен, благодаря раннему обнаружению, а серьезный гидросейсм – это уже судьба, никуда не денешься и не стоит заранее дергаться. Иные глубинники из погранохраны коротают время на таких плотах в перерывах между патрулированием, иногда по приказу, чаще по собственному выбору – это, как я понимаю, те, кому Поплавок до смерти надоел.
Ну, ждать пришлось недолго – наружу меня не вывели, а вот визитер ко мне явился. Довольно молодой, бледный и весь какой-то вялый, как вышедший наружу глист. Я сразу решил, что он не здешний, а с Поплавка, причем из самой сердцевины – месяцами солнца не видит.
Присел на койку, представился:
– Капитан-лейтенант Андерс, оперативный отдел штаба погранфлотилии. Расскажите, что с вами произошло.
– Дайте бумагу, напишу рапорт.
Он улыбнулся – одними губами. Знаете, как улыбается мертвец? Я до той минуты тоже не знал.
– Разумеется, рапорт вы напишете. Но я прошу вас рассказать просто, своими словами.
Рассказал я ему. И про чужака с А-233 не утаил – сообразил, что нет смысла. Глист слушает и знай себе кивает с такой ленцой, будто сейчас заснет.
– Понятно, – говорит. – Теперь, пожалуйста, изложите еще раз подробности бомбежки.
– Значит, так, – излагаю. – Глубина была восемь тысяч четыреста, словом, в пределах рекомендованного для патрулирования коридора. Сонар ничего постороннего не показывал, помню твердо. Режим цереброуправления отключен не был. Рвануло сначала справа, потом сзади, потом подо мною.
