Игорь Лысов
Симфония убийства
– У нее скачал незаметно…
Стало не столько жалко, сколько противно. Ковыряться в чужом телефоне для Силова было верхом омерзения. Виктор хотел было высказать лоху что-то отвратительно оскорбительное, но спохватился – он уже как час-полтора живет новой жизнью и принимает все подряд «без борьбы»… Закурив, он снова спрятался за пальму и дымил в щелку открытого окна. Николай налил себе водки, коньяк Виктору и, чокнув стоящий бокал Силова, влил в круглый рот содержимое рюмки. Город стих окончательно, уличные фонари зачем-то притушили – стало темно и тоскливо.
– А мне зачем ты это показываешь? – спросил Силов, не отрываясь от оконной щели.
– Как мужик мужику… и все! – Виктор не повернулся, Николай украдкой хватанул кусочек сыра… Ну, если смог копаться в телефоне жены, то сыр – это детская шалость!
– Я в этом не специалист. – Силов решил иначе коротать вечер с телефонным соглядатаем. – Я не привязываю к себе никого и сам не привязываюсь…
В этом была правда, скажем так, полуправда. Лиза-то привязалась. Но привязалась самостоятельно, сам Виктор ничего особенного не делал, не увлекал, не давал надежд. Как запоздалый, но все-таки новый русский он был жарок и холоден только в соответствующие моменты – остальное время занимало молчание и слегка различимое безразличие.
Силов повернулся и, похоронив очередной окурок, внимательно посмотрел на Николая. Даже поймал себя на мысли, что именно так он смотрит на оркестранта, когда тот в очередной раз издает звук, разрушающий в дирижере гармонию и величие музыки. Это подействовало. Лох кисло улыбнулся и подвинул Виктору бокал невыпитого коньяка. Себе налил водки, которую незаметно принесла официантка… Выпили не чокаясь, а слегка отсалютовали друг другу посудой. Силов, в свою очередь, подвинул тарелку с сыром Николаю, а сам поднес к носу дольку лимона и держал ее перед собой, слушая исповедь человека, который самостоятельно определил себя как лоха или мудака. Исповедь Николая, покрытого оспой, оказалась обычной тоской и откровением неудачника в женском вопросе.
– Понимаешь, может, и я не привязывал к себе, у меня это плохо получается, но привязался сам – это точно… Я же любил! Я ее любил с первого курса! С ее первого курса! Я у нее вел дошкольное воспитание. То есть уже лет десять! А женаты мы шесть. Понимаешь, мне не нужна была женщина… Ну, в обычном понимании – встречаться, сношаться, расходиться… Я искал мать моих будущих детей! И Светка была единственной студенткой, кто ходил на все лекции. Тем более что я заранее всем сказал, что буду ставить автоматом. А ради нее я даже программу изменил – искал примеры, исследования новые. Это сейчас уже можно найти в Интернете немецкие и финские опыты. А тогда это никому на хер не нужно было, а она слушала и записывала. Когда рассказывал, ну пересказывал, истории из Диккенса, Светка плакала – они, кстати, до меня и не знали, что у Диккенса есть такое. Не читали они ни фига! Вообще!
Силов перестал нюхать лимон и достал сигарету. Но прикуривать ее не захотел, а держал во рту для имитации. Николай налил водки и потянулся за коньяком для Виктора. Силов отказался, помахав ладонью. Несчастный настаивать не стал. Выпил, съел сыр и продолжал:
– Однажды она вообще пришла ко мне одна. То ли праздник какой был, то ли всех погнали куда-то на встречу с шишкой какой-то, не помню. А она пришла – мы посидели, похихикали, и я ей предложил посмотреть кино. У меня дома. У меня были фильмы – хорошие, настоящие. Она согласилась, мы пошли ко мне. Я включил ей «Амаркорд», ты смотрел?
Силов кивнул.
– Там, конечно, не про дошкольников, но восприятие юного человека там очень сильно показано – на все пофиг, кроме секса… Когда мы смотрели, я понимал, что ей тоже это интересно. И думал, вот она-то и подходит мне!
– Переспали? – Виктор поддержал разговор только затем, чтобы продвинуться дальше в этом рассказе, минуя все эти идиотские переживания.
– Тогда? Нет, ты что! Тогда мы только смотрели, я останавливал фильм и рассказывал ей психологию мальчишек. Ведь это же была практически лекция… Да и потом мы редко это делали – я берег ее для детей…
– Понятно, – стало уже неинтересно. – Педагог?
– Ну да, преподаю в педе. И еще работаю психологом в детском центре. Там деньги неплохие – сейчас это актуально. Особенно у состоятельных родителей. Дети растут, знаешь, как следствие родительского менталитета…
Николай замолчал, потянулся было за водкой. Держа почти пустой графин, спросил:
– А ты что делаешь?
– В смысле? – Силов вдруг очнулся от вопроса.
– Ну, работаешь?
Виктор как-то собрался, потянулся к Николаю, внимательно осмотрел все, что представляло лоха выше стола, потом откинулся за пальму и произнес, слегка растягивая слова:
– Я не работаю… Я вопросы решаю, чувак, – Силов сам не ожидал от себя такого ответа. Но что-то внутри его запрыгало от этой странной игры, захотелось продолжать. Художественной натуре много не надо – маленький импульс, и все изменилось вокруг: перед нами уже не уставший дирижер, а спокойный, вальяжно самоуверенный тип…
– Ты бандит? – Николай подвинулся так близко, что, казалось, влажная ладонь бугристого лица облепила всего Силова.
– Нет, – закуривая, выдавил из себя играющий в какую-то игру Виктор Силов, – не бандит.
– Киллер?
Николай совсем прилип к Силову. Между ними только тонкие пальмовые листья пытались разграничить пространство каждого. Полускрытое ими лицо Николая сейчас глядело в Силова одним глазом и так близко, что можно было разглядеть самого себя в отражении зрачка… Виктор молчал, держа сигарету за окном. Лох-педагог хотел было еще податься вперед, но уже листья не давали такой возможности:
– Дорого?.. Дорого это стоит?
Силова понесло…
– Полтинник, – он зачем-то придумал именно эту цифру. Хотя пятьдесят – число, которое полностью овладело Силовым в этот день.
– До хера. – Николай уселся на свое место. Молчал, молчал, молча налил остатки водки в рюмку и, не спрашивая, не предлагая составить компанию, самостоятельно выпил.
– До хера? – Силов улыбнулся, выглянув из-за пальмы.
– Не-не, все нормально. Я понимаю…
Теперь уже Николай сидел, откинувшись на спинку стула, и смотрел на Виктора. Так продолжалось еще некоторое время – лох пьянел, трезвел, снова пьянел – это было видно: Николая шатало на стуле, глаза закрывались сами собой. Краснолицый потел, и капельки пота заливались в ямки на лице. Машинально руки его полезли во внутренний карман, достали телефон, сложно рассекретили. Открылись ли глаза у несчастного Николая или нет – непонятно. Но палец пролистывал экран смартфона – по отсвету на носу было заметно, что фотографии менялись. Круглое тело повело в сторону – оно не выдерживало вертикального положения. Еще мгновение – и Николай свалился бы на пол. Силов потянулся, чтобы удержать за рукав, но тело встрепенулось, глаза открылись, и алкоголь исчез напрочь.
– Убей его, Виктор Силов! – Николай сидел красный, мокрый и трезвый. Виктор налил себе коньяку и выпил также в одиночку.
Лох полез в портфель, почти с головой ушел в него, перебирая руками содержимое педагогического несессера: брошюрки, тетрадки, листочки…
– Вот, – Николай положил стопку денег перед Силовым. – Остальные сразу же как сделаешь…
Перед Силовым лежала месячная зарплата не дирижера, а худрука. Он смотрел на деньги и бледнел. «Что делать дальше? Сказать просто и ясно, что это шутка?»
Теперь и Виктора охватил выпитый коньяк – деньги плыли перед глазами, он зажмурился и снова открыл глаза. Не хватало воздуха…
– Я сейчас. – Силов с трудом поднялся со стула и медленно пошел к выходу. Холодный воздух окутал все тело, залезая под воротник рубашки. Это было хорошо, очень хорошо. Виктор задышал глубоко и медленно. Он всегда так делал, когда пьянел, – помогало. И сейчас помогло – надышавшись, Силов пошел в сторону театра. Он мог пойти в любую другую сторону, просто сейчас это не имело значения – все знакомо, да и от театра до дома три минуты… Шаги участились, Виктор трезвел. Он остановился и оглянулся – никого. Пустая улица, даже машин не было.
Сигареты… Он оставил сигареты на столике! Курить хотелось неимоверно – купить сейчас, в это время, невозможно. Проверив еще раз карманы пиджака, Силов присел на урну – лавочек никогда на этой улице не было и, скорее всего, не будет.
Силов протрезвел окончательно; разве что голова была тяжелой и непослушной. Она опускалась сама по себе, глаза подло закрывались, хотя Виктор делал все, чтобы восстановить себя и свой рассудок. В конце концов он сдался своему состоянию и даже решил, что так будет лучше. Тело устанет сопротивляться, и он, Силов, возьмет себя в руки. Вот, уже берет, вот уже становится лучше. Опершись руками о края урны, он встал, нелепо повернулся, придерживаясь одной рукой за мусорную вазу, собрался и, оттолкнувшись от грязной своей поддержки, выпрямился. Все! Силов вернулся в состояние, которое он контролировал, – стало легко, и обильный пот выступил по всему лицу. Спина тоже была мокрой – организм выкинул тяжесть, хмель, непреодолимую тревогу. Силов превратился в себя прежнего – он заставил себя улыбнуться, глядя в черную витрину какого-то магазина, и убедился – он улыбается. Мгновение – и Виктор абсолютно уверенной походкой зашагал обратно.
V
У ресторана он проскочил входную дверь и быстро мелькнул мимо окон. Николай сидел на своем месте, накрыв деньги обеими руками. Силов вернулся в ресторан.
– Мало, – бросил он, садясь за столик. – Человек стоит больше…
– С собой у меня нет, поехали ко мне домой. Я дам, сколько ты скажешь.
К Виктору вернулись уверенность, желание принять мир и не бороться, вернулась жажда легкомысленности, приятной бессмысленности и безответственности. Ему хотелось доиграть свою роль, которую случай назначил ему в этот вечер. И вообще, надо что-то делать – самим собой быть противно уже и неинтересно. Пятьдесят лет он только и делал, что был самим собой – не всегда это показывал, не всегда и сам себе открывал настоящие чувства, но это и было по-настоящему «самим собой» Силова. Вот от этого Виктор устал, и к этому возвращаться не хотелось ни при каких обстоятельствах. Сейчас же было все совсем другое – Силов понимал, что, играя в другую реальность, он действительно может открыть новое и интересное в ней, интересное для самого себя.
Первое устрашающее чувство ушло, давно ушло – еще там, сидя на урне. Теперь он хорошо протрезвел и чувствовал себя даже легче и лучше, чем два-три часа назад, когда только вошел в Дом актера и выпил первый глоток коньяка. Потянулся за бокалом – маленьким глоточком пригубил коньяк. Коньяк был хороший – он медленно стекал по стеклу, оставляя жирные следы, – Силов покручивал бокал в руках, рассматривая со всех сторон маслянистые следы.
– Не надо… И деньги эти забери, потом все отдашь, – процедил сквозь зубы киллер-неофит. – А где он живет?
– Кто?
– Мужик твой… Адрес и как выглядит – есть?
– Есть, все есть. Вот он. – Николай подсунул Силову смартфон, на экране которого была фотография, какие обычно выставляют в фейсбуке. Парень, полная противоположность Николаю, сидел на фоне какого-то памятника с бокалом вина.
– Австрия? – Силов достал свой мобильный телефон и сфотографировал этого жизнерадостного человека.
– Хрен его знает, наверное. – Николай взял телефон и стал искать адрес.
Виктор еще раз посмотрел на будущую жертву, уже на своем телефоне, поелозил пальцем по экрану и поднес трубку к уху, отвернувшись от Николая. Пауза была долгой – на том конце никто не отвечал. Собственно, и ответить никто не мог – Силов набрал первые пришедшие в голову и в палец цифры, которые даже при тщательном изучении не напоминали номер телефона.
– Привет, – очень тихо наконец-то произнес кому-то Силов. – Бери ручку и пиши…
Виктор отодвинул от себя как можно дальше руку с телефоном и повернулся с затихшему рогоносцу:
– Адрес…
Николай сказал адрес, Силов повторил…
– Сейчас скину фотографию… Вариант В – сроков нет, как сможешь… Ну, как знаешь… Хорошо, я посмотрю сам… Пока.
Виктор легко улыбался и смотрел на Николая, как на ребенка, который мило проштрафился. Тот ждал команды или какого-то решения.
– Деньги свои забери, и поехали…
– Куда?
– К твоему мужику…Ты расплатился?
– Давно уже, как пересел к тебе… к вам, извините.
Силов отметил это «к вам», его просто распирало от игры, которую он затеял сам для себя. Положив свою тысячу под недопитую бутылку коньяка, игрок и его зритель вышли. Виктор закурил и направился к театру. Николай поплелся за ним. Силов шел героем, он был собран, спокоен и внутренне парил над прежней своей жизнью. У урны, на которой он приходил в себя, притормозил и чему-то улыбнулся своему: «Ни фига себе, куда дошел!»
Театр стоял на островке-пустыре и напоминал своими угрожающими формами на фоне черного неба банно-прачечный комбинат. Ни одного окна не светилось – всего лишь мрачный склеп для всех попыток произвести на свет музыку, которой гордится человечество. На театр Силов смотрел без всякого трепета или переживания…
Мужчины подошли к нескольким автомобилям, которые пристроились на ночь у театра:
– Правый руль, садись с той стороны, – Виктор щелкнул сигнализацией – фары одобрительно мигнули со всех сторон.
– Ты же выпил, Виктор Силов. – Николай не решался садиться к пьяному водителю.
– А мы медленно поедем и нарушать не будем, садись.
Николай жертвенно сел.
Действительно, ехали не быстро, но уверенно. Район был известен под названием «Живые и мертвые». Еще в советское время там находился один на весь город магазин, где отоваривали по справкам из загса – на свадьбу или на похороны.
Силов протрезвел уже давно и теперь вел машину по навигатору, спокойно стряхивая пепел в приоткрытое окно. Ехали молча – киллер-шулер был очарован своей игрой, Николай же не мог вымолвить ни одного слова. У группы домов, которые при всем уходе жильцов и зелени вокруг все-таки оставались хрущевками – милыми, родными и отвратительными хрущевками, – машина остановилась, и Силов выключил все опознавательные знаки. Что делать дальше, он не знал, но заканчивать так просто начатую игру ему не хотелось.
Первые этажи еще были как-то расцвечены разными вывесками: от молочной кухни до шахматного клуба. Светодиодный синий конь и красный король манили каспаровых и карповых, живущих в этом районе. И, конечно же, без трех аптек да парочки парикмахерских тут тоже не обошлось. Все остальное, что было выше, терялось в темноте неба – ни одного окна, выдающего хоть какую-то жизнь, не было.
– Райончик не фонтанец, – прикуривая очередную сигарету, пробурчал бывший дирижер.
Окно машины было открыто, не холодно, где-то сзади доносился приближающийся мужской гур-гур. В зеркале заднего вида двое мужчин обсуждали какую-то ерунду. Силов курил и наблюдал за этой парочкой, которая приближалась по тротуару прямо к нему. Нетрезвые, но громкие философы прошли мимо машины, как неожиданно один из них оглянулся и встретился глазами с Виктором.
– Оба-на, – обернувшийся дернул своего товарища. Оба смотрели на машину, выискивая повод для незатейливого общения.
– Закурить не найдется?
Силов, понимая смысл вопроса, молча вытряхнул из пачки две сигареты, протянул руку через окно.
– А деньги?
– Наличных нет…
– Поехали снимем?
– Начальник, торгуй бахилами в больничке – не ищи встречи с правильными людьми. – Силов сказал тихо, но в этой ситуации словно прозвучал гром!
Фразу эту Виктор давно хотел применить – он ее когда-то слышал, сейчас уже не вспомнить, но не в кино. Она тогда произвела и на него, и на того, кому была адресована, неизгладимое впечатление…
– Понял. – Наглость философа без денег и сигарет исчезла даже раньше, чем Силов закончил фразу. К тому же Виктор, почти не дав себе договорить, нажал клавишу на дверной ручке – стекло медленно и уверенно поползло вверх. Ночной шум исчез, вместе с ним исчезли и эти двое, даже испуганное «понял» осталось там, в ночи «Живых и мертвых» – в салоне этого уже никто не слышал.
Тротуар очень быстро опустел, двое свернули за угол дома… Николай молчал, сложив пухлые кулачки перед лицом. Силов сходил с ума от восторга. Чем ему дальше заниматься, он знал, но заканчивать этот день ему не хотелось. Вообще не хотелось ничего! Ни пить, ни курить, ни говорить – Виктор растворился в сегодняшнем вечере без остатка, – так чувствуют себя сидхи у подножия Гималаев – полное слияние с собственным космосом. Вечность текла перед ним…
– Бля-а-а, это он! – Николай зашептал-зашипел прямо в ухо Силову. Тот вздрогнул – в мертвой тишине салона и умиротворения живых и мертвых Гималаев это шипение заставило Виктора вздрогнуть. Он повернулся к толстяку и увидел, как тот нервно дергает пальцем, указывая куда-то за пределы машины. Силов посмотрел – перед ними стояла машина, оттуда уже вылезла мужская спина с красным шарфом – она шла по тротуару и курила…
– Он?
– Да, бля – шарф красный! Он, он… – Николая даже побрасывало в машине от жажды мести.
– Спокойно, Коля. – Силов опустил стекло, стало свежо. Шаги темной спины и красного шарфа спокойно постукивали по ночной тишине.
Виктор, чтобы как-то продержаться еще некоторое время, вышел из автомобиля. Меньше всего ему хотелось вернуться в машину и уехать домой. Два-три глубоких вдоха по своей привычке – вот и спина исчезла за поворотом…
– Ну, теперь поехали, – нехотя и с очевидной досадой процедил Силов и повернул ключ зажигания. Праворулька-не-праворулька, а завелась мгновенно и тихо. Обещая не нарушать, Виктор не стал разворачиваться через сплошную, а проехал метров пятьдесят туда, где от дороги шел поворот к дому, там повернул.
Какой-то шум и крик разрезали ночь – голос мужчины не кричал, он орал-визжал. Николай и Виктор оглянулись назад. Тени, прыгающие от света вывесок и одинокого фонаря, – все, что можно увидеть.
Мужчина кричал, его били… Стихло так же неожиданно, как и началось. Какие-то силуэты мелькнули несколько раз, попадая в свет парикмахерских, аптек, алкомаркетов… Кто-то уже мчался подальше от происшествия. Одна тень упала, с трудом поднялась и побежала дальше. Еще несколько секунд, и все стихло. Вдруг залаяла собака из окна одного из домов.
Все… Тишина больше не нарушалась…
Все это время Силов смотрел в сторону крика, ничего не понимая. Выручил Николай:
– Спасибо, бляха… спасибо! Ну, ты крутой, Виктор Силов!
Николай теребил его за пиджак так активно, что Силов машинально дернул полу из рук счастливого рогоносца.
Он смотрел на Николая и ничего не говорил. Если раньше можно было сказать, что Силов протрезвел, то сейчас нужно говорить о том, что он вообще никогда не пил! Сейчас он только молчал и смотрел на Николая!
Анализировать Виктор ничего не мог, он мог только смотреть, и если бы ему можно было исчезнуть волшебным образом, то он сделал бы это, даже не разворачивая машину. Гималаи сменились совсем другими горами…
– Иди посмотри. – Виктор напрягся и произнес несколько слов, которые для Николая были приказом.
– Я боюсь…
– Не ссы, иди… Я подожду…
Круглый Николай разбух в машине и тепле – еле-еле вылез и, все время оглядываясь, поплелся туда, откуда кричала его жертва.
В песочнице валялся красный шарф. Рядом с ним лежал тот самый мужчина, фотографию которого Николай носил в своем телефоне. Голова была размозжена до неузнаваемости. Труба, которая прекратила ад Николая и жизнь владельца шарфа, валялась рядом. Он даже и не дошел до песочницы – все было ясно, и внутри круглолицего затеплилась радость. Радость простая и даже маленькая – но это была радость. Толстяк развернулся и побежал обратно.
Он бежал к машине с той скоростью, которая позволяла этому круглому телу. Силов включил зажигание и не сдержал обещание – автомобиль-рухлядь-праворулька исчез из «живых и мертвых» … Николай бежал за машиной и через несколько секунд потерялся в ночной темноте.
Дрожащими руками Силов вставил ключ в дверной замок и несколько раз повернул – в квартире пахло спокойствием. Фильм давно уже кончился, и телевизор вместе с ноутбуком светились традиционным синим светом на всю комнату. Лиза спала… Виктор прошел в кухню, сбросил пиджак, нашел в темноте шкафчика бутылку коньяка и долго-долго высасывал из нее хоть какое-то успокоение. Есть совсем не хотелось, но Силов зачем-то открыл холодильник и долго смотрел, что можно найти, чтобы как-то заглушить внутреннее биение. Голова безвольно моталась, пытаясь сосредоточиться, но у нее не получалось. Она упала на грудь и тупо смотрела в пол… Внизу на полу валялись тысячерублевые купюры… «Деньги», – сообразила голова и нагнулась за ними. Тело не выдержало, и Силов рухнул рядом с деньгами и пиджаком.
VI
Самый живой город в мире – Питер. Даже тогда, когда он был Ленинградом. Москва – город не такой… В Москве приехал на Казанский вокзал, ошалел от простора, нырнул в метро и где-то на «Текстильщиках» вышел. На кухне сидишь с другом и совершенно не ощущаешь, что это Москва. А друг все время поучает – «ты тут осторожнее, это тебе Москва». И веришь этому, и не веришь…
В Питере даже за Черной речкой понимаешь – Питер: другие люди, другой воздух, питерский, просто от центра города далековато. И никто не учит жить… Молодежь советская валила в эти два города как чумовая. Тут была жизнь – разная, но настоящая. В дальнейшем и вырастали – кто с питерским чувством, кто с московским мышлением.
Виктор был «питерский»… Так получилось, что каждое студенческое лето консерватории он ездил в Ленинград к тетке в Автово и жил там, наедаясь на целый год необъяснимой едой. Он ходил по улицам и воображал, что живет здесь давно – это его город, и он просто гуляет. Виктор мечтал… Мечтал изо всех сил жить в этом городе, но приходил конец августа, и эта мечта уезжала в плацкарте в свой мирок фальшивой музыки и провинциальных забот. А пока – июнь – июль, белые ночи… Днем улицы, скверики, подвальные столовки, Петропавловка. А вечером танцы в Молотке – так назывался Дом культуры имени Серпа и Молота. В Молотке собирались люди попроще – поискреннее, что ли… Почти через ночь можно не возвращаться к тетке в Автово – девчонки Питера не ломались, не строили недотрог. Хотя необязательно знакомство доходило до койки, но ночь всегда была чувственна, тепла и болтлива. Важно было только одно – найти девушку с Петроградки, Васильевского, Охты… Тогда ночлег, романтический или просто чай до утра, тебе обеспечен. У женской части Питера не принято прощаться у подъезда ночью, когда уже разведены мосты, а ты живешь, скажем, на Сенной. Этим можно было пользоваться сколько угодно – приглашение домой с предварительным предупреждением или без него было практически протокольным.
Имя стерлось за давностью, но тогда в кровати лежала прекрасная и открытая кудряшка и все время смотрела в глаза. Громко говорить было нельзя – стены коммуналки питались подобными историями, – говорили шепотом и не включали свет. В окна лилась белая ночь – больше ничего не нужно было… Где-то в глубине дома неожиданно закричала си-бемоль-мажорная кварта: «Союз нерушимый» оповестил мир, что уже шесть часов утра.
– Сейчас спи, – девушка сидела на краю кровати и натягивала майку с Микки Маусом. – Часов в двенадцать все уйдут, и ты можешь спокойно выйти. Или, если хочешь, жди меня – я в четыре вернусь… Ладно, любимый, как хочешь, так и делай. Но часов в пять-шесть встретимся?.. Ключ брось в почтовый ящик.
Кудряшка сняла с себя золотую цепочку с крестиком и надела ее на шею парня. Слегка отпрянув, девочка смотрела на лежащего с полузакрытыми глазами избранника и улыбалась всей своей надеждой и молодостью.
Хлопнула дверь, за стенкой прозвучали радостные «здрасти, теть Кать», и потом еще, уже дальше: глухо хлопнула другая дверь – массивная, старая, огромная…
Силов провалился в сон…
Цепочка ушла в ломбард, а где крестик – уже не вспомнить… Дом, в котором была ночь с гимном, не найти, да и не нужен он совсем. Кудряшка была лимитчицей со стажем и работала на какой-то фабрике. Это не устраивало Силова, его снова влекло на танцплощадку… Правда, в Молоток идти нельзя – ну, есть «Первой Пятилетки» на Петроградке для этого.
Где-то через неделю, дней десять, на эскалаторе метро раздался голос: «Эй, подлец! Привет!»
Маленькая соломенная кудряшка спускалась в метро и махала рукой Виктору, который машинально обернулся на крик. Он смотрел на девушку, а девушка смотрела на уезжающего наверх любимого и, кажется, плакала…
Так тридцать лет назад появился тот Силов, который сейчас лежал без сознания на кухне у открытого холодильника.
VII
Дня три Виктор не поднимался с постели. Не мог… В первый раз он заметил в себе эту странность – в минуту высшего напряжения отнималось всякое сознание, и только сон в забытьи одолевал его – в первый раз, когда он пролетел на экзамене при поступлении в консерваторию. Когда он прочитал список поступивших и, не найдя себя, сумел дойти только до подоконника между двумя пролетами лестниц. Тогда он забрался на этот подоконник и тут же уснул. И только почти под утро его разбудила уборщица…
Нынешняя ситуация была покрепче – Силов не мог вспомнить ничего: какое сегодня число, сколько он спал, ходил ли в театр. Проснувшись, Виктор еще долго лежал недвижимо и только потом открыл глаза. Вся комната была залита солнечным светом. Он осмотрелся – в одних трусах он лежал под одеялом, не понимая, не помня, как он очутился в квартире и что было перед тем как он заснул. Потянувшись к спинке стула, Силов полез в карман за телефоном. Карман был полностью напичкан купюрами в одну тысячу рублей! Телефон оказался в другом кармане. Но смысла в нем не было никакого – разряжен и отключен. Виктор нажимал на кнопки, пока не сообразил, что надо найти шнур от телефона… Он приподнялся на кровати и медленно вращал головой – или искал шнур, или вспоминал, где он мог быть. Хвостик шнура валялся на полу у кровати – это Силов заметил. Он подключил смартфон и терпеливо ждал… Через минуту появилась эмблемка батарейки с тоненькой красной полоской. Исчезла… Виктор ждал – это не составляло труда, двигаться совсем не хотелось. Да и невозможно было – он еле-еле соображал, что уж тут говорить о большем.
Лизы не было в квартире – абсолютная тишина. Виктор сидел на кровати и держал в руках телефон. Это могло бы длиться вечность, но в руках Силова заурчало, завибрировало, и серебряное яблоко на черном экране напомнило о себе…
Еще немного, и телефон включился – нескончаемое количество раз пикнул – сколько он спал? Мир, который не переставал жить, нуждался в Силове – куча сообщений и столько же неотвеченных звонков…
Наконец-то глаза уловили время и дату – Виктора не было больше двух суток – так утверждал мобильный телефон…
Два дня! Силов безвольно поднял голову и посмотрел в окно – солнце залепило лицо, Виктор зажмурился и снова лег. Он не чувствовал ничего. Не было больно, голова, если не считать полного безразличия к внешнему, была ясная. Еще полежав минуту-другую, Силов поднялся с кровати и пошел в ванную. По пути он вспомнил про свой традиционный стакан воды и повернул на кухню. Холодильник был открыт! Небольшая лужица у дверцы, в которой плавала тысячерублевая банкнота, – все остальное было, как и должно быть: баночки, тарелочки и овощи. Мясо Силов не любил… Ел, конечно, но не любил…
Выпив стакан воды, Виктор вернулся в ванную – там на него уставился испуганный мужчина, очень напоминающий Силова, только стального оттенка в волосах было больше – заметно было сразу. Он смотрел на мужчину внимательно – тот тоже пытался разглядеть своего визави, но веки задрожали от напряжения, и мужик сдался – закрыл глаза и опустил голову. Сил у него не было…
В комнате раздался хор цыган вердиевского «Трубадура» – звонила Полпорции…
– Да, – Силов испугался своего голоса. Он был чужой, низкий, хриплый, неприятный…
Полпорции Елена радостно закричала в трубку: «Силов, живой!» По тому, как она повторяла это несколько раз, стало понятно, что вокруг нее собрались неравнодушные и теперь всем, всем, всем было сказано: «Силов живой!» Хормейстерша еще что-то говорила, но Виктор перебил ее:
– Лена, оркестровая когда?
– Послезавтра! Худрук на всякий случай поставил всю неделю хоровые репетиции и две фортепианные…
– Хорошо… Лена, спасибо тебе. Я приду на оркестровую репетицию, передай всем.
– Витя, ты в порядке? Помощь нужна?
– Нет, спасибо. Все нормально… Я заболел – что-то с сердцем…
– С сердцем? Ты что, Витя, у дирижеров сердце не болит… ты серьезно?
– Лена, спасибо, что позвонила. Послезавтра буду…
Действительно, история не знает случая, чтобы какого-нибудь дирижера схватил инфаркт, не знает… Сердечная мышца настолько натренирована многочасовыми взмахами рук, что уж сердце-то у дирижера выдержит и не такой стресс, который живет в Викторе уже третий день.
Силов нажал на экран и положил телефон заряжаться дальше. Он стоял посредине комнаты и смотрел на пиджак, в кармане которого торчали купюры. Вытряхнув деньги прямо на пол, Силов достал сигареты и вышел на балкон. Прохлада исчезла, и стало жарко, но жарко было приятно – плохое живое все-таки лучше хорошего мертвого. И на прекрасную прохладу кондиционера Силов с удовольствием поменял солнечную жару. Стало немного легче… Но понять, что именно улучшилось внутри, Силов не смог. Он сел на порог и смотрел в щель балконного заборчика – дети, деревья, трава, песочница… Виктор курил и постепенно приходил в сознание… Сейчас трудно сказать точно, что было на самом деле, а что оказалось плодом его страшного алкогольного опьянения. Что было на самом деле? Кажется, что Силов помнил все: но все, что он помнил, никак не связывалось во что-то единое, логическое понимание вечера своего юбилея… Иногда хотелось сказать себе: все, успокойся, ничего не было: это пьяный бред. Виктор пытался сказать себе это уже несколько раз, но натыкался на страшную стену – в комнате на стуле висел пиджак, а подле него лежали деньги! Деньги! Много денег! Этого Силов не мог опровергнуть. Он возвращался к воспоминаниям, приходил к самоутешительному решению, что это бред, и вновь натыкался на деньги… Он боялся к ним прикоснуться и, чтобы убедиться, не мираж ли это, осторожно толкнул одну купюру ногой. Купюра зашевелилась…
– Я не убивал, – Силов сам не ожидал от себя такого. Громко и хрипло-низко произнес несколько слов: – Я не убивал…
