Харитон Байконурович Мамбурин
Дурацкий расклад. Книга четвертая
Фиг тут возразишь. Впрочем, мне не особо-то и возражалось. Лучше секс чем запой, а пустые коридоры общаги вкупе с обиженной на меня Цао Сюин, действовали на мозги.
И… да, разница между «чистыми» была еще какой. Там, где Янлинь предпочитала насквозь утилитарный подход к половым сношениям, можно сказать, механический, Вероника действовала с куда большей выдумкой. Будучи отчаянной и малоисправимой мазохисткой, Кладышева действовала достаточно сдержанно и умно, по принципу «сделай любовнику пару раз хорошо, причем качественно и с выдумкой, и тогда на третьем и дальнейших заходах он сам начнет звереть, раскачивая себя на все новые и интересные вещи и достижения».
Так оно и было. Это, мои воображаемые слушатели, почти страшно. Чем сильнее тебя уронит амплитуда удовольствия, тем больше сил, желания и страсти возникает, когда ты возвращаешь хитрой и старательной мерзавке «должок». А затем еще и еще, просто-напросто теряя голову.
Мелкая и так похожая на подростка брюнетка ни в одном месте подростком не была. Она являлась 37-летней женщиной, полностью лишенной каких-либо комплексов, согласной на любые эксперименты, любые позы, буквально… на всё, что могло прийти мне в голову. Это пугало, это манило, это пожирало время так, что я научился не просто отдыхать днем в туманном облике, но даже в нем и работать, набивая код туманными щупальцами. И если бы не возможность перейти в довольно трезвомыслящую форму, в которой у меня нет ни члена, ни мозга, ни перевозбужденной нервной системы, то я, боюсь, просто оказался бы в итоге секс-наркоманом, которого другие женщины не заинтересуют ни на каплю. Ну, последнее, в принципе, и случилось.
Даже в тумане я ловил себя на том, что отстраненно размышляю не над текущей работой, а на том, что я сотворю с этой заразой вечером. И ночью. Или она со мной.
Самое забавное, что марафоном «дорвались два придурка» это не было. Кладышева постоянно держала себя под жестким самоконтролем, пытаясь определить рамки и границы с внутренними демонами, а я держал происходящее под своим контролем, также не оставляя без внимания свои «падения». Но… хочешь держи, хочешь не держи, а всё равно границы и рамки будут расшатываться.
Не выдержав более искушения, я встал с лавки и побрёл к автомату за еще одной порцией кусачей ледяной жидкой сладости. Конечно же, обманул себя, выжрав четыре стакана подряд, а затем вернулся на скамейку.
Кладышева… была не только ценным сексом и чебуреками. Это, скорее, были так – очень приятные, а местами даже и опасные, но всё-таки дополнения. Самое ценное, что приобрел именно я – опытнейшего психиатра, у которого после регулярного сброса прорвы накопившегося напряжения, куда лучше стали работать мозги. И это был целиком мой человек, с потрохами. А значит, я теперь знал многое… и о многих.
К примеру, что теперь ежедневно два часа с утра Вероника работает с мозгами Палатенца, сидящей в камере в НИИСУКРС, и что у нашей Юленьки самый натуральный отходняк. Я, блин, стал её котиком-наркотиком, нафиг!
Довольно близко, кстати. Девушке просто было затруднительно вести внутри меня мыслительную деятельность – это как решать математические уравнения в оркестровой яме, где грохочет музыка. А вот расслабиться и бездумно существовать, растворяясь в этой музыке – самое оно. В итоге мои экспатические способности начали проворачивать с Окалиной-младшей тоже самое, чего хотела добиться Вероника от Вольфганга Беккера, бывшего нашим коматозным соседом, – то есть, чтобы я пассивно «запрограммировал» тело вегетативного немца своим разумом. А получилось, что начал «переваривать» Юльку, которая была далеко не против такого исхода!
А с какой стати она будет против, когда все вокруг, без исключения, требуют от неё именно того, чтобы она стала другой, а не такой как сейчас? Хотели? Получите, распишитесь! Сдачи не надо!
Сложно с нашим Палатенчиком, чертовски сложно. И ей тоже непросто находиться в постоянном стрессе. Имея память о том, как её уважали, слушали, рукоплескали и как ей восторгались, оказаться в ситуации ребенка, которому в ответ на любую хотелку следует отказ. Особенно ребенку, который просто не может понять, из-за чего должен держать себя в узде. Не хочет этого понимать. Так что как здесь закончу – попрусь в наш институт по отлову крупного рогатого скота, помогать Веронике пинать эту полупрозрачную бараниху…
Внезапно, чуть не заставив меня проглотить сигарету, в парке образовалась девочка. Точнее «собралась» из множества быстро прилетевших кусочков, сиявших зеркальными гранями. Буквально так – брык-брык-брык, и здрасти! Стоит такая в трусах и майке пронзительно домашних, непричесанная, глаза светятся восторгом, озирается по сторонам… А рученьки? Вот они рученьки-то…
Ребенок не успел чихнуть (а ведь собиралась), как я уже легонько бросил комок слизи ей прямо в личико. Дальше прямо как по заказу – человек, ощутивший, что в лицо что-то попало мягкое и теплое, тут же принимается это мацать, склеивая себе пальчики. Взрослый бы еще что-то сделал, но вот дохлячий ребенок? Не, не в этой жизни.
– Ммм!! Мнмнмнмм!! – сказала кому-то испуганная девочка.
– Ну-ну, – успокаивающе заявил я, аккуратно подходя к ней поближе и принимаясь с определенной опаской чистить хулиганке нос. Та пыталась затруднить мне работу, пытаясь еще проковырять дырку во рту, но это было лишнее, поэтому она и получила шлепок по заднице.
– Стой тихо, – велел я ей, – А потом просто дыши. Всё в порядке.
– Мнм?! – усомнилась девочка.
– Ни ссы, Маруся, я Дубровский, – зачем-то схохмил я, продолжая работать над подачей кислорода.
Все кончилось быстро и хорошо. То есть девочка задышала, а затем была подхвачена мной под пузо и оттранспортирована…
– Шо, опять?! – с чувством спросил сидящий на приемке сержант, которому я до этого сдавал седого лунатика, желавшего жить на повышенную зарплату без повышенного риска.
– Это, ваще-то, телепортатор, товарищ милиционер, – грустно заявил я, держа за подмышки горестно хлюпающую носом девочку в трусах, – Часики видите? Нет. И я нет.
Нелицензированная девочка, значит. Притаившаяся. Не ставшая раскрывать приобретение способностей либо сама, либо под давлением родителей, не желающим, чтобы ребенка отняли «на опыты». Или куда-то еще. Дураки они у нее. Потратив на дитё рулон туалетной бумаги, для впитывания излишком слизи, мы получили громкий рёв и кучу «я больше не буду». Оставив сержанта разгребаться, я малодушно убежал назад ждать. И, вскоре, дождался.
Скрипнула, отодвигаясь, крышка канализационного люка, и из темных глубин на меня уставились два больших и красивых глаза, хоть и слегка узеньких. Кроме них еще было кое-что, но такое грязное…
– Едрить! – только и выдавил я, глядя на вылезающую на свежий воздух Янлинь в мокром перепачканном комбинезоне. Девушка вся была очень мокрая и грязная, а уж воняло от неё так, что кусты начали жухнуть!
Быстро оттащив девушку в ближайший подъезд, я извлек из взятой с собой сумки пачку салфеток, начав ими оттирать тихо бурчащую себе под нос китаянку. Слегка смачивая мягкую бумагу выделяемой ладонями слизью, я пытался привести это чумазое и вонючее страшилище в вид, когда нас могут пустить в баню без вызова милиции. А это сейчас очень важно, потому что если сидящий на дежурстве сержант увидит меня в третий раз – то его психическое здоровье может пострадать!
Спустя три пачки салфеток Янлинь приобрела человеческий вид, а я, запихав влажный и грязный мусор в пакет, выдал ей другой пакет, который вынул из пакета для мусора, тем самым вооружая китаянку на посещение бани. Та была недалеко, так что дойти получилось даже без свидетелей. Но вот внутри…
– Ты где её взял?! – потребовала ответа закончившая ругаться тетка на входе, – Вот вонища-то!
– В канаве лежала, – соврал честный я, – Мимо иду, смотрю – лежит! Дай думаю помою, покормлю, домой пущу…
– Что у тебя, под маской совсем беда, что ли? – проявила стервозность тетка, – Чего на китаянок-то кидаешься?
– Всё у меня в порядке под маской, – обиделся я, – А китаянки хорошие. Худенькая, маленькая…
– Сисек нет и жопы! – отрезала тетка.
– Только стариться начнет после 50-ти, – взял меня праведный гнев за китайский народ, – А что сисек нет – так и обвиснуть нечему!
– Так, а ну иди отсюда, раз мыться не будешь! – взъярилась тетка, которой как раз было где-то лет сорок и килограмм под сто, – Ходят тут всякие! Воняют!
Ну а когда показалась Янлинь в своем легком белом платьице на босо тело, старушку чуть дед Кондратий не тяпнул! Вытащившись из-за кассы, она назвала уходящих нас многими нехорошими словами, заставляя девушку недоуменно оборачиваться, а затем еще и на меня посматривать с вопросительным выражением своего китайского лица. Я шел гордый и молчаливый, как и должно шагать тому, кто железной пятой логики попрал стервозность и скандализм.
– Всё хорошо, – наконец, произнесла подруга, – Мы подключились. Я всё проверила, Виктор, перепроверила тоже. Отдельный канал на «Жасминную тень», рядом пустила страховочный. Теперь никто нас не отключит.
– А кабеля не найдут? – поинтересовался я.
– Нет, – помотала головой «чистая», – Нам там очень хорошие кабеля оставили. Очень. Я их очень незаметно пустила. Не найдут. Не определят. Только если… нет, неоген тоже не обнаружит, они изолированы. Только тот, кто умеет дистанционно ощущать металлы. И знает, где искать.
Отлично. Это был план Окалины – подключить нашу общагу к городской подземной магистрали, протянутой от одного из реакторов Стакомска, но мы его слегка усовершенствовали, попросив майора выдать дополнительные кабеля. Суперкомпьютер, уже собранный Янлинь в более-менее рабочее состояние, нуждался в питании и связи с сетью, а проделывать это через полуофициальные, но всё-таки зафиксированные действия майора, мы не хотели.
– А почему эта… кричала нам вслед? Что ты ей сделал? – полюбопытствовала повеселевшая и чистая китаянка.
Пришлось на ходу объяснять девушке, что люди бывают разные. Есть такие, как сама Янлинь, у которых насыщенная, интересная, полная всякого-разного жизнь. Им не особо надо общаться, а когда хочется, то проблем не возникает, потому что у красивеньких девушек с общением проблем вообще не бывает. Есть другие люди, к примеру я. Не очень красивые и умные, но с подвешенным языком и, опять-таки, кучей дел. Так что и поговорить можем и поработать. А есть пустые глупые люди, которым общаться хочется, но нормально делать это они учиться не хотят. Самый простейший способ общаться для таких инвалидов – это приставать к окружающим с нравоучениями, поучениями, неприятными вопросами, критикой.
– Но… зачем? – удивилась Цао-младшая, а затем задумчиво добавила, – Была бы я некрасивая, то постаралась бы стать добрее и веселее…
– И готовила б вкуснее! – подколол её я, улыбнувшись, – Не все люди желают стать приятнее, большинство считает себя и так весьма неплохим, а местами даже и хорошим человеком. С такой позиции они и относятся к остальным. А когда эти остальные не идут навстречу – человек начинает навязываться, занимая агрессивную позицию. Она им очень даже удобна…
– Чем?
– Позволяет почувствовать говну себя важным. Если ты агрессивен и инициативен, значит выше по социальной лестнице. Убогим это очень важно.
Ну а что тут сказать? Не люблю таких бабок, да и вообще людей с таким стилем общения. Считаю их социальными паразитами, которые за маской агрессии и уверенности скрывают одинокое скулящее существо, давным-давно расписавшееся в бессилии изменить себя к лучшему, ленивое и тупое. Хотя, с другой стороны, а каково быть неприятным личностям, ну просто не умеющим залихватски петросянить? Не все же они гондоны, на самом-то деле…
Вот так, предаваясь вслух философским размышлениям, я и доставил юную диверсантку на место жительства, кивнул её хмурой как грозовая туча бабуле, по-прежнему мне не простившей подложенной свиньи в виде активированного Салиновского… ну и пошёл себе на работу, в НИИСУКРС.
Там у нас случился самый настоящий научный консилиум. Председатель – Окалина Нелла Аркадьевна, главный научный советник – Молоко Нина Валерьевна, приглашенный эксперт – Изотов Виктор Анатольевич, ведущая проекта – Кладышева Вероника Израилевна. Подопытный образец – закрытая в глухой камере Палатенцо, злобно искрящая молниями.
– Она, товарищи, – бодро вещала наша психологиня, – вполне себе отдает отчет в том, что делает. И что думает! Даже в том, что чувствует! Просто представьте себе, что Юля – ребенок без тормозов и ограничений. У неё их просто нет, потому что нет ни малейшего желания идти на компромисс и…
– Я поняла, – рубила нервно майор, – Как это исправить? Как её починить? Что не так?!
– Да всё так, Нелла, – разводила руками полненькая ученая, – Так и должно было быть, просто мы надеялись, что она сохранит установки личности с метаморфозы, но кому из детей нравятся искусственные ограничители? Вот она и…
– Так, хватит! Не надо мне объяснять, что вот это – моя дочь! – наконец, взбесилась Окалина, тыча пальцем в одностороннее стекло, – Я и так вижу! Объясните, как вернуть или… поставить ей ограничители! Вот Витька! Вот он! Она в него влюблена была как кошка! Почему она его не слушает?!
– Социальный статус разный, – это уже была Молоко, – Юля ориентируется на общественное признание и заслуги, у неё просто не выработано другой системы координат, так сказать. Поэтому Виктора она не воспринимает, как…
– Так, стоп, – внезапно прозрел я, – Так она по этой причине меня несколько раз чуть не грохнула?!! И вообще творила что хотела?!
Как оказалось – да. Меритократичное определение ценности того или иного индивидуума оказалось для призраков в их новом амплуа единственным ориентирующим фактором, который…
Обосраться и не жить. То есть эта электрическая чучундра испытывает ко мне чувства, но в её личной таблице рангов я на уровне домашнего хомячка, потому что у меня нет регалий, заслуг и дипломов? А что ты хотел, Витя? Видишь, как много неосапиантов? Мы и так разрываемся на тысячи кусков, пытаясь понять и простить каждого…
– Но это хороший шанс вновь переориентировать её систему ценностей на нормальную! – внезапно воодушевилась Кладышева, – Да, надо будет поработать, но шансы, я думаю, очень велики. Только вот проблема у нас имеется, товарищ майор. Мне, чтобы работать с Юлией плотно, нужно, чтобы она вернулась в общежитие. А в «Жасминной тени» у нас Витя…
– Витя, значит, – бросила чугунный взгляд блондинка на меня. Я лишь пожал плечами, думай, мол, что хочешь. Я свободный человек со свободной потенцией и волеизъявлением.
– Ну, с Витей мы вопрос решим, – неожиданно улыбнулась Нина Валерьевна, заставляя меня насторожиться всеми жабрами души.
И не зря.
– В смысле решите?!
– Сейчас объясню, – неожиданно ожила мрачная как грозовая туча майор, деликатно беря меня за плечо, – Так, девочки, вы тут сами, а мне надо с Изотовым кое-что обсудить…
И уволокла к себе, в подполье.
– Так, Симулянт…, – сев за стол, со вздохом начала она.
– А можно мне кофе и что-нибудь пожрать? – сделал я ход конем, – Как бы с утра ни крошки во рту.
– Можно, – с тяжелым вздохом встав из-за стола, Окалина прошла в одно из подсобных помещений, кажется, выполнявшего у нее роль гардероба, вскоре появившись оттуда с термосом и бутербродами. Они были настолько грубо нарублены, что я сразу всё понял.
– Вы мне что, своё отдали?! – удивился я вслух и громко.
– Заткнись. Жри. И слушай, – придавили меня голосом, тут же поправившись, – Мне все равно ничего не лезет.
Через пару минут я узнал почему.
Учебный год в пределах Стакомска… его не будет. Через пару дней будет объявление по всему городу, что все учебные заведения делают перерыв в работе до… неважно. Совершенно неважно.
Важно то, что все, имеющие отношение к преподавательской деятельности, либо к самим учебным заведениям – уже бегут из города. Можно сказать – убежали. Сменили место жительства, плюнув на повышенную зарплату, на льготы, на пенсионную прибавку, на всё… всё… всё. И не они одни, преподаватели и воспитатели лишь возглавили огромный отток населения из советской части Стакомска, хотя ходят слухи, что и в китайской наблюдается подобное явление.
– Ты знаешь, из-за чего это происходит, Изотов.
Конечно, я знал. Артефакты, совсем недавно пролившиеся дождем на улицы Стакомска. Даже принимал участие в этой движухе, сбив с неба как самого террориста-наемника, так и придурка, преследовавшего его годами. А теперь… в целом понятно, не нужно быть хоть сколько-то умным, чтобы сложить два и два. Артефакты тот гад с багровой энергией рассыпал возле школ и вузов, следовательно, нашедшие их школьники и студенты втыкали деревяшки в себя. Следовательно, что? Правильно. Воцарится ад, если позволить молодым и глупым человекам, то есть уже адаптантам, концентрироваться в определенных местах.
Преподаватели тоже люди и тоже хотят жить.
– В общем, сейчас на патрули подписываются все, у кого «нева» ниже полтинника, – отрубила майор, – Ты со своей «невой» и со своими нелетальными способностями… гм, я просто не могу держать такой актив не задействованным, Изотов. Поэтому…
Поэтому от «Жасминной тени» меня и Цао Сюин назначают в специальный отряд быстрого реагирования, который будет выезжать на «тяжелые» случаи из тех, где летальное применение сил категорически не рекомендуется. А так как город большой, урожай новых адаптантов планируется в несколько десятков тысяч, то дома я буду только ночевать… и то не часто.
– Бабушку бы хоть пожалели…, – вздохнул я, скорее в шутку, чем всерьез.
– Изотов, – не поняла меня Окалина, – Там дети и невинные граждане. Мы не выпускаем неогенов. Многие бросают детей, проходящих сейчас метаморфозу под контролем властей. Три-четыре дня и нам будет очень сложно. И плохо. Не до бабушек. Тем более что эта конкретная бабушка в бой, в отличие от тебя, рвется.
– Да я просто так ляпнул, – оставалось лишь повиниться, – Только, товарищ майор, я того… не очень умею спасать. И уговаривать. И разговаривать. Ну вы поняли.
– Не волнуйся, будешь заниматься привычным делом, – валькирию это не смутило, – Кому разговаривать – мы найдем.
Глава 3. Социальная ответственность
Сегодня с утра меня одолевали философские мысли. Не просто так, конечно, потому что для них, мыслей то есть, нужны силы и особое состояние мозга, я бы даже сказал – работоспособное состояние, а с ним пара дней была сильная напряженка, потому что Вероника. Да, как говорится, «перед смертью не надышишься», но почему бы не попытаться? Ничто не предвещало беды, я, несмотря на новое назначение, должен был вполне кошерно ночевать дома, но попробуйте привести эти аргументы старой заслуженной женщине, у которой нимфомания и воздержание сильно пошатнули чердак еще тогда, когда я в пеленки ссался и агукал матом на своих непутевых родителей.
В общем, тут, наконец, доставили Юльку, Вероника ей занялась, а я получил возможность как выспаться, так и начать думать с утра пораньше. И надуманное сильно смердело каким-то зашкаливающим уровнем иронии.
Вот чего можно хотеть от второго шанса в жизни? Молодости, силы, богатства, знаний… женщин, в конце-то концов! Или на конец, не суть.
И шо, вы-таки меня спросите? А я возьму и отвечу – а всё ведь есть! С избытком! Я молодой, крепкий, силы дурной за края, с девками вопрос не просто закрыт, а прямо вообще, на самом высшем уровне, большинству такое и не снилось. Деньги? Ну да, отнес недавно за сберкнижку, просто полочка кончаться начала. То есть, они имеются, четыре с половиной тысячи на счету, да дома рублей пятьсот. Хоть машину покупай. Но машину я не куплю, потому что могу порвать машину пополам. А зачем в хозяйстве такая дорогая и ненадежная вещь?
Так что я по всем канонам попаданческих книжек, сотнями читанных в прошлой жизни, успешен прямо не знай как. Пусть денег, конечно, мало, но зато Кладышеву можно считать за два гарема, семь секретарш и стриптиз-клуб совокупно!
…и радоваться этому всему как-то не получается. Особенно сейчас.
В Стакомске наступили сумерки. Только закончился срок перестройки организмов адаптантов, как они начали вылезать на улицы. Потерянные, бледные, неадекватные, с пролежнями, люди самых разных возрастов то и дело появлялись на свет, тут же начиная напропалую применять свои способности. В больницах и госпиталях врачи сбивались с ног в забитых палатах, срывали голос в криках, запрещая использовать свои силы, но обезумевшие люди всё равно никого не слушали. Они радовались как дети.
Только вот в руках у них были отнюдь не игрушки.
– …тов! Товарищ Изотов! Вить! – достучались до меня извне.
– А? – включился я в окружающую среду, идентифицируя стоящего передо мной человека как милиционера, свежеиспеченного лейтенанта и вообще Шахбазяна Вагана Вараговича, нашего коморского участкового, а еще теперь, вдобавок, и руководителя группы «Комор», в которую был включен и я.
– О! – обрадовался тот, – А я уж думал, ты нас покинул в цвете лет!
– Не дождетесь, – отрезал я, оглядываясь по сторонам, – А где все?
– Сейчас подойдут, – ответил мне милиционер, а затем добавил, мрачнея, – И пойдем…
Всего в нашем отряде от улицы набралось пять человек. Шахбазян – руководитель, связист, переговорщик, наш основной рабочий элемент. Цао Сюин, раздобывшая где-то вместо своих роскошных халатов совсем непримечательную скромную одежку – страховка на случай, если что-то пойдет не так. Её нейтрализующие сферы великолепно решают проблемы буйных и неадекватных. Олейко Михаил Петрович, суетливый человек лет сорока, присутствовал и числился третьим как представитель гражданского мнения Стакомска. Он у нас был комендантом общежития номер «2» с другой стороны Коморской, а в отряде просто числился лишним телом, изрядно страдающим от такой дополнительной нагрузки.
Четвертой была архиполезнейшая бабулька, живая, плотненькая, пышущая энергией и живостью ума. Вот эта самая Раиса Архиповна Даниленко была не много ни мало, а самой настоящей живой легендой из женщин, лично принимавших участие в Митинге Неудачниц на Красной Площади в 1950-ом. Сейчас же эта владелица слабого телекинеза и теплозрения будет основной причиной, почему я целый день буду болтаться рядом с ними без дела. И это очень хорошо.
Все в отряде знают, что верзила в металлической маске начнет действовать, если новый адаптант будет подвергать риску жизни окружающих или членов отряда. И наручников у Вити нет.
То есть – меня активно не любили. Вслух.
– Да не нужен он нам, милая! – бодрым колобком перла вперед рядом с широко шагающей Цао Сюин бабулька, – Ну ты ж не скисла? Так ты и не могла, о чем это я! Ну вот кто из твоего шарика и куда? Да никуда! Зачем нам тут такой?! Алкашей гонять? Там с нами вон, парень какой видный идёт! Отправь ты его домой, у меня сердце волнуется!
– Не положено, – сухо и тихо отвечала баба Цао, – Нас так назначили.
– Назначили-о*уезначили! – не лезла в карман за словом Раиса Архиповна, – Да если б там наверху всегда правы были б, а мы молчали, сейчас бы все строем ходили и полынь глотали!
Милиционер мудро бабку не окорачивал, а вот Олейко на всё было поровну. Человек шел, мучаясь, что он капитально не на своем месте, которое, судя по всему, что я знал о комендантах и о людях в частности, было сугубо перед телевизором. Сам бледный, мозолей на руках никаких, нервный, со срывающимся даже в простом разговоре голосом. Явно не приспособлен ни к чему, кроме ора на студентов. Или же я ошибаюсь. Всё-таки, нельзя быть на Коморской совсем уж простым и тем более, нервным. Зашибут.
Наш первый «клиент» – сидящий на лавочке мятый на лицо и одежду алкаш, с детской улыбкой пускающий из ладоней свет. Ничего серьезного, просто как фонарик ладони заработали. Только вот вместо Шахбазяна вперед посеменила эта проклятая Раиса Архиповна, сходу влепив мужику легкий подзатыльник, а затем начала его визгливо отчитывать за то, что не гражданин он, не товарищ, а пропойца и дурак, так как не доложился куда следует.
Вот тут уж я не стерпел.
Аккуратно отодвинув с дороги что-то почуявшую бабу Цао, я подошёл к скамейке и отвесил дурной бабке подзатыльник, от чего та выпала в крайнее изумление, причем вместе со светоносным алкашом на пару.
– Если ты, бабка, курва-мать, еще раз поперек приказа пёрнешь, я тебя, козу упрямую, догола раздену и посреди улицы так оставлю, что ни подняться, ни уползти не сможешь. Будешь лежать и вопить, опозоришься на весь город, – змеем зашипел я в пенсионное ухо, но так громко, чтобы слышно было всем, – Мы тут не в твой походный бордель играем, *б твою мать!
– Слышь, малой…, – неожиданно подал голос алкаш, – Ты…
– А ты, дебил, – развернулся я к нему, – Лучиком своим паршивым в глаз водиле какому-то зарядил бы, и всё, привет кювет. Присел бы лет на восемь!
– Да не умею я! – побледнел алкаш.
– Ты сидел, учился их пускать, идиот! – уже не сдерживаясь, рыкнул я, – На людях! Не в квартире! Не в сортире! Поднимай жопу, идём тебя регистрировать!
Знаю, из меня вообще никакой переговорщик. Чаще всего ты в ситуациях, когда либо сам, либо тебя, третьего не дано. Поэтому я совершенно не против, если всем происходящим будет заведовать некто, куда более «цивилизованный» типа Шахбазяна, но вот превращать серьезную операцию в цирк ради услаждения маразма в прошлом знаменитой бабки – мне ни с руки.
Так и пошли дальше, причем Цао Сюин на полном серьезе отстала утешать получившую большую моральную травму Даниленко, но тем не менее, насколько мне позволял слух, между хорошими словами толсто намекала бабке, что Витя – человек нехороший. Раз сказал – то сделает.
Дальше все пошло как по маслу, за исключением народной любви ко мне, красивому. Бабуля молчала, милиция работала, китайский народ бдел, а нервный Олейко страдал от собственной никчемушности.
Обход мы закончили, имея в качестве добычи двух алкашей, одного поэта и мальчика лет десяти, которого как раз наш комендант номер два и обнаружил закопавшимся в песочнице. Подивившись таланту орущего ребенка (так рано достигшего половой зрелости, стал ведь адаптантом!), я всё-таки поставил пацана на ноги, удержав за ухо. Затем была длинная эпопея поиска его родителей, сопли и слезы матери, тихое нервное признание бати в… зажиленном артефакте. Его тоже забрали. В итоге мамаша ужинать сегодня была обречена одна.
Бывший сержант оказался настоящим докой в своей области. Спокойно приближался к цели, представлялся, пояснял, кто он и откуда… этого уже хватало, чтобы народ, выползший из своей берлоги спустя две недели, скисал и послушно шёл в участок. Все было настолько тихо, что под конец смены бабулька из Неудачниц расхрабрилась, вновь попытавшись прочитать мораль одному грустному типу, конвоируемому нами в отдел, но тут уже сама Цао Сюин её одёрнула.
И правильно.
Затем, уже под вечер, Шахбазян скомандовал отбой, после чего наша недружная команда расползлась по своим делам.
– Извинись завтра перед ней, – сухо проговорила Цао Сюин, идущая чуть впереди меня.
– За что? – хмыкнул я.
– Знаешь сам, – отрезала китаянка.
– Не буду, – тут же отреагировал я, – И не потому, что не хочу, баба Цао. А потому, что если я пойду навстречу подобному, оказав уважение старому человеку, то у него может сложиться впечатление, что я был не прав. Я, а не он. И когда кто-нибудь оторвет голову вам или милиционеру, эта бабуля будет искренне полагать, что так случилось не из-за её капризов, а потому что окружающие недосмотрели…
Секунда и я смотрю в глаза развернувшейся на месте и очень злой китаянки. Очень злой.
– А ты все лучше знаешь, сопляк?! – змеей прошипела бабушка, – Где был твой ум и решительность тогда, в «Тени»?! Тогда, когда умирали дети?!
– Тогда, когда ты, старуха, не зная ситуации, не понимая вообще ничего, сама пошла по приказу, жертвуя своей внучкой?! – ответно взбесился я, – Кочерыжка старая! Один из засланных людей мог спокойно взломать комнату, у него лучи из глаз лупили просто ужасающей мощи! Он бы за секунду проник в комнату, стёр бы призраков, сжег бы тебя и забрал бы Данко! Но нет, ты даже сейчас об этом не в курсе, потому что тебе важнее было взвалить всю вину на меня, придумать, как бы ты справилась лучше сама и строить после этого из себя невинную жертву!
– Ты мог хотя бы попытаться их спасти!! – боль в глазах Цао Сюин была очевидна даже такому дубу как я, – Хотя бы! Что-то! Сделать! Ты их бросил! Вычеркнул!
– Ты даже не слышишь, что я говорю! – сплюнул я, обходя китаянку.
– Слышу! Слышу!! – донеслось мне в спину, – Но они мертвы, шипоголовый! Они все мертвы!
Молча, я развернулся, подошёл к стоящей с сжатыми кулаками женщине и посмотрел на неё. Высокая, худая, вечно строгая, Цао Сюин сейчас стояла, опустив глаза вниз и плотно сжимала свои кулаки.
– Я… провалилась, – глухо произнесла она.
– Ты провалялась, – безжалостно отбрил её я, – Но до этого ты дала Янлинь время выставить блокировку на общежитие. До этого ты терпела пытки. Всё, что случилось потом – было не твоим делом, старуха. Ты к тому времени своё отыграла. А что вышло у меня, так ты знаешь. Единственное, в чем ты на самом деле провалилась – это по отношению к своей внучке!
– Чт…, – вскинулась она.
– То! – рявкнул я, – Ты хотела, чтобы ей испарили голову! Не думала ни секунды, жертвуя ей! Сразу выдала! А значит, хотела этого давно! Хочешь переиграть её жизнь? Воспитать по-новому, а?!
– Шипоголо…!
– Я за него! – зарычал я, – Что, старая, сомневаешься в том, как вырастила внучку?! Видишь, что та несчастна, трахаясь со всеми? Прямо аж умирает с горя?! Так в жизни, вообще-то, мало счастья, тебе ли не знать! Зато печали бы ты ей еще устроила вдоволь!
– П-пошёл прочь! – толкнув меня в грудь обеими руками, баба Цао ринулась к проходной на Коморскую, как к спасительному кругу.
Догонять я её не стал.
Все кровоточат одинаково. И уважаемый, и неуважаемый. Между выпотрошенным министром внутренних дел и курицей удивительно малая разница, разве что в массе и пригодности к употреблению. Ценность, впрочем, даже меняется, потому что нормальный человек министра жрать не будет. Дохлый министр стоит дешевле курицы. В этом и весь смысл. Нельзя сказать, что я уважаю куриц и не уважаю министров, но в разрезе моих приключений (точнее жизни), уважение может быть лишь роскошью, подчас опасной. Потому что ни министр, ни, тем более, курица, ни хера не смыслят в смертельной схватке людей, обладающих способностями. А у нас тут такая жопа постоянно.
И что следующий день нашего мирного сонного обхода по алкашам, маргиналам и робким гражданам, сп*здившим себе брусочек волшебного дерева, не кончится кровавой бойней на половину квартала – я гарантировать не могу. А значит, весь авторитет уважаемой Цао Сюин и нихера не уважаемой маразматички Даниленко – для меня пустой звук. Они не на своем месте. Я? Да.
