Ханс Русенфельдт
Ученик
Посреди ночи, посреди лета.
Урсула открыла машину, села, вставила ключ в замок зажигания и повернула. Машина сразу завелась.
Звонить Торкелю вечером не хотелось. Это слишком напоминало о прошлом. О гостиницах в других городах. Он это неверно истолкует. Подумает, что она звонит по другому поводу. Она заглушила мотор. Посидела неподвижно, погрузившись в мысли. Хотя имеет ли это какое-нибудь значение? Ну и пусть он так подумает. Пусть думает, что хочет. Речь ведь идет о деле, связанном с работой, она расскажет о Вебере. И больше ничего. Она решила лучше послать смс. Достала мобильный телефон и быстро написала:
«Нас разыскивает Вебер из „Экспрессен“. Явно звонил мн. раз, по словам Р.А. из наружки». Урсула отправила и положила трубку на соседнее сиденье, но не двинулась с места. Она думала о том, что Микаэль сказал ей пару дней назад:
«Всегда на твоих условиях, Урсула. Всегда».
Это было и справедливо, и нет. Она действительно старалась измениться. Даже порвала с любовником.
Изначально, правда, не ради Микаэля, а потому что разозлилась и почувствовала себя преданной. Но потом получилось, что ради него. Поскольку он этого заслуживал. Или это соответствовало действительности? Она откинулась на спинку сиденья, устремив пустой взгляд в унылый гараж. Через несколько минут световые трубки погасли. В целях экономии энергии они работали от датчиков движения. Урсула сидела в почти полностью темном гараже, который лишь чуть-чуть освещался зелеными табличками аварийных выходов по углам и дисплеем лежащего рядом с ней телефона. В темноте дисплей слабо светился внутри машины блекло-голубым светом. Постепенно он погас, и стало совсем темно. Слова Микаэля не выходили у нее из головы.
На твоих условиях.
Всегда на твоих условиях.
Но она ведь действительно старалась достичь единения с мужем. Точки, где условия исходят от обоих. Поездки на выходные. Ужины. Ванны с пеной. Но, по правде говоря, то, что на поверхности было приятным, романтичным и расслабляющим, на самом деле оказывалось для нее слишком мелким. Это столь разительно проявилось во время последней поездки в Париж. Они ходили, взявшись за руки, и разговаривали. Совершали долгие прогулки по романтическим бульварам, бродили вокруг восхищающей туристов базилики Сакре-Кёр, искали романтические заведения со слишком старым путеводителем по ресторанам в руках.
Все, что следует делать в Париже.
Все, что следует делать, если вы пара.
Но к ней это отношения не имело.
Она чувствовала себя в мягком мире угловатой. Формой, которая не совсем вписывалась в то, что называется отношениями. Ей требовалось расстояние. Требовался контроль. Иногда близость. Но лишь иногда. Когда ей хотелось. Но тогда уж она нуждалась в ней. Основательно. Именно это он и имел в виду. Микаэль, так хорошо ее знавший.
Ее прервал снова зажегшийся в гараже свет, и она увидела, как в гараж вошел Роберт Абрахамссон с портфелем в руке. Ее раздражало даже то, как он идет. Намеренно ловко. Будто демонстрирует летнюю коллекцию, а не направляется к своей машине около полуночи в грязном парковочном гараже. Он уселся в черный «Сааб» чуть поодаль и уехал. Урсула подождала, пока он скроется из вида, а затем завела машину, включила режим движения и поехала.
Надо добраться до дома, пока не будет слишком поздно.
* * *
Торкель немного поразмышлял над тем, что ему делать с полученным от Урсулы смс. Аксель Вебер – толковый журналист, и если он подключился, то обязательно увидит связь между убийствами, это лишь вопрос времени. Возможно, он уже ее увидел. Торкель сел за компьютер и проверил, нет ли чего-нибудь на домашней странице «Экспрессен», но главной новостью там по-прежнему оставалась жара. Только прокрутив четыре статьи, он смог прочесть о последнем убийстве.
Значит, пока ничего. Но Вебер разыскивал его. Торкель достал мобильный телефон. Было бы менее удивительным, если бы он перезвонил в рабочее время, но уж лучше узнать, до чего додумался Вебер, прежде чем это попадет в печать. Номер журналиста был у него в телефонной книжке. Ответил он сразу.
– Вебер.
– Здравствуй, это Торкель Хёглунд из Госкомиссии по расследованию убийств. Ты меня искал.
– Да, как хорошо, что ты позвонил. Я только что вернулся из несколько преждевременного отпуска и… увидел, что убили трех женщин.
Никакой непринужденной болтовни. Прямо к делу. Торкель молчал. Отпуск. Это объясняет, почему Вебер не связал убийства раньше.
– В течение одного месяца, – не услышав ответа, продолжил Вебер.
– М-да…
– Я имею в виду в Стокгольмском регионе. Когда я немного разузнал, то показалось, что преступник один и тот же, а раз подключилась Госкомиссия, то… Ну, меня интересует только, можешь ли ты что-нибудь об этом сказать?
Торкель поспешно соображал. У него есть два варианта. Подтвердить или не комментировать. Торкель старался откровенно не лгать прессе, если только этого не требовало расследование. А сейчас не требовало. На самом деле он уже подумывал о пресс-конференции. Выдать ограниченное количество информации, чтобы попытаться получить немного идей. Какие-нибудь новые ключи к разгадке. Однако ему хотелось получше подготовиться, продумать, какие сведения стоит выдавать. Он отнюдь не хотел говорить слишком много. Поэтому сказал:
– Я не могу это комментировать.
– Ты не хочешь подтверждать, что речь идет о серийном убийце?
– Да.
– Хочешь опровергнуть?
– Без комментариев.
Торкель знал и Вебер тоже, что не опровергать и не комментировать равносильно тому, что подтвердить, но никто никогда не сможет сказать, что Торкель выдал прессе информацию. Да ему этого и не требовалось делать. Существовало много других полицейских, которые с удовольствием выдавали сведения. Не в его команде, но в их здании. Настолько много, что это стало проблемой при конфронтации свидетелей и допросах.
Слишком многие знали чересчур много на слишком ранней стадии.
– Я собираюсь завтра утром созвать пресс-конференцию.
– Зачем?
– Узнаешь, если придешь.
– Приду. И пойду дальше с теми сведениями, которые у меня имеются.
– Я знаю.
– Спасибо за то, что позвонил.
Торкель положил трубку. Пресс-конференция. Завтра. Все равно. Имея на хвосте Вебера, им необходимо выступить с этой новостью, чтобы сохранить хоть какую-то форму контроля над информационным потоком. Это всегда эквилибристика. Если слишком долго не рассказывать о том, что им известно, это может вызвать отрицательную реакцию и привести к неприятным дебатам о безопасности общественности и о том, почему полиция хранила молчание, если знала, что речь идет о серийном убийце. К тому же они нуждаются в наводках. Конечно, он предпочел бы, чтобы, прежде чем дело станет достоянием общественности, у них имелось больше версий для разработки, возможно, даже было бы определено несколько подозреваемых, тогда огласка могла бы продвинуть расследование вперед, а не просто сделать его масштабнее. Но сейчас дело обстояло не так. У них ничего нет. Они ничего не достигли. В лучшем случае огласка может привести к чему-то хорошему. В одном Торкель не сомневался – в тот день, когда начнут появляться рубрики с горячей новостью, один человек прочтет все статьи, все заметки, проследит за каждыми дебатами: сам серийный убийца. Их имитатор. Это может спровоцировать его. Придать ему немного высокомерия. Заставить его совершить ошибку.
Пустые мечты.
Торкель закрыл веб-браузер и потянулся. День выдался тяжелым.
Слишком много вопросов, слишком мало ответов.
Его мысли устремились прочь. К дочерям, к летнему дому, с которым непонятно, что делать, поскольку обе девочки уже скоро не захотят туда ездить. Прежде всего Элин, которая протестует против поездок в последние недели летних каникул. А скоро и Вильма, наверное, займет ту же позицию. Она ведь теперь тинейджер. Торкель всегда боялся этого момента. Мгновения, когда они начнут становиться взрослыми. По-настоящему. Когда им захочется проводить время с друзьями и жить собственной жизнью, вдали от старого отца в чересчур маленьком летнем домике в Эстергётланде[16]. Это совершенно естественно. Воспитание как раз направлено на то, чтобы сделать их самостоятельными личностями. Он знал, что с воспитанием у него все получилось. Но от этого было не легче.
Правда, дело было не только в этом. Никто не хотел ехать с ним в летний домик. Да и вообще куда-нибудь. У Ивонн есть Кристофер. Не то чтобы он рассматривал ее как возможную компанию для поездки на две недели в Эстергётланд, но это заставляло его еще отчетливее сознавать, что он одинок. Совсем один.
Торкель с трудом встал из-за письменного стола и прошелся по квартире. Увиденное ему не понравилось. Беспорядок выходил за рамки обычного, и он решил взяться за уборку. Невзирая на поздний час. В основном, чтобы отвлечься от мыслей, но и потому, что ему стало стыдно. В сущности, он был человеком очень аккуратным, но жуткие убийства отнимали у него все время. Ничего необычного в этом не было. Если работа поглощала его полностью, это сразу становилось заметно. Когда к нему на стол попадали действительно сложные дела, его дом быстро приходил в запустение. Так бывало всегда. По крайней мере, после разводов. Когда он начал работать в Госкомиссии по расследованию убийств, стало лучше по той простой причине, что они работали там, где требовались, по всей Швеции. Сама идея их группы заключалась в том, что Государственное полицейское управление хотело иметь специальное подразделение для помощи в расследовании сложных убийств, на которое у местной полиции не хватало ресурсов. Это означало, что Торкель часто уезжал из Стокгольма и в особо напряженные периоды жил в гостиницах, и поэтому его квартира не приходила в полный упадок. Однако на этот раз дело обстояло иначе. Сейчас безумие происходило в Стокгольме. Причем жуткое. О том, чтобы думать о порядке в квартире, не могло быть и речи. А теперь он стоял перед выбором: заняться уборкой или попытаться поспать.
Он решил начать с кухни. В мойке и рядом с ней с прошлой недели стояли остатки от его ужина с дочерьми, на кухонном столе валялись газеты за несколько дней и письма. Он быстро взялся за дело и через полчаса уже был вполне доволен кухней. Затем пошел и начал наводить порядок в гостиной. Очистил журнальный столик и кресла и как раз собирался просмотреть собранную почту, когда в дверь позвонили. Торкель взглянул на часы. Поздно, поэтому, прежде чем открыть, он посмотрел в глазок.
Там стояла она.
Он с удивлением открыл дверь. Впуская ее, выдавил из себя приветствие. Она вошла в прихожую. Первое, о чем он подумал, это какое счастье, что он успел убрать самое страшное. Вероятно, она не обратила бы внимания, но тем не менее. Так приятнее. Посмотрев на него, она прошла прямо в гостиную.
– Ты получил мое сообщение?
– Да.
– Тебя искал Вебер.
– Знаю. Я ему звонил.
– Хорошо.
Торкель стоял в дверях и смотрел на нее. Почему ее так интересует, как он поступил с Вебером? Она проинформировала его, и теперь это его забота. Но он был рад ее приходу и готов на все, лишь бы удержать ее.
– Завтра я созываю пресс-конференцию. Вебер свел воедино.
– С Хинде?
– Нет, друг с другом.
– О’кей…
Она кивнула и вышла обратно в прихожую.
– Я хотела только убедиться, что ты получил сообщение. Поеду домой.
Как она красива.
– Ты могла бы позвонить.
– У меня разрядился телефон.
Ложь. Она видела, что он знает.
– Мне надо домой.
Он думал о том, что ему сказать, чтобы она осталась.
Она думала о том, что ей надо сказать, чтобы остаться.
Они стояли напротив друг друга.
Молча.
Молчание нарушил он. Постарался выразиться как можно лучше, но его первые слова, как всегда, получились банальнее, чем он предполагал.
– Урсула, как ты себя на самом деле чувствуешь?
Она посмотрела на него. Села на стоявший возле двери белый стул, который больше почти не использовался. Она высказалась прямее:
– Как нам поступить?
– Что ты имеешь в виду?
– С тобой и мной.
– Не знаю.
Он проклинал себя за то, что не может высказать то, что чувствует. Решил, что следующий ответ будет откровеннее. Полностью откровенным. Она смотрела на него, но истолковать ее взгляд он не мог.
– Может, мне поменять отдел?
Его откровенность не поспела за неожиданным предложением, а сменилась захлестнувшим его беспокойством.
– Подожди, о чем ты говоришь? Зачем?
Все пошло не так, как он надеялся. Ему, по крайней мере, удалось совладать со своим телом и потянуться за ее рукой. Возможно, он не умеет сказать того, что хочет, но его руки, возможно, покажут ей.
– Я несколько недель назад была в Париже.
– Знаю, с Микке.
– Вышло странно. Мы прилагали все усилия к тому, чтобы уик-энд получился романтическим. Но чем больше мы старались, тем больше меня тянуло домой.
– Но это не в твоем духе. Ты не такая.
– А какая я?
Ее растерянность казалась искренней. Торкель улыбнулся ей. Нежно погладил руку, разгорячившуюся в его руке.
– Ты более… сложная. Всегда не полностью удовлетворенная, всегда неугомонная. Ты Урсула.
– И все на моих условиях?
Уходить от откровенности не стоило.
– Да. Так всегда и было.
– Но для тебя это не проблема?
– Да. Я не думаю, что могу тебя изменить. И даже не думаю, что хочу.
Она посмотрела на него и встала.
Но не за тем, чтобы уйти.
А чтобы остаться.
Потом, приехав в три часа домой, она прокралась в комнату Бэллы. Бэлла иногда ночевала там, когда приезжала домой из Уппсалы, и ей требовалось где-то остановиться. Урсула почти надеялась, что дочка преподнесла им сюрприз, внезапно приехав без предупреждения, но комната оказалась пуста. В последний раз дочь была дома несколько недель назад. Она ночевала здесь со своим парнем Андреасом несколько дней в начале июня по пути в Норвегию, где они собирались поработать летом в ресторане, чтобы заработать денег к началу семестра. Урсула переместила кучу одежды Бэллы, села на стул возле письменного стола и посмотрела на пустую, аккуратно застеленную кровать. На полке под ночным столиком по-прежнему лежала футболка, в которой Бэлла любила спать, – черная футболка Green Day, которую она выпросила, когда в пятнадцатилетнем возрасте шла на концерт. Урсула отвозила ее туда. В машине у них состоялся большой спор по поводу покупки футболки. Урсула утверждала, что та слишком дорогая, а Бэлла с не меньшим упорством заявляла, что футболка ей совершенно необходима, чтобы не сказать жизненно важна.
Дочка у нее способная. Это проявляется в университете, на работе, в игре в волейбол, во всем. Она напоминала Урсуле ее саму. Высшие баллы в школе, вечно с книгой в руках, будто знания – единственное, что требуется для понимания жизни. Урсула почувствовала, что ей надо обязательно постараться сблизиться с Бэллой, они так похожи, с одинаковыми сильными и слабыми сторонами. Она могла бы кое-чему научить дочь. Тому, что знаний не всегда достаточно. Существуют вещи, которые нельзя вычитать, узнать из дискуссий или вывести логически. Одна из них – сближение с другими людьми. Это самое трудное. Без него ты предпочитаешь дистанцию. Место чуть поодаль от центра жизни, так хорошо знакомое Урсуле. Впрочем, возможно, ей уже поздно приближаться. Той же дистанции, в которой нуждалась Урсула, требовала и Бэлла. Урсула поняла это в последние годы, когда дочь жила дома. Урсула взяла аккуратно сложенную футболку и понюхала. Свежевыстиранная, но Урсуле все-таки показалось, что где-то она угадывает запах дочери. Ей пришли в голову слова, которые следовало говорить при каждом удобном случае, но которые она никогда не произносила:
«Знай, что я люблю тебя, только я не очень умею это показывать. Но я люблю тебя». Понюхав в последний раз, она положила футболку на место и пошла в ванную.
Она вымылась еще раз, хотя уже принимала душ у Торкеля, но это казалось естественным, и почистила зубы. Затем осторожно проскользнула в постель рядом с Микаэлем. Легла на бок и стала рассматривать его пышные волосы и затылок, поскольку муж лежал, повернувшись в другую сторону. Казалось, он крепко спит. Она расслабилась, чувствуя себя не полностью исцеленной, но вполне удовлетворительно. Она знала, что все время берет от окружающих людей лишь кусочки.
Только кусочки, не целое.
И отдает только кусочки. На другое она не способна. Прямо как с футболкой в комнате Бэллы.
Она любит свою дочь, но сказала об этом ее футболке.
* * *
Ему приснилась Сабина. Он держал ее за руку. Как всегда.
Бушующая вода. Сила. Звук. Он отпустил. Потерял ее. Ее унесло волной.
Как всегда.
Он лишился ее.
Навсегда.
Себастиан резко проснулся. Как обычно, не понимая, где находится. Тут он увидел Аннетт. По-прежнему в черном платье. Темная губная помада размазалась, оставив следы на подушке. Она красива. Вчера он этого не заметил. Как цветок, раскрывающийся только ночью, когда никто не видит. «Вот если бы она могла быть хоть наполовину такой, когда выходит за дверь и общается с миром», – пронеслось в голове у Себастиана. Он отогнал эту мысль. Разбираться в ее проблемах или помогать ей не его дело. Ему хватает самого себя. Он осторожно выбрался из постели. Почувствовал, что он едва разгибается, кровать была слишком узкой и слишком мягкой. Кроме того, от этого сна он всегда напрягался всем телом, и у него болела правая рука. Рядом с его одеждой на полу лежал коричневый медвежонок с бантиком и надписью на животе. «Лучшей в мире маме». Его заинтересовало, не купила ли она медвежонка сама. Ему было трудно представить, что лежащая в постели женщина могла быть лучшей хоть в чем-то. Он поднял медвежонка и поставил его рядом с ней в качестве привета. Затем посмотрел на нее в последний раз, быстро и беззвучно оделся и ушел.
Было жарко. По-настоящему. Жара обволокла его в ту же секунду, как он вышел на улицу, хотя было еще лишь пять утра. Из включенного где-то телевизора он услышал, что Стокгольм накрыла тропическая жара. Что требовалось для того, чтобы классифицировать жару как тропическую, он не знал, но сам просто считал, что, на хрен, слишком жарко. Все время. Не успел он отойти и ста метров от парадного Аннетт, как по спине потек пот. Толком не зная, где находится или как ему добраться до центра Лильехольмена, он пошел в основном наобум, пока не сориентировался.
Возле метро имелся магазинчик, торгующий газетами и журналами. Себастиан двинул туда, распахнул дверь, прошел прямо к кофейному автомату и налил себе большой стакан капучино.
– Если добавите шесть крон, сможете получить еще булочку, – сообщил молодой человек за прилавком, когда Себастиан поставил перед ним кофе.
– Мне не надо булочки.
Парень за кассой, пристально посмотрев на Себастиана, улыбнулся многозначительной понимающей улыбкой.
– Бурная ночка?
– Не твое дело.
Себастиан забрал кофе и вышел. Сразу свернул направо. Идти отсюда прилично. Через мост Лильехольмсбрун, Хурнсгатан, Шлюз, набережная Шеппсбрун, мост Стрёбрун, Сталлгатан и потом домой по Страндвэген. Придет весь мокрый от пота. Но ехать на метро не хотелось. Если почувствует, что с него хватит, всегда можно поймать такси.
На улице Хурнсгатан у него развязался шнурок. Поставив стаканчик с кофе на трехфазный щит, Себастиан наклонился и завязал шнурок. Когда он вновь выпрямился и забрал кофе, его взгляд задержался на собственном отражении в слегка покрытой сажей витрине магазина рубашек. Он увидел, что вопрос о бурной ночке был обоснованным. В это утро он выглядел старше своих пятидесяти с небольшим. Более изнуренным. Чуть длинноватые волосы прилипли к потному лбу. Небритый, усталый, с ввалившимися глазами. Один с картонным стаканчиком полуостывшего кофе в пять часов утра. На пути от еще одной ночи с женщиной. На пути куда? Да, куда он направляется? Домой. Но к чему? К гостиной в квартире на Грев-Магнигатан, единственной комнате в роскошных апартаментах, которой он пользуется, за исключением кухни и ванной. Еще четыре комнаты никак не задействуются. Там полная тишина, неподвижность и постоянный полумрак из-за опущенных жалюзи. Так куда он идет? Куда он идет, начиная со второго дня Рождества 2004 года? Ответ прост: никуда. Он убедил себя в том, что доволен этим. Что так ему и хотелось, что он сознательно позволяет жизни проходить мимо, точно она – одна из комнат его квартиры, в постоянном полумраке.
Себастиан знал, почему. Он боялся, что для возвращения ему придется отказаться от Сабины. И Лили. Чтобы жить дальше, ему требуется забыть дочку и жену. Этого он не хотел. Он знал, что множество людей, большинство, возвращается к жизни после потери кого-нибудь из близких. Идет дальше. Память о них уживается с современностью. Жизнь продолжается с нехваткой лишь одного осколка. Она не полностью разбита, как у него. Он знал об этом. Но был просто-напросто не в силах восстановить ее. Даже не пытался.
Однако Ванья вновь придала его существованию чуть-чуть смысла, и теперь он решился предпринять первые шаги к изменению. Если только Тролле сделает свое дело, он сможет вбить клин между Вальдемаром и его дочерью. Вопрос лишь в том, как действовать дальше? Если ему удастся перевернуть весь мир Ваньи и спровоцировать ее падение, не следует ли ему быть наготове и подхватить ее? Лучше всего было бы стать частью ее будней до катастрофы. Пусть неприятной ей частью, но все-таки кем-то, кто окажется достаточно близко, чтобы естественно сблизиться с ней, когда она будет в этом нуждаться.
Это могло бы оказать ему двойную услугу.
Стать частью ее будней. Ее будни – это Госкомиссия. А Госкомиссия – бывшее рабочее место Себастиана. Место, где он раньше ощущал себя сопричастным, где использовал свои знания. Приносил пользу. Работал. Имел жизнь.
Разделить с кем-то жизнь можно, только имея собственную.
В начале шестого утра у него, потного, усталого и опустошенного, все встало на свои места, и он принял решение.
Он должен быть поблизости от Ваньи и снова создать себе жизнь.
Все в одном месте.
Последний взгляд в темное окно витрины, и он все изменит.
* * *
Торкель заехал на свое парковочное место в гараже под зданием полиции, заглушил мотор и вылез из машины. Кондиционер «Ауди» держал в салоне приятные 17 градусов, и Торкель, невзирая на то, что проспал недолго, чувствовал себя отдохнувшим и бодрым, когда, заперев машину, направлялся к лифту. Он пытался не слишком много думать о прошлой ночи. Не строить иллюзий. Когда они после всего лежали в его постели, он чувствовал, как ему ее не хватало. Он подумал было пододвинуться поближе и просто обнять ее, но не решился. Знал, что ей этого не хочется. Однако прошлым вечером она была ближе к нему, чем когда-либо прежде. Это произошло у него дома. Она вернулась. Предпочла его. Не целиком и полностью. Но все-таки.
Урсула, вероятно, не могла предпочесть кого-нибудь целиком и полностью.
И он достаточно взрослый для того, чтобы суметь с этим жить.
Когда он утром проснулся, ее уже не было. Он не слышал, когда она выбралась из постели и ушла. Она не разбудила его и не попрощалась. А чего он ожидал? Ведь речь все-таки шла об Урсуле.
Торкель заглянул в канцелярию, кивнул сидевшему за стойкой полицейскому в форме, который протянул ему утренние газеты, и уже вытащил карточку-ключ для внутренней двери, но, не успев ею воспользоваться, услышал:
– Доброе утро.
Первой его мыслью, когда он обернулся, было: какой-то бездомный, но миллисекундой позже он узнал посетителя. Себастиан встал с одного из двух диванов вестибюля, где сидел в полусне, и двинулся по каменному полу в его сторону.
– Себастиан. Что ты тут делаешь?
Торкель пошел ему навстречу и, подавив импульс обнять посетителя, протянул ему руку. Себастиан коротко пожал ее.
– Поджидаю тебя. Я не записывался заранее, но, возможно, ты меня все-таки примешь?
«Как типично для Себастиана, – подумал Торкель. – Просто появиться. Удобное ему время должно подходить всем остальным». После того как они вместе раскрыли в апреле дело в Вестеросе, Себастиан опять просто пропал. Не выразил ни малейшего желания начать снова общаться, восстановить дружбу, ожидавшую своего часа лет двенадцать. Бог свидетель, Торкель предоставлял ему случаи, но Себастиан ловко уклонялся от всех попыток завязать с ним более глубокий контакт.
Несколько коротких секунд Торкель раздумывал, не взять ли и просто-напросто отказать ему. Сказать, что нет, на этот раз принять никак не могу. Нет времени. Так было бы, конечно, лучше всего. Правильнее. Опыт подсказывал, что внезапное появление Себастиана не может привести ни к чему хорошему. Тем не менее Торкель поймал себя на том, что кивком показывает Себастиану следовать за ним, проводит карточкой и впускает его в помещения Госкомиссии.
– У тебя усталый вид, – произнес Торкель, пока они стояли в лифте, поднимавшем их на четвертый этаж.
– Я действительно устал.
– Ты долго ждал?
– Где-то с час.
Торкель бросил взгляд на часы. Без десяти семь.
– Ты рано встал.
– Я, собственно, и не ложился.
– Хочешь рассказать, где ты был?
– Едва ли.
Они замолчали. Анонимный женский голос возвестил, что они попали на нужный этаж, и двери открылись. Себастиан вышел первым. Они двинулись по коридору.
– Чем ты теперь занимаешься? – нейтральным тоном спросил Торкель, пока они шли к его кабинету.
Себастиан не мог не отдать ему должное. Несмотря ни на что, всегда встречает корректно.
– Знаешь, как обычно.
– Значит, ничем.
Себастиан не ответил. Возле одной из дверей Торкель остановился, открыл ее и впустил Себастиана в кабинет. Оставив дверь открытой, он снял куртку и повесил ее на один из крючков висящей на стене вешалки. Себастиан опустился на двухместный диван, стоявший вдоль одной из стен.
– Кофе хочешь? – спросил Торкель, усаживаясь за письменный стол и легонько подталкивая мышку, чтобы пробудить к жизни компьютер из режима экономии энергии.
– Нет, я хочу работу. Или, вернее, мне нужна работа. Поэтому я здесь.
Торкель толком не знал, чего он ожидал. Где-то в глубине души он, пожалуй, понимал, что появление Себастиана ранним утром могло означать только одно: ему что-то нужно. Для себя. Но это? Уж не ослышался ли он?
– Ты хочешь работу. Здесь? Ни с того ни с сего?
– Да.
– Нет.
– Почему нет?
– Я не могу просто так принимать людей на работу.
– Можешь, если скажешь, что они тебе требуются.
– Вот именно…
Торкелю впервые было немного трудно смотреть Себастиану в глаза. Он чувствовал свое уязвимое место. Возможно, сейчас Себастиан им действительно нужен? Тогда почему же Торкель ему не позвонил? Из-за личного нежелания вновь принимать Себастиана? Он чувствовал себя преданным бывшим другом – не затмило ли это его профессиональную оценку? Он убедил себя в том, что даже при наличии третьей жертвы присутствие Себастиана принесет больше вреда, чем пользы.
Себастиан истолковал молчание Торкеля как то, что тот взвешивает предложение. Он склонился вперед.
– Брось, Торкель, ты же знаешь мои способности, знаешь, какую я могу принести пользу. Разве мы уже не обсуждали это в Вестеросе?
– Нет, не обсуждали. Насколько мне помнится, подключившись к нам в Вестеросе, ты обращался со мной и моей командой более или менее как с дерьмом, а потом опять исчез.
Себастиан кивнул, в словах Торкеля было, пожалуй, довольно много правды.
– Но ведь работа шла нормально.
– Для тебя, возможно, да.
О дверной косяк постучали, и в комнату вошла Ванья. Она бросила беглый взгляд на гостя на диване, и в ее отношении к посетителю невозможно было ошибиться:
– Какого черта он здесь делает?
Себастиан быстро поднялся. Сам не зная, зачем. Просто показалось правильным встать, когда вошла Ванья. Будто он жених из романа Джейн Остен. Неважно, что он видел ее меньше суток назад, казалось, будто это было слишком давно.
– Здравствуй, Ванья.
Ванья даже не удостоила его взглядом. Она продолжала требовательно смотреть на Торкеля.
– Он просто зашел навестить. Проходил мимо…
– Как твои дела? – вновь попытался Себастиан.
– Все в сборе. Ждем только тебя, – продолжила Ванья так, будто его вообще не было в комнате.
– Отлично. Я приду сразу, как смогу. У нас еще этим утром будет пресс-конференция.
– Пресс-конференция?
– Да. Обсудим позже. Две минуты.
Ванья кивнула и ушла, даже не взглянув на Себастиана. Торкель видел, как Себастиан проводил ее взглядом. Она вела себя необычно резко. Откровенно невежливо. Возможно, следует ей на это указать, но вместе с тем ее поведение укрепило его в правильности решения не позволять Себастиану вновь становиться частью группы. Торкель встал, и Себастиан опять переключил внимание на него.
– Пресс-конференция… Чем вы занимаетесь?
У Торкеля хватило ума не протягивать Себастиану мизинец. Обойдя вокруг письменного стола, он подошел к нему и положил руку на плечо.
– Думаю, тебе действительно было бы очень полезно найти работу.
– Я ведь это и говорю.
– Я правда был бы очень рад, если бы мог тебе помочь.
– Ты можешь.
– Нет, не могу.
Молчание. Торкелю показалось, что он видит, как у Себастиана в глазах что-то погасло.
– Брось, не заставляй меня просить…
– Мне надо идти. Дай знать, если захочешь когда-нибудь просто встретиться. Вне работы.
Быстро сжав плечо Себастиана, Торкель развернулся и вышел из кабинета.
Себастиан остался стоять. Результат его визита, пожалуй, оказался предсказуемым, но он все равно ощущал разочарование. Пустоту. Немного постояв, он взял себя в руки, покинул кабинет и отправился домой.
Разделить с кем-то жизнь можно, только имея собственную.
Как, черт возьми, ее создать, если никто не хочет дать ему шанс?
* * *
«Ему необходимо их помыть», – думал Себастиан, глядя через грязные стекла окон, выходящих на Карлавэген. Прямо перед ним стоял припаркованный во втором ряду белый грузовик компании «Статойл». Два парня лет тридцати пытались вытащить оттуда слишком большое пианино. Себастиан с любопытством наблюдал за тем, что за несколько секунд определил как нереальный проект. Пианино слишком тяжелое. Парни слишком худые, и их слишком мало. Простая математика.
Стефан побежал в магазин «Севен-Элевен», чтобы купить молока к кофе, которым всегда настоятельно угощал, и оставил Себастиана в приемной одного. Себастиан отодвинул левую занавеску, чтобы та не закрывала ему обзор, и, усевшись поудобнее в большое кресло, еще немного понаблюдал за попытками парней достать пианино. Потом откинулся на спинку и закрыл глаза.
Он чувствовал, что чуть ли не с нетерпением ждет. Вероятно, в основном того, что должно вскоре произойти.
Возвращения.
Мгновения, когда снова обретет контроль и нанесет ответный удар. Сильный. Себастиан открыл глаза и бросил взгляд на приключение пианино снаружи. Дело там приостановилось, поскольку парни, похоже, обсуждали, как им действовать дальше. Себастиан потерял к ним интерес и взял со стола свежий номер газеты «Дагенс Нюхетер».
