Хейзел Прайор
Жизнь и чудеса выдры
Как ты?
– Доброе утро, Фиби, как ты?
– Слегка молекулярно, спасибо. А ты?
– Весьма турнирно, спасибо.
У них вошло в привычку перебрасываться невпопад подобранными наречиями в ответ на неизбежное «как ты?». Инициатором выступила Фиби, потому что постоянно повторять «Все в порядке, спасибо» было бы откровенной ложью, а отвечать «Разваливаюсь на части» казалось грубым. Она умоляла Эла просто не задавать этот вопрос, но он ничего не мог с собой поделать и из-за этого чувствовал себя виноватым. А теперь с этих причудливых диалогов начиналось каждое утро в их доме. В ход шли любые слова, кроме «отлично» и «нормально» – главное, чтобы они не имели отношения к их реальности. Чем диковиннее, тем лучше.
Признавшись друг другу в своей гладиаторности и ноктюрности, они могли приступать к главному пункту программы: завтраку, который обычно устраивали в спальне Фиби. Эл поставил поднос и пододвинул к ней тарелку с тостами. Но прежде чем браться за еду, Фиби одним махом осушила полкружки кофе, без которого совершенно не могла функционировать. Она потянулась.
Она все еще светилась, как лампочка после посещения питомника и выполнения своих новых обязанностей по уходу за Коко. Фиби уже была без ума от всех обитающих там выдр: от семьи прелестных восточных бескоготных выдр; от озорного Роуэна; от Кверкуса с его прихрамывающей, косолапой походкой; от верных сестричек Твигги и Уиллоу; от пары возрастных, но жизнелюбивых североамериканских выдр Хоторна и Холли.
Она пришла к выводу, что выдры существуют в какой-то своей, возможно, превосходящей человеческую, системе координат. Эти волшебные, прелестные создания чувствовали жизнь как никто. Они любили и умели получать от нее удовольствие – Фиби почти забыла, что это такое.
Как было бы славно, если бы выдра действительно оказалась ее тотемным животным.
Возможно, так оно и было когда-то. Может ли твое тотемное животное измениться и стать кем-то другим, если жизнь пропустила тебя через свои жернова?
– Папа, скажи мне честно, – попросила она, запивая кусок тоста очередным глотком кофе, – я больше похожа на выдру или на пиявку?
Эл рассмеялся и поспешил ее успокоить:
– Какая же ты пиявка, Фиби? Скажешь тоже. Если вариантов всего два, то ты определенно выдра. Если подумать, в тебе действительно есть что-то от этих животных.
Несмотря на то, что это было сказано с абсолютной уверенностью в голосе, Фиби понимала, что поднимать ее самооценку при любой возможности входило в его прямые отцовские обязанности.
– Шустрая, подвижная и веселая? Да, вылитая я, – фыркнула она, не удержавшись от сарказма. Трудно было прятаться от жалости к себе, которая вечно подстерегала где-то на краю подсознания. Она перевела разговор в другое русло. – Ладно, если я выдра, тогда мне тоже нужна «стимуляция», «поощрение» и все то, что, по словам Кэрол, так необходимо выдрам для их благополучия. Ты, папа, мои глаза и уши в этой деревне. На своей машине ты можешь приехать куда угодно. Так что рассказывай мне побольше о Дарликомбе, о здешних людях и о посылках, которые ты им привозишь.
Ее интерес был вызван не потребностью в общении, а природным любопытством. Если Фиби к чему-то и стремилась, так это к знаниям, и не было источника знаний соблазнительнее, чем сплетни о чужих делах. Люди становились для нее головоломкой, задачей, которую нужно решить. Она хотела знать все об их взглядах и ценностях, о решениях, которые они принимали, о том, как они мыслили. Фиби не стыдилась своего ненасытного любопытства. Напротив, считала его лучшим своим качеством. (Худшим она считала свое противоречивое отношение к сестре, но сейчас ей не хотелось об этом думать.)
Она выслушала содержательный рассказ отца о преподобной Люси, мистере Добсоне и мистере Бовисе, впитывая каждую деталь.
Ее собственный список местных знакомств тоже потихоньку пополнялся. Сейчас в него входили женщины с йоги, Кэрол и Руперт.
– Но все они намного старше тебя, – вздохнул Эл, потирая лоб рукой. – Ты могла бы проводить время на дискотеках и флиртовать с мальчиками, как твоя сестра.
Фиби поморщилась. Дискотеки она не любила. Да и никаких флиртов в обозримом будущем не предвиделось. Романтические отношения были не для нее.
Но что касалось ее отца…
В питомнике он бродил с отсутствующим видом, который она все чаще замечала на его лице. Он любил витать в облаках. Фиби снова задумалась о своем плане свести их с Кристиной. Судя по всему, они до сих пор не преодолели первоначальную обоюдную неприязнь из-за инцидента с машиной. Она решила воспользоваться случаем и как бы невзначай замолвить за Кристину словечко.
– Что ты думаешь о Кэрол? – спросила она для начала.
– Она показалась мне более адекватной и дружелюбной, чем при первой встрече. Думаю, среди выдр она была в своей стихии, и это помогло ей раскрепоститься.
Фиби кивнула.
– А о Руперте?
– Очень высокий молодой человек, – задумчиво проговорил Эл. В его тоне Фиби померещилось смутное… что это было? Не ревность и не обида, а своего рода мрачное приятие.
Она тоже поделилась своим мнением о Руперте.
– Немного чопорный, но приятный.
Эл откусил еще кусок тоста.
– И не поспоришь. Чопорный, но приятный. Идеальное для него описание.
– А как тебе Кристина? – задала она главный вопрос, затаив дыхание.
Он пожал плечами.
– Ты ей понравилась, – раздражающе уклончиво ответил он. – Надеюсь, ты не разозлишься на меня, Фиби, – добавил он со смущенным видом. – Она пригласила меня зайти, когда я отдавал ей посылку. Мы разговорились, и я рассказал ей про… ну, ты знаешь, о чем я.
– Папа, так нечестно!
– Я знаю, знаю, – пробормотал он, потупив взгляд. – Я не должен был этого делать, не посоветовавшись с тобой. Ума не приложу, как ей удалось вывести меня на откровенность. Наверное, она ведьма или что-то в этом роде.
– Нет, она просто очень добрый человек. Думаю, она и сама догадалась, что со мной что-то не так.
Эл покорно кивнул.
– Ты знала, что у нее есть внуки? – сменил тему он. Фиби не знала. – Внезапно почувствовал себя таким молодым.
– Ну, не моложе Кристины, – напомнила она ему. – Или ты думаешь, что статус бабушки автоматически старит ее?
– В некотором смысле да. Это жизненный опыт, которого у меня нет. К тому же она два раза была замужем.
– Правда?
– Правда.
Это заставило Фиби задуматься. Возможно, Кристина была не так уж и хороша в отношениях. Может, она плохо разбиралась в мужчинах? Нет, она отказывалась в это верить. Все совершают ошибки, а Кристина доказала, что она человек, готовый рисковать и идти к своей цели. Именно такая женщина и была нужна Элу. В любом случае, теперь у нее было с чем сравнивать. Ее прошлое наверняка подсказало бы ей, чего опасаться в браке, вооружило мудростью и показало бы (путем сравнения и противопоставления), что должен из себя представлять хороший мужчина. Таким образом, Эл должен был получить гораздо более высокую оценку в качестве потенциального мужа, чем кто-либо другой.
Конечно, не исключено, что Кристина в принципе не хотела нового мужа, но Фиби считала это маловероятным. Когда она говорила о том, как скучает по Мяве, в ее словах сквозило настоящее одиночество.
Как бы Фиби ни была недовольна тем, что Эл сдал ее с потрохами, сильно злиться она не могла. Кристина пригласила его в гости – это было уже многообещающе. И Эл почувствовал, что может довериться ей – это было исключительно прекрасно.
* * *
Фиби мало кому признавалась, что последние три года страдает от хронических болей. Посторонним не было нужды знать, сколько сил вытягивали из нее самые элементарные действия. Разве бы поняли они, каково это, когда прошибает холодный пот, стоит тебе наклониться, чтобы достать что-то из нижнего ящика комода? Когда написание одного-единственного предложения на листке бумаги становится тяжким испытанием? Когда на глазах выступают слезы и ты задыхаешься от боли, просто разделывая рыбу?
Все мы время от времени испытываем боль, но для большинства людей это временная неприятность – дело нескольких минут или часов. Когда боль не утихает сначала месяцы, а потом годы, это меняет тебя.
На ее теле не было ни кровоточащих ран, ни фиолетовых гематом, ни нарывов. Отсутствие видимого источника боли никак не умаляло ее хватки. Менялись ее характер и острота, но боль никогда не оставляла Фиби в покое. Боль простреливала как пуля, резала как нож. Она била под дых, кусалась и жгла. Она подтачивала и разъедала, как кислота, поступающая внутривенно. Она колола, рвала и царапала. Она прижимала к земле и высасывала все соки, часто лишая Фиби возможности хоть как-то функционировать.
Больше всего страдала шея, чуть реже – голова, хотя порой боль охватывала все тело. То, что должно было приносить облегчение, теперь вызывало только досаду. Сегодня утром, к примеру, мысль о горячей ванне казалась ей восхитительной. Как ей хотелось погрузить свои изнывающие мускулы в спасительную мягкость теплой воды! Фиби провела мысленные дебаты сама с собой, взвешивая все «за» и «против» (как она часто делала), и в конечном итоге пришла к выводу (как делала не реже), что не сможет принять ванну, так или иначе не согнув шею… а этого делать категорически не хотелось. Единственным вариантом было бы окунуться в воду с головой, но тогда намокли бы волосы и их пришлось бы мучительно долго сушить. (Каждый поход в салон красоты становился для нее настоящим кошмаром: парикмахеры никогда не понимали, какую боль ей причиняли, поэтому она старалась появляться там как можно реже. Не желая при этом отращивать длинные волосы, она часто стригла их сама.) В итоге она просто приняла душ, потратив целую вечность на то, чтобы направить струю горячей воды на больное место между лопатками. Слабые струи, вытекавшие из лейки душа, оказались трагически бесполезными. Эл так и не дошел до ремонта проблемной сантехники.
Фиби неоднократно обращалась за медицинской помощью, но врачи повторяли одни и те же банальности и предлагали парацетамол. Некоторые вдобавок направляли ее на физиотерапию, но та не принесла никаких результатов. Никто так и не смог поставить ей диагноз. Временами она даже начинала сомневаться в собственном рассудке, угрюмо набивая в поисковой строке «психосоматические заболевания». Однако в глубине души Фиби знала, что не выдумывает. Эта боль была слишком реальной и всепоглощающей.
Она испробовала бесчисленное количество лечебных практик: хиропрактику, остеопатию, краниальную остеопатию, массаж глубоких тканей, а также ряд альтернативных методов, таких как метод Александера, терапию Боуэна и технику эмоциональной свободы. Она отважилась даже на иглоукалывание, но добилась только глубинного понимания трудностей жизни дикобразов. Кто-то порекомендовал ей пройти сеанс звуковой терапии, и она охотно согласилась. Там ей пришлось лежать на полу в большой комнате с хорошей акустикой, пока какая-то женщина играла на гонгах – сюрреалистический опыт, который едва ли имел под собой научное обоснование, но хотя бы раз попробовать стоило. Она побывала даже на сеансе, где бородатый парень в сандалиях сыпал на нее соль, а затем играл на африканских барабанах, пока она сидела, скрестив ноги, на полу, послушно выполняя его указания. Возможно, для кого-то эти методы и были эффективны, но ни один из них не сработал на Фиби. Все, чего она ими добилась, – это проела дыру в банковском счете ее отца.
Она не могла прожить и дня без обезболивающих. Они не снимали боль, но притупляли ее, и это спасало. И все же слишком часто ее мышцы ныли и горели так сильно, что у нее совершенно опускались руки. Все, что она могла делать в такие дни, – запереться в спальне и ждать, пока жить снова станет чуточку терпимее.
Каждый раз, когда Фиби спрашивали об учебе или о работе, она меняла тему. Все мечты и планы на будущее покрылись пылью и поросли быльем.
Многие, конечно, искренне ей сочувствовали. Но сочувствие было исчерпаемым ресурсом – рано или поздно оно заканчивалось у всех. Видимо, болеть дольше определенного отрезка времени считалось неприличным. И когда ты пересекал невидимый рубеж, ты становился обузой. Может, люди начинали думать, что ты сочиняешь или преувеличиваешь, но так или иначе, они теряли к тебе интерес. Советовали тебе не распускать сопли и жить дальше.
Но жизнь была устроена не так. Болезнь оставалась с тобой несмотря ни на что. Не спрашивала твоего мнения. Утерев сопли, ты не мог вернуть себе здоровье. Боли было плевать, что она успела кого-то утомить. Она просто продолжалась, и продолжалась, и продолжалась…
На помощь Фиби приходили защитные механизмы. Притворяться, что все в порядке, стало для нее новой нормой. Особенно усердно она работала над своими улыбками. Никто не задавал лишних вопросов, если она много улыбалась. Когда она накачивала свой организм таблетками и показывалась на людях лишь на очень короткое время, они вообще не замечали ничего подозрительного. Таким образом, даже если она не могла избавиться от боли, то, по крайней мере, ей не нужно было говорить о своем состоянии. Не нужно было смотреть, как их лица искажала скептическая гримаса, когда она не могла назвать конкретный диагноз.
Она держала все в себе еще и из чистого упрямства. Боль и так доминировала над всеми сферами ее жизни, делала все возможное, чтобы подчинить ее себе, и Фиби была полна решимости не допустить этого. Меньше всего ей хотелось, чтобы о ней думали как о «бедной, болезной Фиби». Пока она могла создавать для окружающих видимость хорошего настроения и поддерживать обычный человеческий разговор со своими малочисленными знакомыми, болезнь не возьмет над ней верх.
Кого она не могла обвести вокруг пальца, так это родственников, которые видели ее слишком часто. Все они в той или иной мере понимали, что Фиби страдает, и это было еще одной причиной изображать бодрость духа в их присутствии. С ними она старалась проявлять энтузиазм настолько часто и ярко, насколько хватало сил. Брат и сестра, вероятно, списывали львиную долю ее пассивности на обычную лень. Эл, который всегда был рядом, неизбежно видел более полную картину. Но даже с ним она усердно притворялась и еще усерднее улыбалась. Она знала, как огорчала отца ее боль.
Теперь небольшие порции энергии приходилось тратить на Коко и персонал питомника. На большее ее ресурса не хватало. Но даже ради этих крох приходилось выжимать себя без остатка.
Большую часть времени Фиби могла лишь мысленно охать от боли. Однако каждый день наступала благословенная передышка, когда боль немного отступала, и Фиби могла задействовать свой мозг так, как делала это раньше. И она решила не тратить это время попусту.
* * *
– Ты готова принять гостью? Это Кристина. Я могу дать ей от ворот поворот, если хочешь, – предложил Эл.
Фиби чуть выпрямилась на подушках и положила книгу на прикроватную тумбочку.
– Нет, все в порядке. Пусть поднимается.
В ее комнате царил бардак, и она была одета в пижаму с единорогом, но что-то ей подсказывало, что Кристина не станет возражать. Она услышала удаляющиеся шаги Эла, голоса, легкую поступь на лестнице, а затем Кристина вошла в ее святая святых. Судя по виду, ее распирало от желания поделиться с Фиби какими-то новостями. Это не помешало ей замереть, разглядывая интерьер ее спальни.
– Ого, какая шикарная у тебя кровать! – воскликнула она.
– Рада, что тебе нравится. Это мой папа постарался. – Гордость за отца переполнила ее и разлилась по всей комнате. Хотелось надеяться, что и Кристина, стоя там, пропитается ее восхищением.
– Фиби, я ненадолго, но у меня есть для тебя подарок. Он тебе не понравится.
Не зная, как реагировать на эти слова, Фиби улыбнулась, старательно изображая из себя Мону Лизу.
– Закрой глаза.
Фиби закрыла. Она слышала, как Кристина выходит из комнаты, а затем возвращается обратно, порывисто хихикая и чем-то слегка шурша.
– Так, а теперь открывай.
В руках Кристина держала что-то большое в подарочной упаковке. По очертаниям предмета Фиби сразу поняла, что это может быть. Она сорвала блестящую бумагу, отыгрывая энтузиазм, которого на самом деле не испытывала. Мольберт.
– Какой классный! Спасибо тебе огромное!
– Я знала, что тебе не понравится, – весело засмеялась Кристина. – Но теперь у тебя не осталось ни единого оправдания, не так ли? Когда ты в следующий раз придешь в питомник кормить Коко, мы наконец сможем порисовать выдр. И обязательно приезжай за город рисовать пейзажи на пленэре. Все что душе угодно. Я ужасно оскорблюсь, если ты не будешь им пользоваться, – добавила она.
Должно быть, Эл рассказал Кристине, как больно ей было наклонять голову, когда она писала или рисовала. Кристина запомнила это и нашла решение. Держать карандаш и рисовать им будет по-прежнему трудно, но мольберт, безусловно, поможет.
– Спасибо за заботу, – искренне поблагодарила Фиби. Она украдкой взглянула на отца, который топтался чуть поодаль, надеясь, что и для него доброта Кристины не осталась незамеченной.
– Не переживай, – улыбнулась Кристина. – На новый я не разорялась. Я же не Рокфеллер какой-нибудь. Гаражная распродажа.
Фиби не собиралась ехать за город «на пленэр». Вариант с выдрами звучал чуть-чуть заманчивее, поскольку она все равно регулярно бывала в питомнике. Она задумалась. Проглотив достаточное количество обезболивающих, она могла вполне сносно нарисовать вазу с фруктами… Но яблоки и груши не сновали туда-сюда без передышки. Они мирно лежали на своих местах. Фиби сильно сомневалась, что выдры окажут ей ту же любезность.
Кристина сияла и с нетерпением ждала ответа Фиби, сфокусировав на ней все свое внимание. Жаль, что она не смотрела в сторону Эла. По задумке она должна была заинтересоваться именно им. И все же было бы невежливо ответить отказом.
Лай
Июньское солнце припекало макушку Эла. В воздухе разливался запах свежескошенной травы, смешиваясь с ароматом роз и жимолости. В кронах деревьев щебетали птицы. Эл любовался красочной мозаикой своего сада, наслаждаясь обступившим со всех сторон летом.
Фиби стояла с ним рядом. Несмотря на теплую погоду, она куталась в толстый свитер. Ему удалось вытащить ее из дома на пикник, но она наотрез отказалась выходить за пределы сада.
Они решили расположиться на лужайке за домом, где было спокойно и тихо, но Эл настоял, чтобы сначала она взглянула на лужайку перед домом. Она вся была плотно засажена цветами: кустовыми розами, сиренью, мальвой и вьющимся барвинком. Повсюду проросли наперстянки, и ветерок ласково покачивал их лиловые колокольчики. От сорняков тоже не было отбоя. Сухая трава, ракитник, яркие одуванчики и облачка незабудок пробивались сквозь щели кривых дорожек. Все было очень сумбурно. Но Элу нравилось.
Фиби покорно любовалась цветами, думая о чем-то своем, а потом принялась расспрашивать Эла о его работе. Он мысленно застонал. Закончив утренний объезд, ему не хотелось возвращаться ни к чему, связанному с работой, но его дочь умела быть настойчивой. И сейчас она хотела знать, не показалась ли ему любопытной какая-то из сегодняшних посылок.
Он почесал в затылке.
– Любопытной? В каком это смысле «любопытной»?
– Ну, сам понимаешь. Необычной. Подозрительной. Как будто в ней может скрываться что-то особенное.
Его больше занимало не содержание посылок, а их количество, вес и объем. Но мозг Фиби был устроен иначе. Он не впервые приходил к такому умозаключению. Эл задумался. По своей натуре он не любил сплетничать, но был готов снизойти, если это могло заинтересовать Фиби. Он жил ради того, чтобы пробуждать в ней интерес к жизни.
– Ну, допустим, мистер Крокер, по всей видимости, заказывает романтические подарки для своей дамы сердца.
– Мистер Крокер? – переспросила Фиби, и ее брови удивленно поползли вверх. – Тот пожилой, лысеющий, пучеглазый бывший полицейский с курами?
– Да, он. – Ее пренебрежительный тон рассердил его. – Фиби, даже пожилой, лысеющий и пучеглазый бывший полицейский с курами может оказаться чувственной натурой. Старая, морщинистая, заскорузлая оболочка еще не значит, что под ней у человека не может биться трепетное сердце, жаждущее любви. – Эл коротко хохотнул, осознав, что, кажется, брякнул лишнего.
Фиби посмотрела на отца пронизывающим взглядом. После паузы, которая показалась ему чересчур долгой, она спросила, откуда он узнал, что у мистера Крокера есть дама сердца.
Эл ответил, тщательно подбирая слова:
– Я не могу быть уверен на сто процентов, но ему пришла маленькая коробочка, на упаковке которой было написано «Вивьен Вествуд», а Вивьен Вествуд[10], насколько мне известно, пока не производит куриный корм.
Они помолчали еще немного.
– Ну что, давай раскладывать пикник, раз мы все это затеяли, – вздохнула Фиби.
Эл вынес из дома плед и сэндвичи, и вдвоем они отправились в сад за домом.
Эл начал окультуривать небольшой земельный участок, брошенный на произвол судьбы бывшими владельцами коттеджа. Ближайший к дому клочок земли превратился в зачаток огорода, состоящего на данный момент из трех приподнятых грядок с картофелем, кабачками и стручковой фасолью. Эл поставил перед собой цель вырастить экологически чистый урожай и поклялся не использовать гранулы от слизняков. Это решение повлекло за собой массу лишней работы. Каждый вечер он совершал так называемую «облаву на слизней» – обходил сад с фонариком в поисках противных вредителей. Когда он находил их, то подцеплял палкой и бросал в цветочный горшок. А затем относил на берег реки, где выпускал на свободу, ошарашенных, но невредимых. Иногда, впрочем, ему казалось, что те были оснащены персональными внутренними навигаторами и сразу возвращались обратно, беззвучно и скользко над ним посмеиваясь. Листья кабачков выглядели так, словно кто-то прошелся по ним дыроколом.
Элу часто казалось, что он откатывается назад по кривой жизни. Список его жизненных целей становился только длиннее, а не короче. Из-за того, сколько времени он тратил на борьбу со слизнями, на новую работу, на готовку, уборку и трансфер Фиби в питомник и обратно, он так и не нашел возможности починить свет в прихожей. Или разобраться с водопроводом. Не говоря уже о том, что они так и не распаковали большую часть своих вещей. Что ж, все это могло подождать. Сполна насладиться дарами природы было важнее – иначе какой во всем этом смысл?
– Фу-у. Здесь воняет, – проворчала Фиби, прерывая его размышления.
– Не обижай мой волшебный компост, – фыркнул он. – Это мертвое, гниющее вещество станет полезной пищей, вскормившей новую жизнь. Это алхимия. Оксюморон. Своего рода перерождение. Я бы даже сказал, что компост – это не что иное, как, не побоюсь этого слова, чудо.
– Однако так ли он сочетается с сэндвичами с арахисовым маслом?
В ее словах был резон. Они прошли по лужайке дальше, выходя на более свежий и чистый воздух к берегу реки. Фиби опустилась на пенек с зарубками от топора, достаточно ровный, чтобы сидеть на нем с относительным комфортом. Эл расстелил плед и расположился на земле. Река сверкала, листья шелестели на ветру, у них с собой были чипсы и сэндвичи. Жизнь могла сложиться намного хуже.
Затем Фиби начала расспрашивать его о собаках.
У кого в деревне были собаки? Какие это были собаки? У кого висела табличка «Осторожно! Злая собака», но не было никакой собаки?
Ответить на эти вопросы не составило для него труда. Эл знал деревенских собак порой даже лучше, чем их хозяев. Большинство из них были дружелюбны, но некоторые любили обнажить острые клыки, демонстрируя агрессивную натуру, так что на работе Эл всегда сохранял бдительность и держал ухо востро.
У преподобной был черный лабрадор – ласковый гигант, который лизал ему руки всякий раз, когда Эл передавал посылку. У Сета Хардвика – овчарка, вечно норовящая наброситься на Эла. У Спайка Добсона – джек-рассел-терьер, энергичный и шумный. Еще были (он начал загибать пальцы) два спаниеля, три пастушьих собаки, бульдог (вероятно, французский), пара уиппетов и лабрадудель, не считая тех собак, чьи породы он не смог идентифицировать.
Фиби хотела знать, какие собаки больше всего лаяли. Эл ответил, что, безусловно, громче всех лаял джек-рассел Спайка Добсона (к великому неудовольствию его соседа Дж. Бовиса). Судя по ее выражению, Фиби серьезно обдумывала каждый его ответ, откусывая от сэндвича маленькие кусочки и тщательно, почти почтительно их пережевывая. Эл свой уже проглотил. Он никогда не относился к сэндвичам с почтением, несмотря на теплые чувства, которые к ним испытывал.
Стоило ему решить, что с расспросами покончено, как Фиби дожевала и продолжила, на этот раз заинтересовавшись машинами. У кого в Дарликомбе была машина? Кто часто выезжал из дома? У кого был гараж?
– Фиби, что за дознание? К чему эти странные вопросы?
Прежде чем ответить, она сделала большой глоток воды.
– Я провожу расследование по заветам Шерлока Холмса. Пытаюсь найти Мяву, кошку Кристины.
– А-а-а. Почему ты сразу не сказала? Теперь я хотя бы понимаю, к чему это все.
Его дочь так хотела помочь своей новой подруге. Образ Кристины запечатлелся в его памяти: ее волосы, мокрые после душа, лютиково-жертый саронг облегает фигуру. Все в этой женщине казалось ярким и выразительным, будто она нарочно делала так, чтобы ее невозможно было забыть. Но Эл видел и ее уязвимую сторону, и это трогало его до глубины души. Как и он, Кристина знала, что такое потеря. Жизнь испытывала ее на прочность, но она находила в себе силы подниматься и идти дальше.
Он посмотрел на реку, сейчас напоминавшую собой мозаику из зеленых росчерков, волнистых мазков и брызг ослепительного света. Бледные лучи солнца проникали в ее темные воды. Пушистые зеленые водоросли покачивались на волнах.
– Слышишь? – подала голос Фиби. – Река снова заговорила.
У его дочери всегда были свои причуды, но сейчас он понимал, что она имеет в виду. Посреди какофонии всплесков слышался раскатистый шепчущий бас, в потоке разговора смешивающийся с более тонкими голосами.
– Как по-твоему, что они говорят на этот раз? – поинтересовался он.
– О, я слышу их совершенно отчетливо. Они говорят: «Спасибо вам, дорогие Фезерстоуны, за то, что присмотрели за нашей малюткой Коко. Пожалуйста, верните ее нам, как только она будет готова».
Эл покачал головой:
– Что-то я совсем не это услышал.
– Что же ты услышал?
– Они говорят: «Мистер Фезерстоун выглядит изрядно проголодавшимся. Его дочери нужно передать ему еще один сэндвич».
Фиби поняла намек и со смехом протянула ему тарелку. Вообще-то это был ее сэндвич, но доедать его она не собиралась, а он терпеть не мог расточительства. Он бы хотел, чтобы она больше ела. Она так исхудала, что на нее было больно смотреть.
Он положил четыре чипсины между ломтиками хлеба с сыром и в два счета расправился с сэндвичем.
Лучи света прорезали кроны деревьев и рассыпались по волнам искрами. Водную гладь испещряли серебристые блики, которые перетекали друг в друга в постоянном движении. На камне, выпятив белую грудку, ритмично покачивалась оляпка. Он слышал, что это редкие птицы, но здесь они встречались ему почти каждый день.
– Кофе? – предложил он.
– Отличная идея. Кофеин поможет нам сосредоточиться.
Она до сих пор думала о том, как найти Мяву, и по всей видимости решила сделать его своим напарником: Ватсоном к ее Холмсу, Гастингсом к ее Пуаро, Льюисом к ее Морсу.
Он помог ей подняться, свернул плед, собрал мусор, и они двинулись обратно в коттедж. Пока он наполнял чайник, Фиби достала из кухонного ящика блокнот для заметок. Прошел час с тех пор, как она в последний раз принимала обезболивающее, – оптимальное окно для умственной деятельности, чем она и воспользовалась.
– Я составила список версий. Зачитать?
– Давай, – с улыбкой кивнул он.
Фиби прочистила горло.
– Название: «Где Мява?» Варианты ответов: «1. Украдена. 2. Мертва. 3. Прячется. 4. Застряла». Проанализируем их. «1. Украдена». Крайне маловероятно. Мя – не какая-то экзотическая, а обычная дворовая кошка, бесценная для Кристины, но больше ни для кого.
– Звучит логично, – похвалил Эл.
– «2. Мертва». Подразделы: «(а) Убита собакой или лисой» и «(б) Попала под машину».
Эл поморщился. Развозя посылки, он нередко натыкался на трупы животных, попавших под колеса автомобилей, и сам ужасно боялся ненароком кого-нибудь задавить.
– И то, и другое маловероятно, – продолжала Фиби, – поскольку тело Мявы не было обнаружено. Другие возможные причины смерти: «(в) Река». Тоже сомнительно. Она много лет жила рядом с рекой и никогда не попадала в опасные ситуации. Остается вариант «(г) Серьезная проблема со здоровьем» – сердце, почки, рак, инсульт? Возможно, она просто уползла куда-нибудь умирать. Насколько мне известно, животные так делают. А здесь вокруг сплошной лес.
– В таком случае мы ее вряд ли найдем.
– Это верно. Но, по словам Кристины, она была здорова и недавно проходила осмотр у мистера Пиклза, ветеринара, так что смерть от этих причин тоже маловероятна. Далее мы переходим к сценарию номер «3. Прячется». Но зачем Мяве так поступать? Кристина ее кормит и любит, и, судя по всему, эта любовь взаимна.
– Да-да, думаю, так и есть, – согласился Эл, вспомнив, с каким чувством Кристина говорила о своей кошке. Она, несомненно, была очень пылкой натурой.
– И, наконец, номер «4. Застряла». На дереве? На крыше? Заперта в чьем-то гараже? Я прихожу к выводу, что наиболее вероятным является именно четвертый вариант, и далее собираюсь исходить из этого предположения, – подытожила Фиби.
Эл поставил перед ней кружку с кофе.
– Пять с плюсом за старания, – похвалил ее он, изо всех сил стараясь думать о кошке, а не о Кристине.
Фиби сделала глоток и продолжила, сверяясь со своими заметками:
– Кошки – территориальные животные. Но они также очень любопытны. Согласно Интернету, среднее расстояние, которое преодолевают за день кошки на самовыгуле, колеблется от сорока до двухсот метров. Памятуя, что Мява – единственная кошка в округе, рискну предположить, что радиус ее территории клонился к двумстам метрам.
Она развернула большой лист бумаги, вложенный в блокнот, и разложила его на кухонном столе. Это была распечатка карты местности.
Эл восхитился аналитическими способностями Фиби. Она и в школе всегда получала высокие оценки, и учителя хвалили ее за «живое воображение и необычайно острый ум». Кроме того, она обладала безупречным чутьем на людей, которое ее сестра называла «паранормальным». Это в сочетании с твердолобым упорством, с которым она бралась за поиски решения любой проблемы, означало, что Фиби могла бы многого добиться в жизни… если бы только была здорова. Эл хотел помочь ей. И если в процессе получится помочь еще и Кристине, это тоже было бы весьма по-добрососедски.
