Holly Hope Karter
По доброй воле
От автора
Дорогой друг!
Ты стоишь на пороге истории жизни одного, надеюсь, уже хорошо знакомого тебе вольника.
Ну, что же ты застыл? Проходи, не стесняйся. Занимай место поудобнее. Я расскажу тебе про путь Дэниела Стоуна в рядах Гильдии фрилансеров.
На страницах книги тебя встретят уже знакомые и новые герои. «По доброй воле» – приквел цикла «Ещё один…». Если ты не знаком с книгами из этого цикла, рекомендую начать чтение с первой части – «Ещё один вдох» – и пройти вместе с моими героями полный тревожных приключений и опасностей путь до того места, откуда я начну рассказ.
Приятного погружения в мир мужчин с черными браслетами.
Добро пожаловать в Гильдию.
Bene placito.
С любовью и уважением,
твой Автор.
Глава 1
ЗА ПАРУ ЛЕТ ДО ВСТРЕЧИ НА ПЛЯЖЕ
Я вел машину, вглядываясь в дорогу и быстро моргая.
О, нет! С глазами моими все было в порядке. Просто слезы размывали мир.
Черная дорога сливалась с тенями высоких деревьев на обочинах в одно неясное пятно. Лишь луч желтого света фар вел меня сквозь погрязший в пучине беспроглядной тьмы мир.
Я вдыхал сквозь стиснутые зубы. Холодный воздух обжигал десны. Губы кривились в оскале, и мне вдруг показалось, что они так и застынут в этой уродливой гримасе. Тихое рычание рвало тишину, как бешеный зверь. Впору быть выть и орать, но я упорно душил крики, не позволяя себе слабость. И только спрашивал себя:
«Какого черта, Стоун? Как так вышло? Как ты пришел к этому?!».
Эта мысль не давала покоя с того момента, как я покинул чужой дом, словно вор, под покровом темноты. С того момента, как я покинул Хоуп, снова став призраком.
Вопрос бился в черепной коробке, но ответить на него не смог бы никто. Ни окружающие меня вековые стволы деревьев, ни я сам, ни труп на заднем сиденье автомобиля.
Труп моего бойца. Воспитанника. Друга. Моего Сына.
Джаспер…
Я зажмурился на мгновение и дернул руль влево, заставляя автомобиль опасно выехать на встречную полосу, когда перед взглядом встали его глаза. Изумление, мелькнувшее в них за долю секунды до того, как он умер на моих руках. От моих рук.
Он понял, что именно я сделал. Успел сообразить, прежде чем связь между его телом и мозгом оборвалась.
– Дьявол!
Я выровнял автомобиль и хлопнул по рулю ладонью. А потом еще раз. И все же закричал, смаргивая злые слезы.
Джаспер успел понять, что я убил его. Я. Тот, кому он вверил свою жизнь.
Боль стала невыносимой. Диафрагму жгло так, что хотелось стащить с себя одежду и рухнуть в снег, чтобы хоть немного остудиться. Хотелось взять кусачки и избавиться от цепей, сковавших грудь и мешавших сделать полноценный вдох.
Когда невралгия пробила ребра, я вскрикнул от неожиданности и острой боли и повел машину вправо. Вдавил педаль тормоза в пол, когда гравий на обочине зашуршал под колесами.
Когда угнанный мной Ниссан замер, я несколько секунд смотрел на мелкие серые камни, выхваченные из темноты светом фар, на почти черную полосу асфальта, ведущую, кажется, в гребаный ад… и завопил.
Пальцы, сжимающие руль, побелели. Я изо всех сил ударил кулаком по обшитой кожей панели. И еще раз. И еще.
Я вопил, не в силах справиться с грохотом сердца в груди, с гулом крови в ушах, с треском огня, пожиравшего остатки моей души.
Едкая боль пронзила костяшку. Очередной удар содрал кусок кожи, и это немного отрезвило меня.
«Руки тебе еще пригодятся, Стоун!».
Я бросил быстрый взгляд в зеркало на тело на заднем сиденье… и рухнул на руль, заходясь в горьких рыданиях. Прижимаясь покрытым бисеринками пота лбом к кожаной оплетке, я пытался принять один чертов факт:
«Ты остался один, Стоун, ОДИН во всем мире. Ты всех потерял. Все потерял».
***
По-ночному прохладный воздух приятно остужал разгоряченное лицо. Свежесть леса пьянила похлеще крепкого алкоголя. Идти было тяжело, хотя под ногами практически не было корней или ям, а в усыпанной хвоей земле выживали лишь редкие чахлые сорняки.
Над головой шумели кронами вековые стволы. Ветер сбрасывал с их веток сухие иголки, и они падали на мои плечи. И каждая иголка, казалось, пыталась вбить согнувшееся под тяжестью двойной ноши тело.
На плечи давил труп Сына. На душу – вина.
Конечно, дело было не в легких иголках. Но почему-то мне казалось, что вселенная, наблюдающая за мной с недобрым прищуром и издевательской ухмылкой, бьет меня, пытаясь заставить упасть. Бросить все. Сдаться.
Я стискивал челюсти и упрямо шел вперед, удаляясь от брошенного на обочине автомобиля. Я погасил фары, и больше ничто не освещало мой путь. Он стал черным и беспросветным.
Лучше бы я сдох в том порту, когда пуля снайпера вспорола кожу на моем лице, и оглушающая боль выбила сознание из тела! Лучше бы я сдох, рухнув на снег в ожидании второго выстрела! Лучше бы чертов Паркер пристрелил меня. По крайней мере, сейчас не было бы так больно…
Дьявол, как же больно!
Пот тек по лицу, заливая воспаленные глаза, щекоча нос. Последние сто ярдов я тащился, борясь с дрожью во всем теле.
Я устал. Вымотался. Я уже забыл, когда спал в последний раз!
Стоило Паркеру включить мой старый телефон и отправить на новый сообщение: «Я закончил в Бостоне, Хоуп нужна помощь в Портленде», я забыл про сон и покой и сорвался с места в то же мгновение. И отправился в путь. Недолгий, но трудный. Конечно, он уже не казался таким трудным, как последние несколько миль с телом, медленно, но верно обращавшимся в камень…
Дьявол, я едва успел! Я едва успел! Еще пара минут, и он убил бы ее! Он задушил бы ее!
Перед взглядом встали зеленые, подернутые мутной дымкой глаза, и боль усилилась. Тоска вгрызлась в сердце.
Я и ее потерял…
«Нельзя потерять того, кто никогда не был твоим, Стоун».
Но вакуум, образовавшийся в груди где-то там, под всполохами огня, говорил об обратном. Я потерял ее. Когда я смогу увидеть ее снова? Когда смогу поговорить с ней? Смогу ли вообще?!
Пейзаж изменился. Вековые стволы кедров сменились невысокими лиственными деревьями. Почва стала рыхлой. Я запнулся об островок травы и едва не рухнул, лишь в последний момент сумев удержаться на ногах.
Я забрался в густую чащу деревьев, даже не пытаясь защитить лицо от веток, и остановился. Тяжело дыша, огляделся по сторонам и осторожно опустил тело воспитанника на землю.
Руки страшно дрожали. Ноги тоже. Обессилевший, я опустился на колени и закрыл лицо ладонями, пытаясь подавить очередной горестный вопль. Мне это удалось – с губ сорвался лишь хриплый шепот:
– Никого… Здесь никого нет…
Место было хорошее, уютно спрятанное среди разросшихся деревьев. Ни дорожки, ни единого подходящего пятачка земли для кемпинга, достаточно далеко от проезжей части. Вряд ли кто-то найдет здесь Джаспера, если только ублюдская, жестокая удача не нападет на туристов или местных и не потащит их в глубь леса.
– Никто тебя… не потревожит… мой друг…
Сердце словно чья-то невидимая рука сдавила. Я заставил себя посмотреть на молодого бойца. Слишком молодого, чтобы умереть!
Перед взглядом проносились воспоминания. Сотни дней бок о бок. И тот день, когда Банди пришел ко мне и попросил стать его командиром. Он умолял меня взять его в отряд, потому что… считал… меня… лучшим.
Я оскалился, жмурясь изо всех сил, и сжал куртку на груди в кулаке. Давление на плечи, избавленные от веса мертвого тела, стало невыносимым. Я рухнул на землю, скрипя зубами и мучительно пытаясь вдохнуть.
В горле стоял ком. Невралгия нещадно лупила меня между ребер. После той ночи в порту мой вечный спутник словно анаболиков пережрал, и каждый новый приступ был все сильнее и сильнее.
Почти позабытый голос прошептал в голове:
«…когда-нибудь это тебя добьет, детка…».
«ПОШЛА ПРОЧЬ!».
Рыча от злости, я уставился на труп. Нужно собрать остатки сил и духа и сделать то, что должно.
Я должен похоронить его.
Своими собственными руками.
Как это сделал бы хороший командир.
Как это сделал бы Сапсан.
Как это сделал бы Хаммер.
Как должен сделать я, чертов Авель.
Губы скривились в болезненной гримасе.
«И когда же это ты стал хорошим командиром, а, Стоун? Даже если ты и был им все эти годы, тебе не кажется, что ты ПРОСРАЛ этот статус, бросив отряд?!».
Я судорожно вдохнул. В глазах вскипели горячие слезы.
«Ты не просто потерял их всех! Ты подвел их! Каждого из них! Они все погибли из-за тебя!».
Я зарычал и вцепился пальцами в волосы.
«Каждого, Стоун. Ты подвел их. Чтоб ты сдох, ЧТОБ ТЫ СДОХ!».
ДА Я РАД БЫЛ БЫ СДОХНУТЬ! ПРЯМО ЗДЕСЬ, В ЛЕСУ! ВОЗЛЕ ВОСПИТАННИКА!
Но, видимо, вселенная еще недостаточно надо мной поглумилась…
Злость придала сил, в которых я так нуждался, вбросила в вены адреналин. Я запустил пальцы в почву и оторвал кусок дерна. Отложил в сторону. Потом еще один. И еще один. И еще. Загреб пальцами первую горсть земли и отшвырнул.
Я должен выкопать могилу. Я должен похоронить моего воспитанника. Моего Сына.
Бросив быстрый взгляд на небольшую лопату с короткой ручкой, привязанную к ноге Банди, я судорожно вдохнул и загреб вторую горсть.
Сухие листья и ветки кололи руки, рвали кожу, но я греб, отбрасывая комки. Запах влажной земли забился в ноздри и, казалось, пропитал весь мир.
А я все греб и греб, вонзая пальцы в холодную почву. И снова греб, повторяя их имена:
– Джон Марвин. Кайл Моррисон. Колин Ривер. Ричард Тревис. Крейг Мэнсон. Хэнк Губерг. Алекс Шутер. Джаспер Харрис. Марк…
Я зарычал, сжимая в кулаках холодную влажную землю.
Чертовы идиоты. ЧЕРТОВЫ КРЕТИНЫ!
Пошли против вольников! Против Гильдии! Против Сапсана! Ломанулись в Бостон, в самую гущу событий!
Даже если Беорн еще жив, он не жилец.
«А вдруг ему удастся?..».
Зубы вонзились в губу и прокусили ее до крови. Металлический вкус наполнил рот.
Нет. Не удастся.
Я выдохнул и прошептал в темный воздух:
– Марк О’Доннел.
Боль обожгла сердце льдом. Горячие слезы побежали по щекам.
«Ты потерял их всех, Авель. Всех».
Я внезапно вспомнил Бенджи и замер, уставившись в темноту широко раскрытыми глазами.
Я в деталях вспомнил тот день в баре, когда он, смешно сказать, завербовал меня в вольники после того, как я обыграл его в дартс. Тогда я уже восстановил функции правой руки и прекрасно разработал левую. А он не знал о моем преимуществе, когда спорил на две сотни…
Я смотрел перед собой на стволы деревьев, но видел улыбчивого паренька, который щурился на правый глаз, когда улыбался и смеялся, постоянно ерошил волосы и был… моим другом.
– Аарон Таппер…
Имя разнеслось по воздуху, и по моей шее побежали мурашки.
Виски закололо, а кожу головы стянуло, когда я вспомнил…
«Нет. Нет! Не сейчас! Только… не ты…».
Вздрогнув всем телом, я уставился на свои грязные руки.
«Копай, Стоун. Копай…».
Пальцы гребли холодную землю, а я все повторял их имена. И когда руки засаднило, стукнул кулаком по земле и зашептал клятву, произносить которую больше не имел права. Клятву, каждое слово которой я нарушил.
– Я клянусь… клянусь перед вами, товарищами по оружию, не терять цель и не подвергать… НЕ ПОДВЕРГАТЬ СОМНЕНИЮ ПУТЬ. Клянусь не жалеть сил и средств, ибо цель наша ясна и едина для нас.
Я снова вспомнил ту ночь в порту.
Боль от пулевого ранения, сковавшую голову.
Сильный удар об землю.
Темноту.
Тот самый момент, когда моя цель перестала быть ясной. Когда я потерял связь с отрядом. Когда наше единство было уничтожено.
– Клянусь… я клянусь слушать, слышать и видеть каждого из вас. Клянусь защищать… Я КЛЯНУСЬ ЗАЩИЩАТЬ ВАШУ ЖИЗНЬ… жизнь и честь своим духом и оружием. Клянусь быть бдительным… и справедливым.
Последние строчки вгрызлись в глотку, не желая выходить наружу. Не желая звучать в этом чертовом лесу над окоченевшим телом моего воспитанника.
Я зло загреб пальцами землю и отшвырнул ее назад. Крик полился из горла и вместе с ним наружу начали вырываться слова:
– Я КЛЯНУСЬ ПРИНЯТЬ… Я КЛЯНУСЬ. ПРИНЯТЬ. ПОСЛЕДНИЙ. ВЗДОХ. КАЖДОГО. ИЗ. ВАС. КАЖДОГО… ПОВСЮДУ. И В ЛЮБЫХ. УСЛОВИЯХ. В МИРЕ. И. НА. ВОЙНЕ.
Я закричал изо всех сил, не боясь, что меня услышат. А потом, выдохшись, повернулся к Джасперу и прошептал, утопая в отчаянии:
– Я принял твой последний вздох, Банди. Я его забрал. Прости меня. Я не мог иначе.
Мужчина не ответил. Не вздохнул. Не пошевелился. Его веки оставались неподвижны. Мои глаза, привыкшие к темноте, различили, как сильно он изменился.
Лицо Джаспера становилось синевато-серым. Губы потемнели. Он стал похож на вырезанную из мрамора статую. Такой же безжизненный. Такой же холодный. Мертвый.
Навечно молодой…
И снова невралгия пробила ребра.
Я зарычал, выпуская воздух из легких, игнорируя волны сшибающей с ног боли, и смотрел на молодого, слишком молодого мужчину!
И копал. Копал. Копал…
***
Когда рыхлую землю закрыл последний неровный кусок дерна, я без сил рухнул рядом с могилой. С трудом перевернувшись на спину, подставил перепачканное землей лицо прохладному воздуху.
Вот и все. Я выполнил последний долг.
Вот и все.
Я смотрел в ночное небо и медленно выдыхал, выпуская весь воздух.
Вот и все.
Я больше ничего не хотел. Хотя нет. Я хотел лежать вот так, на спине, в этом сраном лесу до тех пор, пока вместе с воздухом меня не покинет жизнь.
Мне больше не за что держаться. Мой мир разрушен до основания. Я потерял все и всех. И даже чертов Паркер не заставил бы меня подняться с земли.
Лучше бы он пристрелил меня в ту ночь. Ну, умер бы и умер. В этом случае я жалел бы лишь об одном. Что так и не попрощался с…
– Хоуп…
Зелеными искрами полыхнули в памяти глаза любимой женщины. Я словно наяву услышал ее звонкий смех.
Рука оторвалась от земли. Пальцы схватили воздух, но в моем воображении я касался ее лица, стирая с щеки крупные слезы. В моем воображении Хоуп смотрела на меня и плакала. Она что-то шептала, бессвязно, сбивчиво, и я не мог разобрать слов.
– А я ведь так и не попрощался с тобой. До сих пор, да? Как ты там, а?
Жалкие остатки воздуха с хрипом сорвались с губ, растворяясь в притихшем мире. Я устало прикрыл глаза… и вдруг разозлился. Страшно разозлился на самого себя! Уничтоженного, раздавленного, развалившегося на влажной земле посреди леса! Жалеющего себя! Готового сдаться! Сдохнуть!
Да что со мной не так?!
Я втянул сквозь зубы холодный воздух и зарычал, тяжело перевернулся на бок и с трудом встал на ноги.
Да что не так со мной, дьявол меня раздери и разбросай по миру?!
Я зажмурился и пьяно пошатнулся, когда голова закружилась. И снова увидел Хоуп.
Ее щеки блестели от слез, но зеленые глаза искрились. И эти искры разожгли что-то в моей груди. Что-то, что не жгло, а грело. Что-то, что заставило меня выпрямиться, вдохнуть побольше воздуха и тяжело зашагать через лес в сторону дороги и брошенного автомобиля.
Во мне зародилось кое-что живое. Желание. Я хотел увидеть ее. Хотел убедиться, что с ней все в порядке.
Перебравшись через густые заросли, я бросил последний взгляд на могилу товарища и прошептал:
– Прости меня, Банди. Когда-нибудь я приду к тебе и расскажу обо всем. Ты заслужил правду.
***
Свет фар рвал темноту на части. Чем ближе я был к городу, тем светлее становилось небо впереди. И это были не рассветные лучи, а электрический свет – знак наличия цивилизации.
Я мчал по дороге в Портленд, считая удары сердца. Их было слишком много. Слишком сильно эта сраная мышца билась в ребра. Так сильно, что я боялся, что она разорвется.
Я должен поторопиться. Я слишком сильно нуждался в ней. Слишком сильно нуждался в стимуле жить.
«Ты кретин, Стоун. Она никогда не будет твоей».
Горькая ухмылка растянула губы.
«Это неважно. Это абсолютно неважно. Я все равно буду рядом. Всегда».
Как же мне хотелось, чтобы она знала об этом. Понимает ли она сейчас, что я жив? Знает ли, что я все еще хожу под этим гребаным солнцем, что то же самое небо давит на мои плечи, что тот же воздух расправляет мои легкие? Узнала или она, наконец, что произошло той ночью в порту?
Я с досадой мотнул головой.
Сомневаюсь. Очень сильно сомневаюсь. Сокол слишком осторожен. Чересчур осторожен, чем знатно бесит меня.
Как же сильно мне хочется дать ей понять, что я все-таки жив! Что я рядом! Что я забочусь о ней! Я должен это сделать. Должен дать ей знать. Но как?! Как?!
От внезапной идеи мои глаза округлились, а брови взлетели вверх. Губы растянулись в слабой улыбке, а в груди затеплилась надежда.
Я понял, что должен сделать, как именно дать ей знать, что я жив.
Я выдохнул и на мгновение зажмурился.
«Этот знак ты точно не пропустишь. Не сможешь проигнорировать».
***
Пост приемного покоя я прошел с легкостью, словно стал невидимым. Призраком.
Шагая по коридору, я не поднимал головы и разглядывал свои руки. Пришлось сильно постараться, чтобы оттереть с них землю. Всю отмыть влажными салфетками так и не удалось, как и с одежды.
Я прошел в нужный коридор, кусая губу и ругаясь про себя. И как узнать, в какой она палате?!
Дьявол! Да как я вообще до этого…
Я скользнул за угол, заметив возле одной из палат пару полицейских. Злость вскипела в венах.
Весь мир против меня! Весь гребаный мир!
Я осторожно выглянул… и тут же принялся извиняться перед миром. Неуверенная улыбка тронула уголки моих губ, когда из палаты к полицейским вышла уставшая до смерти блондинка.
Подруга Хоуп. Я видел, как она входила в дом, прежде чем смылся с трупом на заднем сиденье.
Девушка обняла себя руками и кивнула мужчинам в форме. Один из них мотнул головой в сторону коридора. До меня донеслись обрывки фраз:
– …я уже все сказала.
– Мисс Хардман, мы должны…
– …сколько можно…
– …шесть трупов!
Я прикрыл глаза, мысленно поторапливая полицейских и умоляя их задержать девушку как можно дольше. А когда выглянул из-за угла в следующий раз, увидел спины удалявшихся мужчин. Подруга Хоуп понуро плелась следом за ними.
Я проскользнул в палату и запер дверь на замок. Неблагоразумно. Если кто-то решит заглянуть и обнаружит, что дверь заперта…
Впрочем, если меня здесь СЛУЧАЙНО обнаружат, проблемы тоже будут!
В глубине палаты тихо пищали приборы. Слабо светились мониторы – бледный голубой свет отражался в окне. Больничная кровать была скрыта от взглядов вошедших бумажной ширмой.
Я застыл, как вкопанный, и уставился на нее. И вспомнил другую палату. И другой мой визит к другому Грину.
«Она теперь тоже Грин. Тоже Грин, Дэнни».
Я нервно сжал стебли роз. Шипы впились в кожу, и я поморщился и скользнул взглядом по цветам.
Большие темно-красные бутоны на длинных темно-зеленых стеблях. Точно такие же розы я оставил в кабинете Хоуп в один из дней, когда… Дьявол, как же это было давно!
Легкая улыбка приподняла уголки губ. Она тогда отдала их своей помощнице, чем знатно меня рассмешила. И расстроила, надо признать…
Глубоко вдохнув, я медленно двинулся к бумажной ширме.
Сердце билось в груди так сильно, что ныла диафрагма. Мне хотелось сорваться с места и броситься к кровати, но я шел медленно, с трудом переставляя ноги, не готовый увидеть то, что прятала за собой бумага молочного цвета.
Я снова вспомнил тот день в другой палате. Почти такую же ширму. Почти такой же страх, что сейчас наверняка плескался в моих глазах. Но в других глазах, в моих любимых, зеленых с золотыми искрами.
Я вспомнил все те чувства, что рвали мое сердце, ужас, что вмораживал меня в пол. Тогда я едва успел вытащить друга из горящего здания. И сегодня я тоже едва успел. И шел, посыпая голову пеплом и молясь всем известным богам, чтобы моя любимая женщина была в порядке. Насколько это вообще возможно после пережитого ею.
Когда в поле зрения появились ноги, скрытые больничным одеялом, я судорожно вдохнул, но продолжил идти, леденея нутром. И выдохнул лишь тогда, когда увидел круглый животик. Судорога пробила все тело.
Она все еще носит ребенка. Она все еще готовится стать матерью. Она… в порядке. Настолько, насколько это вообще возможно…
Я сжал розы так сильно, что один стебель переломился, а шипы вонзились в ладонь так глубоко, что на коже выступила липкая теплая кровь.
Хоть что-то я не испортил. Хоть что-то не похерил. И сейчас по моим щекам бежали слезы облегчения. Потому что те ужасы, что я уже нарисовал в своей голове, стали лишь игрой воспаленного, измученного воображения. И я смог вдохнуть. Полной грудью. Без боли. Без спазмов.
Я сделал еще несколько шагов… и застыл, глядя на бескровное личико любимой женщины. Почти белое…
Хоуп лежала на боку, лицом к двери. Из ее носа торчали трубки, из руки – капельница, и она была жива. Она дышала. И ее веки шевелились.
Ей снились сны…
Я обошел кровать и оставил розы на тумбе. Потом достал из крафтового хрустящего пакета сладости и картонный стаканчик с горячим мятным чаем и поставил их рядом с алыми бутонами.
Окинув взглядом получившуюся композицию, я слабо улыбнулся.
Она поймет. Точно поймет, что я был здесь. Она будет знать, что я жив.
Жестоко! Это так жестоко! После всего, через что им пришлось пройти, моей любимой женщине предстояло узнать, что тот, из-за кого пострадали ее близкие, жив! Жестокое знание.
Но эгоизм победил. И он же зашептал гадким голоском:
«Этого мало, Дэнни! Ей мало знать, что ты жив! Она должна узнать кое-что еще…».
Я горько усмехнулся и прикрыл глаза.
«Ты действительно думаешь, что она не знает? Ты действительно веришь в это? ДА ВСЕ ЗНАЮТ! ВСЕ ЭТО ПОНЯЛИ!».
Непонятная злость рванула в груди, и я дернул подбородком.
Неважно. Плевать. Пусть знает. Пусть будет уверена в этом! Я должен признаться…
Я быстро оглядел палату и заметил черный маркер на планшетке с какими-то бумагами. Обойдя кровать, я взял его и вернулся.
Время замерло, когда из-под узла маркера на боку картонного стаканчика начали появляться буквы. Одна за другой. Они складывались в слова, слова – в предложения. И эти предложения даже на треть не выражали те чувства, что я носил в себе все эти месяцы.
Это было МОЕ признание. То, которое я уже произнес вслух, но… услышала ли меня Хоуп? Поняла ли, что именно я сказал, прежде чем отключилась? Вряд ли.
Я поставил стаканчик, бросил маркер рядом и перевел взгляд на спину девушки. Прядь ее волос запуталась в завязках больничной рубашки, и я несмело протянул руку, чтобы убрать ее.
Хоуп вздохнула во сне, когда мои пальцы коснулись ее шеи. Я вдруг подумал, что на мои грубые, исцарапанные, грязные руки с забившейся под ногти землей на фоне ее бледной кожи и белого пододеяльника казались… чем-то враждебным. Они не должны были касаться девушки. Словно я мог испачкать ее! Запятнать. И совсем не землей…
Дыхание стало частым, поверхностным. В ушах гудела кровь. Я сжимал челюсти так сильно, что скрипели зубы. Виски ломило, но я был жив. Рядом с ней я дышал. Я думал. Я жил.
Не в силах унять дрожь в руках, я несмело коснулся локтя Хоуп. Кожа теплая, нежная…
– Как ты, детка? Надеюсь, в порядке? Вы обе.
Я провел пальцами по руке девушки и осторожно обхватил запястье, слушая приборы. Они пищали ровно, спокойно.
Хоуп спала, не зная, кто наведался к ней в гости.
Горечь заполнила рот.
– Детка, мне так жаль, что тебе пришлось пройти через все это. Я тоже виноват в этом, Хоуп. Прости меня!
Поддавшись порыву и чувствуя себя лишним, ненужным и неуместным, я осторожно улегся на больничную кровать, прижимаясь к слабому телу с самым сильным духом, который я когда-либо встречал.
Стоило теплу Хоуп проникнуть в мою грудь, усталость навалилась с новой силой. Веки стали тяжелыми, неподъемными. Я с тоской подумал про запертую дверь и людей, могущих войти в палату в любой момент.
Но судьба была на моей стороне. Видимо, я заслужил несколько минут блаженного покоя за ее непрекращающиеся удары.
Я прикрыл глаза и открыл все шлюзы, позволяя боли оглушить меня, позволяя ей ослепить меня. Я прижимался лбом к затылку Хоуп и шумно дышал в ее шею. И вместе с воздухом наружу выходили все переживания последних месяцев, все страхи последних дней, весь ужас последних часов. Вся боль, которая черным дымом клубилась между ребер и мешала дышать.
Мне хотелось занырнуть как можно глубже в омут отчаяния и выть раненым зверем. Так было бы проще. Но тепло женского тела вытаскивало меня на свет.
Рядом с ней я исцелялся.
Моя ладонь покоилась на ее руке, такой тонкой и хрупкой, такой теплой. Я обхватил пальцами сгиб ее локтя и слабо улыбнулся.
Я ощущал усталость каждой мышцей, каждым суставом, каждой связкой. Мне хотелось уснуть в этой палате. Хотелось замереть в этом мгновении рядом с девушкой, наверняка накачанной седативными, а потому крепко спящей.
Мне хотелось верить, что, даже если она внезапно проснется, первое, что она сделает после того, как придушит меня за то, что я все это время был жив – улыбнется. Ее зеленые глаза сверкнут, и она тихо скажет мне те слова, которые однажды уже разбили мое сердце: ты у меня под кожей…
Я нежно поцеловал спутанные волосы. Их аромат перышком пощекотал горло.
– Ты гораздо глубже, Хоуп Грин. В самой сердцевине моих гребаных костей.
Грин. Хоуп Грин.
Я невольно хмыкнул, ощутив себя лишним на чертовом празднике жизни.
Это чужой праздник. Чужая жизнь. Чужая жена. Чужой ребенок. Все чужое. Все это никогда не стало бы моим.
Тоска кольнула сердечную мышцу. Я тихо выругался.
«Прости меня, Логан. Видимо, нам суждено всю жизнь шагать рядом. Незримо, неосязаемо, но бок о бок. Прости меня, мой товарищ, за то, что я здесь, но мне это нужно».
Я скользнул пальцами по теплой руке девушки к плечу и глубоко вдохнул. Она не шевелилась, погруженная в глубокий и, надеюсь, исцеляющий сон. Она ровно дышала и казалась умиротворенной. Беззащитной. Хоуп сейчас была так же одинока, как я.
Я одернул себя и поморщился.
Нет. Не так же. За ее плечами был ее муж, ее друзья… семья. А за моими… За моими плечами маршировали молчаливые призраки.
«Перестань уже жалеть себя! Ты сам выбрал этот путь! Прекрати ныть и набирайся сил».
Я повернул голову, цепляясь щетиной за наволочку. Да. Мы были одиноки по-разному. Но она тоже была одинока прямо сейчас.
Я криво улыбнулся, стараясь не соскользнуть в сон.
«Ладно, Грин, лови такую отмазку. Ей сейчас тоже нужна компания. Ей нужен друг. Помнишь, я ведь был рядом с тобой, когда ты был так же одинок?».
Воспоминания ворвались в голову яркими образами. Перед взглядом секунда за секундой пронесся тот день…
ЗА НЕСКОЛЬКО МЕСЯЦЕВ ДО ЭТОГО
Я вошел в палату к мужчине, которого многие годы считал… А кем я его считал? Сейчас я уже не мог вспомнить, кем был мне Логан Грин все эти годы.
Лучшим врагом? Заклятым другом?
Я больше не понимал, не мог вспомнить, к чему была эта глупая вражда, наша идиотская игра в счет. «Ты мне – я тебе!». Ничего тупее придумать не смогли! Ничего интереснее не выдумали, чем пытаться грохнуть друг друга каждый раз, когда предоставлялась такая возможность. И спасать друг друга каждый гребаный раз…
Мы шли по жизни бок о бок. Шли разными путями, но они постоянно пересекались и в итоге сплелись в тугой узел, который мы не смогли разрубить.
Я шел по палате, засунув руки в карманы, и пытался понять, почему мое сердце билось так ровно, хотя меня разрывало на части от тревоги за мужчину, которого я ненавидел так долго, что уже не представлял себе жизни без него в любой роли.
«Какого черта?! Неужели для того, чтобы помириться, нам нужно было пройти через гребаную мясорубку? Неужели одному из нас нужно было пострадать достаточно сильно, чтобы другой, наконец, признался в собственном идиотизме и попросил прощения?».
Я задумался на мгновение – а пришел бы Логан ко мне в палату, если бы я был на его месте?
Перед взглядом сразу же встала другая палата. Визит моего товарища. Тот, давний, но не забытый разговор. И обещание, которое я дал ему в тот день…
Сейчас, наблюдая за тем, как из-за ширмы появляется бесчувственное тело… друга… Да, пожалуй, друга… Да, друга. Сейчас я был уверен – он пришел бы. Он сделал бы то же самое для меня.
Едва в поле зрения появились голубые и белые трубки, я тихо выругался:
– Дьявол, Грин! Даже спрашивать не буду, как ты. Сам вижу – дерьмово.
Я обошел узкую койку и встал лицом к двери, не в силах отвести взгляд от уродливого агрегата, который помогал мужчине дышать.
В груди бесновалась тревога. Кажется, впервые с той самой ночи, когда уставший хирург, мямля и осторожничая, выдал нам страшный диагноз, я поверил в него. И ужасно перепугался, что Логан не выкарабкается.
Потому что… в этом случае…
Перед взглядом встали зеленые глаза Хоуп. Остекленевшие, безжизненные. Ее поникшие плечи. Уголки пухлых губ, словно упавшие вниз.
Если Грин не выкарабкается, что будет с ней? Что будет с Хоуп, если ее мужчина умрет в этой палате? Или останется «овощем». Она наверняка будет ждать его, теряя драгоценные дни жизни.
Не отдавая отчет своим действиям, я схватил друга за руку и сжал ледяные пальцы.
– Грин, сукин ты сын, ты должен выкарабкаться. Ты должен вернуться. Ты не имеешь права сдаться. Не имеешь права, дьявол тебя раздери! Слышишь меня?
В груди всколыхнулась такая ненависть, что потемнело в глазах. Я сжал его пальцы еще сильнее, надеясь, что от боли он очухается и отдернет руку.
– Если ты, ублюдок, после стольких лет БРОСИШЬ МЕНЯ, клянусь, Грин, я найду тебя на том свете. Ты и после жизни будешь бегать от меня! И на этот раз – до скончания веков, клянусь тебе! Ты охереешь от того, что я сделаю с тобой ТАМ, если сдохнешь ЗДЕСЬ! Ты понял меня?!
Я сжал холодные пальцы еще сильнее, почти до хруста в суставах… но друг никак не отреагировал. Ни один прибор не просигналил, что он слышит меня, что что-то чувствует.
От размеренного гудения аппаратов у меня внезапно заболела голова. Тошнота поднялась к горлу. Я судорожно вдохнул и выпустил ледяную руку. Она безвольно упала на кровать. И это безжизненное движение болью отозвался в грудной клетке.
Вина обожгла щеки, сдавила виски.
Дьявол, если бы я не запер Хоуп в кабинете, если бы я отдал ее Беорну и приказал увезти домой, если бы я одолел эту девчонку, если бы мне хватило духу противостоять ее чарам, если бы хватило сил сжать кулаки и быть профессионалом, Логан не поперся бы на верхние этажи. Он вытащил бы большого босса из офиса и отправился дальше по жизни под руку с девушкой, которая крепко сжимала мое сердце в своих тонких острых пальчиках.
И я был бы… я был бы счастлив за них. Потому что ЧЕРТОВ УБЛЮДОК ГРИН СТАЛ МНЕ ДРУГОМ! После стольких лет вражды он снова стал моим другом, которым я считал его до того рокового дня в чужой жаркой стране.
– Дьявол, Грин. Какого черта все так сложно у нас с тобой вышло? К чему нужны были все эти годы порознь, если сейчас, когда мы снова стали заодно, ты просто… Что, ты просто умрешь? Оставишь Хоуп? Меня? Нахрена все это было?
Взгляд затуманился из-за воспоминаний. Настолько ярких, словно все произошло только вчера…
ОКОЛО ДВЕНАДЦАТИ ЛЕТ НАЗАД
Мозг не хотел думать. Совсем. Даже не пытался запустить хоть какой-то мыслительный процесс.
