Хафиз Сайфуллаев
Обними меня
Благодарю дочерей, Нану Ледневу и Нигину Сайфуллаеву за помощь в издании книги
Ведущая логистическая компания Таджикистана.
Спасибо за финансовую поддержку издания книги
Иллюстрации: Semen Moldaver
© Сайфуллаев Х. А., 2024
Предисловие
«Я ИЩУ СЛОВО…», ИЛИ ПОСТИЖЕНИЕ МИРА. Почти полвека назад мы учились вместе с Хафизом Сайфуллаевым в Литературном институте. В семинаре Г.Я. Бакланова. Потом прошла целая жизнь – труды и дни, с семейными бурями, с политическими катаклизмами, радостями, потерями, и – да здравствует интернет! вот он, однокурсник, и его книга рассказов «Обними меня». Рассказы небольшие – от 2 страниц до 16. Очень разные, как будто писали их не то, чтобы разные люди… нет, стиль у них один, стиль Сайфуллаева… но люди с очень непохожим опытом жизни. А это действительно так – вот рассказы-зарисовки совсем юного человека, с широко раскрытыми глазами, ошеломленными несовершенством мира; вот этот же человек уже взрослый, семейный, испытавший нежданное предательство; в другом рассказе – жуткая память гражданской войны 90-х; здесь явно подлинная, кем-то поведанная история времен Великой Отечественной; а вот знакомая картина: муки творчества писателя в поисках «единственного слова»… Объединяет всё это многообразие герой-автор – даже когда рассказ ведется от третьего лица, мы чувствуем, что для него – главное, ради чего, собственно, стоит жить и умирать. «Тайна». Невозможно передать свет этого крохотного рассказа, его чувственную силу. «Мне три года… А в густ. Я сижу в арыке голышом и жду, когда мама выйдет из летней пристройки. В руках у нее будет большой плетеный поднос с еще сырыми лепешками. Она будет печь хлеб. Тандыр, стоящий под навесом, чуть подрагивает от жара, что заперт в нем. Таинство огня и земли прикрыто невзрачным листом оцинкованной жести». Хлеб, огонь, вода – первоосновы жизни, но главная во всём этом – мама. Она слышит голос огня, она «успокаивает» лепешки, она умеет светиться. «О том, что мама умеет светиться, знаем только мы, мама и я» – это и есть тайна любви, связывающая этих двоих. Эти золотые искры любви остаются с мальчиком навсегда и определяют его путь по жизни. В каждой женщине он ищет свою маму-красавицу. Прекрасная библиотекарша в рассказе «Клякса» – «безумно красивая, почти как моя мама». В «Гранатовой елке» он вспоминает двоюродную сестру: «А какая же ты красивая была тогда! В тусклом свете одинокой лампочки, ты нагнулась над гранатом, и я видел твой белоснежный лоб, перечеркнутый беспокойным локоном, девичьи, широкие брови вразлет, прямой, без изъяна нос, алые губы… Боже, как же ты была красива! Ты, видимо, заметила мое пристальное внимание и, отвлекшись, просто поцеловала меня в лоб. Я этот поцелуй твой, сестра моя, пронесу через всю жизнь, как самый искренний знак кровного родства». В рассказе «День вопросов» мальчик, фельдшер-практикант, не может смириться с невероятным – ударили женщину. Он «вырос в семье, где матерей боготворят, сестер любят, дочерей обожают». Он негодует и бежит, чтобы высказать тирану-обидчику всё, что о нём думает, хотя тиран – судя по всему, очень крупный начальник, но останавливает его не это, а другое, еще более невероятное: «Я просунул голову в альков. Она была в его объятиях. Они стояли у дивана, и женщина гладила его по спине, а он, склонившись, что-то говорил ей на ухо». Так происходит постижение мира – болезненное, порой разрушительное, но неизбежное. То, что скучно называют «традиционными ценностями», для Хафиза – живая любовь: сестра, мама, дети. Вот мотогонщик Серёга из одноименного рассказа, наломавший немало дров в своей жизни, вдруг решает изменить её, потому что увидел фотографию своей дочки, узнал, что она пойдет в школу, и желает непременно отвести ее в первый класс. Вот герой из рассказа «Муха» едет среди ночи к занемогшей матери, а по дороге отдаёт последний бензин незнакомому водителю, потому что «разглядел в окне его машины лица двух детишек». Иначе поступить невозможно. Маленькая девочка в заглавном рассказе «Обними меня» – детдомовская, она не знает в своём убогом прошлом никакой любви, а писатель, герой рассказа, назвался ее дедушкой и «вспоминает»: «Ты родилась очень красивой. И все приходили на тебя смотреть. Такая ты была, как солнышко. Тебя все очень любили, носили на руках и обнимали. А я всё время брал тебя на руки и подкидывал кверху, потом подхватывал». И мы верим, что девочка исцелится от смертельной болезни – еще одно свидетельство того, что «всё движется любовью». А для писателя есть еще один тайный двигатель – Слово. Истории Хафиза Сайфуллаева убеждают, потому что написаны человеком, чувствующим слово и знающим его цену. Вот он приоткрывает творческий процесс в рассказе «Обними меня»: Может, так начать: «Солнце зрелым персиком выглянуло из-за гор»? Необычно. Или нет? Почему не абрикосом, не яблоком, не хурмой? Ну, хурмой – это на закате. Запомнить! А персик с пушком как раз как солнце на заре. Хотя кто-то уже писал так. Пожалуй, не персик». Или, может, так: ««Попугай лаял в окно на прохожих». Хорошее начало. Но… Но не сюда. Для другого рассказа». Мне нравится, что солнце-хурма – это действительно оранжевый цвет закатного солнца и что лающий попугай не отвергается, а приберегается для другого рассказа. И понимаешь, что все словесные удачи, так радующие душу читателя, не случайны, а добывались кропотливым, внимательным трудом. А удач много!.. «Далёкой бензопилой в плаче заходится внук», из-под точильного камня брызжет «тонкий колос белых искр», мужчина готовится к свиданию: «на журнальном столике у дивана был устроен натюрморт в стиле «я старался». А вот как исчерпывающе описывается политическая обстановка в рассказе «Родинка», когда герой оказывается на бурлящей революционными подвигами «Площади Мучеников»: «Площадь во весь голос декларировала идеи всеобщей свободы и равенства… Площадь была организована. Был «народ» – их привозили с ближайших и не очень окрестностей, убеждая примкнуть – кого словом, кого вороненным стволом. Были «бойцы» – обычно крепкие молодые ребята, знающие оружие и дисциплину еще по армии; у этих, через лоб, были белые повязки и грозно сверкающие глаза. Людей надо было кормить, а потому были и «обозники»: их задача – запас продуктов и готовка. С автоматом это решалось без лишней волокиты… Были «люди-символы» – люди на слуху, чьи убеждения в унисон перекликались с протестными настроениями… Были «идеологи и ораторы» – эти формировали в сознании людей на площади правильность предлагаемого им пути. Конечно, были и «провокаторы – агенты влияния». Эти точечно воздействовали на толпу, поддерживая площадь в постоянном гневном напряжении на праведном пути поиска всеобщей справедливости». Удивительно точный и саркастический портрет «эпохи перемен». «Родинка» – трагический рассказ о трагическом времени, которому автор был свидетель. Наверное, этот опыт переживания помог ему в создании историй о давно прошедших, не менее трагических событиях – «Наперсток», «Тихое дело». Хотя вообще-то автор находится на солнечной стороне. Герой его рассказов – человек стойкий, философски относящийся к мрачным нелепостям жизни и находящий если не юмор, то утешение в драматических ситуациях. Ну, и юмористические рассказы поблескивают в этом сборнике – смешной, даже несколько фельетонно-бытовой «Катя» и очаровательная, на страничку, зарисовка из киношной жизни «Лицедеи». Я уверена, как и многие читатели книги «Обними меня», с удовольствием откликнусь на призыв автора. Обнимаю тебя, Хафиз! И желаю новых книг и объятий.
Карина ЗУРАБОВА, член Союза писателей России
Обними меня
Не делай того, что осуждает твоя совесть.
Марк Аврелий
Надо найти те самые слова, которые определят дух рассказа. Монитор в своей девственной чистоте уже бесстыдно взывает к творческому соитию. Клавиатура в раздражении мигает красной точкой.
Я ищу слова! Пауза затягивается. Кажется, ещё немного, и эти черные квадратики с буквами сами будут приседать в торопливом книксене, набирая текст.
За стеной пререкаются жена с дочерью. Возраст, когда они уже подруги. Слова с обеих сторон звучат хлёстко, без обиняков. Уже причина ссоры забыта. Энергия черпается из старых обид: «Что?! Что я видела за эти сорок пять лет?!» – жена. И дочь: «Я не хочу жить, как ты!».
Я пытаюсь придумать фразу, которая привяжет читателя к моему рассказу. Она должна быть простой в своем изложении, понятной. При этом с глубинным смыслом. Что-то такое, похожее на «Вечер и старость шли, держась за руки».
Потом на срыве голоса звучит: «Не ори на мать!» с одной стороны и «Я не ору!» в крике же – с другой. Слова повторяются раз пять-шесть. Это какая-то традиция… Ссора сходит на нет. На стене со стороны криков висят фотографии моих предков. Они безучастны к шуму. Хотя нет. Бабушка в черно-белом недоумении: «О, Всевышний! Неужели это мои?». Я вопрошаю к ней взглядом, но она лишь тепло и жалеючи смотрит на меня. Не советует ничего. Молчит. Бабушка… Я уже совсем взрослый, но как мне вас не хватает. Я открываю вкладку на мониторе с еще одним незаконченным рассказам.
* * *
«На колхозной площади Майсара, не сходя с коня, дослушала последние сводки с фронта. Конь в нетерпении прядал ушами и косил взглядом на обожаемую хозяйку. Та еще раз взглянула на чёрную тарелку уже молчащего громкоговорителя. Потом ударила пятками изящных красных сапожек в бока жеребца и тот, сначала чуть присев на задние ноги, рванул с места.
У хауза, отражающего зелень плакучих ив и линзу глубокого синего неба, на топчане лежал Махсум-почо. Нет, скорее возлежал. О человеке с таким внутренним весом, осенённого крылами древнего и богатого, благородного и просвещённого рода, когда-то владельца многих земель в округе, нельзя сказать «лежал». Возлежал.
Он дремал, когда что-то его встревожило. Вздрогнув короткими кустистыми бровями, он открыл глаза. Потом губы его тронула улыбка. Оторвавшись от подушки, он присел, подогнув одну ногу под себя. Вторая нога была в подшитой штанине и, будучи культёй, кротко лежала на узком ватном одеяле. Он притянул протез, похожий на грубо изготовленный, прямой «рог изобилия», к себе. Прислушался. «Это она! Солнце моё, свет души моей!».
По дороге среди хлопковых полей к нему во весь опор скакала Майсара, дочка младшая. За ней спиралью тянулась тонкая пыль.
Махсум-почо всё ещё любовался ею и улыбался, когда Майсара, чуть осадив угольного отлива коня, перевела его на нетерпеливый шаг. Похлопывая друга ладошкой по шее и обойдя кругом хауз, она легко спрыгнула. Дочь с почтением склонила голову перед отцом. Тот бережно прикоснулся губами ко лбу дочери.
– Душа моя, что ж вы скачете так быстро? Я переживаю.
– Отец! Скоро война закончится! Братья мои вернутся!
– Слушала сводку, душа моя? Да, уже совсем скоро. Сохрани Всевышний наших детей.
На мгновение сдвинув свои брови, Махсум-почо продолжил:
– Ты председателя не видела? Что там с хлопком?
– Видела, отец. Он у правления колхоза был. Сказал, что проведает вас.
Майсара оглянулась на дорогу, по которой только что прискакала.
– Да вон же он, спешит к нам, – Майсара весело расхохоталась.
Председатель на пегой лошадке неторопливо двигался в их сторону.
– Не смейся, душа моя. Он тяжело контуженный. И осколков в нем… Ему нельзя быстро.
Майсара прикрыла рот ладошкой, но глаза всё ещё смеялись».
* * *
Монитор ждал хоть какого-то движения. Он уже несколько раз с укоризной гас. Может так начать: «Солнце зрелым персиком выглянуло из-за гор»? Необычно. Или нет? Почему не абрикосом, не яблоком, не хурмой? Ну, хурмой, это на закате. Запомнить! А персик с пушком как раз как солнце на заре. Хотя кто-то уже писал так. Пожалуй, не персик.
За стеной громыхала посуда – жена. Настольная лампа мигнула – это дочь включила утюг.
Далёкой бензопилой в плаче заходится внук – зубы режутся. Невестка затягивает бесполезную при такой боли колыбельную. Не для ребёнка. Скорее для свекрови, мол, на страже.
Хорошее начало нужно, интригующее. Я тронул клавишу.
* * *
«Собака облаяла его с некоторой деликатностью, беззлобно. Городок манил душевным теплом».
Ну-у, с натяжкой… Откуда он приехал? Что за автовокзал? Или это маленький аэропорт? Почему именно его облаяла?..
Жена и дочь хохочут на кухне. Их развеселила причудливо разварившаяся в кастрюле сарделька.
Там, дальше в рассказе будет: «Его били двое. Он лежал на земле, весь собравшись в комок, закрыв голову руками. Всё время напрягал ту часть тела, по которой, как он полагал, придётся удар. Никак не мог отгадать. Били как раз по местам, где удар не ожидался. Больно было всегда». Да, но это потом. Не забыть записать. А начальная фраза? А может, слово? «Осень»… Или «Утро»?
Нет, же! Вяло. Никак.
И вот это: «Его душа стала мёрзнуть. От одиночества. Слишком много вокруг было людей «.
– Кушать будете? – в дверях появилась жена.
– Что? – я слышал вопрос, но взял себе время, чтобы вернуться в мир.
– Есть будете?
– А что?
– Вчерашний плов. Или сардельки, если хотите?
– Нет, не буду. Попозже, если.
Дверь закрылась.
Вот, кстати, тоже! Это когда он от неё уходить будет. «Утренний ветерок сплёл запахи, исходившие из окон, в тугую косу: тут и горячее молоко с ржаной лепёшкой, и яичница с помидорами, и сырные сосиски. И запах укропа. Укропа и базилика».
Начало всегда важно. Первые слова. Именно они определяют настроение, музыку рассказа. И эти слова надо найти.
«Попугай лаял в окно на прохожих». Хорошее начало. Где-то игривое, парадоксальное в своей мысли. Но… Но не сюда. Для другого рассказа. Здесь что-то другое. Здесь взрослый человек лет сорока пяти прожил этот срок, так ни к чему не прижившись. Умный, начитанный и размышляющий. Размышляющий на столько, что приходит к мысли, что пресловутая цель в жизни и не нужна. «Цель порабощает» так он думает. И живёт, ни к кому и ни к чему не привязываясь. Физмат и филфак не будут им покорены. Не в силу лености мысли, а ввиду понимания никчёмности университетских знаний. Потом будет работать «на дубляже» на киностудии, спасателем на речке, компаньоном в кооперативе по выпуску лестниц и стремянок, поживёт у состоятельного человека – «на подхвате», со многими женщинами – «просто так». И умрёт он на Красном проспекте в Новосибирске, – замёрзнет на автобусной скамейке с улыбкой на устах.
Он многим принёс радость в жизнь своим умом и необременительностью. Он жил без цели, но у него было предназначение. Он был нужен миру для некоей гармонии.
А может, и не умрёт. В моих же руках? Мне не раз говорили, что много боли в моих рассказах.
Но первая фраза…
Пожалуй, вот: «Он широко улыбнулся, и не ответить ему тем же было нельзя».
– Ну, что? Где там вчерашний плов?
* * *
Монитор сиял. Клавиши послушно приседали.
«Собака облаяла Марка с некоторой деликатностью, беззлобно. Городок манил провинциальным теплом. Он закурил после недолгого перелёта. Потом подхватил спортивную сумку и пошел к автобусной остановке.
Сквер у аэропорта украшал АН-2 на косом постаменте. По задумке архитектора, «кукурузник» должен был стремиться в небо, оправдывая свое назначение. На его винте, как на ветке, непрерывно пререкаясь между собой, рядком сидели индийские скворцы. Вид самолета никак не был куда-то устремлённым. Устал он. Невероятно устал и никуда уже лететь не хотел. Пыльные стекла кабины говорили об отрешённости аппарата. Есть такое и в людях, когда уже никуда и ничего. Только размышлять.
Со скамейки поднялся круглолицый мужчина в тюбетейке и в спортивке:
– Брат! В город? Гостиница, ресторан? Может, женщину?.. – тоже как-то обыденно. Не агрессивно. Таксист видел, что приезжий «бесперспективный», но спросил. Ибо так надо.
– Нет, спасибо. Автобусы там? – Марк кивнул в конец сквера.
– Не дождётесь. Только маршрутки…
Марк неторопливо пошел дальше. «Где-то я читал, что здесь вкусные лепёшки и виноград», – подумал он, когда его обогнала чуть полноватая и при этом изящная женщина в белых кроссовках и курточке, накинутой на плечи. Марк прибавил шаг и догнал ее.
– Здравствуйте! Я приезжий. Есть тут где остановиться?
– Здравствуйте, – не глядя на него, ответила она».
Вот тут нужен хороший диалог, где всё должно вместиться. Её имя. Как вписать? Он не должен быть настойчивым. Познакомятся. Как? Потом он будет жить у неё. И еще, надо как-то рассказать, ну, чуть раньше, почему она одна? Почему примет его?
От вчерашнего плова разгорелась изжога. Отвлекало.
* * *
«Он догнал её и, встретившись взглядом, поздоровался. Потом широко улыбнулся ей и не ответить ему тем же было нельзя.
– Здравствуйте, – улыбнулась она, прищурив глаза, – Приезжий? Ну да, видно приезжий. Тут только приезжие. Их мало. И провожающие. Этих больше. Я, вот, мужа в Россию…, – в такт шагам сказала она. – Анна меня зовут.
– Марк…
– Вас в детстве Маркуша звали?
– Аврелием. Родители – историки.
– А меня Анчоусом, – рассмеялась Анна, – хотя родители не кулинары, – у станков стояли.
– Пустите переночевать, милая Анчоус? Я вам дров наколю.
– У меня квартира. И печка электрическая. Промахнулись вы, Аврелий.
– Тогда я вам лучин настрогаю.
– Лучин? Зачем?
– Я вам стихи буду читать. При свете лучин.
– Так вы поэт?!
– Ну, не то, чтобы прям поэт-поэт…
– Сможете сейчас что-то прочитать? Без лучин.
– Ну…
Она идет вперёд уныло,
а жизнь течет всё мимо, мимо…
– Да, Аврелий! Вы наверняка поэт духом. Но не словом.
– Не надо так строго, – Марк прижал умоляюще руку к груди.
– Ладно. Пойдёмте, – сказала Анна и ускорила шаг».
* * *
Дверь в мою комнату открылась. Зашла жена.
– Нам бы про свадьбу поговорить…
В этот момент заглянула в комнату и дочь.
– Папа, мы поедем бургеров поесть. Вы с нами?
– Вы молодые и красивые, весёлые. Что мне делать среди вас? Возраст – всегда грусть и печаль.
– Пап, это да или нет? – без тепла.
– Идите. У мамы ко мне разговор.
Дверь закрылась. Жена села в кресло и откинулась. По виду разговор долгий.
* * *
Я сидел в парке на скамейке. В оранжевом пламени осени я в своей чёрной куртке выглядел еще не занявшимся угольком. Разложив ноутбук, я уставился в монитор – искал Слово. Отвлёк меня от бесполезных терзаний кот, незаметно подсевший рядом. Был он сер, в белых пятнах и какой-то прозрачный. Зыбкий, что ли… Или зрение?
– Что, друг, в рассказ хочешь?
Кот двинул ушами.
– Ну, запрыгивай…
Я шёл за котом. Тот был уверен, что я иду за ним, не оборачивался. Странно, что его никто не видел. Мало того, люди шагали сквозь него. При этом иногда к его лапе прилипал опавший листок, и он брезгливо стряхивал его.
– Девушка, вы сейчас на кота наступили.
– Какой кот?! Вы сумасшедший?
Наверное. Сумасшествие надо было довести до конца, до осознания и принятия. Хотя, кто признается? Признается. Если себе.
Я шёл по больничному коридору. Кот впереди меня. На моём пути встал человек в халате. Это был доктор из моего детства, – вылитый Айболит, – колпак, очки, бородка, через шею стетоскоп.
– Вы к кому?
Я было растерялся, но, увидев кота, входящего в открытую дверь, ткнул пальцем в ту сторону:
– Туда.
– «Айболит» обернулся:
– А-а. Вы из «опеки»… Понимаю. Мы вам писали подробный анамнез.
«Айболит» взял меня под руку и повёл к палате, куда зашёл кот:
– Да, она на исходе. Двенадцать лет девочке. Организм истощён донельзя. Мы и «химию» перестали делать. Со дня на день, прости меня Всевышний.
– А-а…
– Делаем всё, что в наших силах. Вы поймите, не всесильны мы. Тем более она к нам поступила из детдома, уже слабенькая. Они же, как снежинки, все тают и тают…Мы весь японский грант практически на одну её потратили. Вы заходите, я сейчас приду…
Палата была небольшая, но светлая. В широком и узком оскале кондиционера развевался полуметровый кусок бинта. На кровати лежала девочка в голубенькой ночнушке. В ногах, свернувшись, сидел кот. Руки и ноги девочки были раскинуты. Точно, как снежинка. Я пододвинул стул на стальных ножках к кровати и подсел к девочке.
– Ну, здравствуй, – я глянул на табличку у неё над головой, – Мехри.
– Здравствуйте… Вы кто? – она слабо улыбнулась, но на огромных глазах это никак не отразилось.
– Я твой дедушка.
– Я вас не видела никогда.
– Ты и не могла видеть. Я жил в другом городе. Теперь, вот, здесь…
– А ты мне привёз что-нибудь?
Я стал рыться в рюкзаке. Помнил, что там должен быть шоколадный батончик. Нашёл!
– Вот, это тебе.
Мехри с трудом протянула руку и взяв сладость, прижала к груди.
– Давай я разверну. Съешь его.
– Нет. Это подарок. Я его сохраню.
– Я к тебе каждый день буду приходить. Не переживай.
Вдруг Мехри неожиданно сказала:
– Дедушка… Обними меня.
Я вскочил, торопливо скинул куртку и обнял ее. Я слышал стук её сердца.
Через некоторое время я оторвался от Мехри и сел на стул. Глаза её были закрыты. В тревоге я стал шарить глазами по стенам в поисках «тревожной кнопки». Тут только опять заметил кота. Тот поднялся с места, выгнул спину, устремив хвост к потолку. Потом уселся на задние лапы и внимательно посмотрел на меня.
– Не волнуйся. Она спит, – раздалось у меня в голове.
Я стал оглядываться по сторонам.
– Да, это я с тобой говорю. Я звучу в твоей голове. И, нет, ты не сумасшедший.
Я потряс головой и растёр щеки ладонями.
– Что ж ты в парке со мной не заговорил? – неуверенно вслух сказал я коту.
– Ты же и так понимал меня. Чего говорить? Ты не переживай. Она теперь долго будет спать. В первый раз за долгое время. Ты её отогрел… А она тебя.
– А ты, ты откуда взялся? Почему я?
– Я рядом с рождения твоего. Просто ты не видел. Да я и не нужен был тебе вьявь. А так у всех творческих людей есть какие-то животные. У, по-настоящему творческих. Мы оберегаем вашу психику… Нет, мы ваша муза.
– Муза? Кот?
– Что не так? Это вы придумали, что муза обязательно дева с роскошными волосами и призывными персями. А на самом деле это может быть и паук, и корова, и птица какая. Кому как повезёт. Не вы выбираете. Хотя, если мы у вас есть, значит, уже повезло…
– А что же ты мне не поможешь?
– Ты про слово? – прервал меня кот, – Оно придет. Скоро совсем. Поэтому я и явился тебе на глаза.
В это время в палату вошел «Айболит».
– Кошка… Она уже сто лет в нашем отделении. Она безобидная. Брысь! – махнул рукой доктор.
Кот спрыгнул с кровати и неторопливо пошел к двери. «Ещё увидимся», – прозвучало у меня в голове.
– Она спит. Они сейчас все спят. У них «мертвый час»… Такое ужасное выражение! У них уже биологические часы так работают.
– Да, ужасное выражение. Кто-то неудачно Слово применил. Я завтра еще приду. Можно?
* * *
«– Маркуша…
Анна сидела на табуретке за столом в маленькой кухоньке и чистила картошку. Простыня, в которую она была завернута, сползала. Правой рукой она поправляла ткань и снова бралась за нож.
– Маркуша, слышишь меня?
– Да, Анча, вот он я…
В дверях, опершись плечом о косяк, стоял Марк. Босиком, в трусах и ветхой, когда-то бывшей жёлтой футболке.
– Я подала на развод.
Марк вопросительно поднял брови.
– …и это не с тобой связано, – добавила она.
Анна ждала от Марка другой реакции. Ну, хотя бы, проявления радости. Ей вдруг показалось, что ему безразлично, во что выльется её решение. А навязываться ему со своей любовью она не хотела.
– Не с тобой…, – повторила она и сосредоточилась на чистке картофеля.
Марк подошел к ней, обнял со спины и поцеловал в макушку.
– Я с тобой, Анча.
Анна отложила картофелину и нож, потом закрыла лицо руками и стала беззвучно рыдать.
Марк сел напротив и с обречённым вздохом произнёс:
– Только не слёзы, Анчоус. Ты же знаешь, я не выношу слёз. Ты хочешь, чтобы мы поженились? Ну, давай поженимся. Хотя, ты знаешь, как твой брат к этому относится.
– «Ну»?! – Анна оторвала ладони от лица.
– Что? Что не так? Ну, не «ну». Просто, давай поженимся.
– Ты уже сказал «ну». И не брату жить моей жизнью. Ты не знаешь, что такое быть много лет с нелюбимым человеком. А это тягостное терпение на грани ненависти. Зачем такое?!
– Поэтому у вас двое детей?
– Ты злой. Ты бываешь очень злым. И сыновья прекрасно учатся в военном училище. Тебе это известно.
Их разговор прервал звон домашнего телефона. Анна подошла к аппарату и подняла трубку.
– Да… Да, Боря, это я… Да, здесь… Зачем? Зачем, я говорю?! Нет, он не выйдет. Нет! И не жди!
Анна бросила трубку».
* * *
Я ищу Слово. Но Слово ли надо искать? Оно ли так важно? Мне не дает покоя девочка-снежинка. Ей Слово не нужно. Ей бы тепло. Я уже не раз бывал в больнице, таскал апельсины и соки. Потом мы оба пристрастились к сказкам: я читал их Мехри. В глазах её уже отражались все сказочные драмы, либо слезой, либо лучами радости в углах век. Доктор говорит, что всё-таки лечение помогает. Девочка идёт на поправку.
Снежинке тепло продлевает жизнь. Я потом много думал об этом противоречии. Скорее это не снежинки. Просто замерзшие души. И… И я запутался. Понял лишь то, что Слово существует. То, которое будит человека. И оно вдруг проявляется в контексте предложения, рассказа. Оно вдруг проявляется, и тот, к кому оно обращено, откладывает книгу на время и, уставившись в никуда, начинает думать о себе, о своём.
И я, тот, кто это Слово ищет, отодвигаю клавиатуру и смотрю на бабушкину фотографию. Это она, лихая наездница, беспечная любимица всей округи, вырастит четверых детей своей внезапно умершей сестры. Выйдя замуж, родит сама четверых и поставит всех на ноги.
Эту фотографию я сделал случайно. Мне подарили «Смену», и я щёлкал затвором во всё вокруг. Бабушка тоже оторвалась от шитья и с теплом взглянула на меня. Теперь я всё время смотрю на эту карточку на стене.
* * *
«Майсара уговорила отца и председателя колхоза самой отвезти отчёты по сбору хлопка в город. «Когда еще раис успеет? А остальные все в поле». Сейчас же она уже возвращалась домой вдоль сая, глубокого, с отвесными стенами и широким устьем ущелья, промытого весенними водами. Дом был близко, как раз по ту сторону ущелья. Майсара отметила, что солнце уже обжигает верхушки тополей и вот-вот окунётся в их серебристую зелень. Надо было спешить. Благо отец не знает, что она выбрала именно этот короткий путь через сай напротив их земель. Здесь, в ручье, она часто купала своего коня. Никто не мешал. А место это имело нехорошую славу. И баранов здесь при перегоне волки задирали, и коровы ноги ломали среди гладких валунов. Она повернула в сторону еле заметной тропы, круто уходившей вниз. Конь её ничуть не устал и играл под ней, но на тропе почти присел на задние ноги и, то переступая, то скользя, понёс откинувшуюся к крупу Майсару вниз. Уже выбравшись на неровное плато устья, всадница выпрямилась и огляделась. Конь фыркал и мотал головой. Майсара тоже насторожилась. Посмотрев влево, она заметила двух всадников. Те, подгоняя своих лошадей и объезжая валуны, двигались в её сторону. Майсара встала на стременах во весь рост и, приставив ладонь ко лбу, всмотрелась. «Не наши!». Она ударила каблуками в бока коня.
Незнакомые всадники разделились. Теперь один скакал за Майсарой. Второй же направил лошадь наперерез в надежде преградить путь всаднице.
Не было испуга у Майсары. Её это скорее разозлило и даже раззадорило. Она остановила коня. Снова поднялась на стременах и не спеша перевязала свой красный платок через лоб крепким узлом на затылке. Только потом, взяв в руки плеть, висевшую доселе на запястье, свистнула ею в воздухе. Для её коня этого было достаточно. Галька и крупные камни разлетались из-под копыт веером. На песчаных косах конь оставлял глубокие следы, обрамленные искристым кварцем. Конь знал, куда скакать. Не раз уже с Майсарой они поднимались чуть ли не по отвесной стене, зная все выступы и площадки, где у копыт была надёжная опора.
Майсара оглянулась на всадника, мчавшегося наперерез. На мгновение ей показалось знакомым это заросшее лицо с надвинутой на глаза фуражкой. Лишь на мгновение.
– Йяху-у-у-у, – прокричала Майсара, подгоняя коня.
В эхо её крика врезался лающий звук револьверного выстрела. Мелкий осколок камня, выбитый пулей, царапнул ее по лицу. Через минуту, уже успокаивая, Майсара хлопала ладошкой по шее своего скакуна. Выбравшись наверх, она повернула коня в сторону обрыва и посмотрела вниз на двух всадников, что беспомощно крутились у стены.
– Что!? – крикнула она им, – Не можете?! Чтоб вы сдохли, бандиты проклятые! Вот я всё отцу скажу! Конец вам! Я все отцу расскажу! Я Майсара! Вы знаете кто я!? Тряситесь теперь от страха!
Майсара повернула коня и во весь опор через поля поскакала в сторону дома. Ещё два беспомощных выстрела прозвучали со дна сая».
* * *
Вечер. Ноутбук меня ненавидит. Чувствую. И понимаю его. Он живёт, пока я работаю. А я это делаю медленно. То есть в голове какая-то работа идёт. Но, вот той, единственной команды, что поднимет руку и пальцем наберёт то самое Слово – нет. Мне и эту раскладушку с монитором тоже жалко. Не повезло. И, кот! Куда-то пропал кот. А ведь обещал, мол, оно придёт, то самое Слово. Или не было кота?..
В комнату вошла жена.
– Вы бы вышли в столовую, чай там готов, сладости. А я пока пройдусь пылесосом здесь.
– Слушай… А ты кота здесь не видела?
Жена с тревогой посмотрела на меня.
– Извини, мне показалось, что кот мяукал.
– О, Всевышний! Это внук ваш плачет. Плачет, а не мяукает. У него зубы режутся. Вы даже не знаете, что в доме нашем творится…
– Знаю я, знаю, дорогая. Я просто работой занят.
– Работой? Простите меня, то самое Слово ищете? Я об этом слышу с тех пор, как чиста и непорочна ступила в этот дом. Так сколько можно искать?
Жена села в кресло за моей спиной. Мне пришлось развернуться.
– Я вот что хотела сказать. На работе слышала, что директор наш к юбилею хочет книжку издать. Про нашу школу. Может, предложить? Или сами сходите к нему. Он вас очень уважает.
Я слушал жену и понимал, что это скрытый упрёк. Понимал и то, что она радеет за семью, за благополучие наше, достаток. Но…
– Нет. Такое я писать не буду. Даже за хорошие деньги. Не гоже мне, писателю, заниматься «халтурой».
– Гоже – не гоже, – дерзко передразнила жена, – На ваш гонорар от последнего рассказа мы смогли купить упаковку памперсов. Вот ваше «гоже».
– Ну, да, – обречённо согласился я, – Нет спроса сейчас на писательский труд.
– Вот-вот. А я о чём? Я не говорю не пишите. Пишите! И Слово свое ищите. Я же филологический заканчивала. Понимаю вас прекрасно. А параллельно можно и «халтурой», как вы говорите, заниматься. На жизнь. Вот, муж моей подруги…
Я прикрыл глаза. Жена говорила. И, кажется, кот заурчал. От монитора шло тепло…
* * *
«Анна стояла у входной двери.
– Ты не выйдешь!
– Пусти, Анча, все равно надо поставить точку.
– Я сама поставлю точку. Я поговорю с братом.
– Пусти… Ну, что я всё время бегаю от него да прячусь. Постыдно это.