Хосе Карлос Сомоза
Этюд в черных тонах
– Они ловки и осторожны, они умеют о себе позаботиться, – пояснил мистер Икс, пока я безуспешно пыталась разглядеть их в темном парке. – Для таких дел нет никого лучше, чем уличные мальчишки.
– Но как вам удалось… и почему?..
Я закрыла окно и задернула шторы; мне до сих пор казалось невероятным, что никто не обнаружил этих сорванцов.
– Услуги юного Джимми Пиггота – выше всяких похвал, – отозвался мистер Икс, – и не только в том, что касается доставки и отправки корреспонденции. Молодой человек хочет жениться, а потому принимает мзду. Добавлю, что в этом деле сыграла важную роль и ваша предшественница мисс Гарфилд, – она, как и вы, упорно стремилась открыть это проклятое окно. Однажды вечером я услышал, как эти оборвыши играют на пляже, вызвал к себе Джимми, попросил юношу переговорить с ними, используя как приманку несколько пенсов и сладости: их получат в порядке поступления первые трое, которым удастся залезть в мою комнату. Вот так я свел знакомство и окрестил Муху и Паутину, а третьим стал Дэнни Уотерс.
– Но сегодня вы их ждали… Как вы узнали, что они придут?
– Мы установили простые правила, – скучающим тоном ответил мистер Икс. – Я раздвигаю шторы и зажигаю лампы – они могут подниматься. Они кидают мне в окно камешек, указывая точный момент, когда начнут карабкаться, и тогда я открываю окно и приставляю стул к подоконнику. Сегодня они бросили камень ровно в ту секунду, когда я услышал голоса полицейских в коридоре. Я встал возле окна, чтобы меня было хорошо видно, и сделал мальчикам знак подождать. Они сидели, притаившись среди ветвей. Вот почему я так торопился поскорее спровадить нашего друга Мертона и наконец-то открыть окно.
Теперь я понимала, какого рода «голоса» слышались Бетти Гарфилд, моей предшественнице, в комнате мистера Икс. То были тайные визиты маленьких бродяжек!
– Но какая информация нужна вам от этих мальчиков?
– Уличные дети – это в первую очередь глаза и уши. Никто лучше их не исследует подробности убийства, прежде чем полицейские увезут труп.
Что-то в его объяснении не соответствовало логике. Я собирала посуду после ужина и старалась стереть все следы ночных посетителей, а потом резко выпрямилась и встала перед моим пансионером, скрестив руки на груди:
– Но ведь… Эдвина Ноггса убили неделю назад, а Хатчинса нашли лишь сегодня. Вы сказали, что познакомились с мальчиками месяц назад… Как же вы могли предвидеть совершение этих… убийств?
– Предвидеть ходы – это единственный способ добиться победы, мисс Мак-Кари. – (Эта фраза неожиданно заставила меня вспомнить слова миссис Мюррей: «Он как будто чего-то дожидается».) – А теперь вы мне позволите, если я прошу не слишком многого, отдаться капризам моей скрипки? Не беспокойтесь ни о лаудануме, ни об укладке меня в постель. Доброй ночи.
Я оставила моего пансионера разыгрывать свою нелепую пантомиму, но в чем-то я ему даже завидовала. В моей комнатенке меня не ждала никакая скрипка – ни настоящая, ни воображаемая, – только кошмар, пересказанный тремя оборванцами, и мысли о встрече с портсмутским убийцей, крадущимся в темноте под моими веками.
3
Я проснулась с абсурдным вопросом: это тайное появление детей мне приснилось? Нет. Они действительно забрались по стене, потом по дереву и влезли в комнату к моему пансионеру, и один из них плакал, и он был мальчик с арены.
До сих пор все абсурдное в моей работе приходилось только на долю пациентов. Мистер Икс перемешал абсурд с моей собственной жизнью. И от этого мне становилось тревожно.
Утро же, наоборот, вовсе не соответствовало моему внутреннему напряжению. Восходящее солнце одарило меня сияющим обещанием, которое вскоре исполнило на пляже, наделив во́ды драгоценным блеском. Когда я выглянула в окно на лестничной площадке, то увидела внизу такое оживление, какого не видела со времен моего отъезда из Портсмута. Такое лихорадочное возбуждение бывает только рядом с морем. Помимо обычных посетителей пляжа – дамы в длинных юбках, с зонтиками от солнца прогуливались по берегу, дети перекрикивались с чайками, молодые люди в соломенных шляпах слонялись без всякого дела, – на свежем воздухе развернулось маленькое представление. На том самом месте, где обнаружили труп Элмера Хатчинса (кажется, для полиции оно больше не представляло интереса), бродячие артисты разыгрывали фарс об убийстве. Я с удивлением отметила, что роль Хатчинса отвели толстой женщине, однако это мог быть и специальный костюм, набитый тряпьем. Другой исполнитель орудовал сверкающим ножом. Зрители аплодировали и бросали в шляпу монеты. А у самой воды крутили свои пируэты акробаты, точно сухопутные дельфины, под звуки барабанов и труб. В сосновой роще мне удалось разглядеть танцоров. Большие пароходы закрывали линию горизонта. А из окна в коридоре для пациентов я увидела на проспекте Кларенс troupe[7] с трубами и кибиткой: там зазывали на готическое представление в «Терренс-Холл», вот только название мне прочитать не удалось. По временам тут и там мелькали тени патрульных полицейских, что не давало трагедии окончательно стереться из памяти, однако весь Портсмут (как минимум весь Саутси) возвращался к всегдашней жизнерадостности и суматохе. Мне бы следовало тогда еще заподозрить, что веселиться осталось недолго.
В коридоре я натолкнулась на Сьюзи – она как раз закончила обрабатывать язвы лорда Альфреда.
– Чудесный денек, Энни, вот… – бодро выпалила Сьюзи.
Старшая медсестра Брэддок вышла из комнаты вечно подозрительного мистера Конрада Х. Характер у этой женщины был угрюмый, но я ставила на то, что и у нее есть сердце.
– Чудесный денек, мисс Брэддок, вот, – сказала я.
– Вас хочет видеть доктор, – сухо ответила она.
Было ясно, что веселиться осталось недолго.
4
Вот о чем я думала, тихонько стучась в дверь кабинета доктора Понсонби. Дети. Их видели. Я уволена – это тоже было ясно.
Понсонби принял меня не оборачиваясь, вчитываясь в какой-то фолиант. Иногда у меня создавалось впечатление, что он углубляется в чтение научной литературы, только когда мы входим в кабинет, чтобы надлежащим образом выглядеть в наших глазах. Но это было лишь мое впечатление. На столе в беспорядке были разбросаны другие книги. Некоторые из них, кажется, были посвящены ментальному театру – эта техника, несомненно, интересовала Понсонби.
И все-таки самое поразительное в этой комнате находилось не на столе, а возле окна: на стуле сидела миссис Мюррей с вязаньем в руках. Я знала, что эта женщина способна появиться в самых непредвиденных местах. Только что никого, и вот она тут как тут. Проживала миссис Мюррей в отдельном помещении рядом с сестринским туалетом на втором этаже, но ее нередко можно было встретить в кабинетах, на кухне, всегда неразлучную со своим рукоделием. Миссис Мюррей не привлекала внимания, она наблюдала.
Понсонби решил нас представить, но замялся.
– Мак-Кари, – напомнила я.
– Мы уже знакомы, Понсонби, – сообщила старушка.
Доктор не стал обращать на нее внимания и перешел прямо к делу:
– Я хотел вас видеть. Сегодня вечером приедет тот самый офтальмолог.
– Это прекрасно, сэр.
Я, конечно, обрадовалась, но ждала продолжения: по лицу Понсонби было видно, что он приготовил для меня не только эту новость.
– Когда врач его осмотрит, я хочу, чтобы он передал отчет лично мне.
– Да, сэр.
– Ой… Скажите… – И доктор притворился, что снова углубился в чтение. – Вчера, когда полицейские допрашивали мистера Икс, случилось что-то необычное?
– Вообще-то… – Времени на раздумье было мало. Я не могу рассказать всего, но и скрыть всю правду тоже не могу. – Вы же знаете, что это за человек… Он начал… начал рассказывать истории об инспекторе.
Понсонби прищелкнул языком и бросил книгу на стол. В этот раз по-настоящему раздраженно.
– Невозможный человек! – бормотал доктор. – Инспектор спустился вниз с таким рассерженным видом… и… сразу же затребовал у меня все материалы об этом пансионере… У меня почти ничего нет, я, кажется, вам уже говорил. Ой, я не имею в виду совсем ничего, просто немного: в других пансионах его тоже не обследовали, диагнозов не ставили. Инспектор пригрозил, что мы о нем еще услышим. Что мог ему наговорить этот невоспитанный тип?
Я была так потрясена переменой (пациент из «привилегированного» превратился в «невозможного» и «невоспитанного»), что в первую секунду не нашлась что ответить. Миссис Мюррей, казалось, следила за нами из последних старческих сил.
– Подробности личного характера, – пробормотала я.
– Пожалуйста, приведите какой-нибудь пример.
– Я… предпочла их не слушать, доктор.
Понсонби уставился на меня в упор, теперь я снова для него существовала.
– Ни в коем случае ему не подыгрывайте. Вам ясно?
– Понсонби, это не человек, а дьявол, я же тебе говорила, – прошамкала миссис Мюррей.
– Как бы то ни было, не потакайте его причудам. Оставьте его одного.
– Да, сэр.
Понсонби нахмурился, он пристально разглядывал свой письменный стол. И кривил губы – таким мне его уже доводилось видеть.
– Это мне не нравится. – Понсонби выражался так категорично, что я даже посмотрела на стол. Но на столе ничего особенного не было; речь шла о нашем деле. Мысли сновали в моей голове, как спицы в руках у миссис Мюррей. – Я должен вам кое-что рассказать. Когда мистер Икс поступил в Кларендон, это было два месяца назад, директор его предыдущего, оксфордского пансиона прислал мне письмо. Ой, он сообщал, что больной… вмешался в ход полицейского расследования…
– Про это я ей уже рассказала, – напомнила миссис Мюррей особенным тоном: когда старики говорят о прошлом, они как будто пророчествуют.
– Я не говорю, что это обстоятельство представляется мне слишком серьезным, – продолжал Понсонби. – Он ведь душевнобольной и…
– Понсонби, этот человек вовсе не душевнобольной, – вклинилась миссис Мюррей.
Это наблюдение завело Понсонби в лабиринт его типичных оговорок.
– Ой, нет, конечно… и все же да… Здесь… здесь он душевнобольной, миссис Мюррей. Я только хотел довести до вашего сведения, мисс… – Доктор взмахнул рукой; тыльная сторона его ладони была вся волосатая. – Боюсь, что и здесь может повториться то же самое. Ой, я не хочу сказать, что будет в точности то же самое, однако может случиться нечто подобное… У этого человека есть болезненная мания расследовать преступления за спиной у властей. Я не могу… Мы не можем допустить подобное в Кларендоне. Что бы он ни говорил, что бы ни предпринимал по поводу… немедленно сообщайте мне. Немедленно! – подчеркнул он. – Вся информация должна поступать ко мне.
– Да, доктор.
– И развлекайте его. Ой… то есть не позволяйте ему увлекаться своими нездоровыми идеями. Я выражался достаточно… ясно? – В вопросе его прозвучала нотка удивления, как будто «выражаться ясно» являлось для Понсонби целью, которой он почти никогда не мог достичь.
5
Меня особенно тревожило, что Понсонби прав.
Как случилось, что я, постигавшая профессию в местах, где душевнобольные считаются просто больными, которые нуждаются в уходе и сострадании, позволила себе увлечься миражами моего пациента? Я вернулась в его комнату и застала мистера Икс в полумраке, однако теперь он для разнообразия сидел перед столиком, абсолютно видимый; он не так давно покончил с полуденным чаем и в бисквитах себе тоже не отказал (мистер Икс был худенький, но рот набивал за троих).
Он заговорил, как только я вошла:
– Мисс Мак-Кари, Джимми уже принес коробки с печеньем?
– Добрый день, сэр, – осадила его я.
– Мы должны быть готовы к сегодняшнему визиту моих воробьев: они, несомненно, добудут важные сведения.
– Сегодня вас посмотрит глазной врач, – сказала я, направляясь к окну.
– Ну что ж, надеюсь, потом я смогу… нет, в таком случае шторы открывать не нужно.
– Никакого «потом» не будет. – Я одним рывком раздвинула шторы.
– Не делайте этого! – услышала я из-за спины. – Мои мальчики решат…
Мной завладела злость и одновременно с этим усталость. В окне за линией сосен я видела вспененное море, волны, свет, передвижные театрики. Там все бурлило.
– Одевайтесь, – распорядилась я.
– Прошу прощения?
Я обернулась к мужчине в халате и туфлях, который успел вернуться в свое кресло и сидел, положив руку на руку. На лице его отображалась нерешительность.
– Одевайтесь. Полагаю, вы понимаете, что это означает. Наши прародители начали так делать после грехопадения: брюки, рубашка, жилет, пиджак. Не забудьте про туфли. Шляпа вам не понадобится, но и запрещать ее я не стану. Даю вам десять минут. Я подожду снаружи.
Беспокойство мистера Икс не показалось мне преувеличенным: я уже приучилась распознавать некоторые из его почти неуловимых гримасок и могла бы поклясться, что мой пациент действительно нервничает.
– Но, мисс Мак-Кари, куда мы собираемся? Я никогда отсюда не выхожу!
Я остановилась на полпути к двери. На душе у меня было скверно.
– Вчера я вынесла все эти кровавые, ужасные подробности, которые вы велели пересказывать бедным детям в обмен на еду. Это были ваши причуды, мистер Икс, а сегодня вы будете терпеть мои причуды. Жду вас снаружи. Через десять минут вы выйдете одетый, а если нет – я расскажу обо всем, что здесь было, доктору Понсонби, пускай он даже меня уволит. Каким бы влиянием ни обладала ваша семья, вас, вероятно, изгонят из Кларендона, и, очень возможно, вы закончите свои дни в камере, обитой войлоком. На вашем месте я бы оделась. У вас осталось девять минут.
Я вышла и закрыла дверь.
Я желаю быть совершенно справедливой к мистеру Икс, поэтому скажу, что он сумел по крайней мере надеть брюки и рубашку и, когда я вошла, пытался застегнуть на ней пуговицы. Он снова задернул шторы и выглядел теперь как привидение под белой простыней. Я была непреклонна и снова их раздвинула.
– Превосходно, – возмутился мистер Икс. – Теперь моим туалетом смогут полюбоваться все дамы, гуляющие по пляжу.
– Никого ваш туалет не интересует. – Я наблюдала, как его тонкие дрожащие пальцы продолжают борьбу с верхними пуговицами. – С каких пор вы не выходите на улицу, мистер Икс? А лучше сказать, существовало ли нечто подобное «улицам», когда вы выходили в последний раз, или же там были только леса и рыцари в доспехах?
– Приберегите свою иронию, если уж не желаете мне помочь.
Я скрепя сердце оказала ему помощь с жилетом и пиджаком, которым, как видно, очень уютно жилось в сумраке шкафа, и теперь они упорно не хотели работать одеждой. Не заботясь о натянутых отношениях между предметами гардероба и их хозяином, я затянула на его худенькой шее накрахмаленный воротничок, застегнула пиджак и наклонилась, чтобы обуть его в ботинки с квадратными носами. Так взрослые одевают детей.
– Я же сказала, шляпа вам не нужна.
– Прошу вас, позвольте мне хотя бы этот каприз, – прошептал он.
Шляпа была смешная, с тирольским пером, она сидела у него на макушке, над высоченным лбом, словно одинокий напуганный альпинист на вершине снежной горы. А потом он потянулся за тростью с мраморным набалдашником.
– Ох, ради бога, вы думаете – мы в Букингемский дворец собрались? Пойдемте уже наконец.
– Мягкосердечие не входит в число ваших, быть может и немногочисленных, но в целом достаточных, добродетелей, мисс Мак-Кари.
– Вы только сейчас это поняли? Не слишком-то вы проницательны. Ну все, идемте.
Внезапно в мою руку вцепились пять холодных крючьев. До этой минуты он ни разу ко мне не прикасался. Я удивилась неожиданной крепости его руки.
– Пожалуйста, не оставляйте меня одного. – Теперь в его голосе звучало отчаяние.
Загадочный «колдун» из лечебных пансионов лишился всех своих чар. Несчастные беззащитные душевнобольные! Я положила ему руку на плечо и мягко обнадежила:
– Не волнуйтесь, я с вами.
Так мы и вышли: он держит меня под руку, в другой руке трость, лицо бледное, широко раскрытые разноцветные глаза смотрят прямо перед собой. На лестнице нам встретилась Сьюзи Тренч, она поднималась со стопкой простыней, похожих на снежные книги; оторвав взгляд от своей ноши, Сьюзи изумилась:
– Куда собрались, мистер Икс?
– Пожалуйста, спросите об этом у мисс Мак-Кари.
– На прогулку, – отрезала я.
В холле я накинула на плечи шаль. Мистер Уидон, дававший наставления служанке, увидев нас, снял очки. Он оказался настолько деликатен – или безразличен, – что ничего не сказал, однако наблюдал за проходом мистера Икс, как будто к нам с неожиданным визитом нагрянул архиепископ Кентерберийский. Выйдя под свежий ветер и солнечный свет, я прикрыла глаза. Мы двигались в неустойчивом равновесии, обходя Кларендон-Хаус, и наконец вышли к пляжу. У меня возникло болезненное ощущение, что я выгуливаю любимого питомца.
6
Народу на пляже заметно поубавилось. Разумеется, никто не купался. И фарс о преступлении давно уже завершился. Солнце било нам в спины, а если оглянуться назад, чтобы увидеть крепость Саутси, пришлось бы складывать руку козырьком. Несколько девушек прогуливались, как и я, об руку с кавалерами, самые молоденькие для приличия надели вуали. А от причала Саут-Парейд до сих пор доносилась музыка: там выступали циркачи. Полы пиджака мистера Икс и моя шаль надулись, как паруса.
– Что за галиматья! – жаловался мой пансионер. – Сколько шума, сколько театра! Неужели никто не понимает, что существует и кое-что поважнее представлений? Все хотят смотреть на других, никто не смотрит в себя. И только послушайте эту музыку на причале! О Юпитер! Что за дикие крики при виде акробата, что за вопли! Боюсь, я не готов в этом участвовать, право же, я хочу вернуться к себе в темноту и позабыть о мире.
– Мой брат любил повторять мне одно театральное изречение: «Не бойся того театра, что звучит как гром и сверкает как молния. Бойся театра темного и тихого».
– Чересчур поэтично, – расценил мистер Икс. – Почему ваш брат отказался от профессии актера?
Я не стала спрашивать, как он узнал, что Энди хотел стать актером.
– Ему не понравились подпольные представления, – коротко ответила я.
Прохожие останавливали взгляды на моем спутнике в первую очередь потому, что он гулял в сопровождении медсестры, однако внешность мистера Икс была не настолько поразительной, чтобы на него засматриваться, и встречные быстро теряли к нам интерес. С причала доносились крики и аплодисменты.
– Я не осуждаю вашего брата: все это наслаждение, этот шум и ярость… Лучше задаться вопросом, зачем нам все это нужно.
– Что же плохого в наслаждении?
– Ничего, – сухо ответил он. – Плохое – в этом.
Вдалеке бежала какая-то фигура, трудно было определить, мужчина это или женщина, но, насколько мне удалось различить, из одежды на ней был только песок. Быть может, где-то играли в поиск сокровища и спрятанного игрока обнаружили. Какой стыд! Теперь ему придется прятаться в новом, заранее подготовленном месте – пока его опять не обнаружат. Поиск был любимым развлечением на пляжах еще со времен моего детства.
Несмотря на все жалобы мистера Икс, я чувствовала себя все лучше, хотя туфли мои и вязли в песке, а лицо обдувалось влажным прохладным ветром. Я любила море, как и мой отец. В эту минуту я подумала о Роберте, быть может по ассоциации с морем. Я не хотела думать о нем в такой мирный момент, но ничего не могла с собой поделать. Я размышляла, приедет ли Роберт навестить меня в Портсмут, как он обещал в своем последнем письме. Что мне делать, если он приедет? Вопросы накатывали на меня, как морские волны – настойчиво и без всякой цели, – и петляли, петляли, как несчастное голое сокровище без определенного пола, которому преграждали путь азартные купальщики. На узкой спине и кругленьком заде беглеца поблескивало солнце.
Когда обнаженная фигурка оторвалась от ловцов и скрылась из виду, мои раздумья прервал медоточивый голосок:
– Мы могли бы, по крайней мере… пойти в другое место – туда, где полицейские обнаружили труп Хатчинса?
Мистер Икс обращался ко мне почти умоляюще. Я посмотрела на моего спутника: одна рука придерживает тирольскую шляпу, другая до сих пор сжимает мой локоть, под мышкой трость.
– Пожалуйста, оставьте уже в покое все эти убийства и трупы, – попросила я.
Мистер Икс рассердился. Он сразу отцепился от моей руки и застыл на месте. Когда я обернулась, он дрожал и обеими руками держался за трость, его щуплое тельце трепетало.
– Знаете что, мисс Мак-Кари? Вы делаете это, потому что вам меня жаль: «Выйдем наружу, пусть он посмотрит на мир, порадуется солнцу, бедняжка». Но я не нуждаюсь в вашем сочувствии.
– Мне вас не жаль.
– И все-таки моя жизнь могла бы внушить вам мысль о милосердии. – Мистер Икс замолчал, как будто обдумывая следующую фразу; я была готова внимательно его выслушать. И тогда он добавил: – Почему он всегда оставляет нож на небольшом расстоянии от трупа? Это ведь…
Я вздохнула. Казалось, не существует никакого человеческого чувства или божественного пейзажа, ради которых он мог бы позабыть о своих нездоровых идеях.
Принаряженные дети, до этого гонявшиеся за голым игроком, с увлечением пачкали друг друга, кидаясь шариками из песка под негодующими взглядами нянь; пробежав мимо мистера Икс, они чуть не сбили его с ног. Я поспешила его поддержать.
– Вот они, опасности прогулок на свежем воздухе, – испуганно прошептал он.
– Почему ваша жизнь могла бы внушить мне мысль о милосердии?
– Потому что… Но обещайте, что мы вернемся, как только я вам объясню.
– Не могу обещать.
– Из чего у вас сделано сердце? Из камня?
– Из человеколюбия. Откуда вы родом?
– Мисс Мак-Кари, ответьте хотя бы на этот вопрос: так ли важны имена? Меня зовут Y, я родился в W, а умру в Z, и роза пахнет розой, хоть розой назови ее, хоть нет…[8]
– Вы не могли бы хоть иногда отвечать на мои вопросы? – не выдержала я.
Мистер Икс, казалось, обдумывал такую возможность. Мы снова шли рядом, он стискивал мой локоть.
– Я происхожу из одного родовитейшего семейства, – заговорил он. – Я не преувеличиваю: их решения имеют вес в политике этой страны, однако по той же самой причине они не могли позволить себе такого ребенка, как я, который в возрасте одного года уже говорил на трех языках: французскому и немецкому я выучился у моих кормилиц, потом, конечно, я позабыл эти языки. А лучше сказать, я их отложил. Оба они при мне, если мне понадобится ими воспользоваться, однако свободное место следует оставлять для самого важного. То же произошло и с прочими глупостями: географией, историей, геометрией, алгеброй… Они представляются мне скучным знанием, поскольку умелое и глубокое восприятие окружающего мира приносит мне гораздо больше информации, нежели эти материи, – а уж о человеческих существах я и не говорю.
Я снова окинула его взглядом: головастый и раскрасневшийся, сейчас почти довольный. Морской воздух развязал ему язык. Мистер Икс говорил словно сам с собой:
– О самом незначительном человеке можно узнать так много, так много… Вот она – глубина для ловцов жемчуга… Никакая наука не сравнится с этим времяпрепровождением, и когда я это осознал, то отложил все прочее и посвятил себя этому занятию без остатка, так что в три года я открыл моим родителям все секреты нашей прислуги, от старшего лакея до последнего конюха, и родители выслушали меня с восхищением. Однако, когда в четыре года я открыл моим родителям все секреты моих родителей, их это уже не так восхитило. Я их не осуждаю.
– А вот я осуждаю. – Я с трудом сдерживала гнев. – Отправить ребенка в лечебный пансион… Простите, но мне это кажется варварством.
– Да, они подцепили меня пинцетом, точно ядовитое насекомое прекрасной расцветки, и заперли в хрустальном гробу, проставив на месте моего имени «Икс» – из-за неспособности меня классифицировать. Я сложный человек, это могут засвидетельствовать сто двадцать две медсестры, которые занимались мною до вас, и тридцать четыре пансиона, в которых я проживал. Скучая как устрица… так было вплоть до Оксфорда, – добавил он.
Я промолчала, хотя все это представлялось мне совершенно чуждым моему пониманию «семьи».
Мы двинулись дальше, я мягко тянула мистера Икс за собой.
– И вы больше не видели своих родителей?
Этот вопрос его как будто развеселил. Он остановился у кромки моря, которое накатывало, словно бросая нам вызов на этом гладком, влажном от пены пространстве.
– Нет, я их больше не видел, никогда не видел, но ведь и моя семья тоже особенная, я не единственный, – быть может, я самый особенный, но таковы мы все, по крайней мере таковыми они были. – Мистер Икс с отвращением отряхнул свои ботинки. – Боже мой, если и есть для меня нечто более отвратительное, чем сухой песок, – так это мокрый песок… Возможно ли, что отдельные человеческие существа приходят сюда ради удовольствия?.. И почему он убивает их на пляже?..
Одна деталь из его рассказа меня озадачила.
– Почему вы говорите, что никогда не видели своих родителей?
На сей раз я заметила, что переполнила чашу его терпения. Мистер Икс покачал головой.
– Чтобы вы задали мне именно этот идиотский вопрос, – сухо отозвался он. – Мисс Мак-Кари, вы закончили проявлять милосердие? Я знаю, вы стали медсестрой, чтобы профессионально жалеть людей, и ищете, кого бы пожалеть, чтобы люди вернули вам немного милосердия. Я живу в ореховой скорлупе и почитаю себя царем вселенной, но вы живете в мире и почитаете себя червячком в орехе, а меня это утомляет. Эта ваша потребность чувствовать себя безобразнейшей из сотворенных женщин, эта одержимость поисками мужчины, который разрешит вам быть счастливой, что приводит вас к зависимости от грубого пьяного матроса, беспрестанно вас унижающего…
– Мистер Икс…
– …которого вы терпите, потому что верите, что боль, насилие и одиночество были придуманы специально для вас… Но и это еще не все: есть еще и безнадежная мечта его исправить, потому что вы принадлежите к тому типу женщин, что ставят свое счастье в зависимость от мужчин и ждут, когда им скажут «иди», потому что сами они не способны сказать «иду», и вот наконец они печальны, покинуты и определенно нуждаются в сочувствии, которого на самом деле и ищут. Так вот что я скажу: вы так ревностно отдаетесь поискам сочувствия к себе, что уже его добились, сами того не подозревая, и в этом-то я вам и сочувствую.
А потом он добавил:
– Он оставляет нож поблизости от жертв… Поблизости… Почему?
