Гюстав Лебон
Психология социализма
КНИГА ПЯТАЯ. КОНФЛИКТ МЕЖДУ ЗАКОНАМИ ЭВОЛЮЦИИ, ДЕМОКРАТИЧЕСКИМИ ИДЕЯМИ И СОЦИАЛИСТИЧЕСКИМИ СТРЕМЛЕНИЯМИ
ГЛАВА ПЕРВАЯ. ЗАКОНЫ ЭВОЛЮЦИИ, ДЕМОКРАТИЧЕСКИЕ ИДЕИ И СТРЕМЛЕНИЯ СОЦИАЛИСТОВ
§ 1. Отношения живых существ к своей среде. Жизнь всех существ обусловливается их средой. Важность преобразований, производимых этой средой, и их медленность. Почему виды существ кажутся неизменными. Условия социальной среды. Резкие изменения, произведенные в этих условиях среды современными открытиями, и трудность для человека приспосабливаться к ним.
§ 2. Конфликт между естественными законами эволюции и демократическими воззрениями. Возрастающее противоречие между нашим теоретическим мировоззрением и действительностью, удостоверенной наукой. Трудность согласования демократических идей с новыми научными понятиями. Как разрешается конфликт на практике. Демократический режим вынужден благоприятствовать всякого рода превосходству. Образование каст при демократическом режиме. Преимущества и опасности демократии. Финансовые нравы американской демократии. Почему продажность американских политиканов доставляет лишь незначительные неудобства в социальном отношении. Демократические идеи и чувства толпы. Инстинкты толпы по существу не демократичны.
§ 3. Конфликт между демократическими идеями и стремлениями социалистов. Противоречие между основными принципами демократии и социалистическими идеями. Участь слабых в демократии. Почему они ничего не выиграют при торжестве социалистических идей. Ненависть социализма к свободной конкуренции и свободе. В настоящее время социализм – самый опасный враг демократии.
§ 1. ОТНОШЕНИЯ ЖИВЫХ СУЩЕСТВ К СВОЕЙ СРЕДЕ.
Натуралистами давно уже доказано, что жизнь всех существ бесспорно обусловливается их средой, и что достаточно очень незначительного изменения этой последней при единственном условии его продолжительности для полного превращения ее обитателей.
Процесс этих превращений теперь вполне известен. Эмбриология существ, повторяющая собой серию наследственных эволюций, указывает нам глубокие изменения, испытанные ими в продолжение геологических периодов.
Для того, чтобы эти превращения произошли, нет необходимости в очень больших изменениях среды; нужно только, чтобы влияние этих изменений было очень продолжительным. Слишком большое или слишком быстрое изменение привело бы не к превращению, а к смерти. Понижение или повышение температуры на несколько градусов на протяжении многих поколений достаточно для полного изменения фауны и флоры какой-либо страны путем медленного приспособления к новым условиям.
В своем недавнем труде Кентон приводит интересный пример перемен, произведенных простыми изменениями температуры.
«Ввиду охлаждения земного шара, – говорит автор, – организованные существа стремятся искусственным образом поддерживать в своих тканях первоначальную высокую внешнюю температуру. Это стремление имеет первостепенную важность. Известно, что у позвоночных оно уже определяет эволюцию воспроизводящих органов и, соответственно с этим, эволюцию скелета. Оно ведет за собой равным образом перемены во всех других органах, и, следовательно, саму Эволюцию.
Это ясно вытекает из простого рассмотрения а priori. Представим себе анатомию первобытного схематического типа. Наступает охлаждение земного шара; жизнь стремится поддержать свою предшествующую высокую температуру. Это поддержание может быть достигнуто лишь производством теплоты в тканях, т. е. посредством горения. Всякое горение требует горючих материалов и кислорода; вот и имеются данные, необходимые для развития пищеварительного и дыхательного аппаратов, могущих удовлетворить этой потребности. Необходимость разносить по тканям эти горючие материалы и этот кислород, возрастая по мере усиления горения, вызывает эволюцию органов кровообращения. Следствием развития этих трех аппаратов, к которым присоединяется еще и развитие воспроизводящих органов, неизбежно является и развитие нервной системы. Производство теплоты – это только начало; необходимо сохранить ее, и вот естественно является необходимость в развитии внешних покровов. Но вследствие возрастающего охлаждения земного шара растет и разность между температурами живых организмов и окружающей их среды. Следовательно, является постоянная необходимость в более интенсивном горении и в более совершенной организации существ. Таким образом, видно, что ввиду охлаждения земного шара весьма естественное усилие, делаемое жизнью для поддержания первоначальных условий своего химического существования, определяет безостановочное развитие всех органических аппаратов и требует от них а priori постоянного совершенствования применительно к новым условиям. Чтобы подтвердить эту теоретическую точку зрения, достаточно будет распределить различные группы животных по порядку появления их на земле и затем проследить действительный прогресс в каждом из их органических аппаратов».
Что справедливо для среды физической, равно справедливо и в отношении среды нравственной, особенно среды социальной. Живые существа всегда стараются приспособиться к ней, но в силу могущества наследственности, постоянно борющейся со стремлением к изменению, это приспособление совершается очень медленно. Оттого и происходит то, что виды существ, если принимать во внимание лишь короткую продолжительность исторических времен, кажутся неизменными. Такими они кажутся, как кажется таким же человек, наблюдаемый в течение одной минуты. Медленная работа, ведущая от молодости к дряхлости и смерти, нисколько не замедлилась за эту минуту, а совершалась, хотя для нас и незаметно.
Итак, все существа находятся в зависимости от их физической или нравственной среды. Если эти существа находятся в среде, изменяющейся медленно, а такими являются материки, климаты, точно так же, как и цивилизации, то они успевают приспособиться к ней. Как только какое-нибудь особенное обстоятельство внезапно изменит среду, приспособление становится невозможным, и существо осуждено на исчезновение. Если бы вследствие какого-нибудь геологического переворота температура полюсов или температура экватора установилась во Франции, то после двух или трех поколений эта страна потеряла бы большую часть своего населения, и ее цивилизация не смогла бы удержаться в современном состоянии.
Но в геологии неизвестны такие внезапные перевороты, и в настоящее время мы знаем, что большая часть изменений поверхности земного шара произошла очень медленно.
До сих пор так же обстояло и с социальной средой. Кроме случаев разрушения завоевателями, цивилизации всегда изменялись постепенно. Много учреждений погибло, много богов рассыпалось в прах, по те и другие были заменены лишь после долгого периода старости. Исчезли великие империи, по исчезли лишь после долгого периода упадка, которого не могут избегнуть общества так же, как и живые существа. Могущество Рима в конце концов исчезло от нашествий варваров, но они уступили им свое место лишь с большой постепенностью, после нескольких веков разложения. В действительности древний мир связывается с новым посредством незаметных переходов, а совсем не так, как говорит большинство книг.
В качестве единственного в своем роде явления в летописях мира современные научные и промышленные открытия менее чем в одно столетие произвели в условиях существования людей более глубокие изменения, чем все другие отмеченные историей, начиная с того времени, когда человек подготавливал зачатки своих первых цивилизаций на берегах Нила и в долинах Халдеи. У очень старых обществ, опирающихся на известные основы, которые могли считаться ими вечными, теперь эти основы поколеблены. Вследствие слишком резкой перемены, не давшей человеку времени примениться к ней, произошел значительный переворот в умах, возникло сильное расстройство, всеобщее противоречие между чувствованиями, установившимися наследственным путем, и условиями существования и мышления, созданными современными потребностями. Всюду происходят столкновения между старыми идеями и новыми, возникшими вследствие новых потребностей.
Мы еще не знаем, что выйдет из всех этих конфликтов, и можем лишь удостоверить их наличность. Изучая здесь те из них, которые имеют отношение к вопросам, составляющим предмет настоящей книги, мы увидим, насколько глубоки некоторые из них.
§ 2. КОНФЛИКТ МЕЖДУ ЕСТЕСТВЕННЫМИ ЗАКОНАМИ ЭВОЛЮЦИИ И ДЕМОКРАТИЧЕСКИМИ ВОЗЗРЕНИЯМИ.
Между всеми конфликтами, готовящимися нам в близком будущем и зарождающимися на наших глазах, одним из самых явных, быть может, окажется все возрастающее противоречие между теоретическими представлениями о мире, когда-то созданными нашим воображением, и действительностью, вполне уже выясненной наукой.
Ясно выраженное противоречие существует не исключительно только между религиозными представлениями, на которых еще покоится наша цивилизация, и представлениями научными, являющимися результатом современных открытий. Это старое, противоречие никого более не шокирует, потому что оно от времени потеряло уже острый характер. Теперь антагонизм возникает между новыми научными доктринами и политическими воззрениями, на которых современные народы основывают свои учреждения.
Когда вожаки революции, руководимые мечтаниями философов, достигли торжества своих гуманитарных идей и начертали на фронтонах зданий слова «свобода, равенство и братство», служившие выражением этих мечтаний, современная наука еще не существовала. И потому эти вожаки без всякого риска встретить противоречие могли ссылаться на первобытное состояние человека, его природную доброту и развращение его обществом; могли поступать так, как будто бы общество – это что-то искусственное, и законодатели могут перестраивать его по своему усмотрению.
Но с появлением новых наук стала очевидной вся ложность таких представлений. Особенно же сильно их поколебало учение об эволюции, указавшее на происходящую всюду в природе непрестанную борьбу, оканчивающуюся всегда уничтожением слабых. Конечно, это кровожадный закон, но, в то же время, он – источник всякого прогресса: без этого закона человечество не вышло бы из первобытной дикости и никогда не смогло бы создать никакой цивилизации.
То, что эти научные принципы могли казаться демократичными и что демократия сумела ужиться с ними, не замечая, насколько они неблагоприятны для нее[86] – это одно из тех необычайных явлений, которые могут понять лишь мыслители, изучившие историю религий; они знают, с какой легкостью верующие выводят из священного текста заключения самые невероятные и стоящие в полном противоречии с ним. На самом деле нет ничего аристократичнее законов природы. С полным основанием можно сказать: «Аристократизм составляет закон для человеческих обществ, подобно тому, как он под именем естественного подбора является законом для видов». В настоящее время мы затрудняемся в согласовании новых данных науки с нашими демократическими иллюзиями настолько же, насколько когда-то затруднялись богословы согласовать библию с геологическими открытиями. Посредством натяжек пока еще можно кое-как замаскировать эти разногласия, которые, увеличиваясь с каждым днем, вскоре будут ясны и очевидны для всех.
Несмотря на свою реальность, этот конфликт все-таки далеко не так важен, как можно было бы думать. Я сомневаюсь даже, чтобы он приобрел когда-либо какое-нибудь практическое значение л вышел из области философских споров. По правде сказать, это разногласие существует только в теории. В фактах его нет, да и как оно могло бы там быть, если факты являются следствием законов природы, которые господствуют над нашей волей и действия которых мы, следовательно, избегнуть не можем?
Мы это увидим при исследовании истинного значения демократии. Если, несмотря на внешнюю сторону, она благоприятствует всякого рода превосходству, не исключая превосходства по рождению, то она является на самом деле настолько же аристократичной, т. е. благоприятствующей группе избранных натур, как и предшествующие ей формы правления. А в таком случае противоречий с законами эволюции у нее не существует.
Для доказательства вышеизложенного оставим в стороне слова, которыми обыкновенно определяют понятие «демократия», и постараемся доискаться ее духа, который отлично очерчен в следующих строках, заимствованных мною у Бурже:
«Если вы пожелаете выяснить, что представляют собой в действительности эти два термина: аристократия и демократия, то найдете, что первый означает совокупность нравов, ведущих к производству небольшого числа высших индивидуумов. Здесь можно применить изречение: Humanum paucis vivit genus.[87] Второй термин, наоборот, означает совокупность нравов, приводящих к благосостоянию и культуре возможно большего числа людей. Следовательно, самой выдающейся стороной аристократии, ее пробным камнем, является исключительная личность как последний результат, как вывод из тысячи судеб, имеющих целью поддержание этого редкого существа, а выдающейся стороной демократического общества является такая община, где и наслаждение, и работа распределены между многими неопределенно раздробленными порциями. Не нужно большой наблюдательности, чтобы установить тот факт, что современный мир, в особенности же наш французский, весь направляется в сторону этой второй формы существования. Новой стороной существования современного общества является замена личной инициативы организованной массой, выступление толпы и исчезновение или, по крайней мере, уменьшение власти избранных натур».
Таковы, без сомнения, теоретические устремления демократии. Посмотрим, согласуется ли с ними действительность.
Демократия принимает основным принципом равенство прав всех людей и свободную конкуренцию. Но в этой конкуренции кто же может восторжествовать, как не самые способные, т. е. те, кто обладает известными способностями, зависящими более или менее от наследственности и всегда извлекающими пользу из воспитания и материальной обеспеченности? В настоящее время мы отвергаем права по рождению и отвергаем вполне справедливо, чтобы избежать чрезмерного их расширения прибавлением еще и социальных привилегий. На практике эти права сохраняют всю свою силу, и даже в большей степени, чем это было раньше, потому что свободное состязание вместе с прирожденными умственными дарованиями лишь благоприятствует наследственному подбору. На самом же деле демократический режим создает социальные неравенства в большей мере, чем какой-либо другой. При аристократическом режимы этих неравенств возникает гораздо меньше, при нем лишь упрочиваются уже существующие. Демократические учреждения особенно выгодны для избранников всякого рода, и вот почему эти последние должны защищать эти учреждения, предпочитая их всякому другому режиму.
Можно ли сказать, что демократия не создает каст, обладающих такой же властью, как старинные аристократические касты? Вот что Тард говорит по этому поводу:
«Наша демократия, как всякая другая, непременно имеет социальную иерархию, либо уже существующую. либо возникающую, общепризнанные авторитеты, являющиеся продуктом либо наследственности, либо естественного подбора. У нас не трудно заметить кем заменяется старинное дворянство. Сперва административная иерархия, все усложняющаяся и развивающаяся в высоту, по числу своих степеней, и в объеме, по количеству чиновников; точно так же – военная иерархия, в силу причин, принуждающих современные европейские государства к всеобщему вооружению. Последствием низвержения прелатов и принцев крови, монахов и дворян, монастырей и замков было лишь усиление значения явившихся им на смену публицистов и финансистов, артистов и политиков, театров, банков, министерств, больших магазинов, больших казарм и других крупных зданий, сгруппированных в черте одной столицы. Там сходятся все знаменитости, и что же представляют эти различные виды известности и славы со всеми их градациями, как не иерархию видных мест, занимаемых или искомых, которыми свободно располагает или думает, что свободно располагает исключительно одно общество? Не упрощаясь и не принижаясь, эта аристократия горделивых положений, эта эстрада с красными или блестящими тронами не перестает делаться все более и более грандиозной в силу превращений, производимых самой демократией».
Итак, следует признать, что демократия создает касты точно так же, как и аристократия. Единственная разница состоит в том, что в демократии эти касты не представляются замкнутыми. Каждый может туда войти или думать, что он может войти. Но как проникнуть туда, не обладая известными наследственными умственными способностями, дающимися одним рождением и доставляющими их обладателям подавляющее превосходство над соперниками, не имеющими таковых? Из этого вытекает, что демократические учреждения благоприятны лишь для групп избранников, которым остается лишь поздравить себя с тем, что эти учреждения с такой легкостью все забирают в свои руки. Еще далек тот час, когда толпа от них отвернется. Но все же он когда-нибудь пробьет по причинам, о которых мы вскоре скажем. Предварительно же демократия подвергнется другим опасностям, вытекающим из ее сущности, на которые мы теперь и укажем.
Первая из них состоит в том, что демократический режим обходится очень дорого. Уже давно Леон Сэ показал, что демократии предназначено сделаться наиболее дорогостоящим режимом. Еще недавно одна газета очень правильно рассуждала по этому поводу. Приводим эти рассуждения. «Общественное мнение когда-то справедливо возмущалось расточительностью монархической власти и теми царедворцами, которые вызывали государя на щедроты, льющиеся на них дождем аренд и пенсий. Исчезли ли эти царедворцы с тех пор, как народ стал властелином? Не увеличилось ли, наоборот, их число сообразно фантазиям неответственного многоголового владыки, которому они должны служить? Царедворцы теперь уже не в Версале, в исторических салонах, где помещалась вся их раззолоченная толпа. Они кишат в наших городах, деревнях, самых скромных окружных и кантональных административных центрах, повсюду, где, благодаря всеобщему избирательному праву, можно заполучить депутатское полномочие и приобрести частицу власти. Правление их возвращает разорительную расточительность, создание совершенно лишних должностей, необдуманное развитие общественных работ и служб, для получения таким путем дешевой популярности и приобретения возможно большего числа избирательных голосов. В парламенте они щедро расточают обещанные блага, заботясь об обла-годетельствовании своего избирательного округа в ущерб равновесию бюджета. Это – настоящее торжество узких местных домогательств над государственным интересом, победа округа над Францией».
Иногда требования избирателей чрезмерны до крайности, а между тем, законодатель, желающий обеспечить себе вторичное избрание, принужден считаться с ними. Очень часто он должен подчиняться наказам слабоватых умом винных торговцев и мелких купцов, являющихся его главными избирательными агентами. Избиратель требует невозможного, и поневоле приходится обещать требуемое. Отсюда являются спешные реформы, утверждаемые без малейшего понятия о их возможных последствиях. Всякая партия, желающая достигнуть власти, знает, что этовозможно только превзойдя обещаниями своих соперников.
«Из-под каждой партии вырастает другая, которая подстерегает первую, осыпает бранью и разоблачает ее. Когда царил Конвент, то против него выступала грозная Гора (крайние жобинцы); Гора в свою очередь страшилась Коммуны, а Коммуна боялась казаться слишком бесцветной перед эбертистами. Этот закон партийной борьбы царствует повсюду и оправдывается даже в самых подонках демагогии. Однако при исследовании этих крайних политических пределов возникает одна подозрительная и смутная область, где уже нельзя хорошо разобраться; там-то и бывают самые горячие, самые «чистые», самые кровожадные деятели, такие как Фуше, Тальен и Баррас, одинаково способные стать как поставщиками гильотины, так и лакеями цезаря. И это смешение партий на их наиболее удаленных гранях также составляет постоянный политический закон. В этом отношении мы только что выдержали очень убедительное испытание».
Серьезной опасностью от этого вмешательства толпы в демократический образ правления является не только чрезмерный, сопряженный с этим расход, но особенно – весьма распространенная ужасная иллюзия. что всякие бедствия поправимы при помощи законов. Парламенты, таким образом, вынуждены создавать бесчисленное множество законов и регламентов, последствий которых никто не предвидит; они только опутывают со всех сторон свободу граждан и увеличивают число тех зол, против которых они направлены.
«Государственные учреждения, – пишет итальянский экономист Луццато, – не могут ни изменять свойств нашей жалкой человеческой натуры, ни внушать нам недостающих нашей душе добродетелей, ни повышать заработную плату настолько, чтобы являлась возможность делать более значительными сбережения, потому что мы зависим от общих и неумолимых условий национальной экономии».
Это суждение покажется философам весьма элементарным, но публика едва ли его уразумеет раньше сотни лет войн, миллиардных расходов и кровавых переворотов. Впрочем, только такой ценой и установилась в мире большая часть элементарных истин.
Демократические учреждения влекут за собой еще и очень большую неустойчивость министерств; но она представляет собой некоторые преимущества, уравновешивающие иногда ее неудобства. Она ведет к тому, что на самом деле власть передается в руки административных учреждений, в которых нуждается всякий министр, причем он не имеет времени изменить старую организацию и традиции, составляющие силу этих учреждений. Кроме того, каждый министр, зная, что он недолговечен, и желая оставить после себя какой-нибудь след, легко поддается на многие либеральные предложения. Если бы не частая смена министров, многие научные предприятия были бы совершенно невозможны во Франции.
Прибавим еще, что благодаря легкой смене правительства, являющейся последствием демократических учреждений, революции становятся бесполезными и, следовательно, весьма редкими. У латинских народов это преимущество нельзя считать маловажным.
Более серьезным недостатком демократии является возрастающая посредственность людей, стоящих во главе управления. Им нужно только одно существенное качество: быть всегда наготове говорить тотчас же о чем бы то ни было, находить сразу правдоподобные или, по крайней мере, громкие аргументы в ответ своим противникам. Выдающиеся умы, которые желают подумать прежде, чем говорить, будь то Паскаль или Ньютон, играли бы печальную роль в парламентских собраниях. Эта необходимость говорить не рассуждая отстраняет от парламента многих людей с солидными достоинствами и уравновешенными суждениями.
Они отстраняются и в силу других причин, и особенно потому, что демократия не переносит превосходства над собой управляющих ею лиц. При непосредственном соприкосновении с толпой избранники ее могут, угодить ей, лишь потворствуя ее страстям и наименее возвышенным ее потребностям и давая ей самые несбыточные обещания. Вследствие столь естественного в человеке инстинкта, который всегда побуждает людей искать себе подобных, толпа идет вслед за химерическими или посредственными умами и все более и более вводит их в лоно демократического правительства.
«По природе своей, – как недавно было напечатано в «Revue politique et parlementaire», – толпа предпочитает вульгарные умы образованным, отдается скорей людям беспокойным и говорунам, чем мыслителям и уравновешенным, препятствует всякими неприятностями этим последним привлечь внимание к своим речам и добиться избрания. Таким образом, почти непрерывно понижается уровень и возникающих вопросов, и решающих соображений, и предпринимаемых дел, и привлекаемого к службе личного состава, и руководящих побуждений при его выборе. Все это у нас перед глазами, против этого нужно принимать меры, чтобы не упасть до положения очень низкого и несчастного.[88] Мы приходим к тому, что даже ученые и талантливые люди, чтобы снискать расположение толпы, находят самым лучшим ежедневно предлагать ей уничтожение благоприобретенного состояния, а другие едва осмеливаются это порицать».
Что этот недостаток свойственен всем демократиям вообще, а не является последствием расовых свойств, можно заключить из того, что явление, наблюдаемое во Франции, наблюдается также, и даже в гораздо более сильной степени, в Американских Соединенных Штатах. Понижение умственного и нравственного уровня особого класса людей, называемых политиканами, с каждым днем все ярче и ярче обрисовывается в размерах, внушающих опасение за будущность великой республики. Это происходит также и оттого, что способные люди в общем пренебрегают политическими функциями, которые поэтому выполняются почти одними неудачниками всех партий. В Соединенных Штатах неудобство это не так ощутительно, как было бы в Европе, потому что там роль правителя сведена до минимума, и потому личные достоинства политических деятелей имеют меньшее значение.
В той же Америке замечается еще одна из наиболее угрожающих демократии опасностей – продажность. Нигде она не приняла таких крупных размеров, как в Соединенных Штатах. Подкуп существует там на всех ступенях общественной деятельности, и почти нет тех выборных должностей, концессий, привилегий, которых нельзя было бы получить за деньги. По словам «Contemporary Review», избрание в президенты республики обходится в 200 миллионов франков, ссужаемых американской плутократией. Восторжествовавшая партия, впрочем, щедро возмещает свои авансы. Прежде всего начинается массовое увольнение всех чиновников от службы и раздача их мест избирателям новой партии. Многочисленные ее сторонники, которых не успели пристроить, получают пенсии из пенсионного фонда войны североамериканских штатов с южными, все возрастающего, хотя большинства участников этой войны уже давно не стало. Эти пенсии избирателям достигают в настоящее время суммы около 800 миллионов франков в год.
Что касается главарей партий, то их аппетиты еще шире. В особенности крупные спекулянты, всегда играющие преобладающую роль на выборах, заставляют платить себе по-царски. Лет двадцать тому назад, после выборов, они издали правительственное постановление, предоставившее им право обменять казначейству серебряные деньги на золото по старому соотношению их стоимости. Попросту говоря, это значило, что, внося в казначейство весовое количество серебра, приобретенное на рынке за 12 фр., они получали взамен золотую монету в 20 фр. Эта мера была так разорительна для государства, что вскоре пришлось ограничить суммой в 240 млн. фр. этот ежегодный подарок правительства нескольким привилегированным избранникам. Когда казначейство было почти истощено, действие билля было остановлено. Такой колоссальный грабеж отдал в руки спекулянтов такие богатства, что они не подумали протестовать.
В выгодной кампании против американского казначейства, т. е. против финансовых интересов нации, производители серебра имели прямых союзников в лице производителей зерна, и вообще крупных фермеров Запада. Заставлять насильственно, при пособничестве государства, принимать обесцененную монету – это не что иное, как подготовлять искусственное повышение цен на товары.
Мы наделали бесконечно много шуму во Франции по поводу Панамы, а безнадежная глупость некоторых судей сделала все, чтобы опозорить нас перед другими странами, и все из-за взятки в несколько тысяч франков, данной полудюжине нуждающихся депутатов. Для американцев это было совершенно непонятно; у них всякий без исключения политический деятель сделал бы то же, с той только разницей, что никто из них не удовольствовался бы таким незначительным вознаграждением. В сравнении с американскими палатами французский парламент обладает добродетелью Катона. Она тем более похвальна, что жалованье, наших законодателей едва удовлетворяет требованиям их положения. Поощряя Панаму, за что их так упрекают, они выполняли лишь единогласные требования своих избирателей. Суэцкий канал, возведший своего строителя чуть не в полубоги, был сооружен при таких же условиях, да иначе и быть не могло. Кошельки финансистов никогда не раскрывались по побуждениям строгой добродетели.
С точки зрения европейских идей, политические нравы Соединенных Штатов, очевидно, не могут найти себе никакого оправдания. Они позорят страну.
Однако если американцы легкое ними уживаются и вовсе не находят их позорными, значит они соответствуют идеалу особого рода, который мы должны постараться постигнуть. В Европе любовь к богатству так же распространена, как и в Америке, но мы сохранили старинные традиции, вследствие которых если дельцы и финансисты сомнительной честности в случае успеха возбуждают зависть, то, тем не менее, их достаточно презирают и отчасти смотрят на них, как на удачливых грабителей. Их терпят, но никогда не придет в голову сравнивать их с учеными, артистами, военными, моряками, т. е. вообще с лицами, занимающимися такой профессией, которая требует известной возвышенности понятий и чувств, чего, как известно, совершенно лишена большая часть спекулянтов.
В Америке, стране без традиций, почти всецело предающейся торговле и промышленности, где царствует полнейшее равенство, не существует никакой социальной иерархии, потому что все значительные должности, включая и судейские, исполняются постоянно меняющимися чиновниками, не пользующимися, впрочем, большим уважением, чем любой мелкий лавочник; в такой стране, говорю я, единственным отличием может служить богатство. Естественно, что единственной меркой значения и власти данного человека, а следовательно, и его социального положения, является количество имеющихся у него долларов. Погоня за долларом становится в таком случае исключительным идеалом, для достижения которого все средства хороши. Значение известной должности определяется степенью ее доходности. На политику смотрят лишь как на простое ремесло, долженствующее щедро вознаграждать того, кто им занимается. Хотя это представление, очевидно, очень вредно и низменно, американское общество вполне признает его, давая без затруднения свои голоса политическим деятелям, наиболее известным своими хищническими приемами.
Политикой, рассматриваемой как доходное предприятие, объясняется образование синдикатов для ее эксплуатации. Только таким образом можем мы понять очень загадочную на первый взгляд для европейцев силу таких ассоциаций, как знаменитая «Tammany Hall» в Нью-Йорке, распоряжающаяся на широкую ногу финансистами этого города в течение более 50 лет. Это как бы масонское общество, руководящее назначением городских служащих, судей, агентов городской полиции, подрядчиков, поставщиков, вообще всего служащего персонала. Этот персонал предан ей телом и душой и беспрекословно повинуется приказаниям высшего начальника ассоциации. Только два раза, в 1894 и в 1901 годах, ей не удалось удержаться. Одно из официальных расследований ее махинаций привело к открытию самых невероятных хищений. При одном только ее начальнике, пресловутом Вильяме Тведе, сумма награбленного, поделенная между сообщниками, доходила, по сведениям следственной комиссии, до 800 млн. фр. После короткого перерыва синдикат вновь отвоевал всю свою власть, а недавно снова потерял ее, но ненадолго. На предпоследних выборах он затратил, как говорят, 35 миллионов, чтобы провести своего ставленника на место Нью-йоркского мэра. Конечно, эта сумма легко была возвращена членам союза, так как этот мэр располагает ежегодным бюджетом в 400 миллионов.
