Игнатий Потапенко
Деревенские выборы
– Ну, вот, и моя милость приехала! – небрежно заметило лицо.
Это был человек высокого роста, стройный, плечистый с высокою грудью и станом кавалериста. У него был смелый молодецкий взгляд, ухарские усы, которые он умел так грациозно закручивать, что дамы находили возможным влюбляться в одни только эти усы. Даже самая лысина, которая, впрочем, ещё только робко обозначалась на его голове, придавала ему молодцеватый вид. Движения его были ловки, быстры, грациозны, разговор всегда занимательный, – словом, это был по всей справедливости уездный лев, умевший, кстати сказать, при случае уделить себе львиную часть. Некогда он был богат, потом стал победнее, причём нашёл удобным фигурировать в качестве мирового посредника. Теперь же про него известно было селу, что он – «член», хотя никто не знал – какого именно общества или учреждения.
Под этим именем он и слыл, и в качестве «члена» являлся на крестьянские выборы и с ловкостью бывшего мирового посредника орудовал на них.
Каким-то чудом в одну минуту закипел самовар, развернулась на столе скатерть самобраная со свежей икоркой, балычком и разными закусками, которые имели счастье быть фаворитами члена.
Тут же оказалась бутылка хорошего портвейну, которого сам Верзило отродясь не пробовал, появился ром, – словом, были на лицо все данные для того, чтобы член оставался в прекрасном настроении духа. Сам Верзило бегал и хлопотал с лёгкостью двадцатилетнего юноши, бегала и жена его, только Ганна была оставлена без дела, специально для удовольствия гостя. Она действительно доставляла гостю истинное удовольствие. Он говорил ей, что она – «краля», трепал её по розовой щеке, измерял объём её талии и приводил в порядок «намисто» на её груди, словом, выказывал свою заботливость о ней.
– Ну, полно тебе хлопотать, Климентий Прохорыч; садись-ка, поболтаем, что тут у вас и как!? – ласково говорил член, приятно облизываясь после хорошей закуски, прекрасного вина и любезности хозяйской дочки.
– Да как же не хлопотать, Николай Семеныч? Этакий гость у нас, да ещё редкий гость!
– Ну, полно! Какой же я гость!? Мы – товарищи, сослуживцы! Мы с тобой на одном поприще работаем, вместе служим отечеству!..
– Покорно благодарим, – поклонился Верзило, – только куда же нам с вами, чтоб на одном этом… поприще?! Как это можно, Николай Семеныч!?
– На одном, братец, на одном, это я тебе верно говорю!.. Ну, садись-ка вот здесь, Климентий Прохорыч!
– А ежели, как вашей милости угодно, и на одном, так недолго это осталось нам быть на этом одном! – тяжело вздохнув и махнув безнадёжно рукой, промолвил Климентий Прохорыч.
– Как так?
– Да так, что кандидат отыскался! Не люб я им, громаде, хотят Швеця произвести…
– А-а! Вот оно что?! – произнёс член, прихлёбывая пунш. – А кто это такой – Швець?
– Это его прозвание. Швець он по уличному, а по настоящему он Крынка, Федот Крынка! – говорил Верзило, стоя на приличном расстоянии от стола. – А кто он таков, то это не мне говорить; скажут, по злобе наговорил, а хорошего про него, ей-Богу сказать нечего! Да всякий, кого ни спросите, скажет вам, что Крынка – пьяница, да он и сию минуту в кабаке сидит. А лучше всего спросите встречного… Эй, ты! Карпо! Зайди на час в хату! На час! Дело есть!
Верзило постучал в окно шедшему мимо мужику с фляжкой водки в руках. Карпо был одним из приверженцев Верзилы, и последний знал это. Он был ещё очень молодой человек, лет двадцати двух, что, однако, не помешало ему иметь жену и четверых малых ребят. Карпо оставил в сенях фляжку, прикрыв её чёрной барашковой шапкой, и, войдя в горницу, почтительно остановился у порога.
– Вот барин желают знать, кто таков есть наш Крьшка! – обратился к нему Верзило. – Скажи по совести, Карпо! Не для меня, а для барина!
Мужик улыбнулся и сделал такую мину, как будто хотел сказать: «И нашли о ком разговаривать, о Крынке?!»
– Крынка, известно, – пьяный человек и больше ничего, – промолвил он вслух, – да и теперь пьяный – дерётся в кабаке!
– Странно! Как же он попал в кандидаты? – удивился член.
– Хе! Как попал?! А разве мало у меня ворогов? А они, вороги, чего хотят? Вы знаете, чего они хотят? Они хотят напакостить Климентию Верзиле, они готовы бы свинью поставить в кандидаты, только чтобы побольше ему было конфузу! Вот как они!
– Правда, правда! – подтвердил Карпо, переминаясь с ноги на ногу у дверей.
– Известно – правда! – продолжал Верзило. – Всякий скажет, что это правда. А хотите знать, за что на меня такое зло? Ступай себе с Богом, Карпо! Тебе, должно быть, недосуг! – обратился он к Карпу.
Карпо быстро поклонился и вышел.
– А оттого на меня такое зло, что я на них палки жалею, что я мало кого в холодную сажаю, да ещё оттого, что вот ваша милость да ещё другие хорошие господа ко мне расположение имеют. Завидно, значит. Ну теперь только бы выбрали! Не будь я Климентий Верзило, если в одну неделю всю деревню не пересажаю в холодную! Будут они вздыхать по верзиловой доброте!
– А что, Климентий Прохорыч! Больно тебе хочется остаться головой? – спросил член, вставая из-за стола.
– Да как сказать вам, Николай Семеныч?!. Не то чтоб я за этим головинством гнался; я, благодаря Бога, и без него всем доволен; корысти от него немного, а хлопот не оберёшься. Да только конфуз, Николай Семеныч, – вот что больно! – Верзило не какой-нибудь Крынка, про Верзилу всякий скажет, что он мужик, как следует, беспорочный мужик. Ну, как же? Был головой, всякий тебе шапку снимал и вдруг… Сами посудите! Это хоть кому обидно! Вот только за этим одним я и гонюсь! Вот и жинка моя – всякий называл её головихой, и дочка тоже… И вдруг! Обидно, Николай Семеныч, вот как обидно!..
И Верзило печально понурил голову.
– Э, что там!? Не печалься, Климентий Прохорыч! – успокаивал член Верзилу, подойдя к нему и положив руку на его плечо. – Конечно, голос народа – дело святое, но авось, как-нибудь Бог поможет!
Верзило не поднял головы, хотя очень хорошо понимал, что под помощью Божиею следует разуметь помощь именитого гостя. Он уже торжествовал, соображая, что угощение принесёт ему желаемый результат.
