Игорь Каплонский
Ангелы Монмартра
– Вы по́ляк? – заинтересовался Дуниковский.
– Да, – смутился молодой человек.
– Он поляк и мой новый маршан, – с гордостью сообщил Модильяни. – Если не затруднит, прошу вас перейти на французский. Вы не обижаете моего друга дона Хайме?
– Нет! – засмеялся Сутин. – Едим говядину.
– А, полезное занятие! Мы не помешали?
– Что вы, мсье, – сказал Дежан, – присоединяйтесь. Я пожертвую для вас своей тарелкой.
– Благодарю, мсье Дежан. Называйте меня просто Моди, – Амедео внимательно посмотрел на художника. – О чем беседуете?
– Говорят, в сов превращаются души некрещеных детей, – продолжил Бранкузи по-французски. – Кажется, в Скандинавии их называют утбурдами. От них нет спасения одиноким ночным путникам, особенно в метель. Совы воплощают в себе многое: и мудрость, и смерть, и ночные страхи. Выберите, что вам по душе.
– Мне лично по душе вот этот сочный кусок! – Моди говорил уже с набитым ртом. – Даже вилка есть! Цивилизация!
– Вот и поговорили, – нахмурился Дуниковский.
– А я уже всё сказал… – Бранкузи прикрыл глаза.
– Слышали ли вы о карнавале? – вдруг оживился Моди. – Фредэ приглашает всех!
– Да, кстати, нужно успеть! – подхватил Архипенко и исчез в «Улье». Вернулся он с глиной на такой же дощечке, как у Ксаверия.
– Пикассо не говорил, когда вернется? – спросил Модильяни.
– А разве он уезжал? – ради приличия поинтересовался Бранкузи.
– Да, со своей Евой, – кивнул Амедео. – Я так и думал, что вы не знаете.
– Ева – это Марсель Юмбер, – доверительно сообщил Дежану Сутин. – Пабло ее очень любит. Она красивая.
– Так порадуемся за нашего Пабло! – Модильяни поднял стакан с абсентом.
Анж вежливо повторил его жест.
Он не любил Пабло-Барселонца за резкие движения, за остывшие адские угли в бледных глазницах. Этот маленький дьявол был быстр и опасен. Говорили, он всегда носит при себе револьвер – кажется, настоящий армейский «лебель». Но Барселонец был своим, Монмартр помнил его шумные похождения. Хотя в то же время в дорогой одежде и высокомерном поведении Пабло уже ощущалась холодноватая монпарнасская заносчивость.
В свою очередь он недолюбливал Дежана. Анж объяснял неприязнь Барселонца как проявление зависти. Нет, конечно, не творческой: определенное преимущество в технике, оригинальность картин Пабло порой действовали на Анжа удручающе. В данном отношении он сам по-доброму завидовал Барселонцу – слегка, без тени преклонения. Это проявлялось в том, что некоторые работы Пикассо порождали дикое, сумасшедшее желание работать, изобретать свое, новое, необыкновенное. Дежан раздражал Барселонца своим высоким ростом и титаническим сложением. Полагая, что большие люди – великаны и толстяки – всегда добродушны и бесконфликтны, Пабло иногда похлестывал самолюбие Анжа тонкой плеточкой острот. Впрочем, надо отдать ему должное, Барселонец не переступал грани между шуткой и настоящей обидой. И вместе с тем несколько раз Дежан не без удовольствия слышал от Макса Жакоба, что Пабло серьезно хвалит его работы. Анж втайне надеялся, что они когда-нибудь станут друзьями.
Солнце пробилось из-за туч, выкрасило влажную траву газона в желтоватый цвет.
Как хорошо, подумал Дежан. А ведь это закончится. Судьба разбросает нас по миру. Мы станем другими. Но когда-нибудь, в старости, каждому непременно вспомнится чуть пасмурный день и лужайка, где было так легко и уютно…
– О, а что ваяет наш Александе́р? – поинтересовался Модильяни.
– Да вот, – улыбнулся Архипенко. – Готовлюсь к карнавалу. Это… деталь костюма. Слышали, что без костюмов не пустят? Советую не тратить времени. Кому-то жены пошьют, а мы выкрутимся по-холостяцки.
Перед ним на доске выросло треугольное сооружение – шляпа с высоко загнутыми вверх полями и узорчатой окантовкой по краям. Сейчас он делал глиняный плюмаж, тонко выцарапывая ножом оперение.
– Треуголку я отолью из бронзы, – сообщил Саша.
– Не тяжеловата будет? – засомневался Амедео.
– Его шее всё нипочем, – не преминул сострить Дуниковский.
– Он-то знает, – буркнул Архипенко. – Польский пан!
– Пан! – хохотнул Моди, изобразив пальцами рожки.
– Сашонек, а ты мне и бронзы одолжи, – продолжил мстительный Ксаверий. – Я для тебя такой хомут вылью – загляденье!
– Ох, дождешься у меня, Дуня! – отвлекся от работы Саша. – Крепко накажу, не посмотрю, что старик.
– Я – старик?! – возмутился Дуниковский. – Вызову на дуэль!
– Покурить бы… – мечтательно сказал Архипенко и искоса посмотрел на Ксаверия.
– У меня только трубочный, – быстро сказал тот. – И его мало осталось.
– Ну, конечно… – приготовился сострить Саша, когда, неожиданно для всех, Зборовский достал пачку редких североамериканских «Лаки Страйк» и предложил компании.
Плотно набитые хорошим табаком сигареты пришлись как нельзя кстати. Одну под насмешливым взглядом Архипенко взял на пробу даже Дуниковский.
– Ты, Саша, – улыбнулся Бранкузи, – открыл бы шляпное ателье. Гранитные канотье, чугунные цилиндры, деревянные котелки. Для дам – особый шик! – медные зимние капоры с завязочками на цепях. – Это будет удивительнее твоей архипентуры. И принесет много-много красивых франков.
– Да, но в каждой шляпе Александер непременно сделает большую дырку! – Моди дружески хлопнул Архипенко по плечу.
– Издеваетесь? – пробормотал в усы Архипенко. – Здесь кого-нибудь мое мнение интересует?
– Эта идея подошла бы и Пабло, – заметил Бранкузи.
– Нет-нет, дырки – это стиль Саша́! – возмутился Моди. – Жаль, Пабло укатил в Авиньон без предупреждения.
– Он обещал купить две картины Амедео, – уточнил Зборовский.
– Такова жизнь художников Парижа, – вздохнул Моди. – Мы покупаем работы друг у друга. А маршаны часто делают вид, что нас нет… Выпьем за треуголку Александера! За крепкие шеи славян! – и залпом осушил стакан.
Затем Амедео поднялся с травы.
– Хаим, ты с нами? Мы с Леопольдом собираемся в «Кролик».
– Пожалуй, и мне пора, – сказал Дежан. – Или я тебе еще нужен, Ксаверий?
– Для бюста – уже нет. А глотнуть кальвадосу – таки нужен.
– Догуливайте без меня! – Анж пожимал протянутые руки. – Встретимся на карнавале.
* * *
На бульваре Вожирар Дежан увидел свободное такси и предложил Моди, Сутину и Зборовскому прокатиться до Монмартра.
За рулем оказался бойкий таксист в маленьком клетчатом кепи. Он был разговорчив, и уже через короткое время пассажиры узнали, что зовут его Гастон Маранбер, что он наполовину бельгиец, и что ему приходится быть патриотом двух стран одновременно.
– Будет война, – с горечью говорил Гастон. – Меня не берут на фронт. Ничего, возьмут, когда припечет. Кайзер не шутит. Люди начинают бояться друг друга. И пассажиры с каждым днем становятся более странными. Вы русский? – Он покосился на Дежана. – Слышно по акценту. Недавно подвозил я другого русского. Глаза у него злые, как у убийцы. Вроде простой человек – усы, серое пальто, котелок… Сидит спокойно, на меня не глядит, а я чувствую: у него внутри вулкан. Сначала показалось, что это шпион. А он мне говорит: «Мы с французами будем союзниками». Словно прочел мысли. Я его высадил у Сакре-Кёр.
Таксист перевел дух.
– Или вот странная дама. Я ее подвозил уже дважды – всё к тому же Сакре-Кёр, а потом на остров Ситэ. Это еще удивительнее. Она прикрывает лицо высоким воротником, и шляпка у нее с плотной вуалью. Должно быть, очень красивая женщина. Казалось, я подвожу ангела. Потом подумал – шпионка. А дама улыбается и говорит: мол, будет спрашивать мужчина в сером – и описывает точь-в-точь того, со злыми глазами! – не говори, что меня видел. Он ее ищет по всему Парижу. Муж, не иначе. Так я ее повез в объезд, через рю Ламарк. Самое обидное, не сумел разглядеть лицо. Только зеленые глаза…
Дежан насторожился.
– …и ярко-красные перчатки до локтей.
– Как давно вы ее видели?! – подался Дежан к таксисту. – Вы знаете, где она живет?
– Мсье, не напирайте, а то перевернемся! – сердито сказал Гастон. – Где живет, не знаю. Вы из полиции?
– Да нет же, – с досадой простонал Анж. – Просто… я ее люблю.
Моди тихо присвистнул.
– И наверняка даже не знаете фамилии, – усмехнулся таксист. – После этого я ее видел только один раз, на рю Лепик. Но вряд ли это сможет вам помочь, мсье. Судя по всему, она из приезжих. Раньше-то я с нею не встречался. Понимаете, ездить приходится много, знаю каждый закоулок Парижа…
– На рю Лепик?! Но почему?.. Это невозможно! А не проезжали ли вы мимо «Резвого Кролика»?
– Да, мы недолго стояли рядом с домом, а потом она вдруг сильно заспешила. Кажется, эта мадам кого-то заметила.
Она увидела меня, подумал Анж. И не захотела со мной встречаться.
Дежан сник. Салон будто сжался, художнику стало трудно дышать. Подступила тошнота – Анж ненавидел замкнутое пространство.
Он не заметил странный блеск во взгляде Модильяни.
Глава 4. Цыганка и капитан
– Что с вами, мсье Дежан? – встревожилась мадам Донадье. – У вас больные глаза. Вы не простыли под дождем?
– Право, не стоит волноваться, – с отрешенным видом ответил Анж. – Это усталость.
– Вам следует поужинать и отдохнуть.
Дежан рассеянно кивнул. Сначала накорми, напои, баньку истопи, потом расспрашивай, подумал он невпопад. Ах да, еще спать уложи.
Чтобы сменить тему, он вкратце поведал мадам Донадье о предстоящем карнавале.
– Увы, в моем гардеробе нет ничего похожего на костюмы эпохи Короля-Солнца. Быть может, следует пройтись по лавкам старьевщиков, – завершил он рассказ.
– Ах, оставьте! – воскликнула вдова. – Вы даже не помните, где я служу! Завтра же подберу вам наряд. А если не подойдет, обращусь к знакомой. Она костюмер в «Комеди Франсэз» и недавно говорила, что у них полностью меняется гардероб к «Тартюфу». Надеюсь, отыщу кое-что.
– О, – смутился Анж. – Мне не хотелось бы утруждать вас.
– Я предложила сама.
Дежан пожал плечами. Он знал, что мадам Донадье женщина сильная и не терпит возражений.
Около одиннадцати вечера Анж поднялся к себе. Там он зажег свечи и установил этюдник. Дежан мысленно похвалил себя за то, что не поленился совершить прогулку по Парижу и сделать эскизы Архипенко. Внешность других прототипов персонажей для афиши он помнил прекрасно, так как с некоторыми встречался по нескольку раз на дню. Он прикрепил к доске плотный лист бумаги и несколькими карандашными линиями очертил дощатую палубу, резные перила, сети натянутых вант и штурвал. Затем контурно набросал фигурную композицию. Получилось достаточно живо. Немного полюбовался эскизом и лег спать, рассудив, что акварелью следует заниматься при дневном свете.
* * *
Мадам Донадье ушла рано утром. Она оставила в столовой завтрак и записку, где сообщала, что вернется не раньше часу дня.
После завтрака Дежан снова поднялся к себе, перенес этюдник в гостиную и взялся за кисть.
Рисунки акварелью он представлял себе несколько иначе, нежели большинство профессиональных живописцев. С водяными красками он работал почти так же, как с маслом. Его акварели были сочными и наполненными до краев густым цветом – в отличие от полупрозрачных мазков других мастеров, где сквозь цветные пятна проглядывает текстура бумаги.
Он отдельно выписывал каждую мелкую деталь, в нужных местах осторожно вымывая или накладывая поверх еще непросохшей краски отдельные блики и светотени. Труд был кропотливым и занимал много времени. В окончательном варианте рисунок выглядел четким, неразмытым и завершенным до такой степени, что у зрителей перехватывало дух. Недавно три работы Анжа с удовольствием приобрел маршан Канвейлер. Несколькими набросками заинтересовался известный любитель импрессионистических полотен Амбруаз Воллар – и терпеливо ожидал их доработки. Если бы Дежан задался целью, он мог стать модным художником.
* * *
Основную композицию афиши составили пять фигур: одна в центре и по две справа и слева.
Это был разгар абордажного боя. На палубе среди клубов дыма стояли настоящие герои. Крайний слева – Хаим Сутин, юнга в задымленной робе, с черным платком на шее – передавал абордажную саблю стоявшему чуть впереди Аполлинеру. На мокрой от пота груди Гийома болталась боцманская дудка. Гигант широко расставил ноги; у его правого растоптанного башмака лежал сломанный клинок итальянской шпаги.
Правый край рисунка занимал гордо поднявший голову Модильяни в высокой голландской шляпе с медной пряжкой на тулье. Из-под пряжки топорщились остатки потерянного в битве плюмажа. Моди, не глядя, вгонял шомполом пулю в ствол кремневого пистолета. Перед ним, чуть левее, стоя на колене, целился из мушкета Пикассо – он был изображен в изрубленной на груди кирасе и испанском шлеме-морионе с высоким гребнем.
В центре афиши, впереди всех стоял Архипенко с обнаженной шпагой и коротким кинжалом. Его ботфорты с широкими отворотами были перепачканы гарью. Сашин камзол Анж изобразил малиновым, с вычурными позументами. Саша сурово глядел из-под хмурых бровей; левый ус его был чуть вздернут. Поверх всклокоченного английского парика ослепительно сверкала на солнце треуголка – та самая, которую накануне Архипенко лишь вылепил из глины. За могучей спиной скульптора-пирата поблескивал отполированными рукоятями крепкий штурвал.
Фигурная композиция располагалась на фоне прошитого картечью паруса.
Анж подумал и дорисовал соответственно справа и слева от Архипенко папашу Фредэ в туго обмотанном вокруг головы красном платке и барона Пижара в простреленной широкополой шляпе.
Правый верхний угол афиши Дежан украсил розой ветров, левый – играющим на длинной трубе толстощеким ангелом. Осталось только исполнить в цвете заголовок и текст объявления.
И тогда, словно под гипнозом, Дежан взял карандаш – рука сама вывела над заголовком едва заметный контур венецианской маски…
* * *
Всё еще пребывая в возбужденном состоянии от внезапного вдохновения, Анж перенес рисунок в тень. Теперь афише следовало высохнуть и немного «отстояться».
Работа была исполнена раньше срока.
* * *
Анж решил пройтись к набережной Сены.
Художник нанял фиакр. Под перестук лошадиных копыт он задумался о карнавале. Потом вспомнил об орехе той-той. Желание снова окунуться в неведомый мир стало таким сильным, что Анж едва не приказал развернуть экипаж. Подавив минутную слабость, он подумал, что Пижар и Фредэ солгали. Тропический сок был не так уж безвреден и содержал в себе нечто наркотическое. Чем же еще можно объяснить навязчивое желание вновь и вновь увидеть деву из полубредового видения?!
Дежан отпустил экипаж у площади Конкорд. Он прошел по мосту и направился к улице Святых Отцов, где располагались антикварные лавки.
К своему неожиданному удовольствию Анж еще издали заметил нескладную фигуру Зборовского и приветливо помахал молодому маршану.
– Здравствуйте, мсье, – когда они поравнялись, Дежан заговорил по-русски. – Ищете редкости?
– Вообще-то я заядлый книгочей, – улыбнулся в ответ Зборовский и протянул руку для пожатия. – Если и вы увлекаетесь литературой, с удовольствием готов к обмену мнениями по поводу раритетов и новинок. А что интересует вас?
– Готовлюсь к карнавалу. Мне следует обратиться к коллекционерам…
– О да, карибские встречи! – закивал маршан. – А много ли вы знаете о пиратах? Костюм какой эпохи вам нужен?
– Что-нибудь простое, но в духе тех времен.
– Могу порекомендовать лавку мсье Перрье – во-он там, где вывеска в виде деревянной стрелы. Пойдемте, я вас представлю. Если заинтересуетесь, будете сами его посещать.
При входе в лавку мелодично зазвенел колокольчик. Анжу сразу же показалось, что он попал в уютный мир сотен забытых вещей. Огромные шкафы с экспонатами занимали всё пространство у стен – от потолка до пола. Несколько застекленных тумб в половину человеческого роста были расставлены в шахматном порядке в центре зала. Слева у окна располагался прилавок с медицинскими весами. Возле витрины желтел старинный глобус с латинскими названиями стран и континентов.
– Жозеф Перрье, – отрекомендовался антиквар Анжу и приятельски кивнул Зборовскому. – Чем могу быть полезен?
Это был мужчина средних лет с изрядной сединой в бакенбардах; его толстую переносицу украшало пенсне на серебристой цепочке. Выслушав художника, антиквар предложил:
– Мсье Дежан, можете осмотреться. А я попытаюсь что-нибудь подыскать. Кстати, мсье Лео, вы как-то спрашивали об одной из тростей Талейрана, – и жестом пригласил Зборовского в соседнюю комнату.
Анж начал неторопливый осмотр экспонатов.
Здесь находилось буквально всё, что могло принести счастье искушенному коллекционеру: от россыпи тусклых монет Римской империи до пары застывших у стены небольших пушек. Эти орудия, как гласила пояснительная табличка, были сняты с русских бастионов во времена Крымской войны.
На полках других шкафов в блаженном безделии дремали подзорные трубы, секстанты, песочные часы. В углу, между шкафами, на стене покоились шпаги и сабли; темнели полотнища нескольких знамен. Застекленные тумбы содержали разнообразные ордена и медали, ювелирные украшения, а также гербовую посуду. Под стеклом одной из тумб Дежан обнаружил несколько блюд с изображением двуглавого орла. Посуда датировалась девятым годом прошлого века и, по-видимому, была вывезена наполеоновскими войсками из Москвы.
Отдельное, почетное место занимала доска с шахматами. Белые фигуры были выполнены из слоновой кости, черные – из эбенового дерева и изображали туземных воинов. Надпись гласила, что комплект был изготовлен в 1864 году по специальному заказу вернувшегося из путешествия по Замбези Давида Ливингстона. И вообще, здесь было еще много вещей, предназначение которых Анж даже не брался угадать.
Из-за двери показались Перрье и Зборовский. Последний торжественно нес обычную трость с крючковатым костяным набалдашником.
– С вами приятно иметь дело, – сообщил Перрье. – Вы, Лео, из тех людей, которые не покидают мой дом без покупки. А теперь кое-что для вас, мсье Дежан.
Он протянул Анжу продолговатую полированную шкатулку.
– Надеюсь, это вам подойдет. Если сговоримся о цене, я выпишу специальную квитанцию о приобретении. А то, знаете ли, полиция… Мсье Зборовский отрекомендовал вас как человека вполне надежного, так что, надеюсь, эту покупку вы не станете использовать по прямому назначению.
Анж открыл шкатулку и замер. На красном бархате лежал кремневый пистолет с длинным стволом и красиво выгнутой рукоятью. Оружие было покрыто вычурными узорами из серебряной скани. Затвор походил на клюв хищной птицы, а короткий прямой курок заканчивался круглым колпачком-насадкой.
– Шотландия, середина восемнадцатого века, – прокомментировал мсье Перрье. – К нему прилагаются мешочек с порохом и две пули. Всё на удивление хорошо сохранилось. В честь нашего знакомства отдам… скажем, за две тысячи франков.
Анж выложил деньги на стойку и раскланялся с хозяином лавки-музея.
На выходе Зборовский покачал головой:
– Вы и вправду Монте-Кристо. Вероятно, ваши сокровища с такой же легкостью идут на благие дела.
– По мере моих сил и в случае необходимости, – сухо ответил Дежан. – Вместе с тем полагаю, что трость, которую вы приобрели сегодня, имеет более высокую цену.
– Во-первых, – сказал Зборовский, – пока мсье Перрье вел переговоры о покупке с другим коллекционером, предыдущим ее владельцем, я уже дважды выплачивал предварительные суммы на приобретение трости Талейрана. А во-вторых… черт возьми, вы правы: я тоже человек не бедный!
Они рассмеялись, неловкость была сглажена.
– Если вам, господин Зборовский, интересны подобные раритеты, – сказал Анж, – то у меня дома без дела лежит зонтик, принадлежавший министру Столыпину. Предлагаю обменять его на любую модель посовременнее.
– И сколько я должен доплатить? – с едва скрываемым восторгом спросил Зборовский.
– Оставьте церемонии, любезный Леопольд. Ни копейки, ни франка. А обмен, как вы понимаете, вещь формальная: в конце концов, если хлынет дождь, нужно же под чем-нибудь укрыться…
– Я вам принесу самый лучший зонт, какой только найду в Париже! – еще не верил своему счастью Лео. – Сегодня прекрасный день, вы не находите? И, главное, удачный!
– Я вам отдам ваш раритет тотчас же, как мы приедем на улицу Лепик. Вы ведь мне тоже очень помогли. Давайте поскорее отыщем фиакр.
Почти по всему периметру площади Конкорд, вокруг Луксорского обелиска и фонтанов, расположились десятка два колясок – открытых, с откидным верхом, на высоких колесах, со складными лесенками для удобства пассажиров. Поодаль стояли два маленьких грузовика и несколько такси. Тихо пофыркивали лошади и отгоняли мух аккуратно подстриженными хвостами. Извозчики и таксисты переговаривались в тени своих экипажей.
* * *
Уже садясь в фиакр, Анж внезапно почувствовал на запястье чьи-то сухие крепкие пальцы.
– Мэй, доробанцю храбрый, доробанцю пригожий! Дай тебе немножко погадаю, грошик на ладошке покатаю! – проскрипел по-русски старческий голос.
Такие тусклые голубые глаза бывают у новорожденных котят и у глубоких стариков. Взгляд цыганки болезненно сочился сквозь бородавчатые щели век. Дежан поморщился и сделал новую попытку протиснуться в экипаж. Не удалось: его довольно крепко дернули за полу сюртука. Обернувшись, Анж наградил досадливым взглядом резвую не по годам старуху и сошел со ступеньки. Зборовский с любопытством выглянул из экипажа.
– Послушай, подумай, потом приходи сказать спасибо. А ладошку свою давай-давай, не бойся…
Она бормотала еще что-то, а Дежан смотрел на тяжелый старухин горб, из которого женщина осторожно вытягивала шею – маленькая, тонконогая черепаха в ветхом платке. И вдруг ее стало жаль чуть не до слез.
– Да гадайте, чего там, – сказал Анж и смущенно отвернулся.
– Правильно решил, бравый доробанец. Не обману. Денег-то возьму лишь малую монету: так положено. Больше не предлагай, обижусь. Покажи ладонь.
Цыганка прищурилась, повела пальцем по линии судьбы, слегка царапнула кожу сухой заусеницей. Анж поморщился: что делать, коли сам позволил…
Палец старухи дрогнул, и она подняла на Дежана пустые глаза.
– Непонятно, – цыганка нахмурилась и покачала головой. – Не видала я такой судьбы. Многого ждала увидеть, доробанцю, а увидела – испугалась. Будет поровну счастья и горя. Боль невиданная, невыносимая – только не сломайся. А сломаешься, всем будет страшная беда. Не сломаешься, придет счастье, какого еще не знал. Встанешь лицом к смерти – победишь смерть. Один встанешь против всего мира, но спасешь мир, храбрый доробанец. Победишь в самой главной войне без выстрела, без штыка, без сабли. Быть тебе спасителем, но никто не догадается о твоем деянии…
– Довольно! – вспыхнул Дежан и сунул цыганке монеты. – Возьмите, здесь пять франков.
– Ну, столько и возьму. До встречи, господин…
Анж уже поспешно залезал в экипаж.
– Доробанец, – задумчиво протянул Зборовский. – Это, кажется, по-румынски солдат. Пехотинец.
Возница щелкнул кнутом. Конь резво застучал копытами по брусчатке.
– До скорой встречи, господин Державин, – сказала цыганка вслед коляске.
Старуха разогнулась, и с ней произошла удивительная метаморфоза. Горб словно втянулся, древние морщины разгладились. Фигура в мгновение ока стала стройной и подтянутой. Но самая поразительная перемена была в ином: глаза цыганки приобрели густо-голубой, почти синий, оттенок; седина в волосах исчезла совершенно, и теперь из-под платка выбивались густые кудри необычайно сочного рыжего цвета. Теперь на площади Конкорд, скрытая от посторонних глаз двумя ландо, стояла женщина с небесно прекрасными чертами.
– Ангел споет для тебя серенаду, Андрей, – произнесла она и подбросила на ладони монеты.
* * *
Отпустив счастливого Зборовского с подарком, Анж оставил шкатулку в мастерской и наведался к мадам Донадье.
– О, мсье Дежан! – обрадовалась вдова. – Как кстати! Сейчас займемся примеркой.
Она принесла большой сверток.
– Ваш карнавальный костюм. Излишне напоминать вам, человеку аккуратному, что по окончании праздника его следует вернуть в приличном виде.
– Разумеется, я буду осторожен, – подтвердил Анж и развернул пакет.
Камзол темно-фиолетового цвета был оторочен золотистым позументом. Стройным рядом переливались перламутровые пуговицы; ручная вышивка по краям петель выглядела изумительно. Вокруг щегольски отвернутых широких манжет вилась белоснежная окантовка из воздушных, чуть потемневших от времени кружев. Вдоль линии плеч красовались некогда желтые, а теперь слегка порыжевшие банты.
Но главной особенностью камзола был запах. Костюм едва уловимо отдавал нафталином, пряным тленом старины. А также немного театральной пылью – горьковатой, впитавшей лампадный дух свечного воска, примесь запаха старых досок сцены и уютную приторность бархатных кулис, в чьих почти живых складках будут вечно таиться тени давно ушедших актеров.
Дежан с наслаждением втягивал в себя восхитительный дух и ощущал, будто само искусство, живое и вечное, переполняет его, вытесняет тревоги минувших дней. Я почти счастлив, подумал он.
– Примерьте же, – предложила мадам Донадье. – Мне сказали, что в этом наряде старший Констан Бенуа в свое время играл Журдена. Это было после того, как актер покинул «Комеди Франсэз» и возглавил «Порт-Сен-Мартен». После смерти Констана камзол приобрела труппа «Комеди» – как реликвию. Увы, не удалось заполучить костюм, в котором он играл Сирано де Бержерака, свою самую гениальную роль. На этот реквизит молятся, как на Туринскую плащаницу.
Дежан осторожно натянул камзол.
– В плечах немного узковат, но я чуть отпущу швы, – прокомментировала мадам Донадье. – В целом отмечу, что мсье Бенуа был крупным мужчиной.
– Могу ли я чем-нибудь отблагодарить вас? – Анж нехотя снимал наряд.
– Если вы спуститесь в подвал, то заметите там большую ванну, – напомнила вдова. – Какой же вы мальчишка! За вами приятно ухаживать.
Дежан поцеловал вдове руку и поднялся к себе, чтобы упаковать афишу в водонепроницаемый холст.
Когда он вышел из дома, мадам Донадье поглядела на него в окно и отерла слезу. Сейчас она жалела, что Господь не дал ей ребенка.
* * *
Папаша Фредэ курил трубку на скамеечке у входа в «Кролик». При виде Дежана он поспешно вскочил и шагнул навстречу.
– Если я правильно понимаю… – начал он и осекся.
Анж молча сдернул полотно и протянул папаше дощечку с прикрепленной к ней афишей. Фредэ принял ее дрожащими руками и вернулся к скамейке.
– Вы действительно волшебник, – наконец произнес папаша. – Всё необыкновенно тонко прорисовано! Интересно, какие костюмы будут на самом деле?..
Дежан улыбнулся. Папаша смущенно заерзал на скамейке.
– Это бесплатно, – упредил его Анж. – У меня прекрасное настроение, и мне не хотелось бы омрачать его разговором о деньгах. Над афишей я работал с особенным удовольствием.
– Дорогой мсье Дежан! – растрогался папаша. – Отныне в моем заведении для вас открыт бессрочный кредит. Но все же вы легкомысленно относитесь к своему таланту. Вам дано нечто большее, нежели земное богатство. Теперь в превосходной степени успех праздника зависит именно от вас! Я слышу, как поют соленые ветра Атлантики!
– Благодарю, – поклонился художник. – Но сейчас я спешу, мне тоже необходимо как следует подготовиться к карнавалу.
– Как, и не пожелаете отметить окончание успешных трудов?
– Надеюсь, мы замечательно отпразднуем на карнавале.
* * *
Возвращаясь, Анж думал о том, насколько насыщенными оказались эти дни. Он был внезапно выдернут из состояния блаженного ничегонеделания, чему очень радовался. Ощущение близкого праздника будоражило его воображение и наполняло предвкушением чудес.
Дома, прежде чем подняться к себе, Дежан заглянул в приоткрытую дверь мадам Донадье. Вдова спала в кресле-качалке. Во сне она прижимала к груди портрет седовласого мужчины. Анж осторожно прикрыл дверь.
Лежа на кровати в своей мастерской, он вспоминал события минувшего дня. Сегодня его окружали лица счастливые и вдохновенные – мсье Перрье, Леопольд Зборовский, мадам Донадье, папаша Фредэ… Все-таки в этом мире есть хорошие люди!..
Его мысли неумолимо возвращались к пророчеству старой цыганки. Положительно, уже каждый день с Дежаном происходило нечто странное. Но что-то подсказывало ему: важнее всех чудес и видений было именно это пророчество старухи с площади Конкорд…
* * *
Утром тридцать первого июля, в долгожданную пятницу, Анж проснулся от громкого шума за окном. Холм гудел от множества криков и взрывов хохота. Сонный художник направился к окну. Шум раздавался по всей улице Лепик, но из окна, выходящего во двор, нельзя было установить его причину. Дежан быстро оделся и спустился по лестнице.
– Похоже, это начало вашего карнавала, – выглянула из-за двери мадам Донадье.
На улице толпился народ – рабочие в засаленных робах и кепи, молочницы в желтых фартуках, цветочники с тележками, прилаженными к велосипедам, прачки, почтальоны, жандармы, студенты, буржуа в котелках и щеголи в соломенных канотье, горничные, стекольщики и точильщики, извозчики, торговцы овощами, кондитеры, таксисты, мясники, танцовщицы кабаре. Отдельными группками держались художники и поэты. Люди заполонили мостовую и что-то горячо обсуждали.
Выйдя за чугунные ворота, Анж сразу же заметил, что народ толпится на углу у лестницы дома номер семьдесят три. Анж уже догадывался, что именно увидит.
Так и есть: его афиша. Отпечатанная типографским способом, – и когда только Фредэ успел не только заказать, но и получить тираж?! – она выглядела действительно привлекательно. Бурное веселье, конечно же, вызвали персонажи афиши, которых коренные монмартруа знали наперечет.
– Смотрите-ка, Сутин ворует саблю у Аполлинера!
– Не смейся, а то Пабло тебе чего-нибудь отстрелит!
– А Моди – какой у него пистолет!..
– Ну, тебе виднее, красавица! Уж не от тебя ли прячется Пикассо?!
– Эй, мясники! Поглядите на вертел в руках мсье Архипо́!
Эта простая оценка своего труда порадовала Анжа. Афишу приняли прекрасно. Конечно, ближе к вечеру кто-нибудь сорвет ее на память.
– Такая же висела у Сакре-Кёр, но ее снял падре.
– Да они везде. По всему Холму!
– И на рю Сен Винсент!
– И на авеню Жюно!
– И на афишной тумбе у площади Тертр!
– И даже на бульваре Клиши!
– Да, у «Мулен-Руж»!
Дежан понял, что как минимум десяток плакатов расклеен по Монмартру да еще наверняка кое-где на Монпарнасе. И подивился, сколько народу, оказывается, живет на Холме. Если представить, что каждый плакат притягивает к себе такое же количество зрителей, то каким образом папаша Фредэ собирается решать вопрос с посетителями?!
Уворачиваясь от крепких приятельских похлопываний по плечам и спине, к Анжу пробился красный от удовольствия Сутин и настойчиво потянул его за рукав. Анж начал протискиваться за ним, пока не оказался перед Аполлинером. Рядом с поэтом обнаружились Модильяни, Дуниковский, Зборовский, Макс Жакоб, Морис Утрилло и даже Гертруда Стайн, которая обычно избегала шумных сборищ. Чуть поодаль стояли Моисей Кислинг и Осип Цадкин.