Камилла Лэкберг
Менталист
– «Попытаетесь» – правильное слово, – заметил Винсент. – Я, как уже говорил, не имею специального образования. Только некоторый опыт, совершенно из другой сферы, который иногда позволяет мне делать верные наблюдения.
– В любом случае мы будем признательны, если вы дадите нам хоть какую-нибудь зацепку.
Итак, она всерьез решила взять менталиста в работу. Допустить к секретным полицейским базам, что уже слишком. Чаша терпения Рубена переполнилась.
– Ну всё, хватит, – сказал он. – Парень – шоумен, его работа – развлекать публику. А мы полицейские. Неужели будем его слушать?
Все притихли и разом повернулись к Рубену. Нависшую тишину можно было резать ножом.
– У нас остается совсем немного времени, прежде чем об этом узнает пресса, – сдерживая возмущение, проговорила Юлия. – И мы должны испробовать все возможные способы…
Рубен снова всплеснул руками. «Сдаюсь, – вот что это могло означать на этот раз. – Так оно бывает, когда всем заправляет женщина».
– В таком случае, – объявил он, вставая, – я отправляюсь в лабораторию судмедэкспертизы. Вот только заскочу в магазин магического инвентаря за хрустальным шаром.
* * *
После того как мужчины покинули комнату, Мина и Юлия встали у доски с фотографиями. Одного взгляда на них было достаточно, чтобы Мина почувствовала себя грязной. Алкогель для рук она забыла на столе.
– И что будет дальше, как ты думаешь? – спросила Юлия.
– Не знаю, – ответила Мина, не отрывая взгляда от фотографий. – Встретили его, во всяком случае, без оваций.
Она потерла предплечье, чтобы удалить омертвевшую кожу, которая, конечно, там уже была, учитывая время суток.
– Но ты и вправду думаешь, что он сможет составить профиль? Похоже, он сам не слишком в этом уверен.
Мина пожала плечами:
– Я думаю, что этот человек видит вещи, которые до сих пор проходили мимо нашего внимания. И потом, разве у нас есть выбор? Если, конечно, мы не хотим снова гоняться за греками средних лет. Что касается меня, я дала бы ему шанс. Я хочу работать с Винсентом. Нам нужна соломинка, за которую можно было бы уцепиться, и он вполне подходит на эту роль.
– В таком случае ты должна быть уверена в нем на сто процентов. Сама видишь, сколько среди нас скептиков, которых придется переубедить. Я, конечно, не о Педере. Но Рубен и Кристер, похоже, не едут в этом поезде с нами. Рубена и вовсе нет на платформе.
Юлия ушла, оставив ее в одиночестве. Мина вздохнула. Совещание вылилось в катастрофу – трудно было увидеть в этом нечто иное. Даже если Винсенту и доверили составить профиль преступника, коллеги вряд ли станут его слушать. Но Мина не была настроена так просто от него отступиться. Во время совещания Винсент вел себя слишком сдержанно и никому ничего не пытался доказать. Но ведь до того он сам говорил ей о групповой динамике и о том, что прежде всего ставит перед собой задачу найти в ней свое место. Жаль, что из этого мало что получилось…
Это Рубен все испортил. Можно ли так предвзято судить о человеке? Уже после встречи в «Ривале» Мина решила, что будет работать с менталистом, но, похоже, ее решения не имели силы в стенах консервативного полицейского заведения.
Снимки на доске. Взгляд сам собой переходил от одного к другому. Пронзенное мечами окровавленное тело внутри ящика. Белые трусы, майка. Мина не хотела этого видеть. Один из мечей пронзил голову женщины со стороны затылка и вышел через глаз. Классический трюк, только в исполнении безумца.
Квибилле, 1982 год
Яне потерлась туфлей о камень, соскребая глину. Как же она это ненавидит!.. Идея переехать в деревню принадлежала не ей, так почему Яне должна страдать?
– Иди сюда, Яне! – позвал младший брат. – Мы не начнем резать торт без тебя.
Мама уже сидела на лужайке. Как всегда, в платье, которое сшила сама.
А ведь когда-то она их покупала. Сегодня мама, по крайней мере, выбрала одно из самых красивых, с леопардом. Уму непостижимо, где она только умудрилась раздобыть такую ткань. Мама проявляла невероятные способности, когда дело касалось тканей. Шикарное платье, пусть даже домашнего пошива. Если б еще не босые ноги… На голове венок по случаю дня рождения. Яне вздохнула, стараясь игнорировать замечания брата.
Ей скоро шестнадцать, и половина жизни прошла в этой глуши. Они с мамой прибыли сюда первыми. Летом 1974 года мама уволилась с работы, и Яне пришлось оставить своих стокгольмских подруг только потому, что ее хипповая мама нашла себе компанию на хуторе неподалеку от Квибилле – небольшом халландском[4] поселке, о котором знать никто не знал бы, если б не большая сырная фабрика.
С сыра начинались достопримечательности Квибилле, им же они и заканчивались.
Но Яне жила даже не в самом Квибилле, а в его окрестностях, где не могла ни надеть, ни обуть ничего приличного, потому что повсюду была глина. Она взглянула на туфли – белые подошвы уже не спасти. Как же она все-таки все это ненавидит…
Яне вошла в дом, сняла туфли и, вздохнув, сунула ноги в большие резиновые сапоги. Если мама решила здесь остаться, это ее дело, а у Яне своя жизнь. Она спустилась на лужайку, к маме и брату. И задала свой обычный вопрос:
– Когда мы переедем, мама?
– И тебе доброе утро, детка! – Мама помахала рукой.
– Но ведь у Эрика получилось, – пробормотала Яне. – А мы чем хуже?
Эрик был один из маминых знакомых. Вот уж кто действительно появился ниоткуда… Но Эрик выдержал только полгода. Когда мама забеременела, жизнь на природе сразу ему опротивела. Он сбежал. Ходили слухи, что Эрик вообще не увольнялся из банка в Стокгольме, а просто взял отпуск на несколько месяцев. Другие говорили, что он работает дистрибьютором в какой-то фирме по продаже спортивных товаров. Мама с Яне не знали, чему верить. Мама не имела ни малейшего представления даже о его местонахождении.
– Ты же понимаешь, – сказала она, – как нелегко найти работу в деревне. Но здесь, по крайней мере, все дешево. И потом, старушка, ты прожила здесь почти столько же, сколько в городе. Ты просто все забыла и в своих фантазиях превратила город в сказку. Поверь мне, это не так. Здесь нам лучше, гораздо лучше, клянусь тебе. Но не будем больше об этом. Сейчас мы приступим к торту, но сначала – сеанс белой магии.
Мама выглядела усталой, такой уж выдался день. Продолжать спор, портить ей настроение – не самая удачная идея.
– Это мой подарок ко дню твоего рождения, – объявил младший брат и начал представление.
На нем был плащ, который Яне сшила к его прошлому дню рождения и который теперь становился ему мал.
– Я тоже приготовила подарок, – сказала Яне и протянула маме маленький пакет. – Но для начала ты должна прочитать открытку.
В пакете был лист бумаги, весь исчерканный непонятными линиями и буквами. Мама повертела его в руке.
– Но как же я… – озадаченно пробормотала она.
Яне вздохнула. Как же ее бесило, когда люди отказывались даже попытаться…
– Это что-то вроде оригами, – подсказала она.
Мама посмотрела на нее с непониманием.
– О боже, значит, бумажный самолетик или… Ты хочешь, чтобы я его собрала? – Она рассмеялась. – Здорово придумано!
Мама старалась так, что даже высунула кончик языка. Она сгибала лист по линиям, но ничего не получалось. Яне напоролась бедром на сук под одеялом. Вот уже несколько минут она безуспешно пыталась нащупать более-менее удобное положение. Похоже, ей никогда не свыкнуться с этим хутором.
– Готово, – сказала мама. – Хотя… похоже, я все-таки слегка намудрила.
Она держала в руках скомканный лист бумаги с большой буквой «Ф» сверху. Все, включая маму, дружно расхохотались.
– Только так и могла сделать эта кошка, – заметил брат, имея в виду леопарда на мамином платье, чем еще больше рассмешил Яне.
– Ты же сама сказала «бумажный самолетик»… Пунктирными линиями вовнутрь, сплошными наружу, – объяснил брат.
Мама опять развернула бумажку и сложила заново, уже по его инструкции. В результате получился правильный шестиугольник с четко различимой надписью.
– «Наилучшие пожелания ко дню рождения, – прочитала мама. – Последнему в Квибилле».
– Так хочется на это надеяться, – подтвердила Яне, и мама закатила глаза.
– О’кей, сестренка, – сказал брат. – Теперь моя очередь.
Он вытащил откуда-то карточную колоду и с серьезным видом, как будто она была живым существом, помахал ею в воздухе.
– Запомните этот день, восьмое июля, три часа пополудни, – объявил он полным драматизма голосом. – Потому что вы будете рассказывать о нем своим внукам.
– Ты хоть знаешь, откуда берутся внуки? – спросила Яне, загадочно улыбаясь.
– Возьми карту, – вместо ответа велел ей брат. – Запомни, снова вложи в колоду и перемешай. Только не говори нам, что это.
Он всегда выглядел счастливым, и эта его потрясающая способность казалась Яне вопиющей несправедливостью. Иногда это походило на одержимость. Но брат прожил на хуторе всю свою семилетнюю жизнь и просто не знал ничего другого. Выдумывал фокусы да столярничал в сарае – с чего тут быть недовольным?
Тем более что фокусы у него получались хорошо. И в том, что Яне почти всегда догадывалась, как он это делает, не было его вины. Яне с детства отличалась наблюдательностью. Ей всегда хорошо удавалось уловить в чьих-либо действиях логическую связь. Когда фокус заканчивался, она просто отматывала увиденное от конца к началу, как кинопленку. И при этом, конечно, не забывала изображать удивление.
Она взяла колоду, перемешала, посмотрела на карту и сунула ее обратно. Восьмерка треф. Сама не зная зачем, Яне отметила про себя, что теперь карта оказалась в колоде одиннадцатой или двенадцатой по счету.
– То есть я должна ее запомнить? – раздраженно переспросила она.
Ответом ей был мрачный взгляд. Младший брат придавал фокусам очень серьезное значение.
– Теперь ты, мама. – Он протянул колоду маме. – Перемешай и вытащи любую карту.
Мама сосредоточенно перемешала колоду и вытащила одну карту.
– Ты ведь выбрала первую попавшуюся? – спросил брат и посмотрел на маму так, будто хотел просканировать ее насквозь.
– Да. – Та уверенно кивнула и изогнула одну бровь, стараясь выглядеть серьезной. А Яне была готова лопнуть от смеха.
– Ну, что же… – Брат повернулся к Яне: – Не соблаговолит ли фрёкен открыть нам, какую карту она вытащила?
– За фрёкен ты еще получишь, – пробормотала Яне и громко вздохнула. – Я вытащила восьмерку треф.
– А что держит в руке достопочтенная фру?
Он повернулся к маме, и та показала карту.
Восьмерка треф.
– Черт… – Яне рассмеялась.
– Яне! – строго оборвала ее мама.
Похоже, на этот раз братец ее надул. Это было необычно, но Яне на него не обижалась. Она, может, и смогла бы понять, в чем тут дело, но не чувствовала ни малейшего желания напрягать мозги. Только не сегодня. Брат поклонился, и они с мамой бешено зааплодировали. Каждый раз все заканчивалось именно так.
Все как и должно быть, но Яне чувствовала, что больше не выдержит. Что это лето должно все изменить. Она еще расскажет маме, что не останется здесь ни дня, когда закончатся каникулы. Что ее жизнь станет другой. И мама, конечно же, обо всем скоро узнает. Совсем скоро.
* * *
Винсент наклонился и еще раз пригляделся к шнурку на левом ботинке. Раньше он не был таким беспечным, но сегодня собраться с мыслями никак не получалось. Винсент снял с вешалки куртку.
– Думаешь, мне и в самом деле стоит сходить туда одной? – спросила из кухни Мария.
Она сидела за столом над книгой по методике социологических исследований.
Как ни зубрила Мария социологию, никак не могла перейти на ты с этой наукой. Только хваталась за голову – «надо же, я думала, это про людей…» Но на этот раз ее, похоже, заботило что-то другое. Винсент почувствовал, как в желудке растет холодный ком.
– Ты же знал, что через месяц папе семьдесят. Для «мастера-менталиста» ты на удивление невнимателен. Сейчас же позвони Умберто и отмени шоу. До этого еще целый месяц, так что проблем, думаю, не возникнет.
Винсент повернулся и посмотрел на жену. Мария сжимала в руках чайную чашку – так, что побелели костяшки. Еще немного – и он успел бы выйти за дверь. Винсенту не хотелось снимать левый ботинок. Он совсем не был уверен, что у него получится завязать этот шнурок идеально. Он остановил взгляд на надписи на керамической чашке жены. «Блестящая киска»… Что-то у Марии сегодня с блеском не очень. Сидит, будто завернутая в грозовое облако. И гром скоро грянет.
– Ты же знаешь, что даты – это не по моей части, – начал он в надежде, что сегодня тот редкий день, когда Мария сможет удовлетвориться относительно простым объяснением, и в этом случае гроза пройдет мимо.
Но Мария сжала чашку так, что та едва не треснула.
– То есть ты хочешь сказать… – фраза оборвалась на полуслове, и голос Марии на некоторое время провалился в ледяное молчание, – ты хочешь сказать, что если б еще осенью, когда планировались эти гастроли, попросил своего агента не ставить шоу на этот день, он бы тебе отказал?
Винсент почувствовал на спине струйку пота.
В конце концов, это смешно. Он виртуозно владел риторическими приемами и мог аргументировать что угодно, поэтому давно утратил всякий интерес к словесным баталиям. И только Марии, с ее примитивной аналитикой, уже не в первый раз удавалось положить его на лопатки. Ни один из его трюков не срабатывал против ее неумолимой логики. С Ульрикой дело обстояло похожим образом.
Возможно, это было семейное. Кроме того, Мария права, и то, что Винсент ничего не мог сделать в уже сложившейся ситуации, совсем не означало, что ничего нельзя было сделать раньше.
– Скажешь хоть слово?
В грозовой туче что-то блеснуло, и Винсент понял, что пауза слишком затянулась.
– Похоже, я совсем забыл об этом, – сказал он. – Но получилось то, что получилось…
Это прозвучало, пожалуй, до неприличия беззаботно. Винсент вздохнул, наклонился, развязал почти идеальные «бантики» на шнурках и снял ботинки.
– То есть как это? – вспыхнула жена. – Получилось то, что получилось? Не понимаю, как ты можешь быть таким бесчувственным.
Ее голос сорвался на фальцет, и Винсент уже предчувствовал следующий шаг – слезы. Это было хуже, чем молния. Перед слезами Марии Винсент был безоружен. Он прошел на кухню и опустился на стул напротив нее.
Узоры на столешнице напоминали следы. Винсент провел по изящному завитку указательным пальцем. Он думал накрыть руку жены своей, с кольцом на безымянном пальце, но Мария вздрогнула от одного его прикосновения и положила руки на колени. Винсент избегал встречаться с ней взглядом, зная, что увидит полные слез глаза, дрожащую нижнюю губу…
– Я не хотел быть бесчувственным, – ответил он, глядя в стол. – Но какой бы глупостью ни выглядела теперь моя забывчивость – и я признаю, что это была самая настоящая глупость, – теперь ничего не изменишь. Разумеется, я должен был отметить день семидесятилетия Лейфа в своем ежедневнике, но я этого не сделал. Однако теперь, к сожалению, нам придется исходить из того, что мы имеем.
Мария хлюпнула носом, отпила из чашки зеленого чая и поморщилась. Винсент никогда не понимал, зачем она литрами пьет эту гадость – каждый день, хотя ей это совсем не нравится. Но зеленый чай полезен, а здоровье – ее пунктик. Одно время Мария пыталась привить эту привычку ему и детям, но семья подняла бунт, поэтому эксперимент пришлось свернуть спустя два дня.
Винсент поднялся, подошел к кухонному шкафу и достал свою чашку – такую же, как у жены, только с другой надписью: «Боевой петушок». Он покачал головой. Ему нравилась упругая звукопись этой фразы, но буквы словно прыгали, отскакивая от невидимой горизонтальной черты. Неужели так трудно было выровнять их по линейке?
Содержание надписей тоже вызывало вопросы. Дети не особенно оценили эту шутку Марии, но все возражения наталкивались на железобетонные сентенции, что в сексуальном просторечье как таковом нет ничего плохого и нужно привыкать к этому.
Ее слова звучали как горькая ирония, особенно с учетом того, как неуютно чувствовала себя Мария в супружеской постели. К примеру, она могла заниматься сексом только с погашенной лампой и наглухо задернутыми гардинами. Так было не всегда, поэтому Винсент подозревал, что Марии неприятен секс именно с ним. И все-таки не верил, что она когда-нибудь решится произнести вслух то, что написано на ее чашке, если ей зададут такой вопрос.
Разумеется, все связанное с открытостью носило сугубо принципиальный характер. Винсент и не требовал от жены, чтобы она жила согласно своим воззрениям. Но она-то верила, что живет именно так, вот что его раздражало. Винсент еще помнил другие времена и другую Марию – потную и взъерошенную, извивающуюся под ним на этом самом столе, по которому он только что водил пальцем.
Винсенту вспомнилась Мина. Интересно, удалось ли полиции обнаружить отпечатки пальцев на ящике? Возможно, что и нет… Надо будет спросить ее при следующей встрече.
– Ну и что нам теперь делать? – услышал он голос Марии. – С папиным днем рождения, я имею в виду.
Винсент встал, налил себе кофе и снова сел, мельком глянув на ее лицо. Он надеялся, что всплеск адреналина в крови Марии уляжется, прежде чем они продолжат разговор. Но ее лицо оставалось все таким же пунцовым от гнева, и слезы все так же стояли в глазах.
– Даже не знаю, удастся ли Умберто что-нибудь сделать. Семьсот человек уже купили билеты на шоу. Я не могу подставлять их. Ты сама должна решить, как быть с юбилеем твоего папы. Пойдешь или нет – это твое дело.
Винсент глотнул кофе – страшно горячий.
– Как же я могу не идти? – удивилась Мария. – Что ты вообще обо мне думаешь? Как я могу пропустить семидесятилетие родного отца?
Ее голос сорвался. Винсент не знал, что на это ответить. Они должны были прийти к этому. Сама логика развития ситуации не допускала иных вариантов. Винсент не сможет пойти на юбилей ее отца. Мария будет там одна, с детьми… Что ж, развеется немного. Да и Астон любит дедушку. В конце концов, ничего не произойдет, даже если она останется дома.
Винсент почувствовал на себе пристальный взгляд жены.
– Ты же знаешь, во что обычно выливаются большие семейные праздники с моим участием, – добавил он, опережая ее возражения.
Затем согнул и разогнул пальцы ног. Эта тема вечно вызывала покалывания в суставах. Тем более что сам Винсент давно уже все для себя решил; так что ему за дело, если кто-то до сих пор не может сделать того же?
Тем не менее все начиналось по новой на каждом семейном обеде.
– Я не хочу, чтобы они думали, что у нас с тобой проблемы, – тихо сказала Мария.
Так вот в чем дело… Фасад – это для нее святое. Особенно в глазах родственников.
Винсент слишком хорошо помнил, какой беспрецедентный скандал разразился, когда он оставил Ульрику ради ее младшей сестры. Это было то, чего они никак не могли принять. Но со временем все так или иначе устаканилось. Тому миновало десять лет, и у родственников было достаточно времени, чтобы привыкнуть. Крайне нерационально и спустя десять лет придерживаться прежнего мнения на счет вещей, к которым не имеешь непосредственного отношения. Тем не менее Винсенту становилось все труднее поддерживать контакты с родственниками жены, скорее, поэтому он и позволил своему агенту назначить выступление на эту дату. Неловких ситуаций разумнее избегать – по возможности, конечно.
– Представляю, что вообразит Ульрика, – продолжала Мария. – Она давно ждет, когда же у нас с тобой начнутся проблемы. Когда ты бросишь меня ради другой или вернешься к ней. Она прямо так мне и сказала…
Винсент слышал это уже много раз.
– Ну и что? – перебил он жену. – Ульрика будет распоряжаться твоей жизнью настолько, насколько ты ей это позволишь.
– Но над тобой она ведь давно не имеет никакой власти, ты сам не раз об этом говорил.
– Мария, у нас с твоей сестрой общие дети. Тем не менее я живу с тобой, а не с ней.
– У нас с тобой тоже ребенок.
– Это так, хотя иногда я сомневаюсь, осознает ли Астон, что у него есть папа. Думаю, он был бы не прочь жениться на тебе.
Мария улыбнулась одними уголками рта, но быстро вернула лицу прежнее мрачное выражение. «Боевой петушок» – тринадцать букв. Семь согласных и шесть гласных. В 1385 году норвежский король Олоф стал королем Швеции. Олоф, или Улоф – второе имя их с Ульрикой сына Беньямина. Чашка Винсента – «Боевой петушок» – 1385 – король Улоф – Беньямин – Винсент. Круг замкнулся. Винсент понял, что следующая ее реплика будет про Беньямина.
– Кстати, передай своей дочери, чтобы никогда не называла меня тетей. Ульрике очень нравится, когда она это делает.
Слезы в глазах Марии высохли, и теперь она выглядела скорее рассерженной, чем огорченной. Что ж, с этим уже можно было худо-бедно справиться.
– Обещаю поговорить с ней, – ответил Винсент, сунул мобильник в карман и поднялся со стула.
– Кстати, когда ты думаешь рассказать о той женщине из полиции? – вдруг вспомнила Мария.
– О какой женщине?
– Я знаю, что ты был в «Ривале» с какой-то женщиной.
– Да, я сам говорил тебе, что у меня деловая встреча.
– Не перебивай меня! – прошипела она.
Новая тема опять ее распалила.
– Ты меня не слушаешь, Винсент. Где ты, о чем думаешь? Где вы встретитесь с ней в следующий раз и как у вас получилось в последний? Или диваны в «Ривале» недостаточно высокие, чтобы… Я, наверное, должна благодарить тебя за то, что ты до сих пор не привел ее сюда… Пока, во всяком случае…
Винсент закрыл лицо ладонями и попытался успокоиться. Он помнил ее первые приступы ревности, это было нечто по-настоящему ужасное. Но Мария не была такой с самого начала. Ее ревность становилась все ожесточеннее по мере того, как их отношения ухудшались. Винсент приучал себя к этому, но переживал все так же сильно.
Ничего не помогало. Эти обвинения в супружеской измене залегали глубже, чем могли достать рациональные аргументы, и были обращены к чему-то самому сущностному, утробному. Винсент понимал, во всяком случае, что дело здесь не в нем, а в самой Марии. Как, впрочем, и всегда.
– Дорогая, – начал он, внимательно следя за дыханием и пытаясь нормализовать скакнувший адреналин, – мы, конечно, не будем вспоминать двадцатипятилетних юношей с твоего курса. Дело твое, но в последний раз мы с Миной встречались в отделении полиции. Я буду помогать ей… им, группе расследования. Но если ты будешь каждый раз устраивать сцены, я просто не смогу работать. Что я тогда им скажу, как ты думаешь?
Мария посмотрела на мужа и шмыгнула носом.
– Я хочу телефон этой группы.
– О боже… Да, конечно… телефон… Но я сейчас спешу. И мне жаль, что я не смогу быть на празднике в честь твоего отца. Я обязательно это как-нибудь компенсирую, даже если пока не знаю как.
Винсент поднялся и неуверенно погладил жену по щеке. На этот раз она его отпустила. Он вышел в прихожую, обулся и завязал шнурки на ботинках. Не так удачно в сравнении с прошлым разом, но сгодится. На покрытой снегом лужайке перед домом нагнулся и перевязал еще раз. Должен же хоть в чем-то быть порядок.
* * *
Мина ехала в такси в отделение судмедэкспертизы в Сольне, но не из здания полиции. Никто на работе не подозревал, что раз в неделю – или когда в том возникает необходимость – Мина ездит в клуб «АА», анонимных алкоголиков. Коллеги здесь ни при чем, тем более что Мина не алкоголик. Просто в ее жизни случился тяжелый период. Однажды она совершила ошибку, за которую до сих пор расплачивается. И это только ее дело.
Клуб располагался на Кунгсхольмене, в каких-нибудь пятистах метрах от здания полиции. Именно поэтому Мина и решила заглянуть в «АА», вместо того чтобы… ехать в другое место, располагавшееся так же близко и выполнявшее в жизни Мины примерно ту же функцию. Если б Мина встретила кого-нибудь из коллег, сказала бы, что возвращается домой с работы.
Выйдя из машины на холод, она поплотней завернулась в пальто. Коллегам совсем не обязательно знать о Мине все. Ей всегда было трудно понять людей, которые доверяют друг другу свои тайны только потому, что работают вместе. Таким Мина быстро дала понять, что ее бессмысленно расспрашивать на любые темы, не имеющие отношения к работе.
Она вошла в здание судмедэкспертизы, надела защитный комбинезон и маску, остановилась перед прозекторской и осторожно постучала.
Мильда Юрт даже не оглянулась в ее сторону. Мина приблизилась и встала рядом с ней, глядя, как завороженная, на ящик на блестящем стерильном столе рядом с телом.
Сам ящик не был особенно стерильным. Кровь, волосы, мозг и другие вещества человеческого организма выделялись пятнами на светлой древесине. Сейчас им занимался мужчина чуть за пятьдесят, предположительно криминалист. Он что-то измерял, присматривался, делал записи, в то время как Мильда исследовала труп. Ящик тоже привезли в отделение судмедэкспертизы, потому что иначе из него пришлось бы извлекать тело, что трудно было сделать, не уничтожив при этом улики.
– Я прослежу, чтобы ее доставили в Линчёпинг, – сказала Мина.
– Спасибо, – ответила Мильда, не отрывая глаз от трупа.
Криминалист вышел, и в комнате остались Мильда с Миной и ассистент Локе – заторможенный молодой человек, с которым Мина за все время своих посещений прозекторской не перекинулась ни единым словом.
– Все-таки это ужас, – тихо воскликнула Мильда. – Не так просто оказалось извлечь ее из ящика. Тело так и застыло в сидячем положении. Вы все еще не знаете, кто она?
– Пока нет, но мы работаем. В крайнем случае разместим объявления в газетах. В самом крайнем, я имею в виду…
– Понимаю.
Мильда оглянулась на ящик. Мина обошла его, внимательно осматривая со всех сторон.
– Ты когда-нибудь видела что-нибудь подобное? – спросила она.
– Я много чего видела, – ответила Мильда, – но это что-то новенькое, должна признаться. Твой коллега Рубен уже был здесь.
– И что говорят криминалисты?
– Что они могут сказать? Ящик в форме куба изготовлен из фанеры, с использованием клея и гвоздей. Некоторые особенности конструкции указывают на то, что изначально он был задуман несколько иначе. Мне это ни о чем не говорит. Небольшие прорези в стенках соответствуют ширине и толщине мечей, то есть орудиям убийства.
Мильда кивнула на другой стол, с мечами в прозрачных пластиковых футлярах. Мина долго и внимательно их разглядывала. Все мечи выглядели одинаково – металлические, с длинными клинками, на которых сохранились следы крови, и рукоятками с защитными насадками, предотвращающими скольжение руки по лезвию.
Мина сфотографировала их на мобильник. Потом подошла к ящику и сделала несколько снимков с разных ракурсов.
– Думаю, нужна большая физическая сила, чтобы пронзить ими тело, – сказала она.
Мильда кивнула:
– Мечи, конечно, очень острые. Тем не менее, чтобы пронзить ими тело и попасть в отверстия на противоположной стенке… да, думаю, здесь нужны сила и точность.
– И больше никаких странностей ты не видишь? Ну, такого, чтобы бросалось в глаза, я имею в виду.
– Мое дело – трупы, – ответила Мильда. – Насчет ящика расспросишь криминалистов, после того как его обследуют в Линчёпинге. Или присмотрись сама, может, что и увидишь. Думаю, он еще постоит здесь, пока его не заберут.
Мина кивнула и оглядела комнату. Стерильность ощущалась до мурашек на коже. Минимум необходимой мебели и никаких завалов. Запах дезинфицирующих средств щекотал ноздри. Мина хотела бы жить в такой комнате. Вечное напряжение снялось само собой, по телу разлилось расслабляющее тепло. Неужели именно это ощущают люди, когда так легкомысленно гуляют по грязным улицам?
Мина открыла в телефоне только что сделанные снимки. Уж лучше так, чем вглядываться в пластиковую оболочку. Любую деталь можно увеличить.
– А что это за знаки? – спросила она.
– Знаки? – удивилась Мильда.
– Ну, или как это назвать… Вот, посмотри на рукоятках мечей…
Мильда подошла к столу с мечами и склонилась над пластиковыми футлярами. Тела на другом столе Мина предпочла бы не видеть, но краем глаза следила за тем, что с ними делал ассистент Локе.
– Похоже, ты права, – согласилась Мильда. – На рукоятке действительно какой-то знак. Но я не имею ни малейшего понятия о том, что это может быть.
– И никакой гипотезы?
– Нет, я же сказала. Моя работа – мертвые тела, не мертвые предметы. Дождись результатов экспертизы из Линчёпинга.
Мина еще несколько раз щелкнула камерой.
– Позвонишь мне, когда прояснится еще что-нибудь?
– Разумеется.
– Столько здесь простоит этот ящик?
– Думаю, еще несколько часов. Пока не подъедут те, кто заберет его отсюда.
Мина кивнула.
Мильда хорошо делала свое дело. Тут Мине пришло в голову, что и Рубен, которому поручили собрать информацию о ящике, тоже очень толковый полицейский. Его почти фотографическая память не раз выручала группу. Но он, как и Мильда, мыслил в определенных рамках. Для них ящик с мечами был не более чем орудием убийства. Один Винсент мог рассказать о другой стороне проблемы, хотя за все время совещания они не задали ему ни единого вопроса на эту тему. И в том, что касалось ящика, Мина больше полагалась на экспертизу Винсента, чем на то, к чему в принципе мог прийти Рубен.
А значит, пусть думают что угодно, но она приведет менталиста в эту комнату, прежде чем ящик отправят в Линчёпинг.
Мина глубоко вздохнула, взялась за дверную ручку и вышла в коридор. Как ни хотелось ей навсегда остаться в этом безопасном, стерильном месте, а выбора не было. От грязи, так или иначе, не спрячешься.
* * *
Таксометр показывал 437 шведских крон.
– Простите, – обратился Винсент к водителю, – не могли бы вы проехать еще несколько метров?
– Но я остановился как раз напротив подъезда, – проворчал тот.
– Да, и очень хорошо сделали. Спасибо. Но мне бы хотелось, чтобы вы проехали еще несколько метров.
Водитель, которого звали Юсеф, если верить таксистскому удостоверению на ветровом стекле, осуждающе покачал головой. Тем не менее прокатил машину еще на несколько метров вперед. Когда на таксометре высветилось три четверки, Винсент попросил его остановиться. Юсеф пожал плечами, покачал головой, но послушался.
– Вы клиент, и я сделаю все, о чем вы ни попросите. Так лучше?
– Просто замечательно, – ответил Винсент и расплатился.
Выходя из машины, он был вынужден сделать хороший шаг в сторону, чтобы не наступить в лужу, в которой остановилось такси.
За стеклянной входной дверью мелькнуло лицо Мины. Она быстро кивнула Винсенту и провела его в отделение судмедэкспертизы. Никаких рукопожатий – похоже, Мина забыла дома влажные салфетки.
– Спасибо, что так быстро подъехали, – сказала она.
– Конечно, как же иначе? – вежливо отозвался Винсент. – Где ящик? – Он с любопытством оглядел помещение, где был впервые. – И разве не Рубен должен им заниматься?
– Рубен здесь уже был. А ящик у Мильды, нашего судмедэксперта; криминалисты уже сделали первичный осмотр. Скоро его отправят в лабораторию в Линчёпинг для более подробной экспертизы, ну а пока у нас есть немного времени. Мне хотелось бы показать его вам, потому что только вы можете увидеть его, так сказать, в другой перспективе. Очень может быть, что это поможет вам составить профиль преступника.
