bannerbannerbanner
Ледяной лес

Ха Чиын
Ледяной лес

Полная версия

– Наконец-то у нас появился истинный Моцерто.

У Тристана были все шансы стать незаурядным виолончелистом, однако он не стал развивать свои способности. Он наслаждался жизнью, пробуя себя в разных сферах: давал концерты, играя на виолончели, на фортепиано и даже на гитаре, писал прекрасные картины и сочинял стихи. Но больше всего он любил вращаться в кругах высшего общества и знакомиться с новыми людьми. Его красноречие растапливало любые сердца, а приятная внешность помогала ему быть в центре внимания. Влиятельные аристократы боролись за возможность пригласить его к себе на званый ужин – происхождение Тристана их совершенно не волновало.

В год, когда Баэлю исполнилось двадцать два, он в третий раз заслужил титул де Моцерто и, как и многие другие одаренные новички, готовился к долгим гастролям. Самый молодой обладатель столь высокого звания, вот уже шесть лет не уступавший его никому, он считался непревзойденным скрипачом города. И все говорило о том, что выступления в других городах обречены на успех.

В день отъезда мы с Тристаном пришли проводить его. Антонио на прощание неловко протянул руку, но Тристан тут же заключил друга в крепкие объятия. На лице Баэля читалось замешательство. Меня одолевали сомнения, я не знал, что сказать, но Баэль опередил меня:

– Смотри, если к моему возвращению не улучшишь свои навыки, выгоню из трио.

Без промедления он сел в экипаж, и скоро повозка исчезла вдали. Мы смотрели ему вслед, но Баэль так ни разу и не выглянул из окна.

– Вот и все, он уехал.

– Да, уехал.

Еще какое-то время мы стояли неподвижно, вглядываясь в темноту. Тристан покачал головой:

– Не понимаю. Эден – сердце музыкального мира. Люди отовсюду приезжают на выступления Баэля. Зачем нужны эти гастроли?

– Наверное, он надеется найти того самого человека. Раз в Эдене не смог.

Я заметил недоумение во взгляде Тристана.

– Того самого человека? Кого это?

– Разве Баэль тебе не говорил?

– Думаешь, Антонио хочет найти даму сердца?

Я был уверен, что Тристану известно о заветной мечте Баэля. Но, похоже, он ничего не знал. Это так обрадовало меня, что я поспешил перевести тему, чтобы сохранить тайну, которую Антонио доверил лишь мне.

В душе теплилась надежда, что Баэль вернется через три года, чтобы участвовать в очередном конкурсе на титул де Моцерто. Когда-то он шутя обронил, что, пока жив, ни за что не расстанется со своим титулом.

В ожидании его возвращения я почти не вставал из-за фортепиано, оттачивая свои навыки. Моя игра день ото дня становилась все лучше, но это никак не помогало в написании музыки. Как бы я ни старался, у меня выходила лишь стайка звуков, которые в сравнении с мелодиями Баэля казались ничтожными.

Желание непременно продемонстрировать Баэлю что-то стоящее стало давить так сильно, что меня поглотила трясина разъедающей тоски. Я забросил фортепиано, перестал выступать на музыкальных вечерах, заперся в четырех стенах. Матушка без конца отчитывала меня, отказываясь верить, что я стал таким жалким.

– Антонио Баэль, этот мальчишка без роду без племени, разъезжает по городам, а чем занимаешься ты, мой дорогой? Билеты на его концерты перепродаются на черном рынке в десятки раз дороже. Аристократы по всей стране готовы выкладывать деньги за возможность его услышать, все называют его бессменным де Моцерто. А что ты? С твоей помощью этот неблагодарный оборванец взлетает все выше и выше. А тебя это, видимо, устраивает.

Ежедневные выволочки от матери и вести о Баэле вгоняли в депрессию. Конечно, я должен был радоваться успехам друга, но почему-то не мог, постоянно сравнивая себя с ним. Куда мне до него, я даже на роль аккомпаниатора не гожусь. Теперь мечта стать его истинным ценителем вызывала лишь отвращение. Впервые мне захотелось вычеркнуть Баэля из своей жизни.

– Я думал, что ты занят музыкой, а, оказывается, ты сидишь без дела в четырех стенах! – Громкий голос нарушил мое одиночество, когда я бесцельно бродил по саду.

– Тристан?

– Ты вообще знаешь, сколько мы не виделись? Целых три месяца!

Как же быстро летит время. Мне вдруг стало страшно, что за три месяца я ни разу не сел за фортепиано.

В голосе Тристана звучала грусть, но вдруг его лицо озарилось улыбкой и он крепко обнял меня.

– Я был уверен, что ты пишешь музыку, поэтому и не заходил, чтобы не отвлекать. Но вчера вечером получил письмо от твоей матушки и тут же понял, что тебе нужна моя помощь. Поэтому сегодня, как только рассвело, примчался сюда.

Оказывается, она отправила ему письмо… Мои щеки горели от стыда, я даже не представлял, что сказать в свое оправдание.

Тристан сел напротив меня, и я приказал одной из горничных подать чай. Друг слегка улыбнулся, но во взгляде читалось волнение.

– В чем дело? Умираешь от тоски по Антонио?

И меня словно прорвало: я стал взахлеб рассказывать о своих страхах – о сомнениях в себе и своем таланте, чувстве собственной неполноценности от постоянных сравнений с Баэлем, стрессе от придирок матери. Мне казалось, что именно Тристану я могу поведать обо всем.

Он внимательно слушал, иногда кивал головой в знак поддержки, иногда тяжело вздыхал. Когда я закончил, Тристан с теплотой посмотрел на меня и произнес:

– Вы оба очень талантливы. Пытаетесь угнаться друг за другом, постоянно соперничаете. Это тяжело, но абсолютно нормально.

Он ободряюще улыбнулся.

– Ладно, попытаюсь поднять тебе настроение. Поделюсь сокровенным.

– Что значит «сокровенным»?

– Никаких вопросов. Приходи на площадь Монд к половине шестого, и все узнаешь.

– И что же там будет необычного?

– Приходи, тогда и расскажу, – сказал он, лукаво улыбаясь.

И без лишних прощаний оставил меня одного в саду. В смешанных чувствах я посмотрел на часы. Время близилось к полудню.

Несколько часов я пытался занять себя хоть чем-нибудь. Взгляд то и дело цеплялся за фортепиано, и я не выдержал и сел за инструмент. Когда моя ладонь коснулась крышки, в груди возникло теплое чувство. Я погладил клавиши и расплакался от напряжения. Как я мог жить без этих ощущений? Вот нота ми, за ней фа, следом соль… Я нажал одну клавишу, затем еще одну и начал играть.

Все мои страдания, вся моя боль выплескивались в музыку. Пальцы летали по клавишам: я то с неистовством вдавливал их в инструмент, оглашая воздух громогласными аккордами, то нежно касался, будто извлекая звонкие ноты из хрусталя. Мелодия из ми-бемоль минора резко переходила в до-мажор, выражая весь спектр моих чувств и настроения.

– Коя… Коя… Коя де Морфе!

Властный голос матери вырвал меня из объятий музыки, и я тут же прекратил игру. Неизвестно, как долго она здесь стояла, но в ее взгляде читались раздражение и тревога.

– Ты играешь уже шесть часов подряд. Прекратишь только тогда, когда пальцы переломаешь?

Я посмотрел на часы: было уже пять, и я тут же приказал слуге готовить экипаж.

К счастью, я не опоздал, правда, пришлось пару раз поторопить возницу. Сверив время по башенным часам, я стал с нетерпением ждать Тристана.

Площадь Монд была излюбленным местом всех начинающих музыкантов – со всех сторон звучала музыка. В ожидании друга я внимательно наблюдал за скрипачом, игравшим неподалеку. Забавно, но он исполнял одну из самых известных композиций Баэля, «Посвящение тебе». Конечно, мальчик играл неумело. Я не мог без улыбки смотреть на то, как он пытается подражать манере исполнения Баэля.

В точно назначенное время появился Тристан.

– Ну что, идем?

– Секунду.

Я положил поверх мелочи, лежащей в открытом футляре перед скрипачом, сто пер. Музыкант внимательно посмотрел на меня и кивнул в знак благодарности. Я кивнул в ответ и вернулся к Тристану.

– Оправдываешь звание богатея. Вряд ли здесь хоть кто-то готов расстаться с такой суммой.

– Наверное, ты прав… Интересно, а сколько бы смог заработать Баэль, если бы выступил здесь?

– Ну ты и выдумщик! – Тристан громко рассмеялся. – А знаешь, мне нравится эта идея. Нужно будет уговорить Антонио, когда он вернется.

– После такого предложения Баэль точно прекратит с нами общаться.

Обмениваясь шутками, мы покинули площадь и вышли на аллею, вдоль которой росли тополя. Дорога причудливо изгибалась, в воздухе витал пряный аромат трав, и на сердце становилось легче. Я не знал, куда мы направляемся, но доверился Тристану – наверняка это достойное место.

– Мы пришли.

Дорога привела нас к огромному особняку. Мало кто в Эдене мог позволить себе такой. Я попытался припомнить все знатные семьи и понял, что стою перед домом того единственного аристократа, в гостях у которого я ни разу не бывал.

– Это ведь особняк маркиза Ионаса де Капира.

– Так даже неинтересно. Все-то ты знаешь, – шутливо проворчал Тристан и постучал в дверь.

Дворецкий пригласил нас внутрь. В доме звучала музыка.

– Здесь что, музыкальный салон?

– Это не просто салон. Здесь собирается элита Эдена.

Я онемел от восхищения. Конечно, мне было известно, что Тристан вращается в светских кругах, но теперь, понимая, что он шагнул еще дальше – приобщился к богеме, я стал уважать его еще сильнее.

Нас проводили на второй этаж. Я с интересом наблюдал за гостями. Наслаждаясь изысканной обстановкой, они неторопливо потягивали шампанское и делились друг с другом последними новостями. В дальней части комнаты играли музыканты, каждого из них я знал, но лично ни с кем не был знаком.

– Неужели это легендарный Пол Крюго… Музыкант с девятью пальцами? А на виолончели играет… господин Шутберг?

Пока я завороженно наблюдал за мэтрами, мимо меня прошел знаменитый актер – его портрет обошелся бы поклоннику в сумму не меньше двух тысяч пер.

– Какое общество…

Тристан слегка похлопал меня по спине в попытке привести в чувство.

– Так, спокойствие. Ты такой же гость, как и они. Хозяйка этого известного салона – госпожа Капир, супруга маркиза.

 

В воздухе разливалась нежная, лиричная музыка, ей аккомпанировал смех гостей. Едва уловимый аромат незнакомых благовоний окутал меня.

В этом мире блеска и роскоши я впервые увидел госпожу Капир, одну из самых красивых женщин, что мне доводилось встречать. Она выглядела чуть старше меня, каждое ее движение было наполнено грацией, а на лице сияла мягкая улыбка. Хозяйка дома славилась не только красотой и обаянием, но и острым умом, который невозможно было не заметить, общаясь с ней.

– Вы Коя де Морфе, верно? Тристан много о вас рассказывал. К сожалению, мне пока не довелось услышать вашей игры. Позвольте попросить вас исполнить что-нибудь сегодня?

Как только она заговорила, взгляды всех присутствующих обратились ко мне. Я так наделся, что ее просьба окажется шуткой. Разве мог я выступать перед такими мастерами, не имея ни малейшего таланта? Я обернулся, чтобы взглядом найти Тристана, но тот был окружен другими гостями, и я понял, что отказаться не получится.

– Если вы настаиваете… Я постараюсь, но надеюсь, моя заурядная игра вас не утомит.

Под пристальными взглядами гостей я сел за инструмент. Впервые со дня концерта меня охватила паника. Я сделал несколько глубоких вдохов, раздумывая над тем, что бы сыграть.

В голову пришла лишь одна мелодия – та, которую я совсем недавно играл дома шесть часов подряд. Как только в воздухе зазвучали первые ноты, зал погрузился в тишину. Моя музыка была посвящена Баэлю. В ней таились мое отчаянное желание стать его истинным целителем и боль от осознания того, что этого никогда не произойдет. Я мечтал, чтобы эта мелодия соединила меня с Баэлем и позволила дотянуться до него, где бы он ни был.

В полный голос зазвучало фортепиано, а как только смолкла последняя нота, гостиную затопил шквал аплодисментов.

Я встал из-за рояля, неловко улыбаясь. В этот момент ко мне подошел Пол Крюго и протянул руку. На ней не хватало одного пальца. Несколько секунд я в изумлении смотрел на него: как ему удается играть столь виртуозно? Но, справившись с собой, благоговейно пожал ему руку.

Так я стал постоянным гостем салона госпожи Капир. Его двери были открыты для всех талантов, вне зависимости от их происхождения. Однажды один из гостей, довольно неблагопристойного вида, вел себя крайне эксцентрично – жадно набрасывался на еду, а когда вынесли торт, одним ударом смял его, превратив в месиво из бисквита и сливок. Я испугался, что в дом пробрался бродяга, который вот-вот испортит вечер, но другие гости, не разделяя моего волнения, почему-то с интересом наблюдали за ним. Несколько мгновений – и бисквитная масса превратилась в фигурку женщины, застывшей в позе молитвы. Ее пальцы и одежды были слеплены из кусочков глазури.

Я внимательно наблюдал за каждым его движением, размышляя о том, каким многогранным бывает человеческий талант.

Именно в доме Капиров я чувствовал прилив вдохновения и творческих сил: и когда слушал поэтов, декламирующих стихи, и когда играл дуэтом с музыкантами-пасграно, которых до этого встречал лишь на площади Монд. Прежде со мной никогда не случалось подобного. Медленно я выбирался из цепких лап депрессии, поглотившей меня.

Именно тогда по всему Эдену и даже в салоне госпожи Капир начались разговоры о конце света, предсказанном оракулом Кисэ.

Глава 02
Музыкальный аукцион

Гений музыканта причудливо сплетается с мистикой.

Я стал понимать это, когда он заговорил о Ледяном лесе.



С тех пор прошло три года, наступил тысяча шестьсот двадцать восьмой. В Эдене говорили лишь о музыке и конце света.

На улице, как обычно, громко звучала народная музыка, исполняемая пасграно, но стоило зайти в помещение, она сменялась аристократичными ритмами мартино. И только на площади Монд гармонично переплетались два далеких друг от друга музыкальных мира и самые разные мелодии, смешиваясь с жаркими спорами и перешептываниями жителей.

– Кисэ обманывает нас всех, – твердили мартино.

– Нет! Оракул говорит чистую правду! – как заведенные повторяли пасграно.

– Кисэ с помощью пророчества плетет интриги, подстрекает простолюдинов и пытается повлиять на нас, – возмущались аристократы.

По словам оракула, в конце тысяча шестьсот двадцать восьмого года представители всех знатных семейств Эдена встретят свой конец. Но никто из высшего сословия не верил в предсказание, их смущало низкое происхождение Кисэ.

До всех этих разговоров мне не было никакого дела. Мысли занимал лишь один вопрос – когда вернется Баэль. Январь был в самом разгаре, конкурс на титул де Моцерто проходил осенью, но я все равно ощущал болезненное предвкушение.


В один из январских дней я пил чай в компании Тристана в нашем любимом кафе, наблюдая через стекло за падающими хлопьями снега.

– Говорят, Антонио отправился на юг. Не понимаю, он вообще думает возвращаться? Будем надеяться, что скоро он окажется дома. Неужели так трудно написать друзьям пару строк? – сокрушался Тристан.

За три года от Баэля не пришло ни единой весточки. Иногда мы, узнав, в каком городе он остановился, отправляли ему письма, но ни на одно из них Антонио не ответил. Наверное, он их даже не открывал.

– А если вдруг Баэль не будет участвовать в конкурсе… Как думаешь, кто станет де Моцерто на этот раз? Снова Климт Лист?

В ответ Тристан покачал головой:

– Он сказал, что не будет участвовать: слишком стар. В светских кругах многие впечатлены победами Баэля, и поговаривают, что в этот раз титул тоже лучше отдать молодому музыканту.

– Молодому музыканту, значит…

Я стал перебирать в уме имена исполнителей, подходящих для этой роли, как вдруг поймал на себе взгляд Тристана. В его глазах плавали искорки веселья.

– Не пойму, почему ты так смотришь?

– Не знал, что ты так туго соображаешь, дружище. Ведь следующим финалистом можешь стать ты.

Я резко вскочил из-за стола.

– Не говори глупостей! Победа такого никчемного музыканта, как я, ударит по престижу конкурса.

– Никчемного? Многие в Эдене хвалят твой талант. Музыканты выстраиваются в очередь, чтобы предложить тебе сыграть дуэтом.

– Это ничего не значит… – Я сцепил руки в замок, опустив взгляд. – Видимо, после отъезда Баэля в Эдене не осталось больше талантов, раз все говорят обо мне – посредственном музыканте.

– Прекрати принижать себя, Коя. Ты ведь и сам хочешь участвовать. Разве нет?

Я задумался.

– Пожалуй, это станет неплохим опытом, и многие смогут услышать мою музыку. Но я точно не хочу быть следующим де Моцерто.

– Дружище, тебе стоит прислушаться к своей матушке и поверить в себя. Ты понимаешь, что именно неуверенность не дает тебе приблизиться к Баэлю?

Слова Тристана ранили сильнее, чем я думал. Но, похоже, он понял, что перегнул палку, и резко сменил тему.

– Ты слышал, что в Канон-холле пройдет масштабный аукцион? Будешь участвовать?

– Аукцион? В Канон-холле?

– Поговаривают, что на торги выставят самые уникальные музыкальные инструменты, созданные Джеем Каноном. Со всей страны съедутся богачи.

– Аукцион…

Уже долгое время я мечтал о новом фортепиано. То, на котором я играл сейчас, было совсем старым, его купили мне еще в детстве.

– Я бы с удовольствием, но, боюсь, матушка не даст мне денег. Она настаивает, чтобы я бросил играть.

– Похоже, ты совсем забыл, что у тебя два родителя.

А я ведь даже не вспомнил про отца. Последний раз мы с ним виделись больше года назад.


Семья Морфе из поколения в поколение отвечала за финансы королевства Анакс, расположенного по соседству с Эденом. Мой отец управлял всеми делами казны, через которую каждый день проходили миллиарды пер. Туда же он пристроил и моих старших братьев. Работа занимала все его время и мысли, поэтому такая тривиальная вещь, как семья, его мало интересовала.

Король платил щедро, но ходили слухи, что большую часть доходов моего отца составляли взятки. Именно поэтому род де Морфе считался самым состоятельным в Эдене.

«Отец…» – написал я и в сомнениях отложил перо. Что дальше? Мы с отцом никогда даже толком не разговаривали. Я мучился несколько часов, но все же изложил свои мысли на бумаге. Содержание написанного сводилось к одной фразе: «Мне нужны деньги».

От Эдена до Катра, столицы Анакса, расстояние небольшое – всего несколько часов пути, но я был уверен, что отец, сославшись на занятость, ответит мне уже после аукциона.

Однако на следующий день я получил от него письмо.

«Моему любимому младшему сыну Кое», – красивым почерком было выведено на плотной бумаге. По моим щекам тут же побежали слезы. Отец никогда раньше не называл меня любимым сыном. Дрожащими руками я вскрыл конверт.

Впервые я получаю от тебя весточку. Прости за мою безучастность. В свое оправдание могу лишь сказать, что все, что я делаю, – это ради семьи.

До Катра дошли слухи о твоем таланте. Ты стал выдающимся пианистом. Отправить тебя учиться в консерваторию было одним из лучших моих решений.

Многие знакомые уверены, что ты можешь стать следующим де Моцерто, но я думаю, они говорят это лишь затем, чтобы потешить мое самолюбие. Мои ожидания не должны давить на тебя. Главное, чтобы ты был счастлив.

И еще, Коя.

Я никогда не выражал тебе свою отцовскую любовь, но я могу позволить своему ребенку все. Внутри конверта ты найдешь банковский чек. Надеюсь, что первым услышу твою игру на новом фортепиано, когда вернусь домой.

С любовью,
твой папа.

Прижав письмо к груди, я беззвучно заплакал. В конверте лежал почти заполненный чек, мне оставалось лишь вписать сумму. Но я чувствовал, что размашистая подпись отца вручила мне нечто более ценное, чем деньги.

Через неделю мы с Тристаном стали участниками аукциона. Ренар Канон, близкий друг Тристана, выделил нам самые лучшие места и даже разрешил взглянуть на лоты. Выставлялось три фортепиано – одно из них, иссиня-черного цвета, сразу же запало мне в душу. С разрешения Ренара я даже смог опробовать его. Каждая извлеченная нота звучала идеально.

Рядом стояло еще одно – красивого шоколадного цвета. Звук у него был насыщенный, но не столь выразительный.

– Мне кажется, лучше выбрать вот это, – указал Тристан на последнее. – Его создал сам Джей Канон.

– Мне больше нравится черное.

– Хм… Работа Кристиана Минуэля. Тоже достойный выбор.

Кристиан Минуэль – самый талантливый из учеников Джея Канона. Старый мастер выбрал его своим преемником, после чего отошел от дел. Однако вскоре Минуэль скончался от несчастного случая в возрасте двадцати трех лет, так и не став великим мастером. После себя он оставил два фортепиано. Одно было передо мной, другое стояло на сцене Канон-холла.

– Но все равно, Коя, представь, что творение Джея Канона может стать твоим. Ты ведь и сам знаешь, что это лучший инструмент на свете, – пытался переубедить меня Тристан.

Я покачал головой.

– Отец, конечно, разрешил мне потратить любую сумму, но я не готов отдать такие огромные деньги. За фортепиано работы великого мастера точно попросят немало.

– Музыкант не должен жалеть денег на инструмент. Помни, другой возможности не будет. Сегодня первый и последний раз, когда в музыкальном аукционе участвует так много творений Джея Канона.

Основатель Канон-холла и мастер по изготовлению музыкальных инструментов завещал сыновьям отдать свои произведения в руки победителей конкурса де Моцерто. Однако его наказ не был исполнен. Младший в качестве наследства выбрал Канон-холл, чтобы концертный зал не перешел в чужие руки. Остальные же братья получили отцовские инструменты, которые сегодня, почти через тридцать лет после его смерти, выставили на аукцион.

– Я хочу, чтобы именно вы стали владельцем этого инструмента, господин Морфе. Я не выдержу, если наследие отца уйдет в руки к богатею, который поставит его в своем доме только ради бахвальства, – печально сказал Ренар.

Мне было сложно представить, что он чувствует, осознавая, что немногие оставшиеся творения его отца скоро уйдут с молотка. В какое-то мгновение мне показалось, что его прежде молодое лицо осунулось от переживаний.

Нас прервали громкие голоса людей, входивших в зал. Видимо, они несли еще один лот. Судя по волнению, написанному на их лицах, это был весьма ценный инструмент, скорее всего, одна из великолепных скрипок Джея Канона, стоившая безумных денег.

– Поаккуратнее там! – громко закричал Ренар.

Почему обычно вежливый и учтивый владелец Канон-холла вдруг вышел из себя? Мы переглянулись с Тристаном, удивленные внезапной вспышкой гнева.

 

– Сдается мне, это непростой инструмент.

– Неужели один из Имтуриментов?

Так называли четыре самых выдающихся творения Джея Канона. Ходили слухи, что при жизни он расколол свою душу на четыре части и создал из них скрипку, виолончель, альт и фортепиано. Этим инструментам он дал имена Аврора, Вечерняя заря, Закат и Ночное сияние.

– Так-так, еще чуть-чуть, – пробормотал Тристан, пытаясь разглядеть содержимое хрустального ларца, накрытого черным шелком.

Мое сердце билось неистово. Если сегодня на торгах будет Ночное сияние, я куплю его, даже если это станет финансовым крахом для моего отца. К счастью для него, то, что скрывала черная ткань, никак не могло оказаться фортепиано. Скорее всего, это была Аврора, обожженная скрипка Джея Канона.

– Один человек точно выйдет отсюда банкротом.

– Думаю, им окажется госпожа Капир.

– Она будет сегодня?

– А ты не в курсе? Она без ума от музыкальных инструментов. Если бы не маркиз, она бы уже давно потратила на них все деньги.

Я с недоверием посмотрел на друга. Это было совершенно не похоже на ту госпожу Капир, которую я знал.

– Она же не играет ни на одном инструменте.

– Ты абсолютно прав. Она покупает их не для себя, а для музыкантов – гостей ее салона. Необыкновенная женщина.

И только в этот момент я осознал, что все инструменты в салоне госпожи Капир были высочайшего класса.


Аукцион начался. В числе первых лотов появились арфа мастера Бэма и тромбон Кинифа, которые тут же привлекли внимание публики, но после того, как объявили виолончель – творение Хемонгарда, – зрители обезумели. Ее владельцем стал незнакомец, отдавший пять миллионов пер. Те, кто не смог предложить более высокую сумму, громко возмущались.

Я даже боялся представить, что начнется, когда на сцене появятся шедевры Джея Канона. Наконец зрителям представили то самое фортепиано насыщенного шоколадного цвета. На секунду мне захотелось его купить, но во время торгов мой пыл поугас. Новым владельцем инструмента стал тучный господин, отдавший за него девять с половиной миллионов.

Лицо Ренара было мрачнее тучи. Я почувствовал угрызения совести из-за того, что не смог спасти инструмент его отца. Но аукцион продолжался – и очередь дошла до черного фортепиано, появления которого я с нетерпением ждал. Правда, ставки оказались выше, чем я предполагал.

Когда торги замерли на отметке в полмиллиона, я скромно поднял руку и предложил два. Мою цену побить не смог никто.

– Поздравляю, Коя! Могу я стать первым, кто услышит твою игру на новом инструменте? – радостно воскликнул Тристан.

Я широко улыбнулся:

– Извини, но первое выступление я обещал отцу. Правда, не знаю, когда он наконец вернется домой.

Когда я написал на чеке сумму в два миллиона пер и передал его распорядителю аукциона, глаза мужчины расширились от удивления. Он поднял чек перед собой и несколько секунд вглядывался в подпись моего отца, чтобы убедиться в ее подлинности. Я сделал вид, что не заметил его недоверия, и попросил доставить инструмент ко мне домой, после чего вернулся на свое место.

На сцене снова появился один из инструментов Джея Канона.

– Четыре миллиона! Госпожа Капир назвала четыре миллиона! Мужчина на заднем ряду – четыре с половиной миллиона.

Когда прозвучало имя нашей знакомой, мы с Тристаном одновременно обернулись и посмотрели на нее. Она сидела на заднем ряду в сопровождении слуги. Заметив нас, она широко улыбнулась, и мы поприветствовали ее.

– Пять миллионов! Маэстро Лист!

Имени приемного отца Баэля я никак не ожидал услышать и стал искать его взглядом. Возможно, маэстро хочет купить эту скрипку в подарок Антонио. Баэль, как никто другой, достоин творения Джея Канона.

– Господин на последнем ряду показывает шесть миллионов. Маэстро?

Однако незнакомый мне гость на последнем ряду снова поднял руку, и распорядитель на мгновение замолчал от изумления. Мужчина, по всей видимости, был баснословно богат: именно он стал обладателем тромбона и виолончели каких-то полчаса назад.

– Он что, собирается открыть музей? Зачем ему столько инструментов? – тихо пробормотал Тристан.

Маэстро Лист не поднял ставку, и скрипка тоже оказалась в руках незнакомца.

Несколько часов пролетели как одно мгновение. Большинство лотов уже было распродано, однако тот инструмент, которого мы с Тристаном так ждали, еще не появился. Мы то и дело в предвкушении поглядывали за кулисы, как вдруг распорядитель объявил:

– И наконец, вниманию почтенной публики предлагается последний лот. Он не нуждается в долгом представлении. Достаточно сказать, что это один из четырех Интуриментов. Встречайте: Аврора!

«Аврора! Разве она не пропала?» – послышался шепот со всех сторон. Люди недоверчиво повторяли имя скрипки, вставали с мест, чтобы лучше ее рассмотреть.

В зал внесли хрустальный ларец, накрытый черным шелком. В глазах у всех участников аукциона читалось изумление.

– Аврора! Это она! Аврора! – повторял Тристан как заведенный.

Я онемел от неожиданности.

Взгляды всех присутствующих были прикованы к сцене. По залу разнесся то ли вздох, то ли всхлип.

– Но ведь… Это необычная скрипка… На ней нельзя играть, – пробормотал кто-то в зале.

Я разделял его мысли. Какой бы уникальной она ни была, все равно никто не посмеет даже пальцем прикоснуться к ней.

Распорядитель промокнул пот на лице платком и продолжил дрожащим голосом:

– Вы не хуже меня знаете, что Джей Канон создал восхитительную скрипку. Красота ее завораживает, а голос напоминает трели соловья. Говорят, что в ней он заключил частичку души. Я приглашаю вас увидеть своими глазами этот инструмент, который призван служить лишь одному владельцу – богу музыки Мотховену!

Он поднял руку, и ассистент сорвал черную ткань.

Мне хотелось закричать, но из груди вырвался лишь хриплый стон. Думаю, многие в зале разделяли мое восхищение.

Еще никогда в жизни я не встречал подобной скрипки. В первый миг мне почудилось, что Аврора ослепительно-белая. Присмотревшись, я понял, что она скорее пепельно-сизая, словно истлевшая. Что придало ей столь необычный цвет? Или это естественный оттенок дерева? Неужели в природе существует такое?

– Я хочу ее, – прошептал Тристан.

Меня обуревали те же мысли, и я корил себя за то, что уже потратил деньги отца. Какая разница, что я не умею играть на скрипке? На Авроре вообще никто не мог играть. Я хотел заполучить ее любым путем – сердце желало этого, но понять почему я был не в силах.

– Жизнь многих музыкантов оборвалась из-за этой скрипки. В конце концов Джей Канон решил спрятать ее так, чтобы никто не смог найти. И вот тридцать лет спустя Аврора снова перед вами!

Именно. Тридцать лет люди гадали, куда делась скрипка, и решили, что создатель уничтожил свое детище. Ходили слухи, что незадолго до смерти Джей Канон предал Аврору огню.

Скрипка забрала жизни всех, кто осмелился играть на ней. Каждый, кто прикасался к ней, по непонятной причине истлевал заживо. Но, несмотря на дурную славу, люди все равно жаждали услышать ее звучание.

Один из владельцев скрипки, известный поэт Лит, как-то сказал, что она служит лишь богу музыки Мотховену. Ему стали вторить и остальные.

– Начальная ставка – миллион пер.

Впервые стартовая цена была столь высокой. Лицо распорядителя исказила нервная улыбка. Участники торгов молчали, словно оцепенев, никто не поднимал руки. Как будто каждый пытался осмыслить названную сумму.

Я оглянулся на госпожу Капир. В ее глазах не было интереса. Она не купит ее. Для нее инструмент означает возможность играть на нем.

– Есть ли желающие поднять ставку? Да, вижу – пять миллионов!

Снова мужчина на последнем ряду. Я не знал, кто он, но мне почему-то хотелось, чтобы скрипка досталась кому угодно, только не ему.

– Маэстро Лист поднимает до семи миллионов.

На лице приемного отца Баэля читалось страстное желание обладать этой скрипкой. Похоже, он собирался оставить здесь все свое состояние.

– Господин в углу предлагает десять миллионов, дамы и господа!

Голос распорядителя срывался: впервые на торгах цена поднялась до таких значений.

– Двенадцать миллионов! Пятнадцать миллионов! Дама в середине зала поднимает ставку до восемнадцати миллионов! Господин с последнего ряда – двадцать миллионов.

В зале то там, то здесь поднимались дрожащие руки. Неужели на свете так много богачей? Атмосфера накалилась до предела.

– Такое ощущение, что я сплю, Коя. Хочется уйти и не видеть всего этого, – нахмурившись, прошептал мне Тристан.

Я тоже не хотел все это видеть. Сидящие в зале источали алчность.

– Тридцать миллионов! Дамы и господа, я прошу вас успокоиться! Поднимайте руки по очереди, пожалуйста! Тридцать один миллион! Тридцать два!

1  2  3  4  5  6  7  8  9  10  11  12  13  14  15  16  17  18  19  20 
Рейтинг@Mail.ru