Игорь Белладоннин
Второй после Солнца

Полная версия

Найдите мне на любом языке и в любой отрасли знания книжку, которая обладала бы такими же свойствами, особенностями и преимуществами, и я куплю вам полпинты требухи. Не найдёте, милостивые государи, не найдёте! Это книга в своём роде единственная, равных себе не имеющая и беспримерная. Я готов утверждать это под страхом любой кары, вплоть до костра, но только не включительно, а исключительно. Те же, кто будет утверждать обратное, суть предопределенцы, отщепенцы, совратители и соблазнители.

Франсуа Рабле, «Гаргантюа и Пантагрюэль»

1. Под звенящей звездой

Аркаша стоял на краю плато и знал, что, сделав шаг вперёд, не разобьётся, а полетит – закружит над телами перебитых накануне во множестве и не убранных ещё итальянцев и фалангистов.

Стаи мартовских бабочек необычайной красоты уже роились над ними, и огромная птица – кастильский родственник рухха¹, – наматывая над гвадалахарскими полями² круг за кругом, стенала по убиенным нечеловеческим голосом.

– В краю, где небо так безоблачно³, родится от Солнца зачинавшееся племя, которому нетрудно умирать! – стенал вслед за нею Аркаша, простирая над полем брани свои могучие руки-крылья.

И тут же мысль Аркашина переходила, как обычно, от частного к общему, венцом которого был, несомненно, он сам – всепланетный любимец.

– Время! Стой! Подожди! – кричал Аркаша под взмахи рук, обращаясь ко времени как равный к равному. – Ты слишком! Быстро! Течёшь! Дай! Насладиться! Этим! Триумфом! К которому! Я…

– Неосторожно приложил свои могучие руки-крылья, – подхватил за его спиной насмешливый женский голос.

Аркаша сразу даже не нашёлся с ответом на такой хук сзади, пропущенный от довольно симпатичной иностранки, говорившей по-испански с едва заметным акцентом. «Блин, подловили, как школьника», – только и оставалось мысленно констатировать вероломно атакованной стороне.

– Время, стой, раз-два! Равняйсь, смирно! – отвесила на прощанье насмешница и пошла обратно к машине, возле которой ожидал её высокий худой мужчина в штатском, по виду – тоже нездешний.

Аркаша с любопытством отметил, что в движении обидчица распалась на две части, шарнирно соединённые в районе талии. Нижняя часть казалась наклонённой слегка вперёд, верхняя – слегка назад и, предоставленная самой себе, как бы парила над нижней. Вся эта конструкция напомнила Аркаше парус, поймавший попутный ветер. Было ли это природной особенностью фигуры или удачной находкой модельера, Аркаша пока не знал, но не запасть на подобный феномен не мог.

А иностранка подошла к своему мужчине и, видимо, рассказала об Аркашиных проблемах. Они оба явно развеселились и, не махнувши даже Аркаше ручками, уехали, чтоб смаковать своё веселье вдвоём, добавляя к нему по мере необходимости всё новые забавные эпизоды.

«Ну что ж, – беззлобно подумал Аркаша, – кому-то я поднял настроение, кому-то стало весело… Их бы туда – вниз, к бабочкам – на денёк-другой, посмотрел бы я тогда, как бы они веселились!»

Ему пора было в Мадрид. В Мадриде его тоже ждал мужчина и тоже не местный: молодой высокий красивый гринго по имени Эрнест.

– Слышь, Эрни, – попросил его Аркаша, впервые столкнувшись с Хемингуэем в Испании месяца три назад, – ты уж не выдавай меня тутошним, для них я здесь – просто Кецалькоатль⁴.

В самом начале Гражданской войны он прибыл в Испанию с документами на имя полковника Кецалькоатля, а густая борода с усами и бакенбардами и срезанная под корень шевелюра вкупе с тёмными очками до известной степени помогали маскировать его всемирно знаменитую личность. «И чтоб никто не догада-ался», – пел по этому поводу сам Аркаша.

Французы-пересмешники переиначили его в полковника Пантагрюэля⁵. И впрямь, Аркаша был неуёмен как в подвигах застольных, так равно и в ратных, а уж про альковные было нечего и говорить.

Вечером того же дня в Аркаша прибыл в бар «Чикоте»⁶, где уже ждали его Хэм и Марта⁷ – последнее Хэмово увлечение.

Изрядно приняв – Аркаша пил нередко, но на свои, – он философствовал:

– Это наполняет нас грустью и томлением – любовь красивой женщины, которую она дарит другому. Почему она растрачивает на него то, что по праву (и по совокупности достоинств) должно принадлежать нам? Почему она отдаёт ему своё прекрасное тело, которое мы ласкали бы по крайней мере не хуже? Почему она думает о нём, а не о нас? Почему он может сделать ей больно, а мы – нет?

Аркаша остро переживал несправедливость ситуации, когда такая красивая (а красивой Марта казалась ему только после семи стаканов коктейля) женщина живёт с другим, пусть даже и с самим Хэмом.

«Ему принадлежать должны все женщины страны», – таков был один из девизов, сочинённых Аркашей, чтобы шагать с ним по жизни. В баре Аркаша припомнил этот девиз и с хитрой улыбкой распевал на разные мотивчики, указывая при этом то на себя, то на Хэма.

И всё равно Хэм практически боготворил его со всеми его гнусными шуточками, кривляньями и комплексом сверхполноценности: ведь мало кто знал Аркашино творчество так же глубоко, как Хэм. Аркаша тоже прочитал и даже похвалил одну или две Хэмовых книжки. Но несмотря на такие заслуги перед Хэмом и несомненное вокальное мастерство, отбить Марту у Хэма ему пока не светило.

– Прости, старичок, прости, Марта, – вдруг встрепенулся Аркаша, – я непременно должен законтачиться с этими молодыми людьми, – он увидел, как в бар вошли давешняя грубиянка и её иностранный мужчина.

– Позвольте представиться, – расплылся в улыбке Аркаша, подходя к ним, – полковник Кецалькоатль.

Он даже снял тёмные очки и втайне надеялся, что несмотря на всю его оставшуюся маскировку хотя бы девушка опознает в нём теперь любимца прогрессивной общественности.

– Пер, – сухо сказал мужчина, протягивая руку.

– Анита, – представилась девушка. – А где-то я вас видела раньше.

– Я – известный киноактёр, – соврал, не краснея, Аркаша.

– А, я вспомнила, вы играли Дракулу! – радостно, как ему показалось, воскликнула Анита.

– И не только Дракулу, но ещё и Чёрта, причём без грима, – потупив глазки, признался Аркаша. – А вы, наверное, шведы? – предположил он, переходя на шведский.

– Да, – в один голос подтвердили оба шведа, обрадованно переглянувшись.

– Бывал я в вашей Швеции, – Аркашу понесло. – В озере Турнетреск⁸ браконьерил – ловил лосося, в озере Стуршён⁹ тоже браконьерил – ловил чудовище Стуршёдюрет, в озере Ельмарен¹⁰ почти браконьерил – ловил раков, в озере Веттерн браконьерил совсем слегка – ловил русалок, а ваш Стокгольм – мне вообще как родной и почти что любимый.

Аркаша на минуту замолк, чтоб не мешать дружным возгласам, если пока не восхищения, то хотя бы одобрения, которые должны были последовать со стороны темпераментных скандинавов.

– А скажите, полковник, осталось ли, в принципе, в Швеции место, где вы ещё не браконьерствовали? – спросила Анита, посмотрев куда-то в сторону Хэма с Мартой.

– Да, есть такое место – это сердце прекраснейшей из шведок, – принял Аркаша пас, нимало не смущаясь присутствия Пера. – Да, да, это ваше сердце. Но я заберусь и в него – причём в ближайшее время и с самыми браконьерскими намерениями. Пойдёмте-ка потанцуем, зачем оттягивать неизбежное.

– Вам не удастся реализовать ваш злодейский план, – усмехнулась Анита, – хотя бы потому, что здесь не бывает музыки.

– Ничего, я наиграю вам мелодию на ваших губах, – невозмутимо парировал Аркаша.

Анита посмотрела на Пера. Пер утвердительно кивнул.

– Почему вы не спросили разрешения у моего спутника? – осведомилась Анита, когда они уже кружились вдоль стойки под изумлённые взгляды посетителей бара.

– Потому что я хам и делаю то, что хочу. А хочу я тебя, – объяснил Аркаша, привлекая к себе Аниту.

– Бывает, – заметила Анита, но отстраниться не попыталась.

– Нет, не бывает. Со мной такого давно уже не бывало. Он – твой любовник?

– Да, он – мой любовник.

– Это поправимо. А кто он?

– Профессор Стокгольмской академии, приехал по зову сердца помогать испанцам, сейчас – советник при генштабе. А я – его переводчица. А вы, полковник, или кто вы там, я надеюсь, не шпион?

– Поздно спохватились, теперь вы – мой агент, и я буду вытягивать из вас всё новые сведения. Он тебя любит?

– Возможно.

– А ты его любишь?

– Да, я его люблю.

– Ты была неискренна в ответе на последний вопрос, – чутко подметил Аркаша.

В этот момент он перехватил восторженный взгляд Хэма.

– Это мой друг, Хемингуэй, – шепнул Аркаша. – Теперь можно сказать: наш друг. Ты ему явно понравилась.

– Я узнала его, конечно, – шепнула Анита. – Это великий писатель. Я читала, наверное, всё, что он написал.

– Если у меня такие великие друзья, может, и я чего-то да стою? – не без иронии спросил Аркаша.

– Уверена, вы стоите немало, – согласилась Анита, – но мне пора, а то Пер рассердится.

– Вы прекрасно танцуете, – ободрил её напоследок Аркаша, – почти как я. Мы хорошо смотримся и вообще идеально подходим друг другу.

Он вернул Аниту Перу и мило извинился за несанкционированное похищение. Загадку её фигуры в этот вечер он разгадать ещё не успел, но сделал длинный шаг, даже прыжок, в правильном направлении.

Возвратившись к американцам, он заметил, как Хэм что-то быстро записывает на салфетке.

– Пиши-пиши, Эрни, – подбодрил его Аркаша, – вот она тебе – моя жизнь, во всей её красоте и омерзительности.

Вначале казавшаяся почти нелепой, информация о разрушении Герники вскоре стала подтверждаться из разных источников. Приказ о бомбардировке городка германским легионом «Кондор»¹¹ исходил из штаба генерала Эмилио Молы¹², руководившего мятежом тридцать шестого года, а теперь уничтожавшего Страну Басков с маниакальностью вполне генеральской.

Пышный, как его женщины, и роскошный, как его девушки, Мадрид забурлил. Митинги возникали и сами по себе, и не сами по себе. На одном из митингов второго типа уговорили выступить Аркашу. Недолго поломавшись, он залез на бронемашину перед королевским дворцом, поднял руки-крылья и в многоцветье толпы увидал Аниту. Анита стояла в первых рядах и глядела на Аркашу, как ему показалось, не скрывая насмешки.

– Гений и злодейство – две вещи несовместные! – рявкнул Аркаша, почти раскрывая ради Аниты своё инкогнито. – Злодейство в Гернике ставит вопрос ребром: или я, или они – мы несовместны!

Он прикрыл на минуту глаза и через свои длинные ресницы провидел, как, подхваченные волнами взрывов, пронеслись над площадью и обратились в прах саблезубые кони, безутешные матери, искорёженные отцы. Толпа затихла на выдохе: каждому, настроенному на его волну, Аркаша телепатировал своё страшное видение, более убедительное, чем все газетные строки. Он выдержал паузу, не большую и не маленькую – достаточную для того, чтобы прониклись все, даже Анита.

– Я приговариваю Молу к смерти! – грозно заявил Аркаша, опустив кулак, и все поняли: Моле – хана, и пелена скорби на время сменилась в их сердцах мулетой¹³ восхищения перед мужеством и верой этого громадного чужеземца.

– До конца года один из нас умрёт: или я уничтожу его, или утоплюсь на Рождество в Мансанаресе¹⁴! – грозно продолжил Аркаша, и испанцы вскидывали вверх кулаки и сочувствовали Аркаше: убийство Молы казалось трудной задачей, но утопиться в Мансанаресе даже зимой по причине его тотального обмеления было не проще.

Аркаше на миг показалось, что Анитины глаза увлажнились.

– Враг снопасаранит! – закончил он свою пламенную речь. – Победа будет за нами!

Как любой великий артист, Аркаша работал не для себя, а для поклонников и, конечно, поклонниц. Аркашу проводили овацией, мужчины пожимали ему руку, женщины целовали взасос. Терпеливо выстояв очередь, к Аркаше подошла и Анита со своим Пером. Аркаша зажмурился и вытянул губы для поцелуя.

– Вы должны победить. Желаю вам успеха, – сказал Пер, сосредоточенно глядя мимо Аркаши на пышный медный хвост кобылы Филиппа Четвёртого¹⁵.

– Как жалко, – вместо поцелуя сказала Анита, – что до Рождества ещё восемь месяцев – восемь месяцев ждать вашего омовения! Ведь вы не позабудете о своём обещании насчёт купания в местной речке?

– Я ни за что не лишу вас такого шикарного рождественского подарка – синего, распухшего Кецалькоатля с вывалившимся языком, – пообещал Аркаша, втягивая губы на место.

«Зачем жить на свете, если есть женщина, которая меня не любит? – невесело думал Аркаша, подходя ко дворцу. – Или всё же любит? Нет, любит, конечно! Или не любит?»

В огромном, окружённом цветущими садами, на полкорпуса вросшем в землю королевском дворце располагался штаб второго мадридского корпуса.

– Эй, полковник, это по вашей части, – окликнули Аркашу в штабе. – Мола интересует?

– Как мужчина – не очень, – отвечал Аркаша, – но как объект для возмездия – весьма.

– Тогда радиоперехват – как будто прямо для вас: «Бургосу¹⁶ из Саламанки, первое июня, 20-40: Готовьтесь к встрече Молы. Третьего июня прилетает из Памплоны через Виторию».

– Думаешь, провокация? – спросил Аркаша по-русски.

– Думаю, провокация, – согласился стоящий неподалёку советник штаба И. И. Иванов, известный врагу как Ванино Ванини.

– А я думаю, нет. Я думаю, генералиссимус Франко тоже не любит генерала Молу – ни как мужчину – да и за что его любить: длинный тощий очкарик, ни как генерала, ни как соперника в борьбе за власть в своём генеральском зверинце. Грех не воспользоваться такой наводкой. В худшем случае потеряете самолёт, меня и пилота, только и всего.

– Что ты замыслил? – спросил Ванини.

– Осталось два дня. Истребитель – итальянский или немецкий, трофейный, я беру на себя, как и всё остальное; вы же мне, главное, самоволку не клейте. Да ещё не сбейте при пересечении линии фронта, а я планирую пересечь её дважды, если вы не против, – сказал Аркаша и изложил свой план.

Достать Молу было удобней из Барселоны, следуя вдоль Эбро. Аркаша срочно вылетел в каталонскую столицу.

Кабина трофейного немецкого бомбардировщика Ю-87 оказалась тесновата для могучего Аркашиного тела.

– Я знаю эти места, – сказал пилот-баск, вовлечённый Аркашей в план мести. – Там между Алкосеро и Кастилом, как раз на полпути от Витории к Бургосу, есть гора, у подножья которой фалангисты хоронят казнённых.

– Классно, – обрадовался Аркаша, – вот там мы его и будем брать – тёпленьким и расслабленным после очередного злодейства.

– Да, там и будем его ждать, будем кружить над горой, пока не кончится горючка, – предложил баск.

– Когда кончится керосин, спикируем на вражеский эшелон, – героическим тоном, как и положено интербригадовцу, контрпредложил Аркаша.

Небо после дозаправки в Лериде было не столь безоблачным, как в июле тридцать шестого, поэтому линию фронта миновали без проблем.

– Где мы? – спросил пилот Аркашу, исполнявшего по совместительству функции штурмана.

– Похоже, пролетели Логроньо. Пора уходить налево, на Санто-Доминго.

Видимость ухудшалась, но долго кружиться им не пришлось.

– Вижу цель! – воскликнул Аркаша, с трудом подавляя волнение. – Уверен, это наш кровник.

– Я тоже её вижу, – сказал пилот. – Атакуем?

– Почему нет? – спросил Аркаша, прилаживаясь к пулемёту.

Подбитый Аркашей со второй очереди самолёт врезался в гору¹⁷ и исчез средь дыма и пламени.

– Один один, – подытожил Аркаша.

– Ты точно уверен, что это был Мола? – спросил баск.

– Да, я не имею привычки ошибаться, – усмехнулся Аркаша, отлипая от пулемёта. – За Гернику!

– За Гернику! – воскликнул баск, разворачивая самолёт.

– Я с детства хотел носить красивую длинную баскскую фамилию со множеством раскатистых «р», – признался Аркаша, когда под ними снова заструилась ленточка Эбро, – но видишь, мой папа был Кецалькоатлем, и я таким же уродился, в папу – ни одного «р».

– Считай, что теперь ты – баск¹⁸. Выбирай любую фамилию, самую длинную и красивую, и носи на здоровье.

У Аркаши аж разбежались глазёнки:

– Субисаррета. Или Эчеверрия. Или Астигарравия.

– Носи через чёрточку. Субисаррета-Эчеверрия-Астигарравия-Кецалькоатль, – предложил великодушный баск.

Аркаша всхлипнул от радости.

Горючее кончилось на подлёте к Лериде, провинциальной столице в полутора сотнях километров от Барселоны. Там Аркаша с пилотом провели памятную романтическую ночь.

Утром в Барселоне у кромки лётного поля Аркашу ждала Анита.

Аркаша от удивления чуть не подавился штурманским карандашом: его операция ведь была тщательно засекречена, но решил оставить служебное расследование на потом ради более важного вопроса.

– Тебе невтерпёж утопить меня? – поинтересовался он, пряча улыбку. – Изволь – море рядом. Если совсем невтерпёж – то вот пожарный водоём.

– Я прилетела, потому что захотела прилететь, – виновато улыбнулась Анита, потупив взор.

– Бывает, причём бывает довольно часто. Раз увидев меня, индивид подсаживается, как на иглу, и душа его требует всё новых и новых доз меня, – объяснил Аркаша.

Пустив такую изящную шпильку, Аркаша продолжил в том же игривом духе:

– Ты не знакома с Барселоной? Как, впрочем, и со мной. Я покажу тебе город. Это – мой любимый город. И я покажу тебе себя. Это – мой любимый я.

– Как? Любимей Стокгольма? – спросила Анита, на ходу выковыривая Аркашину шпильку.

– А ты злопамятна, – чему-то усмехнулся Аркаша. – Ну примерно на том же уровне любимости. Где твой багаж?

– А багажа-то и нет. Я самодостаточна, – ответила Анита, изготовляясь к выковыриванию очередной шпильки.

– А если ты вечером пригласишь меня в ресторан? – коварно спросил Аркаша.

– Тогда ты купишь мне вечернее платье и туфли, – мгновенно ответила Анита и посмотрела Аркаше прямо в глаза.

Аркаша отвёл взгляд, и это означало, что шпилек пока больше не будет.

– Ты не пропадёшь, – удовлетворённо заметил он.

Весь день они шатались по великолепному городу, заполненному беззаботными толпами его счастливых, несмотря ни на какие войны и революции, жителей. Воздушная тревога застала их возле суровой конной статуи Рамона Беренгера Великого. Оживлённая улица Лайэтана моментально опустела. Аркаша затащил Аниту в большую полукруглую нишу в теле капеллы Святой Агаты и прижал к древней розовато-серой увитой лозой стене. Напряжённо дыша: Анита – в Аркашину шею, Аркаша – в Анитины волосы, они простояли до конца бомбёжки, и Анита своей правой грудью чувствовала, как колотится Аркашино сердце, а Аркаша чувствовал трепет Анитиного сердца своей ладонью. Над ними нависала гигантская октогональная башня капеллы, под ними дремали булыжники древнеримской ещё мостовой, за ними взрывалась смерть, а между ними было только два слоя одежды.

– Пусть это будет наш уголок, – предложил Аркаша, видя, что Аниту покорила мрачная красота места, – и каждый раз, когда мы снова будем вместе в этом городе, мы будем заворачивать сюда.

Вечером Аркаша привёл Аниту в маленькую гостиницу в районе Санта-Мария-дель-Мар.

– Добрый вечер, синьор полковник, – приветствовала его хозяйка. – Сегодня вы опять не один?

– Да, но на этот раз дама поселится отдельно, – строго ответил Аркаша, впрочем, слегка покраснев.

Он читал в постели фронтовые газетные сводки, когда в дверь его номера постучала Анита.

– Звал? – спросила она.

– Да, звал, – подтвердил Аркаша, – тебя и Пера. А где Пер?

– Пер уходился. Он не придёт.

– Жалко. Я бы хотел обсудить с ним положение на баскском фронте. Ведь не с тобой же обсуждать положение на баскском фронте?

– Ты можешь помолчать? – спросила Анита, роняя на пол Аркашину газетку и затыкая ладошкой Аркашин рот.

Аркаша насупился и замолчал. Он молчал и сопел почти целую ночь, но разгадал-таки, как и куда она ловит ветер.

Вернувшись в Мадрид, они вместе пошли к Перу. Пер, как и Анита, жил в отеле «Суэсия»¹⁹. Он отворил дверь на стук, сжимая в одной руке бутылку из-под виски.

– Я поливаю кактусы, – виновато улыбаясь, признался Пер. – Мандрагоры да кактусы – это наиболее типичные представители шведской флоры, – объяснил он Аркаше, пристально глядя мимо него на дверь, – я никогда не уезжаю из дома без них, они напоминают мне… Проходите, посмотрите, сколько у меня кактусов, какие они все разные…

– Пер, – перебила его Анита, – в моей жизни появился… Тебя как-нибудь зовут? – спросила она Аркашу.

– А как же, – с готовностью отвечал Аркаша. – Ещё как зовут. Меня зовут Попокатепетль²⁰. Попокатепетль Кецалькоатль, полковник.

– Инка? – спросил Пер, вдумчиво глядя мимо Аркаши на свои кактусы.

– Недолёт. Тольтек, – почти дружелюбно улыбнулся Аркаша.

– Пер, – сказала Анита, – я хочу быть с Попокатепетлем. С Попокатепетлем Кецалькоатлем, полковником.

– А со мной ты быть не хочешь? – спросил Пер, отхлёбывая из своей бутылки.

– С тобой я тоже хочу быть, но по-другому.

Аркаша скромно молчал, сцепив руки под животом, чтобы не выдать своего волнения.

– А ты подумала, что же мне теперь делать? – спросил Пер, делая ударение на слове «мне».

– Что хочешь, то и делай, – ответил за Аниту Аркаша. – Можешь убить меня, но вряд ли это теперь сильно поможет тебе. А можешь заняться, наконец, делом и пойти комиссаром ко мне в отряд.

– Какой из меня комиссар? – удивился Пер.

– Никакой, – согласился Аркаша. – Тогда иди на начштаба. Место хорошее, хлебное, сейчас – тоже вакантно. Последний начштаба погиб две недели назад, предпоследний – в марте. Вот только кактусы придётся оставить.

– Пожалуй, это мне подходит, – согласился Пер, – не думаю, что обременю вас надолго. А кактусы – да дома я новые насобираю.

В декабре Аркашин полк был брошен под Теруэль. Ситуация на фронтах серьёзно ухудшилась, и республиканцы отчаянно пытались теперь оттянуть врага от Мадрида. Теруэль, очень маленький и очень древний провинциальный центр в арагонской глуши, на несколько месяцев стал объектом вожделения десятков тысяч вооружённых людей.

Морозы стояли чисто российские: до минус двадцати днём. Люди замерзали во сне и на ходу.

– Теруэль придётся переименовывать – когда возьмём, – заявил Аркаша, хлюпая носом.

– В Кецалькоатль? – спросила Анита; она с трудом открывала рот, но ехидства в ней от этого не поубавилось.

– Нет, в Оймяконль²¹, – ответил Аркаша, в отместку промокая нос концом Анитиного бантика, кокетливо выглядывающего из-под беретки.

У франкистов было больше техники и оружия, у республиканцев – отчаяния и решимости.

В январе решимость победила. Аркаша одним из первых ворвался за городские стены. Древние узкие улочки в бесстыдных позах, с раскинутыми руками и ногами, перегораживали замороженные трупы защитников города. Другие защитники, оголодавшие, но живые, сопротивлялись с упрямством коммунистов. Седьмого января город был всё-таки взят.

Они сидели втроём в церкви Сан-Педро – сидели в окружённом врагом освобождённом-захваченном городе. В церкви не было ветра. Они согревали друг друга дыханием и теплом – душевным и телесным.

– Здесь похоронены Исабель и Диего²², – рассказывал Пер, стуча зубами и печально глядя на Аниту. – Они любили друг друга семьсот лет назад, в XIII веке.

– Даю ухо на отсечение: всё равно оно отмёрзло, – отдал ухо на отсечение Аркаша, – что в XIII веке любили крепче, чем в нашем.

Пер сухо отклонил предложенное ухо.

– Не уверен, – возразил он.

– Обоснуйте вашу неуверенность, – ухмыльнулся Аркаша.

– Диего был слишком беден, чтоб получить её руку, – продолжил Пер свой грустный рассказ, не сводя задумчивого взгляда с Аниты, которая смотрела на Аркашу, который с любопытством осматривал те ещё не отмёрзшие части своего тела, что были доступны без помощи зеркала, – и он уехал из родного города в поисках славы и богатства, чтобы стать достойным своей Исабель. Он завоевал и славу, и богатство, и вернулся в Теруэль победителем, но опоздал на один день: Исабель выдали замуж. Узнав об этом, Диего умер…

– Апоплексическим ударом, – внёс Аркаша в рассказ свою лепту.

– Возможно, а через день, во время его похорон, умерла и Исабель. С тех пор они лежат вместе, а её рука успокоилась в его руке – тоже каменной.

– Увы, Пер, – сказала Анита, – я согласна с полковником: это не про нас.

– Не про нас с тобой? – спросил Пер.

– Какие-то они были слишком миндальные, – внёс Аркаша свою лепту уже в обсуждение рассказа, – просто толстовцы какие-то. Надо было не умирать, а убивать.

– Кого убивать? – удивился Пер.

– Всех, кто мешал. Надо было драться за жизнь до последнего. До последнего теруэльца.

– Ты так дорожишь своей жизнью? – удивилась Анита.

– Да, представь себе. Меньше, конечно, чем вашими, но всё ж дорожу. Я знаю цену своей жизни. И очень многие знают цену моей жизни. Только ты вот пока не знаешь, сдаётся мне.

Напряжённая энергоёмкая беседа утомила их (особенно утомился Пер, он выложился на все сто), и они задремали беспокойной дремучей дрёмой.

– Комиссар Карлссон! – вдруг рявкнул Аркаша.

– Я – начштаба Карлссон, – вскочил на ноги удивлённый Пер.

– Пробудитесь и принесите нам с улицы снега, – приказал Аркаша.

– Есть! – вытянулся Пер, и его давно не бритая физиономия вытянулась вместе с ним.

– Повторите приказ! – потребовал Аркаша.

– Проснуться и принести вам с улицы снега, – пробормотал Пер.

– Выполняйте.

– Есть!

– Я поступил плохо, как фашист? – спросил Аркаша у Аниты, когда Пер, хромая, заковылял к выходу.

– Ты поступил как солдафон-самоучка.

– А я и есть солдафон. И я и есть самоучка.

– Оно и видно, – невесело согласилась Анита.

– Я хотел остаться с тобой вдвоём. Хоть на минуту.

– Он хороший, мне его жалко, – сказала Анита.

– А я плохой?

– Ты тоже хороший. Ты – лучший. Но тебя не жалко. Ты сильный, – сказала Анита и поднялась с пола, и отряхнулась.

– И он сильный. Он – комиссар без пяти минут, он – мачо в глубине своей кактусолюбивой души.

И, увидев, что Анита застыла в нерешительности, Аркаша добавил:

– Решила быть с ним – иди к нему, только не жалей его, а то его стошнит от твоей патоки.

Анита подошла к Перу, сидящему у портала, и он молча уткнул голову в низ её живота.

– Извини, Пер, – сказала Анита, погладила его по берету и вернулась к Аркаше.

В феврале победило оружие и современная техника. Через месяц холода, к которому добавились регулярные артиллерийские обстрелы, – седьмого февраля – республиканцев вышибли из Теруэля.

– Куда предлагаете отходить, товарищ переводчик начштаба? – спросил Аркаша Аниту. – На Мадрид, Барселону или Валенсию?

– Хочу в Барселону, – простучала зубами Анита. – Хочу в наш тёплый отель, хочу увидеть пальмы, море, Рамона Беренгера.

– Тогда отходим на Валенсию, – согласно кивнув головой, скомандовал Аркаша. – Коммунисты, вперёд. За ними идут анархисты, за ними – социалисты, за ними – социал-демократы, за ними – все остальные; замыкает начштаба Карлссон.

Ни деревца не встретилось на их пути, ни деревеньки, ни человека, ни зверя – только схваченные морозом горы, только схваченные морозом плато, только схваченные морозом ущелья.

Через пару дней, истощённые и обмороженные, они добрались до приморской равнины. Ещё через день их встречала Валенсия.

– Хочу в Барселону, – твердила Анита, когда просыпалась, чтобы поесть.

Потом она снова засыпала.

И Аркашин полк перебросили в Каталонию.

И они снова оказались в Барселоне, но теперь втроём. На этот раз функции гида взяла на себя Анита, ведь она уже знала этот город почти так же хорошо, как Аркашу.

– Вот это – наше с Попокатепетлем тайное место – у Рамона Беренгера, – рассказывала она. – Здесь мы впервые прижались друг к другу. Здесь я впервые ощутила биение его сердца. Его сердце билось часто, его член был напряжён – я поняла, что он взволнован.

– Это занимательно, – хвалил её рассказ Пер. – Что вы можете мне ещё показать?

– Пошли дальше, – говорила Анита. – Вот гостиница, где мы провели свою первую ночь. Что мы, Пер, только не вытворяли тогда! Но повторить такое, я думаю, нам уже не удастся.

– Это очень интересно, – хвалил её рассказ Пер. – И неужели тут осталось ещё на что посмотреть?

– Пошли дальше, – говорила Анита и вела их сквозь трущобные щели Китайского квартала на другой конец города. – Вот здесь, на горе Монжуик, мы, поглядев на это море и поглядев на это небо, и поглядев на этот город, вдруг поняли, чего нам не хватает: нам не хватало тебя, Пер.

– Это уже не так интересно, – закончил с похвалами Пер. – Про Пера – это не так интересно.

Аркаша молча зевал. Ему было и вовсе скучно. Ему хотелось увидеть Хэма и Марту.

Хэм приехал в Барселону в апреле.

– А где Марта? – первым делом спросил Аркаша.

– Марта в пути, – не без досады ответил Хэм. – Но бог с ней, не до неё мне сейчас. Меня несёт. Я замыслил роман под рабочим названием «По ком звонит колокол». Хочешь, я посвящу его тебе?

– Ну уж дудки, не дождёшься, чтобы он зазвонил по мне, – развеселился Аркаша. – И Марта твоя не дождётся. Ну извини, извини, шучу, как солдафон-самоучка, – добавил он, увидев, что Хэм обиделся.

– Ладно, не хочешь романа – поедем со мной на Эбро, порыбачим. Эбро – большая река, не Ирати²³, там должно быть много большой рыбы, – предложил Хэм.

Хэма тянуло на рожон: по Эбро теперь проходила линия фронта.

– Оттуда сейчас кроме танка вряд ли что выловишь, – с плохо наигранным сожалением возразил Аркаша: он понимал, что Хэм теперь не оставит его в покое со своим новым романом, коль уж выпала такая уникальная возможность оттачивать его об Аркашины уши.

– Ну как знаешь, а я всё равно поеду на Эбро, потом – сразу в Марсель. Больше мы в Испании, наверное, не увидимся, – не без грусти предположил Хэм.

– Ты не сможешь не вернутся, я же знаю тебя. Возвращайся даже без Марты – я буду ждать тебя как брата, как собрата по ремеслу и по борьбе – как младшего собрата, конечно, – пообещал Аркаша, первым вспоров себе запястье.

Хэм тотчас последовал его примеру, и они смешали сладкогазированную американскую кровь с бурлящей вундеркиндовой²⁴.

– Не хочешь книгу, не хочешь рыбалку – чёрт с тобой, тогда держи хоть трубку, на память, – растроганно всхлипнул Хэм.

– Вот трубку давай. Фирменная? И черкани там про меня пару строк в своём романе, тоже на память, – сказал Аркаша, на всякий случай тоже всхлипнув, – ты видишь, мне самому писать некогда.

В конце июля Аркаша всё-таки попал на Эбро, и даже за Эбро. Это было последнее наступление республиканцев. Они пытались прорваться к Валенсии, чтобы снова соединить её с Каталонией, но дошли только до Гандесы.

Аркашин полк вгрызся в плоскогорье над полупересохшей речкой Каналетой, не имея ни сил и средств к наступлению, ни приказа к отходу.

Было жарко, весь световой день взрывы вражеских снарядов перемешивали прохладные нижние слои земли и горячие верхние. Густая как сперма, Аркашина слюна шипела и пузырилась на раскалённых камнях.

– Да, – сказал Аркаша, дождавшись промежутка между бомбёжками, – вот бы сейчас в Теруэль, в тот склеп, где Исабель осталась, и завалиться туда втроём с сосульками в зубах, как три снежных бабы. Ну что, Пер, слабо́?

– Да нет, – Пер встрепенулся, улыбнувшись какому-то отдалённому воспоминанию. – На Теруэль?