bannerbannerbanner
Академия благих надежд

Игорь Дмитриев
Академия благих надежд

Полная версия

© И. Дмитриев, Н. Кузнецова, 2019,

© ООО «Новое литературное обозрение», 2019

* * *

Hic Tuta Perennat?
Петербургская академия наук в XVIII веке

И. С. Дмитриев
 
…Расчертила линии
Крепкая рука.
О, сюда бы Плиния –
Да не те века.
Все изрыть каналами,
Поселить бы знать.
Катька застонала бы –
Да не та казна.
Лодочек флотилия,
Музыка, игра.
Ели бы и пили бы –
Да не та пора.
Садик. Речь немецкая.
Шнапс. Сковорода.
Не сбылась Венеция –
Вышла слобода.
 
В. Васильев


В России надо было начинать все вдруг и высшее предпочитать низшему: …академию – уездным училищам, корабли – баркам.

В. Г. Белинский[1]


Большая степень гражданской свободы имеет, кажется, преимущество перед свободой духа народа, однако ставит этой последней непреодолимые преграды. Наоборот, меньшая степень гражданских свобод дает народному духу возможность развернуть все свои способности.

И. Кант[2]

Предисловие

Данная работа представляет собой краткий очерк истории создания и функционирования Петербургской академии наук в XVIII столетии. Это был период, когда время для естественного, вытекающего из предшествующего культурного развития страны формирования научных и образовательных заведений еще не настало, но уже возникли условия, позволившие трансплантированным по указу императора научным и образовательным институтам («Минервенным храмам») уцелеть и даже засвидетельствовать известное процветание. Кроме того, как было отмечено А. Б. Каменским, «мы сегодня переживаем конец той эпохи, начало которой восходит как раз к „осьмнадцатому веку“»[3].

Поскольку истории Петербургской академии наук посвящено немало замечательных исследований, я рассмотрю эту историю в двух ракурсах: 1) отношение между научным сообществом и российской бюрократией и 2) эффективность научной деятельности Академии в указанный период. Выбор именно ранней истории Академии обусловлен тем, что начальный импульс является «наиболее долгоживущим, а время показало, что избранные Академией приоритеты оставались таковыми, почти без всяких изменений, без малого два столетия»[4]. Кроме того, происходящее в отечественной науке и образовании в XXI веке в некоторых отношениях аналогично (разумеется, не по своим конкретным проявлениям, но по некоторому структурному сущностному сходству) тому, что происходило с Академией в первые 70 лет ее истории, ибо принципы, положенные Петром I в основу организации Академии наук, определили те «особости» ее судьбы, которые в итоге стали ее историческими традициями. Об одной из них в 1911 году в речи, произнесенной в день открытия официальных торжеств, посвященных 200-летию со дня рождения М. В. Ломоносова, упомянул В. И. Вернадский, и слова его, увы, не потеряли своей актуальности: «Теперь, как и 150 лет назад, русским ученым приходится совершать свою национальную работу в самой неблагоприятной обстановке: в борьбе за возможность научной работы»[5].

Книга состоит из двух частей, написанных разными авторами: первая (И. С. Дмитриев) касается более событийной стороны, вторая (Н. И. Кузнецова) посвящена анализу ранней истории Петербургской академии наук в более общем ключе (с позиций философии и социологии науки и культурологии). Авторы не во всем сходятся в оценке феномена Академии, и это различие входит в замысел монографии.

Хотелось бы также выразить глубокую признательность Татьяне Михайловне Моисеевой, замечательному специалисту по истории российской науки и культуры XVIII века, много лет проработавшей в Музее М. В. Ломоносова, в том числе в качестве директора, а также ученым секретарем Ломоносовской комиссии Санкт-Петербургского научного центра Российской академии наук.

Стрельчатое окно в курной избе[6]

Все счастливые академии похожи друг на друга, каждая несчастливая несчастлива по-своему. Все смешалось в российской культуре и быте, когда царь Петр Алексеевич начал реформировать русскую жизнь и государство, делая это решительно и бесповоротно, как правило вопреки традициям, а иногда и здравому смыслу. «Надлежало, – по словам Н. М. Карамзина, – …свернуть голову закоренелому Рускому упрямству, чтобы сделать нас гибкими, способными учиться и перенимать»[7]. При Петре I была начата систематическая работа по подготовке отечественных кадров всевозможных специалистов, «начиная с „филозофских и дохтурских наук“ и до печного мастерства»[8]. 13 (24) января 1724 года была основана Петербургская академия наук, потом Академический университет, а при нем гимназия. Несколько ранее, в 1718 году, были созданы Кунсткамера, т. е. первый российский публичный научный музей, и Библиотека[9].

 

Рис. 1. Портрет Петра I. Художник Поль Деларош (1838). Hamburger Kunsthalle, Hamburg


Сам Петр I в юные годы волею случая был «отторгнут из дворцовой кремлевской среды… его воспитателями стали не московские попы и дьяки, а голландские матросы и плотники»[10], никакого систематического научного образования он не получил, а потому имел лишь весьма смутные, обрывочные представления о современной ему науке. «Дивно всякому было легко рассуждающему, где он и от кого тако умудрен был, понеже ни в какой школе, ни в какой академии не учился, – восклицал Феофан Прокопович. – Но академии были ему грады и страны, республики и монархии и дома царские, в которых гостем бывал; учители были ему, хотя и сами про то не ведали, и к нему приходящие послы, и гости, и его, его угощяющии, потентаты и управители»[11].

Действительно, уже в период Великого посольства (1697–1698)[12] Петр, побывав в Голландии, Англии, Австрии и других странах Европы, где изучал кораблестроение и кораблевождение, посещал лекции по астрономии и анатомии, знакомился с коллекциями музеев и преподаванием наук в университетах, встречался со многими известными учеными и т. д., смог составить более или менее ясную картину западноевропейской научной жизни. Царь не только работал топором на Саардамской верфи, он знакомился с культурной, технологической и научной ситуацией Западной Европы, ибо прежде всего он ездил «за идеями»[13]. К примеру, в Амстердаме Ост-Индская компания специально заложила фрегат «Апостолы Петр и Павел» для того, чтобы царь смог лично участвовать во всех стадиях его строительства. И все же Петр оставался глубоко разочарованным. Дело в том, что «в ходе строительства он обнаружил, что голландцы строят свои корабли, руководствуясь практическими навыками, а не теорией. Разнообразные строительные навыки, вероятно, можно было получить и в России, но навыки, даже если они приводили к практически хорошим результатам, мыслились как нечто низшее, царь требовал от „иностранных учителей“ „ушить ла грамер“ (т. е. учить основам, грамматике. – И. Д.) корабельного дела. Вот как он сам рассказал об этом в предисловии к „Морскому регламенту“: „На Ост-Индской верфи, вдав себя с прочими волонтерами в научение корабельной архитектуры, государь в краткое время совершился в том, что подобало доброму плотнику знать, и своими трудами и мастерством новый корабль построил и на воду спустил.

Потом просил той верфи баса[мастера] Яна Поля, дабы учил его препорции корабельной, который ему чрез четыре дня показал. Но понеже в Голландии нет на сие мастерство совершенства геометрическим образом, но точию некоторые принципии, прочее ж с долговременной практики, о чем и вышереченный бас сказал, и что всего на чертеже показать не умеет, тогда зело ему стало противно, что такой дальний путь для сего восприял, а желаемого конца не достиг“.

Далее сообщается, что Петр был „гораздо невесел ради вышеписанной причины“ и утешился, лишь узнав, что „в Англии сия архитектура так в совершенстве, как и другие, и что кратким временем научиться мочно“»[14].

Но вместе с тем следует отметить, что естествознание интересовало Петра главным образом в его, как выразился В. Хинц, «кунсткамерной форме»[15]. «Выбор Голландии, вне всякого сомнения, был сделан под влиянием „великого посла“ Франца Лефорта, выходца из семьи женевских патрициев, кальвиниста, женатого на католичке. Напомним, что в Голландии Петр основал русскую типографию. Иначе говоря, царь поступил в соответствии с эмигрантским стереотипом поведения: для идеологов всех толков Голландия была притягательна прежде всего как страна свободного книгопечатания. Пусть книги, выпущенные в этой типографии, по содержанию мелки. Но у них есть важная и общая черта: это книги светские (следовательно, амстердамская типография противопоставляется московскому Печатному двору, находившемуся в ведении патриарха Адриана); это книги многоязычные, утверждающие равноправие латыни, сакрального языка католиков, и национальных языков евангелистов. „Вмешательство“ в традицию московского книгопечатания сам Петр считал первой своей реформой»[16].

По-видимому, поначалу он склонялся к созданию в России не академии, но университета. Таков был западный опыт. Молодой царь в беседе с патриархом Адрианом, состоявшейся в декабре 1698 года, т. е. вскоре после возвращения Великого посольства, пожаловался, что в Москве хотя «благодатию Божиею и есть школа, и тому бы делу порадеть можно», да «мало которые учатся» и «никто школы как подобает не надзирает», а потому для подготовки образованного духовенства приходится посылать в Киев. Между тем необходимо, чтобы из «царской школы» в Москве «во всякия потребы люди благоразумно учася происходили, в церковную службу, и в гражданскую, воинствовати, знати строение и докторское врачевское искусство». А кроме того, Петр указал патриарху на необходимость обучения духовенства, поскольку именно в нем он тогда надеялся увидеть проводников своих реформ в массу народа: «Священники ставятся грамоте мало умеют; еже бы их таинств научати и ставити в тот чин. На сие надобно человека и не единого, кому сие творити, и определите место, где быти тому. Чтобы возыметь промысл о вразумлении к любви Божией и знанию его христиан православных и зловещих татар, мордвы и черемисы и иных»[17].

 

В итоге основанное братьями Лихудами Славяно-греко-латинское училище в Заиконоспасском монастыре[18] было в 1701 году преобразовано в Московскую академию, которая представляла собой полный аналог академии Киевской. В связи с чем иерусалимский патриарх Досифей – в свое время отправивший в Москву ученых братьев Лихудов – в послании от 15 ноября 1703 года упрекал Стефана Яворского (бывшего префекта Киево-Могилянской коллегии, назначенного в конце 1700 года местоблюстителем патриаршего престола), что тот «в конец еллинское училище стерл и токмо о латинских школах старается»[19].

И в Московской, и в Киевско-Могилянской академиях читались лекции по философско-богословским дисциплинам, тогда как право и медицина не преподавались, а потому эти учебные заведения не могли считаться «полными» университетами, хотя в некоторых отношениях были близки к ним[20]. Но формально царский наказ был исполнен: выпускники этих академий, люди «всякого чина и сана», могли служить на разных государственных должностях.

Позднее, по мере усиления контактов с Западной Европой, идея организации в России «настоящего» университета обретала все более отчетливый вид. После капитуляции шведских провинций Эстляндии и Лифляндии[21] Петр пообещал сохранить университет (Academia Gustaviana) в Пернове (совр. Пярну)[22] при условии, что горожане не будут оказывать сопротивления при вступлении в него русских войск. После капитуляции Пернова Петр I подтвердил обещание сохранить университет и даже собирался направить туда на учебу русских студентов, но вскоре университет был закрыт (поскольку шведские профессора покинули Лифляндию) и возрожден только в 1802 году.

В начале XVIII столетия появился ряд проектов организации как отдельных университетов, так и сети высших государственных школ (проекты А. Курбатова, Ф. С. Салтыкова и др.). Авторов этих предложений объединяло понимание того, что русские люди должны «сравняться во всех свободных науках со всеми лучшими европскими государствами», поскольку «без свободных наук и добрых рукоделий не может государство стяжать себе умного имения и такожде будет всегда требовать во всех делех из других ученых государств людей на послуги свои и вспоможение»[23]. Какова была реакция Петра на подобные проекты – неизвестно, но вполне возможно, что он в дальнейшем так или иначе учитывал высказанные в них мысли и пожелания.

Вместе с тем, как отметил А. Ю. Андреев, «вопрос о будущей форме и устройстве нового „петровского“ университета оставался открытым. Следует подчеркнуть, что потенциал развития православных университетов „доклассического“ типа не был исчерпан и… с их помощью можно было удовлетворять требования государства по подготовке образованных людей для различных родов государственной службы. Закономерным продолжением этой тенденции было бы предлагавшееся широкое открытие академий или коллегий при монастырях, а также превращение существующих Киевской и Московской академий в „полные“ университеты. Однако эти тенденции остались нереализованными в петровскую эпоху, что во многом обуславливалось общим направлением проводимой царем секуляризации общественной жизни. Возможность организации российских университетов под церковным управлением была окончательно отсечена Духовным регламентом 1721 года, который поставил перед Святейшим Синодом задачу создать отдельную систему школ для подготовки духовенства – в развитии же светского образования роль Церкви не получала по Духовному регламенту никакой законодательной опоры»[24]. Таким образом, Петр I в итоге отказался от мысли доверить подготовку государственных служащих Церкви. Более того, он перевел монастырские и церковные вотчины под государственное управление, монахам было запрещено держать письменные принадлежности. Царь, ориентируясь на пример протестантской Северной Европы, технически более развитой, чем европейский юг, пришел к другой идее относительно того, как именно надлежит действовать, «чтобы науки и искусства в нашем государстве в вящий цвет произошли»[25], о чем пойдет речь далее.

Крестный отец академии

В исторической литературе отмечается важность контактов Петра с Г. В. Лейбницем, который искренне желал, чтобы русский царь «привел в исполнение прекрасное и великое намерение цивилизовать свою обширную империю и ввести в нее науки, художества и хорошие обычаи… Таким образом, можно было бы сразу усовершенствовать и привести в лучшее состояние значительную часть земного шара и почти весь северо-восток нашего материка»[26].

Петр общался с немецким философом как заочно (Лейбниц неоднократно подавал царю записки о «введении наук и художеств» в России), так и при их личных встречах.

Акад. В. Е. Захаров, физик-теоретик и поэт, с простодушием и безапелляционностью дилетанта заявил на собрании РАН: «Лейбниц впервые встретился с Петром I в 1697 году, во время первого путешествия Петра по Европе, – тогда неотесанный парень из России ему не понравился»[27]. Поэтическое воображение в данном случае подвело Владимира Евгеньевича. Дело было не так.

Как выразился С. М. Соловьев, «цивилизованная Европа выслала двух своих представительниц со своей стороны посмотреть на Петра, на эту диковину, высылаемую нецивилизованною Восточною Европою»[28], а именно: Софию Шарлотту Ганноверскую (Sophie Charlotte von Hannover; 1668–1705)[29] и ее мать Софию Ганноверскую (Sophie von Hannover, Sophie von der Pfalz; 1630–1714). Причем встреча произошла по инициативе этих замечательных дам, одна из которых так мотивировала свое желание в письме тайному советнику, президенту консистории П. Фуксу: «Мне очень жаль будет его не видать, и я хотела бы, чтобы его уговорили проехать здесь, не для того, чтобы что-либо видеть, но, чтобы показаться, и мы с удовольствием сберегли бы в том, что тратят на редких зверей, чтобы использовать его в этом случае»[30].

Поскольку Петр путешествовал инкогнито[31], то встреча происходила в небольшом замке Коппенбрюгге (Coppenbrügge) в 40 километрах от Ганновера и в весьма узком кругу. Лейбниц, как, кстати, и курфюрст Фридрих, на встрече не присутствовал. Повеселились от души: поели, попили («по-московски, т. е. выпивая зараз и стоя»[32]), потанцевали[33] и к утру разошлись.

Личность Петра очень интересовала Софию Шарлотту и ее мать. Последняя так охарактеризовала молодого царя: «У него прекрасные черты лица и благородная осанка, он обладает большою живостью ума; ответы его быстры и верны. Но при всех достоинствах, которыми одарила его природа, желательно было бы, чтобы в нем было поменьше грубости. Это государь очень хороший и вместе очень дурной; в нравственном отношении он полный представитель своей страны. Если бы он получил лучшее воспитание, то из него вышел бы человек совершенный, потому что у него много достоинств и необыкновенный ум». «Видно также, что его не выучили есть опрятно», – заметила другая курфюрстина[34].

Лейбницу же удалось тогда добиться только встречи с племянником Ф. Лефорта Петром[35], которому он передал составленные накануне записки. В первой из них немецкий философ сформулировал свой взгляд на первоочередные задачи, стоящие перед царем в деле «цивилизации» страны:

«Чтобы перенести их (т. е. «науки и художества». – И. Д.) в Россию сообразно с намерением царя, было бы полезно предоставить заботу об этом известным лицам и поручить им составить общий проект, который имел бы следующие два основания: во-первых, привлечь в Россию все, что ни есть лучшего у иностранцев как относительно умных и сведущих людей, так и относительно вещей редких и полезных; во-вторых, совершенствовать у себя в отечестве людей, страну и все, что с этим в связи. Людей можно развивать, заставляя их путешествовать и обучая их дома. Страну же можно совершенствовать, точно изучая все, что в ней есть и чего нет, и стараясь дополнить то, чего ей недостает.

Итак, вот несколько статей, которые заключают в себе все, что необходимо сделать: 1) основать центральное учреждение для наук и художеств; 2) привлечь способных иностранцев (во второй записке Лефорту, конкретизировавшей первую, Лейбниц настоятельно советовал отменить или изменить законы, «которые пугают иностранцев, особенно закон, воспрещающий им свободный приезд и выезд»[36]. – И. Д.); 3) выписать из‐за границы такие вещи, которые стоят этого; 4) посылать подданных путешествовать, приняв надлежащие предосторожности; 5) просвещать народ у себя; 6) составить точное описание страны, чтобы узнать ее нужды, и 7) доставить ей то, чего ей недостает»[37].

В последующих записках и беседах с Петром I Лейбниц по сути придерживался идей, сформулированных им в 1697 году, добавляя и изменяя некоторые детали.

Разумеется, немецкий философ-энциклопедист хотя и уверял Петра и его окружение в том, что предпочитает «интерес общечеловеческий (а следовательно, и славу Божью) всем остальным более частным интересам»[38], однако же не забывал и о последних, и особенно о тех, которые касались лично его. По словам В. И. Герье, Лейбниц, который «давно тяготился своим положением в Ганновере и искал выхода из него» и который «охотно променял бы свою службу у резкого и повелительного курфюрста, мало интересовавшегося наукой, на более легкую зависимость от добродушного Антона-Ульриха»[39], «чрезвычайно желал принять на себя руководство академией, которую советовал учредить в Петербурге, или занять место в ученой коллегии, которой, по его плану, следовало поручить введение наук и устройство учебной части в России»[40]. Но при этом он хотел, получая русское жалованье, оставаться в Германии, чтобы иметь возможность продолжать свою научную деятельность и сохранять свои ученые связи, а главное – свободу (пусть даже относительную). Для Лейбница (как и для любого интеллектуала) вопрос о сохранении своей независимости от тех, кто ему платит, т. е. о возможности по своему усмотрению распоряжаться своим временем и выбором занятий, был главным. Но, как правило, тот, кто платит (будь то государство или патрон/спонсор), этого не понимают и/или не принимают, исходя из того, что если они платят, то они же вправе регулировать творческий процесс. В итоге это приводит к весьма затейливым играм между патроном и клиентом (властью и подданным). «Нет слов, – писал 5 сентября 1695 года Лейбниц немецкому юристу и философу Винсенту Плакку (Vincentius Placcius; 1642–1699), – чтобы описать, насколько я не сосредоточен. Ищу в архивах разные вещи и собираю ненапечатанные рукописи, с помощью которых надеюсь пролить свет на историю Брауншвейгского дома. Я получаю и отправляю немалое число писем». И далее он упоминает также о своих математических и логических трудах, замечая: «Но все эти мои работы, за вычетом исторических, идут чуть ли не тайно. Вы ведь знаете, что при дворе требуют и ожидают совсем иного (Hi tamen omnes labores mei [si Historicos excipias], pene furtivi sunt. Nam in aulis scis longe alia quaeri atque expectari). Поэтому время от времени мне приходится заниматься вопросами международного права и прав имперских князей, особенно моего господина»[41].

Не следует недооценивать и политического фактора. Лейбниц надеялся, что Россия сыграет ключевую роль в коалиционной борьбе против Османской империи, т. е. поможет «смирить турок и изгнать магометанство по крайней мере из Европы»[42], для чего России потребуется пройти этап модернизации, или, говоря словами Лейбница, «благоустройства… и возделывания до совершенства вертограда (plantation[43], данного Богом русскому самодержцу, а в этом деле «ничто не может быть так важно… как наука и художества»[44].

Вполне возможно также, что Лейбниц, видя возрастающее могущество России, опасался, что в итоге оно может быть обращено против Западной Европы, а потому полагал необходимым, в интересах западного мира, «цивилизовать… обширную империю и ввести в нее науки, художество и хорошие обычаи»[45].

Как изящно подытожил позицию Лейбница академик М. М. Богословский, немецкий философ «в необъятной стране восточных варваров видел, с одной стороны, источник для лингвистических и этнографических ученых изысканий, а с другой – пригодный материал для политических экспериментов»[46]. Разумеется, Лейбниц, особенно в последнее десятилетие своей жизни, ратовал за включение России в систему европейских государств. Но его позиция определялась не какими-то пророссийскими симпатиями и даже не тем, что он «поддался магии, исходившей от Петра»[47], но прагматической необходимостью расширения цивилизационного пространства Европы, необходимостью, порожденной военно-политическими, геополитическими и экономическими соображениями. Иными словами, встретились два прагматика с разными «бизнес-планами»: один отстаивал идею цивилизовать Россию в интересах Запада, другой надеялся ее преобразовать, исходя из ее интересов, используя Запад как инструмент задуманного преобразования. Если верить графу А. И. Остерману, Петр сформулировал свою программу с солдатской прямотой: «Мы возьмем у Европы все полезное, а потом повернемся к ней задом»[48].

В ноябре 1708 года Лейбниц тайно встречался с русским послом в Вене, своим давним знакомым бароном Иоганном Кристофом фон Урбихом (Johann Christof von Urbich; 1653–1715). О чем они говорили – неизвестно, но результатом их переговоров стала датированная декабрем 1708 года следующая записка, которую Лейбниц составил для передачи Петру I:

«§ 1. По требованию его превосходительства царского уполномоченного я набросал здесь на бумаге несколько мыслей о введении истинной науки в обширном государстве его царского величества, ибо для меня не может быть ничего приятнее, как содействовать сколько-нибудь общему благу и усовершенствованию людей, а также славе Божьей, тем более, что это царство обнимает большую часть земного шара, т. е. почти весь север нашего полушария. Кроме того, я полагаю, что так как эта страна представляет почти непочатое поле и, подобно новому сосуду, не усвоила себе чуждого запаха, то многие вкравшиеся у нас ошибки могут быть предотвращены и исправлены, особенно потому, что всем будет руководить ум мудрого государя.

§ 2. Истинную цель науки составляет блаженство людей, т. е. состояние постоянного удовлетворения, насколько это возможно для человека, причем они не должны жить в праздности и роскоши, но содействовать всякий по своим силам прославлению Господа и общественному благу нелицемерной добродетелью и познанием истины. Средство, с помощью которого можно повести людей на этот путь добродетели и счастья, заключается в хорошем воспитании юношества. Посредством воспитания можно даже у животных делать чудеса, тем более у людей, которые получили от Господа бессмертную душу и созданы по его образу и подобию. Юношество можно так вести, чтобы вселить в него любовь к добродетели и охоту к науке; взрослых же, которые не получили такого воспитания, нужно сдерживать страхом наказания; с ними приходится иметь много терпения и им следует многое прощать.

§ 3. Я не стану говорить теперь о том, как следует вести юношество по указанному пути[49], так как это требует особого изложения; но обращусь к наукам и художествам. Введение наук и художеств в области, подвластные царю, заключается, во-первых, в том, чтобы перенести их туда, во-вторых, в дальнейшем возделывании их.

§ 4. Перенести науки и художества можно посредством сведущих людей и посредством приобретения необходимых пособий, состоящих преимущественно в книгах и в произведениях природы и искусства. Для этого нужны библиотеки, музеи по естественной истории и по искусствам, зоологический и ботанический сады, обсерватория и лаборатория.

§ 5. Относительно призвания годных и способных людей я не сомневаюсь, что известное число их уже приглашено, но что многих также еще недостает; во всяком случае необходимо было бы следовать в этом определенному плану и порядку, завести переписку внутри империи и за границей, поддерживать между ними известную связь и подчинить их общему руководству, для того чтобы науки и художества были верно и хорошо излагаемы, преподавание их шло правильно и по определенному методу, чтобы между науками и преподавателями соблюдалась известная связь и гармония, чтобы различные учения хорошо согласовались и не противоречили друг другу, но, напротив того, поясняли друг друга.

§ 6. Библиотека должна быть сколько возможно обширна и хорошо снабжена, ибо часто и в плохих книгах можно найти много хорошего, чего нет в лучших; но так как во всем следует держаться известной постепенности, то нужно начать с самого важного. По моему мнению, следовало бы приобрести по всем предметам что-нибудь отличное, но в особенно большом количестве книги по реальным предметам, под которыми я разумею: 1) математику с механикой; сюда относятся астрономия и ее применения к географии, мореплавание, военное искусство и архитектура; 2) естественные науки (physica) по трем царствам природы; сюда же принадлежат земледелие, горное дело, химия, ботаника, анатомия, медицина со всеми художествами, основанными на знании природы; 3) историю, которая заключает в себе описание времен и мест, следовательно, объяснение отдельных случаев (rerum singularium expositio); сюда входят описания и истории государств и областей, сочинения по государственному праву и особенно путешествия. Латинские книги должны составить главный отдел библиотеки; но не следует забывать хорошие сочинения на немецком, английском, голландском, французском и итальянском языках, так как в них находятся важные сведения особенно для практики, которых напрасно станешь искать в латинских книгах. Греческие печатные сочинения я причисляю к латинским, так как они большей частью снабжены латинским переводом. Но не следует также упускать из внимания, кроме славянских, арабские, персидские, турецкие и китайские книги, и при этом должно стараться приобретать разные древние и новые рукописи. Особенно нужно заботиться о собирании гравюр и рисунков, в которых представлены произведения природы и искусства и изобретения людей, чтобы идеи становились таким образом доступными для глаза и, так сказать, воплощались.

§ 7. О музее и относящихся сюда кабинетах и кунсткамерах, арсеналах, галереях древностей, скульптуры и живописи, зоологических и ботанических садах, помещении для моделей и орудий, цейхгаузе и прочем можно было бы сказать много, ибо необходимо так устроить их, чтобы они служили не только предметом общего любопытства, но и средствами для усовершенствования художеств и наук. Но для этого потребовалась бы особая статья, а теперь достаточно напомнить, что в этом деле нужно иметь сколь можно более радения, а потому не нужно упускать ничего, сюда относящегося.

§ 8. Нужна также лаборатория с хорошими химиками, сведущими во всем, что может быть достигнуто посредством огня. Эта лаборатория должна была бы находиться в связи с аптеками, медицинской частью и горным делом, с монетным и пробирным дворами, с металлическими и стеклянными заводами и артиллерийским управлением, и хотя отнюдь не следует рассчитывать на добывание золота, можно было бы там производить множество прекрасных опытов и посредством их исследовать свойства тел, разлагать их, увеличивать их силу и совершенствовать их, ибо огонь представляет самый главный ключ к объяснению сил природы[50].

§ 9. Относительно обсерватории нужно заметить, что география и мореплавание заимствуют свой главный свет от астрономических наблюдений. И так как обширное Русское царство обнимает значительную часть земного шара, которую можно считать за tеrrа vergine для науки, ибо в ней производилось мало достоверных наблюдений, то его царское величество может пролить новый свет на мореплавание и географию, устроив хорошие учреждения для астрономических наблюдений, и этим оказать немалую услугу роду человеческому, а также доставить большую пользу своему собственному государству, ибо с помощью России и ее торговли можно соединить Азию и Китай с Европой и извлечь из этого несказанную выгоду.

§ 10. До сих пор я говорил только о том, что способствует введению наук и художеств; теперь следовало бы также поговорить о способе распространения их, для того чтобы они пустили хорошие корни в обширном государстве царя и со временем дошли до значительного процветания; но для этого необходимо было бы ближе знать обстоятельства страны и людей. Можно наперед сказать только то, что необходимо учреждение особенной влиятельной коллегии с обширным кругом власти, от которой бы зависели до известной степени высшие и низшие учебные заведения, назначение ученых, книжное дело, типографии, переводы, цензура книг, а также художники и ремесленники с их произведениями. Наконец, я должен упомянуть, что, хотя настоящая Северная война и могла бы произвести замедление в этом прекрасном предприятии, все же следовало бы не откладывать приобретения многих относящихся сюда предметов, так как при теперешней тяжелой и продолжительной войне многое можно приобрести во Франции и в других местах за половину той цены, которую придется дать, когда здешние люди будут находиться в менее стесненном положении; многое же тогда совсем нельзя будет купить»[51].

1Белинский В. Г. Рецензия на «Деяния Петра Великого, мудрого преобразователя России» И. Голикова // Петр Великий: Pro et Contra. Антология. Личность и деяния Петра I в оценке русских мыслителей и исследователей. СПб., 2003. С. 177–212. См. с. 201.
2Кант И. Ответ на вопрос: Что такое Просвещение? // Кант И. Сочинения. Т. 6. М., 1966. С. 25–37. См. с. 34–35.
3Каменский А. Б. Человек нового времени. Ломоносов на фоне эпохи // Родина. 2011. № 9. С. 16–19. См. с. 18.
4Романовский С. И. Наука под гнетом российской истории. СПб., 1999. С. 38.
5Вернадский В. И. Общественное значение Ломоносовского дня // Вестник Российской Академии наук. 1998. Т. 68. № 5. С. 444–447. См. с. 447.
6Выражение К. Кобрина. Характеристика Петербурга как «окна в Европу» появляется в дневнике итальянского литератора графа Франческо Альгаротти (F. Algarotti; 1712–1764), который прибыл в составе британской делегации на свадьбу принцессы Анны Леопольдовны в июне 1739 года. Альгаротти жалуется на неудобства, с которыми приходится сталкиваться путешественникам в российской столице, отмечая, что Россия «лишь с недавнего времени сообщается с нами и как бы смотрит на нас через это петербургское окно (finestra di Petersbourg)» (Альгаротти Фр. «Окно в Европу»: Дневник путешествия из Лондона в Петербург в 1739 году. М., 2016. С. 85). Альгаротти, по словам М. С. Неклюдовой, подчеркивает «именно ограниченность доступа, причем и с внутренней, и с внешней стороны, поскольку иностранцы как бы заглядывают в Россию, но отсутствие соответствующей инфраструктуры, которая служила бы „дверью“, не позволяет им зайти» (Неклюдова М. С. Словесная авантюра Франческо Альгаротти, или откуда взялось «окно в Европу» // Русская авантюра. Материалы международной научной конференции (Москва, РАНХиГС, 21–23 сентября 2017 года). М., 2017. С. 30–32. См. с. 31). Позднее дневник Альгаротти лег в основу его книги Saggio di lettere sopra la Russia (In Parigi: Presso Gio. Briasson impressore, e librajo, 1760). Русские переводы: Альгаротти Фр. Русские путешествия // Невский архив: Историко-краеведческий сборник. М.; СПб., 1997. Вып. III. С. 235–264; Альгаротти Ф. Путешествие в Россию. СПб., 2014), где он называет Петербург grand finestrone (огромным окном) в Европу. См. также: Неклюдова М. С., Осповат А. Л. Окно в Европу: Источниковедческий этюд к «Медному Всаднику» // Лотмановский сборник. Вып. 2. М., 1997. С. 255–272).
7Карамзин Н. М. Письма русского путешественника. Л., 1984. С. 254.
8Ключевский В. О. Курс русской истории: полное издание в одном томе. М., 2009. С. 819.
9Можно по-разному датировать основание Кунсткамеры и Библиотеки: либо 1714 годом, когда книги, натуралии и артифициалии царя были перевезены из Москвы в Петербург, размещены в одной из пристроек Летнего дворца, для организации «Императорской Библиотеки с Кунст и Натурал каморой», и начали демонстрироваться гостям Петра I, либо 1718 (или 1719) годом, когда после прибытия в столицу коллекции Рюйша проблема помещений для хранения книг и раритетов резко обострилась и царь повелел сенатору Петру Толстому подготовить конфискованный дом казненного в 1718 году боярина Александра Кикина («Кикины палаты») к приему и размещению коллекций (сначала Рюйша, а затем и тех, которые хранились в Летнем дворце). 30 июля 1718 года князю А. М. Черкасскому, надзиравшему в Петербурге за архитектурными и хозяйственными работами, указом Петра I было предписано: «Вещи, которые привезены из Голландии, надлежащие в Куншт Камору, обретающиеся ныне у господина архиатера доктора Арескина, положить для сохранения в описанном доме Александра Кикина, у реки Невы, с московской стороны, против Канец» (Летопись Кунсткамеры… С. 3–4). Если же рассматривать Кунсткамеру как первый публичный универсальный музей России, то выбор 1718 года (или, точнее, речь должна идти о конце 1718 – начале 1719 года, детализировать дату не представляется возможным) является более логичным. И, кроме того, в 1718 году было заложено новое здание Кунсткамеры на стрелке Васильевского острова, где по окончании строительства разместились не только музейные коллекции и Библиотека, но и Анатомический театр, Обсерватория и Физический кабинет (первые документальные свидетельства о подготовке и начале строительства здания Кунсткамеры датируются апрелем – маем 1718 года, постройка, скорее всего, была начата в июне 1718 года). См.: Станюкович Т. В. Кунсткамера Петербургской академии наук. М.; Л., 1953. С. 22; Дриссен-ван хет Реве Й. Голландские корни Кунсткамеры Петра Великого: история в письмах (1711–1752). СПб., 2015. С. 158–186. Впрочем, собрание Кунсткамеры с явным акцентом на «монстрах», при всей его околокультурной значимости, для XVIII столетия все же было шагом назад, причем даже не столько к Kunst- und Wunderkammern XVI века, сколько к средневековым сокровищницам (Schatzkammern). Это отчасти признается и в монографии Т. В. Станюкович, которая, подчеркивая просветительское и научное значение петровской Кунсткамеры, вместе с тем отмечает, что «в коллекциях наряду с ценнейшими экспонатами можно было встретить мало значительные или вообще не имеющие прямого отношения к науке предметы. Что касается принципов экспозиции, то и они обладали рядом существенных недостатков, основными из которых являлись отсутствие четкого плана в расположении и изобилие групповых „занимательных“ композиций» (Станюкович Т. В. Кунсткамера… С. 47). Трансформация же Кунсткамеры «из собрания „раритетов“ в подлинно научное учреждение протекала медленно, осложняясь борьбой группировок внутри Академии» (Там же. С. 49).
10Нефедов С. А. Петр I: блеск и нищета модернизации // Историческая психология и социология истории. 2011. Т. 4. № 1. С. 47–74. См. с. 52.
11Феофан Прокопович. Слово на похвалу блаженныя и вечнодостойныя памяти Петра Великаго // Петр Великий: Pro et Contra. Антология. Личность и деяния Петра I в оценке русских мыслителей и исследователей. СПб., 2003. С. 67–84. См. с. 79–80.
12Петр пробыл в Западной Европе 1 год 5 месяцев и 16 дней. Подр. о Великом посольстве см.: Гузевич Д. Ю., Гузевич И. Д. Великое посольство: Рубеж эпох, или Начало пути: 1697–1698. СПб., 2008.
13Замечу, что сам факт посещения русским царем Западной Европы был неслыханной новостью. «Посылка сия и намерение, восприятое монархом, отлучиться из России в иностранные земли, принята была подданными с величайшим негодованием, яко дело не только никогда не бывалое, но и яко противное закону прежних государей и закону божию; а духовенство не оставило то объяснить и из Священного Писания, в коем возбранялось израильскому народу иметь сообщение с иноплеменниками, и что странствование людям Нового Израиля в еретические земли, яко противное закону божию, нанесет повреждение вере и православному закону» (Голиков И. Деяния Петра Великаго, мудраго преобразителя России, собранныя из достоверных источников и расположенныя по годам. В 12-ти частях. Ч. 1. М., 1788–1789. С. 282–283). «Намерение» так потрясло старозаветных современников Петра, что иные из них «положили убить государя» (Там же. С. 283).
14Лотман Ю. М., Успенский Б. А. К семиотической типологии русской культуры XVIII века // Из истории русской культуры. Т. IV. М., 1996. С. 425–447. См. с. 443–444.
15Hinz W. Peters den Grossen Anteil in der wissenschaftlichen und kunstlerischen Kultur seiner Zeit. Inaugural-Dissertation. Leipzig; Breslau: Jungfer, 1933. S. 26.
16Панченко А. М. Начало Петровской реформы: идейная подоплека // XVIII век. Сборник 16. Итоги и проблемы изучения русской литературы XVIII века. Л., 1989. С. 5–16. См. с. 15.
17Знаменский П. В. Духовные школы в России до реформы 1808 года. Казань, 1881. С. 12; Устрялов Н. Г. История царствования Петра Великого: В 4 т., в 6 кн. Т. 3. СПб., 2008. С. 511–512.
18Училище это в конце XVII столетия пребывало в весьма плачевном состоянии, о чем в донесении царю было сказано: «Школа, бывшая под надзором патриарха, в расстройстве; ученики числом 150 человек, очень недовольны, терпят во всем крайний недостаток и не могут учиться: потолки и печи обвалились» (Знаменский П. В. Духовные школы в России… С. 12).
19Харлампович К. В. Малороссийское влияние на великорусскую церковную жизнь. Казань, 1914. С. 649; Вознесенская И. А. Московская Славяно-греко-латинская Академия в первой трети XVIII в. // Россия и христианский Восток. La Russie et l’Orient Chretien. Вып. II–III. M., 2004. С. 518–523.
20Рождественский С. В. Очерки по истории систем народного просвещения в России в XVIII–XIX веках. Т. 1. СПб., 1912. С. 47.
21Лифляндское дворянство и город Рига капитулировали 4 (15) июля, а Пярну – в августе 1710 года; эстляндское дворянство и город Ревель – 29 сентября (10 октября) того же года.
22В 1630 году в Дерпте была открыта Академическая гимназия, которая в 1632 году была преобразована в учебное заведение с правами университета (Academia Gustaviana; в честь шведского короля Густава II Адольфа). После того как в ходе Русско-шведской войны (1656–1658) Дерпт был занят русскими войсками, занятия в университете прекратились; но некоторое время они продолжались в Ревеле. По Кардисскому миру (1661) Дерпт был возвращен Швеции, однако деятельность университета возобновилась лишь в 1690 году по инициативе короля Карла XI (функционировал под названием Academia Gustaviana Carolina). В 1699 году университет был переведен в Пернов, где функционировал до 1709 года, когда началась эвакуация университетской библиотеки, архива и других учреждений в Швецию.
23Цит. по: Рождественский С. В. Очерки… С. 76–77.
24Андреев А. Ю. Российские университеты XVIII – первой половины XIX века в контексте университетской истории Европы. М., 2009. С. 162–163.
25Герье В. И. Лейбниц и его век. Отношения Лейбница к России и Петру Великому. СПб., 2008. С. 725.
26Герье В. И. Лейбниц и его век… С. 639.
27Захаров В. Е. Академия наук и Россия // Троицкий вариант. 2013. 10 сентября. № 137. С. 2–3. Cм. с. 2.
28Соловьев С. М. История России с древнейших времен. Кн. VII. Т. 14. Глава 3: Окончание двоевластия. Царствование Петра I Алексеевича. М., 1959–1966. С. 524–602. См. с. 551.
29София Шарлотта, курфюрстина Бранденбургская, в 1701 году стала прусской королевой. «Ученица и приятельница Лейбница, в юности восхищавшая своим умом, грацией и красотой версальский двор, где она провела около двух лет, и самого Людовика XIV, София Шарлотта стояла на уровне самых выдающихся, развитых и образованных людей своего времени» (Богословский М. М. Петр I. Материалы для биографии. Т. 2: Первое заграничное путешествие. Часть 1 и часть 2: 9 марта 1697 – 25 августа 1698 года. М., 1940–1941. С. 120–121). Ее брак с курфюрстом Бранденбурга Фридрихом III (1657–1713), с 1701 года – королем Пруссии, заключенный по политическим мотивам, оказался несчастливым. С 1696 года она жила отдельно в имении Литцов (Lietzow, Lützow) и ее супруг получал доступ туда только по ее приглашению.
30Цит. по: Богословский М. М. Петр I… T. 2. С. 113. Несколько ранее при бранденбургском дворе Петра I развлекали травлей зверей.
31Под именем Петра Михайлова – десятника отряда волонтеров.
32Там же. С. 116.
33Из описания В. О. Ключевского: «Сначала растерявшись, Петр скоро оправился, разговорился, очаровал хозяек, перепоил их со свитой по-московски, признался, что не любит ни музыки, ни охоты, а любит плавать по морям, строить корабли и фейерверки, показал свои мозолистые руки, участвовал в танцах, причем московские кавалеры приняли корсеты своих немецких дам за их ребра, приподнял за уши и поцеловал 10-летнюю принцессу, будущую мать Фридриха Великого, испортив ей всю прическу» (Ключевский В. О. Курс русской истории: полное издание в одном томе… С. 760–761).
34Цит. по: Ключевский В. О. Курс русской истории: полное издание в одном томе… С. 761.
35Возможно, он разминулся с царем на одной из почтовых станций (Андреев А. Ю. Российские университеты… С. 195).
36Герье В. И. Лейбниц и его век… С. 592. – И. Д.
37Там же. С. 591–592.
38Там же.
39Речь идет об Антоне Ульрихе герцоге Брауншвейг-Вольфенбюттельском (Anton Ulrich von Braunschweig-Wolfenbüttel; 1633–1714), покровителе наук и искусств. Лейбниц даже был готов передать Антону Ульриху руководство Академией, а самому быть при нем вице-президентом.
40Герье В. И. Лейбниц и его век… С. 685.
41Leibniz G. W. Sämtliche Schriften und Briefe. Zweite Reihe: Philosophischer Briefwechsel. 1695–1700. Berlin, 2013. Bd. 3. Nr 75400/2 (s/p).
42Герье В. И. Лейбниц и его век… С. 591.
43Там же. С. 590.
44Там же. С. 591.
45Там же. С. 639; 614.
46Богословский М. М. Петр I… Т. 2. С. 112.
47Benz E. Leibniz und Peter der Große. Der Beitrag Leibnizens zur russischen Kultur-, Religions- und Wirtschaftspolitik seiner Zeit // Leibniz zu seinem 300. Geburtstag, 1646–1946. Lieferungen 1–8. Berlin, 1946–1952. Lieferung 2. S. 1–88. См. S. 8.
48Цит. по: Романовский С. И. Наука под гнетом… С. 28.
49О педагогических идеях Лейбница см.: Смагина Г. И. Немецкие образовательные идеи и российская школа XVIII в. // «Вводя нравы и обычаи Европейские в Европейском народе»: к проблеме адаптации западных идей и практик в Российской империи. М., 2008. С. 205–220.
50Здесь Лейбниц немного отстал от современного ему состояния химии. Уже Р. Бойль в 1660‐х годах писал о том, что analysis by fire отнюдь не универсальный и не лучший метод химического анализа, и предлагал заменить термодеструкцию экстракцией различными растворителями. Бойль выполнил большую экспериментальную работу в этом направлении. Более того, Парижская академия наук в конце XVII века разработала большой проект анализа растительного сырья экстракционными методами (Всеобщая история химии. Становление химии как науки. Гл. 1. М.: Наука, 1983).
51Герье В. И. Лейбниц и его век… С. 648–650.
1  2  3  4  5  6  7  8  9  10  11  12  13  14  15  16  17  18  19  20  21  22  23  24  25  26 
Рейтинг@Mail.ru