Хелена Кейн
Кустырь
– Как дети, ей богу, – прокомментировал Лев, когда они вышли на знакомое крыльцо.
А Самурай кивнул, задумавшись о том, как переменчива судьба.
– Идём, банок с солениями тебе выдам.
– Идём.
Рюмка
Желание сделать хорошее дело созрело в Рюмке неожиданно, как яйцо в облезлой самочке попугая. Решительное желание, конечно, не такое решительное, как выпить, но всё же весьма определённое.
Рюмка был свойским мужичком. Самым свойским. Его знали поголовно все любители кирнуть, и почти все из них пили с ним из одной ёмкости, даже если это не входило в их планы. Мужичка можно было считать обычным выпивохой, если бы не невероятная устойчивость к алкоголю. Он пил без особенных последствий для себя, а глаза его были всегда немного блаженными или осоловелые – как кто судил.
Рюмка просыпался обычно поздно, незадолго до десяти утра: раньше не было смысла, ведь до десяти в утреннем воздухе была исключительно злоба. Там, в этом ежедневном времени ожесточения, люди шли на работу, толкались в автобусах, ругались на остановках, с томлением проходили закрытые алкомаркеты. Нет, это время определённо лучше проспать.
Мужичок жил в заброшенном садовом домике и давно уже перестал ждать возвращения хозяев. Электричество подключено было незаконно ещё самими хозяевами, так что здесь он чист. Воду брал на колонке. И никто его не трогал, потому что дела никому не было.
На минимальную пенсию можно было купить только самые основные продукты, без изысков. И тем более без горячо любимого горячительного. Так что Рюмка шёл иным, проложенным им самим путём. Он был поставщиком закусок. Не настоящей еды, а разных приятных мелочей, вроде сушек, печенья или плавленых сырков. Эта побочная еда покупалась по акциям в магазинах или выменивалась у Тележки, который знал, где искать. Но венцом его деятельности были сухари. В садовом домике стояла электроплита, на которой не работала ни одна конфорка, зато жарко и исправно функционировала духовка. Полазив когда-то по помойкам, он подобрал к ней два противня.
Рюмка покупал чёрствый хлеб, который брали в основном скотине, нарезал его длинненькими аккуратными кусочками, присыпал просроченными приправами и сушил в духовке. Потом пересыпал в пакеты, добавлял немного другого хабара (случалось разжиться иногда фруктами, выброшенными на рынках, или мелкими семечками со дна мешков, которые отдавали за несложные поручения там же). Всё это добро он дополнял стопкой бесплатных газет и шёл промышлять.
Примерно к одиннадцати утра в пивные, разливайки и рюмочные сползались припухшие слабенькие мужички. Там в меру приветливые и снисходительные тётки занимались алкогольной реанимацией граждан. Обыкновенно такие утренние застолья обходились без особых закусок, которых в некоторых заведениях просто не было. Зато был Рюмка.
Он обходил подобные места и менял свои сухари и прочую закуску на разговоры и глоток-другой спиртного. Даже незнакомые с порядком новички чувствовали инстинктивно, что дядьку, щедро рассыпающего перед ними сухари на газете и слушающего с удовольствием истории, нужно угостить. А Рюмка не брезговал допивать, а уж если наливали целую, так и вовсе церемонно кивал, прикладывая руку к сердцу.
Его распорядок сложился за годы шатания по забегаловкам и был выверен, детально продуман. Когда туман опьянения застилал мозги похмеляющихся, Рюмка откланивался и шёл по магазинам или на рынок, возвращался в свой домик, там спал, ожидая по-настоящему волшебного часа – окончания трудового дня.
К пяти вечера Рюмка был готов. Каждый день был праздничным и неповторимым.
Рюмка брал с собой закусь, газеты, штопор, раскладной стаканчик, складной нож, пару зажигалок и фонарь, чтобы освещать дорогу к своему садовому участку. Мужичонка последовательно обходил злачные заведения средней руки, ища компанию. Он иногда подходил, немного стоял, понимал, что ему не рады, и шёл дальше. Зато у компании, что принимала его, появлялся самый благодарный слушатель и кормилец.
Он наслаждался историями, его угощали выпивкой или разрешали допить. Он мог подсказать, как ловчее открыть бутылку портвейна или водки, где можно принести своё, а где лучше не стоит. Он знал множество людей и со всеми у него находились общие знакомые. Рюмка в определенном смысле слыл человеком известным. Он выступал вечным проводников мира выпивох, Вергилием с сухарями.
За компанию он курил, но никогда сам. Мог ловко смешать ерша или почистить рыбу, если никто не вызывался.
Рюмка получал удовольствие от историй и нисколько не пьянел, справедливо считая себя достойным только остатков, раз уж так сложилась его биохимия.
Истории из забегаловок составляли весь его мир. Из услышанных им откровений можно было извлечь пользу, но он так не делал.
Жёны ударников алкофронта знали его и много раз старались выведать то, сколько, с кем и где был их благоверный, но всегда оставались ни с чем. Рюмка не сдавал никого и был хранителем пьяного братства в их части городка. Совершенно не агрессивный, он неминуемо становился иногда мишенью для нападок, но его всегда спасала репутация. Его знали все и готовы были ручаться за его безобидность и порядочность.
С девяти вечера у пьющих людей включается максимальная громкость: все понимают, что расходится уже пора, но длят веселье дальше. В десять вечера кафе начинают закрываться, остаются только те, что не в жилых домах. Решительные в своём алкостремлении перебирались в такие места. Но и там жизнь била фонтаном горячительного только до полуночи.
Обычно Рюмка убеждался, что даже самые пьяные добрались успешно по домам, перебрасывал свою изрядно опустевшую от закусок сумку за спину и, подсвечивая себе дорогу слепеньким фонариком, шёл спать в свой брошенный садовый домик. Ему завтра не вставать поутру, и он не торопился, перебирая в голове истории, услышанные за вечер.
Ритуал того дня, когда доброе дело внезапно проклюнулось в Рюмке, был нарушен. Он не поторопился вставать утром, а остался лежать и размышлять на своей сетчатой скрипучей кровати. Что может сделать человек хорошего? Он знал, например, что жена начальника автобазы спит с одним из механиков. Знал, кто утащил строительные контейнеры на металлолом. Таких откровений роилось в его памяти множество, но использовать их во благо невозможно, так что Рюмка переключился на иные мысли.
Когда ничего не придумалось, он решил разбить эту оказию на несколько мелких дел.
Для начала нарвать цветов для Ольги из бара «Якорь». Накануне она отдала ему порцию еды, к которой заказавшие её посетители почти не прикоснулись. Потом он вспомнил, что у него завалялась банка собачьего корма: он нашёл её мятую возле пивбара «Пятница», видно хозяин зашёл выпить и не донёс до дома. Можно отдать консервы знакомым псам, которые живут в районе теплотрассы. А ещё ему на рынке отдали множество рваных мешков из-под всякого зерна. Они плохонькие, но Але сгодятся. Вот и целых три хороших дела можно успеть. Рюмка решил не тянуть и отправился немедля.
Рюмка собирал цветы неторопливо и экономно, поставив колено на расстеленный пластиковый пакет. Названия цветов он не знал, беленькие какие-то. Они росли на теплотрассе и пустыре, выделяясь своим нежным цветом на фоне сухой травы и мусора.
Собрав дюжину, он решил передвинуть пакет, но углядел разбитую стеклянную банку, грозящую порезом. Мужичок переместил пакет в безопасную сторону и продолжил сбор.
Уже набрав полную охапку цветов, он замер. Вот же оно. Точно же. Рюмка быстрой походкой, несвойственной его обычно экономным движениям, пошёл в сторону заведения «Золотой Якорь».
Возле входа активно опохмелялась первая компания синеватых ласточек.
– Ооо! Рюмас! Иди к нам, брюхо тянет.
– Извините, парни, я по другому делу сюда.
– Эй, эй, эй, ну Рюмасик, уважь нас, голодно же. Есть может заначка какая?
– Парни, только собачий тушкан, не человечий, – Мужичок развёл руками, извиняясь. – Дайте мне час, вернусь с едой и накатим.
– Давай, конечно, но сказать чего хочу тебе.
– И чего?
– Гав!
Рюмка помедлил.
– Уверен?
– А то ж.
Мужичок вернулся, достал из сумки собачьи консервы и поставил перед похмеляющимися.
– Карен никогда не разрешит.
– Ну дак, милая моя, я же не предлагаю ему рассказывать. Сама отдала алкающим, сама деньги получила, все в плюсе.
– Алкаши они, а не алкающие, растреплют и мне попадёт.
– А ты пригрози, что будут болтать и всё закончится. И я похлопочу. Только тебе предлагаю, больше никому ни-ни.
– Нет, Соколик, не проси. Выплывет.
– Ну Оленька, где ж твоё сердце. Люди вопиют.
– Пьют они просто, без всяких этих твоих…
Ольга решительной рукой взяла пять полных кружек и понесла к столу. Рюмка остался у стойки, размышляя, как уговорить неприступную продавщицу. Цветы не помогли, уговоры тоже, больше ничего в голову не шло.
Оля вернулась какая-то притихшая. Взяла не стеклянную кружку, а пластиковый небольшой стакан, наполнила пивом, поставила перед мужичком.
– Ладно, неси давай. Попробуем.
Рюмка выпил своё пиво, вышел на улицу и углядел, как мужики тянут своё пенное и с помощью складных ложек на пятерых разъедают банку собачьих консервов.
Договорится с Самураем было несложно: у него всё равно постоянно случались остатки банок, срок годности которых подходил к концу. Рюмка сбегал за тележкой и отволок первую партию ассорти в томатном соке, перцев и солёных огурцов в заведение «Золотой Якорь». Ольга в первую же смену с поддержкой Рюмки продала семнадцать банок. И слава о пиво-водочном кафе с закуской из-под полы начала расползаться по району. Новость уж больно хороша была, ядрёная, хрусткая. А вскоре Самурай отжалел им маринованных грибочков, и народ повалил если не толпами, то весьма устойчивым потоком. И Карен, хозяин, был доволен, пусть и не знал всего. Всем хорошо.
Тележка
В жизни Тележки было множество событий. События эти происходили каждый день, и их меру сложно было объяснить сторонним людям. Ведь он был не как все – он был человек поиска. Мужчина искал постоянно, неистово и неутомимо. Находки его не измерялись исправностью или стоимостью, тут всё было тоньше и глубже. Он оценивал их по одному ему известной шкале. И эта его сущность содержала в себе трагедию, ведь места, чтобы хранить свои сокровища, вечно не хватало, несмотря на то, что он обитал в приличного метража трёшке, оставшейся от матери.
Тележка был знатоком свалок, помоек, контейнеров и просто мест скопления мусора. Страсть к выброшенным вещам появилась у Тележки сразу после детдома, когда его, коротко стриженного с острыми плечами и локтями, определили на первое место работы – на конвейер по сборке сельскохозяйственной техники. Он хорошо запомнил свой первый день: ему нужно было пристраивать тяжёлую деталь на своё место и заворачивать один винт. Ещё до обеда начали отниматься руки. Такие же тонкие, как и сейчас. А к концу смены он просто не мог их поднять. Так и шёл в свою комнатку в общежитие с болтающимися плетьми руками.
Минуя проходную, переход и пару дворов, он остановился возле мусорных контейнеров. Они были никак не отгорожены, просто стояли на квадратной асфальтной площадке. Через зелёный край контейнера была перекинута какая-то одежда: сверху коричневое пальто, снизу что-то ещё. Стояли сломанные детские санки, какие-то пакеты, рассыпан кошачий корм, а сбоку несколько бутылок из-под дешёвого вина в соломенной оплётке.
Парень оглянулся вокруг. Никого не было, никто не следил ни за ним, ни за контейнерами.
Все эти сокровища просто лежали на асфальте, никому не нужные, брошенные и оставленные. Здесь было больше вещей, чем у него за всю жизнь, проведённую в приюте. Личного, своего, не казённого. Общие игрушки не в счёт.
Тогда Тележка ещё ничего не понимал о том, как люди выкидывают ценные вещи, не глядя расстаются с книгами и сумками, даже не удосужившись проверить, что внутри. Не знал, что магазины выбрасывают просроченные, но абсолютно съедобные продукты. Да и вообще всё будущее виделось ему туманным.
Парень собрал одежду и бутылки на санки, и с трудом, не поднимая рук, потянул свой груз в сторону общаги. Какое бы ни было будущее, он там будет владельцем множества вещей.
Он шёл, скованно держа руки и упрямо наклонив голову, показывая небесам свой бритый худой затылок.
На Тележку много всего свалится за его жизнь с опущенной головой. Позорное изгнание из общежития за захламление комнаты, увольнение, работа в малярном цеху, инвалидность по респираторному заболеванию, неожиданное обретение матери, которая вышла из колонии, её смерть, квартира и пенсия. Но всё это не будет иметь много значения, ведь главное в его жизни с того момента – поиск, а остальное было условиями жизни, которые он не выбирал. Его власти хватало только на находки, их поиск, сортировку и хранение.
Когда Тележка находил какую-то вещь на свалке или где-нибудь ещё, он внимательно её осматривал. Вещь должна была вызывать в нём внутренний отклик. Ему нравилась бытовая техника, даже сломанная, вазы, картины, книги, портсигары и инструменты. После первичного осмотра он взвешенно и не торопясь принимал решение, нужно ли брать найденное с собой. В случае позитивного ответа подыскивал подходящее место в тележке.
Чтобы было не скучно идти от одного потенциального места наживы до другого, мужчина слушал приёмник на батарейках. Радио поднимало ему настроение и не давало оставаться в одиночестве. Иногда ему снился кошмар о том, что вещание радио остановится, как только не останется слушателей, и он про себя решил твёрдо, что пока он жив, такого не случится.
Еду он добывал почти целиком на помойках, лишь изредка докупая недостающее. Секрета никакого не было, нужно было просто дождаться, когда смена в большом сетевом магазине подойдёт к концу, и сотрудники выбросят продукты в контейнеры. Всё так просто, что мужчине казалось, что вот-вот настанет день, когда кучи людей будут собираться возле контейнеров в ожидании тех же самых продуктов, которые они обменивают на свои деньги, время, жизни. Но ничего не менялось, и здесь всё так же набиралась лишь горстка неопрятных людей. За годы питания с помойки Тележка лишь пару раз схватил расстройство желудка. И вообще, эти продукты, просроченные буквально на несколько часов, казались ему манной небесной.
Годы работы на производствах подорвали его и без того хлипкое здоровье. Государство платило весьма скромную пенсию по инвалидности, на неё Тележка едва ли мог себе позволить есть твёрдый сыр, сырокопчёную колбасу или экзотические, пусть и местами почерневшие фрукты. Сегодня у него из добычи была связка бананов, ананас, творог, который он решил пустить на сырники, пять пачек печенья и рыбные консервы. Он знал, что нужно сделать с последними – рыбный супчик, самое безопасное и нажористое. Тележка довольно вздохнул и ускорил шаг: улов богатый.
Просто так зайти в его квартиру не получилось бы, ведь дверь была настолько заставлена изнутри, что, открыв её (благо наружу), приходилось пригибаться. Арка из коробок пропускала только тележку и человека за ней, идущего гусиным шагом. В комнатах не было видно ни одной стены, только ряды коробок вокруг, от пола до потолка. В двух комнатах было организованно круговое движение вокруг столба из коробок в центре, чтобы в первом приближении можно было достать или переложить какое-то из сокровищ.
В ещё одной комнате посредине было оставлено узкое пространство, куда едва помещался стул и узкий односпальный матрац, лежащий прямо на полу.
Самое большое свободное пространство было на кухне – Тележка боялся пожара от старой газовой плиты. Вернувшись с добычей, мужчина всё тащил к своему матрацу, убирая стул с одеждой прямо на него. Здесь стояла бутылка с уксусом, лежала губка и тряпка. Всё найденное он ещё раз осматривал, протирал уксусом, в который верил больше, чем во все моющие средства вместе взятые. Уксус и сода – отличная пара, стоят совсем дёшево и помогают отмыть что угодно.
Место в квартире уже давно закончилось, так что новые вещи влезали только если выкинуть что-то из старых. Вот и сегодня он тщательно протёр сломанный тостер, убрал его в коробку из-под печенья и поставил на место коробки с ёлочными игрушками, которые сбросил обратно в тележку. Тостер был куда интереснее игрушек, а раз место в квартире кончилось, приходилось постоянно заменять хорошее на лучшее.
Мужчина убрал найденные продукты в холодильник, сварил суп из рыбных консервов, потом помылся, набрав ванну. Это он любил: приятно было опуститься в горячую воду после целого дня на ногах, заодно тут же простирнуть исподнее. Коробки, стоявшие вокруг ванны, были замотаны в плёнку, внутри лежали предметы, которым не может повредить сырость.
Во время бытовых своих дел он не переставал слушать радио. Перед сном он палкой ткнул в узкий проём между коробками, выключив свет. Радио сделал потише: оно будет бормотать всю ночь, даруя спокойный, уютный сон. Тележка лежал среди коробок на спине, смотрел в сереющий над головой потолок и думал о том, что нужно не забыть купить батареек для радио и смазать колёса тележки, чтобы не сталкиваться больше с соседкой, которая талдычит ему, что его квартира пожароопасна. Просто завидует, что у него есть столько всего, а у неё ничего. Мужчина спокойно заснул, только отблеск от красной лампочки на приёмнике выхватывал из темноты его худой профиль.
Летние дни всегда были лучшим временем для всех городских безумцев. Время здоровья, время, когда можно спать хоть под кустом, время, пролетающее так быстро, что можно потом тосковать по нему длинными зимними вечерами.
Мужчина катил перед собой свою вечную дребезжавшую спутницу-тележкомагнитолу. Смеркалось. Вещей он сегодня почти не нашёл, но это оттого, что Рюмка, которому он иногда отдавал излишки найденной еды, так обрадовался твердокаменному сервелату, что угостил его из канистры коньяком, пахнущим клопами. Тележка хотел отказаться, но не смог, и после непривычной для себя выпивки в обед проспал почти до вечера возле пруда, под кустами. Рюмка после их небольшого возлияния убежал ещё более бодрый, чем до него, но это уж как всегда. Впрочем, Тележка не переживал из-за малого улова: дома было много еды, а вещи не находятся просто так, тут нужно везение. Иногда случайный застой нужен для обильного лова после.
Внимательный, вечно шарящий глазами мужчина углядел на обочине лежащее яблоко. Не похоже на садовое, скорее магазинное, вон и наклейка виднеется. Он наклонился, подобрал его и внимательно осмотрелся. Заметил через десять шагов лежащую так же на обочине банку консервированного горошка, хмыкнул. Что за пикник на обочине? Тележка подобрал банку и пошёл дальше по продуктовым следам, а это были именно они. Мужчина провёл на улице в своих поисках много лет и знал, что чаще всего люди теряют продукты, когда вытаскивают пакеты из багажников машин. Бывает, они выпадают из сумок по дороге, но редко и по одному, а вот так, друг за другом – явный след.
За горошком Тележка нашёл йогурт, потом дешёвую коробку чая, ещё одно яблоко, а почти сразу и нерадивого владельца продуктового пакета. Мужик средних лет, в кепке и рубашке с короткими рукавами. Он спал абсолютно пьяным сном прямо возле дороги. Тележка засомневался, что делать дальше. Возвращать продукты он не собирался (поделом раззяве), но оставлять человека спать на улице – негуманно. Вон под головой камень лежит, да и хоть изредка, но мимо ездят машины. Лежит он тут, кошелёк наверняка где-то в карманах. Хорошо, если просто оберут, а вдруг переедут?
Мужчина вздохнул: сам ведь так же спал хмельным сном пару часов назад. Только не на дороге, а под кустом, закидав ветками свою тележку. Но мужика этого в одиночку не унести, нужна подмога. Он развернулся и зашагал в сторону города под звуки радио для дачников, авось повезёт кого встретить.
На удивление повезло: видно мужичок родился под счастливой звездой. А может это оттого, что пьяницам вообще везёт. Птица у них не ультрамариновая, а синенькая, и встречается часто.
Тележка углядел своим острым глазом Самурая, собирающего крыжовник на брошенном участке. Мужчина поманил собрата по безумию окриком и жестом, не желая далеко отдаляться от своих вещичек.
Так же как на стройке или лесозаготовке, там, где есть рабочее содружество, у городских сумасшедших было принято помогать друг другу, пусть и до определённого предела. Еду просить или деньги было табу, также как и отказывать в небольших просьбах. Самурай, кряхтя, вылез из зарослей крыжовника.
Они нашли мужичка на том же месте, и пока Самурай хлопал его по щекам, стараясь привести в чувство, Тележка собрал раскатившиеся продукты в пакет и поставил себе в тележку, демонстративно отдельно от найденного ранее. Законная добыча, тут понимать нужно.
Пьяный мычал и отворачивался, так что пришлось поднатужиться и вести. Потом догадались облокотить на тележку как на ходунки, придерживая с двух сторон, постепенно продвигать вперёд. Спустя минут двадцать мучений достойный сын Бахуса начал немного приходить в себя и икать.
– Если он мне обрыгает добро – сразу бросаем его в траву, надоел.
Самурай согласно побурчал.
Мужик, подойдя к домам, слабо махнул налево, а потом ещё раз налево. Подошли странной процессией к калитке, покликали. Из соседнего дома выскочила тётка и, жестикулируя веником, начала орать. Из дома, на который показал мужик, опасливо выглянула другая женщина.
Городские сумасшедшие сгрузили страдальца на лавочку и разорвали дистанцию. Намечался серьёзный скандал, подтянулись жители соседних домов. Выяснилось, что мужичок показал на дом соседки, куда и покричали-поколотили доверчивые поводыри.
– От же хлюст! – Тележка досадовал.
Вместо потенциальной награды за спасённого тут можно было разве что получить веником по шее.
Мужчины немного постояли со всеми и пошли прочь. Поравнявшись с зарослями крыжовника, Тележка вынул из честно найденного пару яблок и протянул Самураю. Знал, что тот не возьмёт горошек из-за банки.
Самурай взял яблоки, благодарно кивнул и пошёл дальше в темноту обочины собирать крыжовник.
С Тележкой Самурая связывала ещё одно событие, не совсем история, скорее наблюдение.
Самурай как-то сидел весной на солнышке возле небольшой колонии сморчков. Как только нашёл их, сразу же почувствовал, что приближается приступ. Чувство сложное, имеющее властную, безотлагательную природу. Как приближение сна, когда в голове ещё есть вялые, медленные мысли перед засыпанием, а тело уже сковало бесчувственность паралича. Все сознание сжимается до птички в крошечной клетке, на грудь давит, и ты засыпаешь, соскальзывая с этой клеткой вниз с края бездны, наполненной густым беспамятным туманом.
То же происходило во время приступов.
Самурай знал по опыту, что у него осталось буквально несколько секунд. Он опустился на подложку из сухих листьев и веток, сквозь которую пробивалась зелёная трава. Подложил локоть под голову так, чтобы перед глазами оказали грибы и пара крокусов за ними, отключился. Во время созерцательного транса глаза у него были распахнуты, но мыслей и сознания в них не было.
Оказавшись так близко к земле с её непрерывным течением жизни, он просто рассматривал подробности, наполняясь её красотой. Ворсинки стеблей крокусов, иголки и кусочки земли в шляпках грибов, муравьи и гусеницы. Всё тут наполнено смыслом и ценностью куда большей, чем в местах жизни людей. Безжизненные новостройки обретали душу только когда вокруг вырастали деревья, птицы начинали прилетать к кормушкам, а на помойки ночью начинали приходить лисы и кошки. Всё бессмысленно без природы, полной особой силой.
Самурай пролежал так какое-то время, может час, из которого минут 20 наблюдал за божьей коровкой, прилетевшей на траву напротив его малоподвижных глаз.
Его транс прервал скрип колёс. Не автомобильных, а небольших, от тележки из магазина. Мужчина недостаточно ещё владел телом, поэтому просто немного задрал подбородок и увидел фигуру Тележки неподалёку, вниз от опушки по холму.
Сумасшедший был накутан в старое пальто: видно ещё не до конца поверил в тепло и солнце после протяжной зимы. Он катил перед собой свою верную спутницу, полную тряпья, пакетов и неопознанных предметов. Потом остановился, повёл плечами. Самурай прекрасно видел мужчину и смотрел на него тем же взглядом, что и на божью коровку. Неподвижным, вбирающим в себя.
Тележка потянулся, снял пальто, остался в длинной, явно женской кофте. Обошёл своё добро, вытащил смятый пакет и принялся запихивать туда пальто. Внутри Самурая поднималось ленивое удивление: оказывается, за людьми тоже можно наблюдать, как за частью природы. Не так интересно, но можно. По крайней мере, за некоторыми. А может безумцы вообще ближе к природе, чем нормальные люди?
Мужчина принялся рыться в своей тележке, перебирая найденное. Нашёл что-то съедобное, сел на пакет с пальто и начал есть. Склонившись над едой, с упавшими на лицо волосами и бородой, мужчина обрёл особую, авторитетную схожесть.
Самурай подумал, что, может, это неспроста. Может этот безумец указывает верный путь всем людям. Остановить производства вещей хоть на пять лет, заставить разгрести людей свои запасы и залежи, использовать уже произведённое, а за эти годы природа отдохнёт, восстановится и окрепнет. Но кто будет слушать уличных сумасшедших.
Часть третья. Сегодня.
Не нужно считать городских сумасшедших безобидными: все они быстро набираются опыта на улицах и знают, на что способны другие люди. Их добыча зачастую происходит из помоек, свалок за супермаркетами, с деревьев или из брошенных домов. У этого добра не было чеков, которые бы указывали на принадлежность и стоимость вещей. Здесь, на отшибе капитализма, права собственности сводились к первобытности, к тому, кто сможет защитить найденное.
У Самурая есть его легендарная палка. У Али газовый баллончик, просроченный на 11 лет и оттого ещё более опасный, у Тележки – небольшой молоток, у Рюмки в кармане всегда лежит носок, наполненный свинцовыми грузилами. Лев привык полагаться на свой размер и умение угрожающе подёргивать плечами.
Октябрь выдался до того тёплым, что в ноябрьский холод никто не верил. Солнечный день, безветренный и тихий. Вид за окном мог легко обмануть неопытного квартирного жителя, но не людей, проводящих большую часть дня на улице. Самурай с самого утра чувствовал какую-то смутную трещину в груди: на стыке сезонов у него в душе всегда рождалась тоска. Миновали уже первые заморозки, отгремели вторые, грибы отошли, сезон почти окончен. Мужчина вздохнул и пошёл собираться, взял сапёрную лопатку, которой было сподручно выкапывать корни. Помедлив, выбрал всё же брезентовую, не слишком тёплую куртку: не хотелось париться, всё же солнце ещё прогревает стылый воздух.
Впрочем, жаловаться Самураю было не на что. Сезон выдался такой тучный, что последние десятки банок он уже закатывал, не обращая внимания на их зелёную одинаковость. Да ещё и яблочный выдался год, так что в одной из его комнат полотняные мешочки, полные сушёных долек, высились почти в человеческий рост. Мужчина заботливо переложил их скрутками из можжевельника, так что пахло немного по-новогоднему бодро.
Начинался обычный день, в который он предпочёл не брать тележку, а обойтись рюкзаком.
После обхода пары мест, которые нужно было проверить, он пришёл к подмёрзшей облепихе, росшей в низинке возле высотного дома. Раскрыл рюкзак и начал срезать прямо с веточками подмёрзшие гроздья ягод. Он смекнул, что лучше их чистить подальше отсюда, надеясь, что гуляющие мамочки с колясками начнут кричать на него не сразу. Первая из них не преминула остановиться и начать его рассматривать. Самурай чувствовал её неодобрительный взгляд, но не останавливался. Работа была сделана примерно на треть.
– Вы что там делаете? Дерево ломаете?
Женщина кричала ему раздражённо и с вызовом. Самурай вздохнул про себя, но не отозвался. Что-то объяснять людям абсолютно бессмысленно, он знал это по своему опыту.
Мужчина продолжал сбор ягод, слушая очередные выкрики. Дело привычное. Хорошо, что тут склон, тётки не полезут, главное не пропустить момент, когда какой-нибудь мужичонка появится. Тогда счёт пойдёт на минуты, ведь только вопрос времени, как быстро мамашки накачают его своей ненавистью и определят мстителем.
Пройдя все стадии интерфазы, человеческое сообщество выросло до пяти кричащих женщин, благо мужчин вокруг не нашлось, кроме скучающего дворника-дедка.
Самурай закончил со сбором, запахнул тряпочную сумку, полную ягодоносных веточек, и удалился по тропинке прочь от группы недовольных женщин, бросив на них единственный взгляд. В глаза бросилась массивная барышня, насмешливо размахивающая ему вслед рукой, с сигаретой, зажатой между пальцами.
Пройдя тихой дорогой, завернув мимолётно в посадки, чтобы срезать чагу, мужчина вышел к схваченному ледком пруду. В кустах возле берега он углядел движение, а спустя пару минут увидел вязанный берет. Чтобы не испугать женщину, Самурай поздоровался издалека.
– Здравствуй, Аля.
Движение прекратилось, тётка осторожно выглянула из кустов.
– Здравствуй-здравствуй.
Самурай пошёл было мимо, но Аля его окликнула.
– Ты ж не куришь, Соколик?
– Ни в коем разе. А чего это ты?
– Да не, не обращай внимания. У Рюмки попрошу.
– Что попросишь-то?
– Да бычков бы мне. Для рябинников гнёзда готовлю на следующий сезон.
– А сигареты зачем?
– От паразитов.
Видя, что Самурай не реагирует, женщина объяснила.
– Птицы, когда выстилают гнёзда, используют окурки, чтобы отпугивать паразитов. Не все, конечно, самые сообразительные. Вот и я тоже сообразила, перед тем как гнездо консервировать, я туда два-три бычка подкладываю, чтобы по весне не канителиться.
Аля показала, как она обёртывает гнездо пластиковым пакетом, закрепляет скотчем, сохраняя таким образом хрупкие птичьи постройки от снега и дождя до следующего сезона.
– Хочешь с Вильмой поздороваться?
Самурай кивнул, и женщина распахнула пальто. Курица набрала веса и отрастила несимметричный гребень.
– Здравствуй, Вильма, – с улыбкой поздоровался Самурай, чинно кивнул куре.
– Всё, Соколик, полетела я, на рынок нужно успеть. Сможешь подсобить мне? Два гнёздышка осталось закрыть.
Мужчина кивнул одеревенело и взял из её рук пару пустых пакетов и почти закончившийся моток скотча.
– Спасибо, Касатик.
Самурай смотрел вслед уходящей тётке и чувствовал, что накатывает приступ. Хотел было крикнуть вслед, но не получилось. Вместо этого он сделал три шага в кусты, опустился на колено и перед ним оказалось опустевшее гнездо с двумя окурками на дне. Один окурок был со следом помады.