Игорь Аркадьевич Родинков
Братья Карамазовы и русские мальчики
Вступление
Три года, с 1878 по 1880 гг., Федор Михайлович Достоевский (1821–1881) писал свой роман «Братья Карамазовы». Это его последнее крупное литературное произведение, вершина творческого и провидческого таланта. О чем писал Федор Михайлович, что хотел сказать читателям? Писал он о духовно-нравственном состоянии постреформенной России, о русских типах, населявших нашу страну в конце XIX века (почти все они выведены в семействе Карамазовых). Одновременно он предупреждал современников, во что может превратиться Россия, если преобладать в ней будет тот или иной тип.
Достоверно известно, что роман «Братья Карамазовы» должен был стать первой частью замышлявшегося романа «Житие великого грешника». Однако вторая часть так и не была написана, в связи со смертью автора.
В середине 70-х годов XX века, находясь только в самом начале студенческой жизни, я в первый раз прочитал роман Ф.М. Достоевского «Братья Карамазовы». И вот под впечатлением этого бессмертного произведения почти через сто лет после его написания я попытался сделать некоторые критические замечания. Конечно, в силу юности, а также под влиянием атеистического коммунистического воспитания и в угоду современной литературной критике я писал и мыслил иное. Вот, например, цитата из того моего «критицизма»: «Ф.М. Достоевский не принимал революционного переустройства общества, в котором он видел только насилие и неспособность исправить несовершенство человеческой природы. Конечно, мы не принимаем этой теории Достоевского, которая противоречит объективным законам природы и общества. Но мы преклоняемся перед ним за другое: за великий талант, за огромную любовь к людям, за стремление найти истину…». Пышно! Не правда ли? А вот вам и еще один опус: «Достоевский – это великий талант, проникнутый глубоким психологизмом, способным так ярко и потрясающе проникать в сознание людей. Достоевский – неподражаемый художник всемирной литературы. Но нельзя отождествлять его талант, его безграничную любовь к людям с его заблуждениями. Недаром писал о нем И.Е. Репин: «Чему учиться у такого человека? Тому, что идеал – монастыри? От них бо выйдет спасение земли русской»1.
Так и хочется спустя почти пятьдесят лет после написания мною этих строк сказать: «Прав ты, Господи! Ты хочешь, чтобы все люди спаслись и достигли познания истины». Да, теперь мы мыслим и говорим иначе. Но дело в другом. Русские типы, выведенные Ф.М. Достоевским в литературе полтора столетия назад, характерны и для нашего времени. Поэтому опишем карамазовскую силу типов еще раз, перенося их уже в современную Россию, которая, в очередной раз переживает переломный момент своей истории. От того, какой карамазовский тип победит в ней, будет зависеть ее будущее, или вообще у России не будет никакого будущего?..
Начну я свою литературно-нравственную критику карамазовских типов с главы семейства – с Федора Павловича Карамазова.
Зачем живет такой человек?
1. Характеристика
Фамилия Карамазов вымышленная, и в ней Достоевский соединил как бы два начала русского человека. Она происходит от тюркского «кара» (черный) и русского «мазать». Видно, благодаря отвратительному образу Карамазова-старшего родилось оценочно-негативное определение – «карамазовщина». У Достоевского были предшественники этого героя. Это «шуты» Ежевикин из «Села Степанчикова и его обитателей» и Лебедев из «Идиота», сладострастник князь Валковский из «Униженных и оскорбленных», домашний тиран и самодур Фома Опискин из того же «Села Степанчикова». По мнению дочери писателя Любы Достоевской, в характере Федора Павловича Карамазова отразились некоторые черты ее деда, отца писателя Михаила Андреевича Достоевского, в последние годы его жизни.
Федор Михайлович Достоевский дает такую характеристику Федора Павловича: «Теперь же скажу об этом "помещике" (как его у нас называли, хотя он всю жизнь совсем почти не жил в своем поместье) лишь то, что это был странный тип, довольно часто однако встречающийся, именно тип человека не только дрянного и развратного, но вместе с тем и бестолкового, – но из таких однако бестолковых, которые умеют отлично обделывать свои имущественные делишки, и только кажется одни эти. Федор Павлович, например, начал почти что ни с чем, помещик он был самый маленький, бегал обедать по чужим столам, норовил в приживальщики, а между тем в момент кончины его у него оказалось до ста тысяч рублей чистыми деньгами. И в то же время он все-таки всю жизнь свою продолжал быть одним из бестолковейших сумасбродов по всему нашему уезду. Повторю еще: тут не глупость; большинство этих сумасбродов довольно умно и хитро, – а именно бестолковость, да еще какая-то особенная, национальная…».2
Далее сообщается, что он «был женат два раза и у него было три сына, – старший, Дмитрий Федорович, от первой супруги, а остальные два, Иван и Алексей, от второй». Вторая жена, как и первая, умерла вскоре, детьми он совершенно не занимался, они воспитывались почти что у чужих людей.
На момент смерти Федору Павловичу было пятьдесят пять лет. Достоевский сообщает о нем: «Он долгое время пред тем прожил не в нашем городе. Года три-четыре по смерти второй жены он отправился на юг России и под конец очутился в Одессе, где и прожил сряду несколько лет. Познакомился он сначала, по его собственным словам, "со многими жидами, жидками, жидишками и жиденятами", а кончил тем, что под конец даже не только у жидов, но "и у евреев был принят". Надо думать, что в этот-то период своей жизни он и развил в себе особенное уменье сколачивать и выколачивать деньгу. Воротился он снова в наш городок окончательно всего только года за три до приезда Алеши. Прежние знакомые его нашли его страшно состарившимся, хотя был он вовсе еще не такой старик. Держал же он себя не то что благороднее, а как-то нахальнее. Явилась, например, наглая потребность в прежнем шуте – других в шуты рядить. Безобразничать с женским полом любил не то что по-прежнему, а даже как бы и отвратительнее. Вскорости он стал основателем по уезду многих новых кабаков. Видно было, что у него есть, может быть, тысяч до ста или разве немногим только менее. Многие из городских и из уездных обитателей тотчас же ему задолжали, под вернейшие залоги, разумеется. В самое же последнее время он как-то обрюзг, как-то стал терять ровность, самоотчетность, впал даже в какое-то легкомыслие, начинал одно и кончал другим, как-то раскидывался и всё чаще и чаще напивался пьян… Физиономия его представляла к тому времени что-то резко свидетельствовавшее о характеристике и сущности всей прожитой им жизни. Кроме длинных и мясистых мешочков под маленькими его глазами, вечно наглыми, подозрительными и насмешливыми, кроме множества глубоких морщинок на его маленьком, но жирненьком личике, к острому подбородку его подвешивался еще большой кадык, мясистый и продолговатый, как кошелек, что придавало ему какой-то отвратительно-сладострастный вид. Прибавьте к тому плотоядный, длинный рот, с пухлыми губами, из-под которых виднелись маленькие обломки черных, почти истлевших зубов. Он брызгался слюной каждый раз, когда начинал говорить. Впрочем, и сам он любил шутить над своим лицом, хотя, кажется, оставался им доволен. Особенно указывал он на свой нос, не очень большой, но очень тонкий, с сильно-выдающеюся горбиной: "настоящий римский", – говорил он, – "вместе с кадыком настоящая физиономия древнего римского патриция времен упадка". Этим он, кажется, гордился…»3.
