Игорь Валерьевич Мерцалов
Я, Чудо-юдо
Но по опыту говорю – труднее всего человек привыкает к хвосту.
А вот думать надо, что рисуешь! При доставшейся мне медвежьей конституции хвост оказался архитектурным излишеством. Он не помогал при ходьбе и лазании по деревьям, он путался в траве, застревал в камнях и кустарниках. Однажды Рудя на него наступил, и это было больно, но не счесть случаев, когда я по невнимательности наступал на него сам, и это было не только больно, но и донельзя обидно.
Еще хорошо, что хвост достаточно послушен, если не забывать периодически поддергивать его во время ходьбы, способен какое-то время сохранять положение и не волочиться по земле, собирая мусор и цепляясь за все подряд. С другой стороны, он своенравен и зачастую норовит проявить самостоятельность. Он начинает подрагивать в такт музыке, когда Рудя играет на мандолине. Когда я разозлен, хвост напрягается и мелко, этак по-змеиному, трясет кончиком, а когда я доволен жизнью, совершает плавные волнообразные движения. Если бы он еще вилял по-собачьи, я бы вообще сгорел со стыда. Но этого, к счастью, нет.
Ладно, что я все о себе да о себе.
Остров мне достался безумно красивый. Название у него тоже красивое – Радуга. Пальмы, кипарисы, еще что-то такое широколистное, кажется, магнолии, а других названий я просто не знаю. На склонах горы растут сосны. Гора высотой примерно в километр, южный склон ее изрезан природными террасами, на одной из которых примостилось хрустально-чистое озеро, за что и саму гору я для себя назвал Озерной, но потом переименовал в Родниковую – лучше звучит. К тому же озеро одно, а родников на горе целых три, они питают не менее дюжины звонких ручьев, бегущих по склонам и исчезающих в непролазных дебрях южной растительности.
Небогатый, мягко говоря, опыт островной жизни не позволяет мне судить о размерах этого клочка суши. С вершины горы, на глазок – километров пятнадцать-двадцать в длину и десять-пятнадцать в поперечнике. Иногда становится интересно: вот, скажем, Таити – больше или меньше?
В юго-восточной части острова, неподалеку от пляжа, стоит деревянный терем – большой, яркий, похожий на иллюстрацию в книге русских народных сказок. На первый взгляд, он совершенно неуместен в данном ландшафте, однако скоро глаз привыкает. Куда больше удивляет контраст с остальными строениями на Радуге – они выполнены совсем в другом архитектурном стиле.
Их тут десятка три, точно не считал. Каменные, деревянные – все либо круглые, либо вытянутые наподобие банана, и со сглаженными углами. Те, что побольше, явно когда-то были жилыми, но кто и на какие средства в них жил, понять невозможно. Боги не боги, но личные вещи, уходя, собрали до единой. Зато строения поменьше – это заброшенные капища и кумирни, сиречь святилища языческие.
Они тоже пусты. Почти наверняка прежде здесь стояли идолы, а в боковых помещениях хранились предметы культовых обрядов, одеяния жрецов. Теперь остались только пустые алтари и цветные фрески на стенах. Если судить по ним, большая часть капищ была посвящена трем божествам: некоему триединому женскому, олицетворявшему три возраста прекрасного пола, триединому мужскому, сочетавшему такие традиционные ипостаси сильного пола, как труженик (или, скорее, покровитель ремесел), воин (он же – громовержец) и старый мудрец, хранитель священного знания, и еще одному, половой принадлежности которого я не понял, солнечному. Могу, конечно, ошибаться. В студенчестве я очень увлекался мифологией, но тут, чтобы основательно во всем разобраться, увлечения мало, нужны специальные знания.
В общем, складывается впечатление, что на Радуге обитала своего рода религиозная община. Не могу себе представить богов, которые жили бы в просторных, но все-таки бараках (там даже перегородок нет, всей мебели – столы и лавки вдоль стен), а в собственные капища ходили бы как на работу. Но, с другой стороны, я и самих-то богов представляю себе с трудом…
Как бы там ни было, а после ухода первых обитателей острова их жилища были превращены в складские помещения. Проходы заставлены ларями и сундуками, отдельные предметы развешены по стенам или свалены кучами на полу, кое-где разложены в относительном порядке на лавках. Как будто кто-то начал инвентаризацию имущества, но быстро отчаялся и махнул на все рукой. Или, скажем, лапой…
* * *
Я сознательно не описываю первые дни и особенно часы своего пребывания на Радуге. Ничего особенно интересного в моем поведении нет. Ну повозмущался, поотчаивался, а потом – куда деваться? К вечеру побрел в терем искать обещанную скатерть-самобранку.
Некоторые авторы фэнтези уверяют, будто привыкание к новому миру проходит трудно, однако читатель куда чаще встречает описания того, как герой адаптируется чуть ли не за полчаса. Возможно, мое свидетельство, поскольку я пишу правду и только правду, могло бы прояснить ситуацию, но, как я уже говорил, мне не с чем сравнить свое состояние. Лично я считаю, что могу гордиться коротким периодом бегания по пляжу, заламывания лап и громогласных призывов «сволочи Заллуса» сюда сей же час. На все про все у меня ушло не более пятнадцати минут.
Но, может, оно в среднем так и бывает?
* * *
Вот только о первом знакомстве, которое я завел на острове, следует упомянуть. Очень уж оно получилось впечатляющим.
Произошло это, дайте припомнить, утром третьего дня. Был я тогда в хандре и меланхолии, и толком даже не помню, как очутился на пляже. Помню, что ночь перед этим выпала влажная, душная, а я ведь тогда с новым телом еще не освоился, мне и в голову не приходило, что я могу плавать. Наоборот, думал, если шерсть намокнет – все, каюк. Слишком ее много, шерсти-то.
Так что я страдал от недосыпа и, как бы помягче выразиться, отсутствия душа.
Практически на автопилоте забрел в море чуток повыше колен и сел, скрестив лапы по-турецки. Волны окатывали меня, иногда захлестывая с головой, и это, несмотря на мохнатость, оказалось приятно, даже лучше, чем при человеческой гладкокожести. Если вам нравится, когда вас по голове гладят – поймете, очень похоже, только от макушки до кончика хвоста.
Разомлел я, погрузился в дрему, инстинктивно задерживая дыхание каждый раз, когда подкатывала волна. И поэтому сперва решил, что девушки мне снятся.
Миловидные, не стесненные одеждой, в количестве трех штук, они покачивались на воде, удивительно высоко держась над волнами. Я машинально расправил плечи и обнажил клыки в радостном оскале, но вспомнил о своем обличье и расстроился. Хоть бы во сне в родном теле походить! Однако милашки, похоже, ничуть не смутились – в этом сон не подкачал. Подплыли ко мне шагов на десять и стали звать.
Только молча. Вот она какая, телепатия – будто мягкий толчок внутри головы, слов нет, но ты легко догадываешься, что тебе хотят сказать.
– Какой славный… Какой пушистенький… Иди к нам! Пойдем плавать!
– Это вы мне?
Милашки рассмеялись, причем голоса оказались не такими приятными, как мысли – было в них что-то булькающее. Понятно, почему они предпочитают телепатию – под водой этак разговаривать совсем невозможно. Проще на московском перекрестке в час пик изъясняться морзянкой с помощью клаксона.
– Тебе, – протелепатировала та, что поближе. У нее была золотистая кожа, а волосы явственно отливали голубизной. – Или тут есть кто-то еще?
Как бы желая оглядеть берег, она на миг выпрыгнула из воды почти до бедер, и у меня перехватило дыхание, настолько соблазнительная получилась картина. И чего я переживаю? Это ведь только сон…
– Никого нет, – поспешно заверил я и уже собирался добавить что-нибудь лестное, но Мальвина меня опередила.
– Какая жалость, – вздохнула она, насмешливо наморщив носик. – Слышали, девочки, здесь никого нет. Наверное, этот обаяшка нам померещился.
– Жалко, жалко, – хором согласились ее подруги. – Такой интересный, импозантный, с таким хвостом…
Меня удивило слово «импозантный», только позже я сообразил, что девушки употребили какое-то другое, на своем наречии, просто мозг перевел чужую мысль именно так.
– Если вы про меня, девочки, то я, к сожалению, самый настоящий.
– Почему – к сожалению?
– Разве можно надеяться, что к простому человеку снизойдут такие ангелочки?
Какие, однако, смешливые… А, это их слово «человек» развеселило!
– Какой галантный… Я так и думала, что нам понравится. Пушистик, поплавай с нами!
С удовольствием! Я шагнул вперед, и тут все три милашки синхронно нырнули. Плюх! Плесь! Брызги во все стороны, но они не помешали увидеть, как шлепнули по воде… три рыбьих хвоста. Русалки… Ну да, а чего я, собственно, ожидал?
– Пушистик, ну что же ты?
– Иду-иду, русалочки! – откликнулся я и пошел вперед по пологому дну, разводя лапами воду перед собой.
В голове снова раздался хор голосов, но теперь уже откровенно насмешливый.
– Русалки! Слышали? Он думает, что мы русалки! Какое невежество. Дубина сухопутная…
– Что-что? – переспросил я.
– Девочки говорят, что ты, наверное, с Большой Земли, – тут же пояснила Мальвина, выныривая. – Это безумно интересно, и ты нам потом расскажешь, как там что. Только не называй нас пресноводными ногатыми русалками. Мы – ундины.
– Приятно познакомиться, – улыбнулся я. Вода доходила уже до ключиц. – Извините, что перепутал, я исправлюсь. Мы, Чуды-юды, вообще очень сообразительны и все схватываем на лету.
– Этого нам еще не хватало… – толкнулась чья-то тихая мысль, но ее заглушила другая, опять Мальвинина: – Ты еще на дне стоишь?
– Нет, уже плыву. По-моему, твоя подруга что-то хотела сказать…
– Не обращай внимания, это она о своем, о девичьем. Ее парень бросил, вот и телепатирует что ни попадя.
– Ничего, сейчас мы ее развлечем, – пообещал я самым обаятельным голосом. – Во что будем играть, девочки? В догонялки? Или…
– Да нет, у нас игра поинтересней, – промыслилось откуда-то снизу, где просвечивали сквозь прозрачную воду два стройных силуэта. Кажется, это та, блондинка подумала. И тут же вдогонку от третьей, рыженькой, донеслось: – Кормлением рыб называется…
Мальвина ласково, но сильно обхватила руками мою шею.
– Идем скорей!
– Постой, красавица, мне опять что-то померещилось…
Ундина тяжко вздохнула и вдруг четко заявила своим подругам:
– Вот говорила я вам, учите языки, их за зубами можно держать. Ладно, он и правда плывет? Тогда начинайте мочить…
Тотчас две прелестные ундины повисли на моих лапах и мощно заработали хвостами, утягивая на глубину, а Мальвина нажала сверху.
– Вы что, девчо… БУЛЬ! – успел крикнуть я.
Что ни говори, а только американцы могли назвать основным инстинктом что-то кроме инстинкта самосохранения. Сон, не сон – едва заподозрив неладное, я сгруппировался и набрал полные легкие воздуха, а это, при нынешних объемах грудной клетки, совсем немало. Теперь у меня была хоть какая-то возможность сопротивляться.
Я дергался и брыкался, пытаясь вырваться из цепких объятий, но руки у девочек, как обычно у пловчих, были сильными. Кроме того, они слаженно били хвостами, неожиданно закручивая меня то в одну, то в другую сторону, так что я быстро потерял направления верха и низа.
Долетавшие до моего сознания мысли ундин сделались предельно простыми и четкими:
– Крепче. Дай ему под дых. А можно, я пощекочу?
Пощекотать – это хорошо придумано. Я изогнул хвост и мазнул по подмышке блондинки – она тут же шарахнулась в сторону.
– Ай!
– Держитесь, девочки, сейчас я ему уши выкручу! – храбро отмыслила Мальвина. – Море для ундин! За дно родное!
Этот диковинный клич как будто придал рыбохвостым девушкам сил, и, честно говоря, вспоминая ту минуту, я начинаю сомневаться в исходе противоборства.
Но тут на сцене появилась третья сила.
– Ах вы, селедки сушеные, рыбацкая сыть, я вас!.. – пронеслась по-над синими волнами чья-то мысль с явственным мужским привкусом. – Стоять!
Куда там! Ундины кинулись врассыпную.
– Все равно поймаю! Неделю хвостами шевельнуть не сможете!
Я вынырнул, отплевываясь, и от греха подальше двинул к берегу. Однако, едва нащупал лапами дно, прямо передо мной возник обнаженный атлетический торс цвета бронзы с прозеленью. Молодое скуластое лицо было хмурым.
На шее незнакомца висел золотой амулет на массивной цепи. Понятно, откуда мускулы – с этакой тяжестью поди поплавай! Он поднял левую руку, от локтя до запястья украшенную плавником.
– Стоять, сухофрукт! – Не поручусь за точность перевода – сознание не без труда подобрало приемлемый эквивалент диковинному выражению, глубинный смысл которого я так и не понял. – Кто такой, какой породы?
– Я? Пффу… – Я мотнул головой – волна залила нос – Насчет породы сам бы послушал с интересом. А вообще – Чудо-юдо, Хранитель вот этого острова.
– Заллусов холоп? – вслух, с неопределенным, но сильным акцентом пробулькал атлет.
– Парень, я тебе благодарен за помощь, но обзываться-то зачем?
– Помощь? Да нужен ты мне… Просто с Заллусом ссориться не хочу. Тем более из-за тебя. Сам виноват, Чудо-юдо! Ишь, как хвостом забил… Что, девок никогда не видел? Или своих, сухопутных, мало? Что молчишь?
– А я отчитываться должен? Ты сам сперва назовись, чьих такой красивый будешь… Пффу!
– Я – подонный подданный, дворянин Глубук, дельфиний толмач и член законодательного собрания! – гордо объявил он, ткнув пальцем в медальон.
– Приятно – пфф! – познакомиться. Дай-ка я повыше встану.
Будто не слыша, он и не подумал дать место. Тогда я взял его за бока и просто передвинул в сторону. Как-то сразу стало видно, что он, хоть и атлет, ниже меня на три головы, и это открытие незамедлительно сказалось на интонациях.
– Так я о чем хотел поговорить – ты, Чудо-юдо, наверное, захочешь Заллусу пожаловаться?
– Больно надо, – буркнул я.
– Это хорошо, это правильно. Ты на девчонок не обижайся, они это не со зла, а так, по дурости. Наслушались, что умные ундиниты говорят, а истолковали по собственному разумению. Девки, что взять? Хвост проворный, ум – не очень. Ну посуди: чего море делить? Моря же огромные, их в три раза больше, чем суши!
– В четыре, – машинально поправил я.
– Да? – наивно удивился дельфиний толмач и член законодательного собрания. Подсчитал на пальцах и удовлетворенно кивнул: – Правда, в четыре. Так тем более!
– Замуж вашим экстремисткам пора, вот что, – проворчал я.
Глубука скривило.
– Замуж, – клокотнул он. – И так уже наотдавали за кого ни попадя… Так ты как, не в обиде?
Я смерил взглядом ту его часть, что торчала из воды.
– Скажем, не очень.
– Да не сердись! – Он искусственно рассмеялся и даже похлопал меня по плечу. – Мы вообще-то за мир во всем море. Нет, девчатам я еще покажу, где пескарь икру метал. А так-то мы народ мирный, в чародейские дела не мешаемся. Так что не надо жалоб, а? Ты к нам по-доброму, потом и мы добром отплатим. Как, договорились?
– Ладно, уломал. Потом сочтемся.
– А как же иначе, сочтемся, конечно, сочтемся! – облегченно затараторил Глубук. Потом помедлил и как будто через силу сказал, мотнув головой в сторону рифов: – Ты, если что, приплывай на скалы, пока сезон. Там лунными ночами приличное общество собирается.
– Как-нибудь зайду, – кивнул я, отнюдь не думая, что и правда соберусь, хотя рифы лежали недалеко – примерно в полутора километрах от острова.
На том и расстались.
* * *
Приличное общество собиралось отнюдь не каждую лунную ночь, но, забегая вперед, скажу, что до зимы успел я побывать на тех рифах. Не впечатлился. Приличное общество было исключительно скучным и монотонным. В нем было принято вести разговоры о видах на планктон, миграциях сельди и прочих банальностях.
– Наша касатка слопала пьяного матроса, свалившегося за борт, и теперь страдает отравлением.
– Какой ужас! От людей одни неприятности. Вы знаете, братец Бултых опять заключил сделку с рыбаками Соколиного мыса, пригнал им роскошный косяк трески – и опять не получил ни одной девственницы…
Когда кончались приличные мыслефразы, приличное общество обменивалось приличными улыбками, столь же фальшивыми, как и пожелания успеха в делах. Искренними члены приличного общества были только в своем умопомрачительном снобизме.
Коротко говоря, сии собрания были скучнее американских «party» в кино.
Ко мне относились вежливо, даже заискивали, только ради чего, я так и не понял, а сказать толком никто не решился. Видно, из-за того случая с покушением все боялись осложнений с Заллусом – другого объяснения я не видел.
Однажды среди сидящих на макушке рифа наиболее почтенных матрон я видел отчаянно зевающую Мальвину, но она притворилась, что не заметила меня. Зато я подслушал разговор ее подружек, блондинки и рыжей, из которого узнал, что сезон «приличных обществ» не вечен, и в другое время на рифах собирается «клевая тусня» – позвольте именно так перевести мыслефразу, которая в моем мозгу отозвалась видением расшалившейся стайки шумно митингующих скалярий.
Глубук не пропускал ни одного собрания приличного общества, но никогда не задерживался – наскоро развешивал цветистые комплименты, потом с каким-нибудь почтенным господином отплывал в сторонку, беседовал минут пятнадцать и исчезал. Со мной здоровался быстро, не глядя в глаза.
Ну и шут с ним.
В преддверии зимы сезон закрылся, приличное общество перебралось в другие «салоны», и рифы опустели.
* * *
Заллус не соврал, говоря, что у этого острова своя широта. Рудя отыскал его в Северном море, неподалеку от Даггер-банки, однако климат здесь и впрямь субтропический, вроде крымского. Снег не пролетал даже случайными хлопьями с конца февраля. Март поштормило, но уже к концу месяца резко сменился ветер, воздух быстро стал прогреваться, солнце – весело сиять в облаках, забираясь в полдень чуть ли не на макушку небосклона.
Прогревалось и море.
На юго-восточной оконечности острова, принимавшей штормовые волны, невзрачное зимой мелководье оказалось изумительнейшим пляжем. Вода чистая, прозрачная, дно пологое, усеянное окатышами и раковинами. То и дело мелькают над камнями стайки радужных тропических рыб.
По утрам здесь райские птицы поют-заливаются, ослепительно яркими росчерками порхают в прохладной тени темно-зеленой листвы. Море ласковое, убаюкивающее…
Холодная вода мне и впрямь не страшна, но удовольствия не доставляет, поэтому купаться я начал с конца марта. Сперва сильно раздражала мокрая шерсть, но потом я научился отряхиваться по-собачьи, пообвык и к середине апреля уже плавал всеми мыслимыми стилями и бил рекорды скорости.
Нырял на семь минут, а без движения сумел однажды продержаться под водой двенадцать минут и сорок три секунды (время засекал Платон, сидя на плоту рядом с Рудей и глядя на мои наручные часы).
На горизонте чаще стали появляться паруса, но после безумного викинга на остров пока никто не покушался.
Несколько раз в апреле видел китов, правда, вдалеке.
Настроение, и не только мое, неумолимо улучшалось, кот Баюн, к концу зимы уже не находивший сил утихомиривать нас с Рудей, расслабился, видя, что в ближайшее время мы не вцепимся друг другу в глотки.
Еще апрель запомнился тем, что я стал линять. Зверски! Рудя даже предложил Платону заняться прядением, и новгородский ремесленник вполне расчетливо осматривал мою шкуру, поигрывая резным гребешком.
* * *
Ах да, про Черномора-то я еще не рассказал…
Магический дозор несли чайки. Система сигналов недоразвита – полетают над морем, поглазеют, потом возвращаются и докладывают, что все в порядке, тремя протяжными криками. Если же кто-то приближается к острову, они начинают истерически кружить над головой и орать, как брокеры на бирже. Тогда я иду в смотровую башню, какая-нибудь чайка сопровождает меня, садится там на раму большого круглого зеркала, и отражается в зеркале корабль, увиденный чайкой. Или то, что чайки сочли кораблем.
В первый раз крылатые караульщики повели себя так, когда к острову подплыл кит. Во второй раз отреагировали на прибытие цвейхорновой шнеки.
В третий предсказали прибытие Черномора.
Черномор оказался почти как у Пушкина, низеньким и длиннобородым – еще один довод в пользу прозорливости писателей! Прибыл он на огромном, прямо-таки роскошном плоту, на котором помещались сам Черномор, четыре скупо одетые персияночки, четыре еще менее одетых молчаливых мавра с чудовищной мускулатурой и кривыми мечами, два короба на корме, с углем и дровами для бронзового очага и мангала, на котором к моменту прибытия поспевал, шкворча и распространяя одуряющий аромат, шашлык с яблоками, еще кое-какое барахлишко вроде двух топчанов с мягкими подушками, и златотканый шатер посередине. В глубине его за неплотно задернутой занавеской я разглядел блеск оправленного золотом зеркала в полный рост (рост Черномора).
Двое мавров, упершись в дно баграми, остановили плот, и он замер. Интересно, что даже качка его не касалась – вокруг плота в диаметре пяти-шести метров удивительным образом гасли волны и вода оставалась гладкой.
Было это в самом конце осени, за неделю до сезона штормов. Дули северные ветры, воздух уже дышал близкими снегами, но над плотом и атмосфера удерживалась по-восточному жаркая. Впрочем, несмотря на весь антураж, сам хозяин плота не носил ни чалмы, ни длинноносых туфель, а носил он кожаные сапожки, узкие штаны и приталенный камзол, а на голове – широкополую шляпу с пером.
Черномор и впрямь не стал сходить на берег, пригласил меня к себе.
Персияночки устроили мне ложе из подушек перед достарханом. Черномор устроился на своем топчане, угостил шашлыком и красным вином. Выслушал и посочувствовал.
– Ай-ай, какая нехорошая история… Да, молодой человек, едва ли тебе можно позавидовать. Хотя, признаться, я бы не рискнул предсказывать твою судьбу. Я не могу противиться Заллусу, поэтому поддерживаю с ним хорошие отношения, но сердце мое обливается кровью всякий раз, когда я вижу, как он поступает с людьми. Что ж, кое в чем он сказал тебе правду. Но… Ах, нет, сперва пообещай, что не расскажешь ему о моих откровениях.
– Обещаю, – сказал я, впиваясь в очередную палку шашлыка, но уже не чувствуя вкуса.
– У острова Радуги, так его обычно называют, давняя история. Это один из островов, на которых, говорят, когда-то жили боги. Это было поистине райское местечко. Но боги ушли, оставив после себя великие магические тайны. Многие колдуны мечтали овладеть Радугой, удалось это только Заллусу. С тех пор он оставлял на острове уже шестерых Хранителей, ты – седьмой. Первым был опальный ундинит…
– Кто-кто?
– Юноша из морского народа. Женщины у них называются ундинами, а мужчины – ундинитами. Так вот, это был племянник морского царя. Он сумел сбежать с острова, когда его отец взбунтовался против владыки. Заллус отомстил ему за отступничество. Потом был демон, оказавшийся предателем: привел на остров другого колдуна, за что и был убит разгневанным Заллусом. Демона сменили поочередно маг и герой, но ни один не стал совершенно надежным Хранителем. Тогда хозяин Радуги и придумал такой обман… Прости, но я еще раз напомню: не говори Заллусу о моей откровенности. Мне никак нельзя с ним ссориться.
– Я сдержу слово, Черномор, – снова заверил я. – Так в чем же солгал Заллус?
– В немногом, – ответил, помедлив, осторожный чародей. – Пожалуй, только в том, что его работники становятся, по сути, рабами. Заллус не скуп. Еще родне ундинита он честно выплачивал обещанные суммы – кстати, на эти деньги брат морского царя и поднял восстание. То же самое было и с остальными, кроме демона, конечно. Однако первый Хранитель, пришедший сюда из другого мира, повторил судьбу человека-героя: так и умер на острове, ни разу даже не увидев Заллуса. Только второй пришелец и колдун сумели вернуться домой. Спустя много, очень много лет.
– То есть им уже не до богатства было? – уточнил я. – О душе пора было думать?
– С человеком, наверное, так и произошло, – кивнул Черномор. – Но колдун нашел способ разрушить чары, наложенные Заллусом, и вернул себе прежний возраст.
– Как?
– Очень остроумно, – не совсем понятно ответил Черномор. – Хотя был гораздо слабее, например, меня, ему помогла смекалка.
– Он… овладел так называемым Сердцем острова? – предположил я.
Прежде чем ответить, Черномор взмахом руки отослал мавров и персияночек на корму, хотя они и без того держались на почтительном расстоянии. И все равно понизил голос, спрашивая:
– Тебе многое известно… Быть может, ты даже видел это Сердце? Знаешь, как оно выглядит, как к нему подобраться и как использовать?
– К сожалению, нет, – вздохнул я. – А разве это могло бы что-нибудь изменить?
– Не исключено, – глядя мне в глаза, проговорил Черномор. – Заллус многим портит жизнь. Понимаешь ли, он не столь силен, сколь ловок. В чем-то даже я мог бы его превзойти. Незабвенный Мерлин, да будет земля ему пухом, вообще не принимал Заллуса в расчет. А есть и другие… Заллус выигрывает потому, что сила его неоднородна. С одной стороны, это ловкость в перемещении по Цветку, с другой – магия Радуги, охраняемого тобой острова…
Он мялся, явно не решаясь договаривать до конца, и я задал наводящий вопрос:
– Скажи, Черномор, овладев этой магией, колдун, скажем, равный тебе по силе, смог бы одолеть Заллуса?
– Полагаю, что да. Вероятнее всего, да. Особенно если учесть, что этот равный мне по силе колдун без труда нашел бы союзников… Ни на одном лепестке не сумел бы укрыться Заллус. Ни на одном.
– Я не совсем пойму, Черномор. Если ты не знаешь, что такое Сердце острова и как его найти, откуда тебе известно об остром уме того колдуна? – негромко спросил я.
Черномор хлопнул в ладоши, две персияночки, сверкая полуобнаженными бедрами и обнаженными животами, принесли новую бутыль и наполнили нам чаши вином, унесли объедки и расставили на достархане сладости. Лифы у них были совершенно воздушными, и когда они наклонялись…
– Не оставить ли тебе одну из моих девочек? – сально улыбаясь, спросил Черномор.
Я содрогнулся, на миг представив, что успеет подумать любая из этих девочек, оставленная на растерзание страхолюдному мне, прежде чем ее хватит кондрашка.
– За что ты с ними так жестоко?
Черномор понял по-своему:
– Они весьма искусны, и даже одной тебе будет достаточно…
На сей раз, повинуясь властному жесту, девушки отбежали на корму куда проворнее. Колдун проводил их весьма красноречивым взглядом. Надо же, и это Пушкин угадал: старичок-то сластолюбив!
– Они же от страха помрут! Что я, зверь какой… – Я осекся.
Колдун искренне расхохотался.
– Извини. Конечно, ты не зверь, если способен пожалеть даже рабынь. Да, облик твой страшен, и немудрено было бы молодой женщине при виде его лишиться чувств, а то и жизни. Однако, – понижая голос, наклонился он вперед, – знай, юноша, что сейчас я дал тебе хороший совет. Понимаешь, о чем я?
Нет, я не понимал. О чем честно сообщил Черномору, тоже наклонившись к нему.
– Совсем? – упорствовал он. – Ты действительно не понимаешь, о чем речь?
– Честное пионерское, – заверил я.
– Хотя бы предположи! Пойми, юноша, хоть нас никто и не подслушивает, некоторые вещи я действительно опасаюсь произносить вслух. Если бы ты сам нашел разгадку…
– Черномор, я – человек из другого мира. С другого лепестка, если хочешь, с совсем-совсем другого края совсем другого лепестка. Ваши магические заморочки для меня сродни китайской грамоте.
– А ты знаешь китайскую грамоту?
– Нет. Это у нас так говорят про все незнакомое. То есть абсолютно незнакомое. Я ни малейшего понятия не имею, о чем ты хочешь сказать. Если ты и правда хочешь…
Черномор в задумчивости оглянулся через плечо и тихо сказал:
– Древние боги, хотя в большинстве своем и воплощали мужское начало, сами охотно поклонялись началу женскому. Оставленная ими в наследство людям магия весьма могущественна, но таит в себе загадочное свойство: она может быть развеяна или обращена… женщиной. Это случается редко, но все же случается.
– То есть, если меня, страшилу такого, полюбит красна девица, я опять стану человеком?
– К сожалению, я не знаю, как это в точности произошло. Сметливый колдун возмечтал присвоить себе Сердце острова, поэтому с какого-то момента перестал общаться со мной, хотя поначалу охотно обсуждал разные возможности. Мне только известно, что он тайком собрал у себя небольшой гарем. И, видимо, одна из его обитательниц сумела развеять чары.
– И что же Заллус? Просто взял да стерпел?
– Нет. Но в последовавших бедах колдун виноват сам. При развеянии чар он очутился у себя дома, откуда Заллусу было не под силу его достать. Однако вместо того, чтобы затаиться, он тотчас объявил, что знает тайну Радуги, и призвал окрестных магов и чародеев под свои знамена, обещая покорение острова. Призыв имел успех. Наскоро собранная колдовская армия двинулась в поход. Еще в пути агрессоры перегрызлись, и Заллус, тоже умеющий собрать, если нужно, союзников, легко расправился с ними.
– Здорово! И ты хочешь сказать, что, если у меня, человека, в магии совершенно несведущего, получится повторить подвиг колдуна, Заллус оставит меня в покое? Меня, человека, знающего такую важную тайну? И ни в чем не заподозрит тебя, от которого я только и мог узнать способ преодоления чар?
– Ах, как ты невнимателен, юноша. Во-первых, – со снисходительной настойчивостью взялся перечислять он, – во время разгрома зарвавшегося колдуна я был вернейшим союзником Заллуса и сражался в первых рядах, не щадя жизни, так что никаких подозрений не вызываю. Во-вторых, ни от тебя, ни от красных девиц владение магией не требуется, ибо спасительная для тебя возможность составляет самую сущность магии древних богов. В-третьих, именно потому, что ты не колдун, Заллусу нечего опасаться тебя. В-четвертых, сбежав, никому из его врагов ты не сможешь рассказать тайны, потому что отыскать тебя в других мирах все равно никому не под силу. И наконец – Черномор в очередной раз опасливо оглянулся, – ты ведь не станешь, подобно некоему остроумному, но недальновидному колдуну, замалчивать все, что с тобой произойдет? Скажем так, если ты, добившись успеха, поделишься со мной наблюдениями, может быть, расскажешь, что представляет из себя Сердце острова, то… Заллусу очень скоро станет не до тебя… Что же ты молчишь, юноша?
– Не называй меня так, – попросил я. – Какой, на фиг, юноша? Угодил в Чуды-юды, так и следует прозываться… Ладно, но что дальше? Заллусу станет не до меня – а тебе?
– Тоже. Со времен упомянутого колдуна маги стали осторожнее, на слово не верят. Тому, кто выступит против Заллуса, в любом случае придется сделать тайну Радуги всеобщим достоянием. Один лишний свидетель, человек из далекого мира, уже ничего не будет значить.
Я глубоко вздохнул, глядя на море, неторопливо перебирая в уме новые сведения и, сдерживаясь, чтобы не закусить губу, при моей внешности эта человеческая привычка, мягко говоря, нецелесообразна. Но, по совести, мне завыть хотелось. Это в какую глубокую… яму я угодил!
