Игорь Владимирович Марков
Пей за наших ребят…
– Угости, матросик, – попросил он с надеждой в голосе.
– А ты, отец, что пьёшь?
– Да мне всё равно. Бормотухи полстакана налей – здоровье поправить… Водки не надо. Я от водки дурею…
– Я «Агдам» возьму, будешь?
– Достойно… – согласился мужичок, снял фуражку и трясущейся ладонью пригладил жиденькие давно не мытые волосы.
Жора взял целую бутылку и два стакана. Попросил продавца, здоровенного парня с бельмом на левом глазу и золотым перстнем-печаткой, аккуратно подрезать полиэтиленовую пробку, чтобы потом можно было закрыть горлышко. Налил по половинке стакана.
Мужичок трясущейся рукой принял свою дозу, но не выпил, а внимательно посмотрел на благодетеля, ожидая тоста или напутственного слова. Жора не заставил его долго страдать.
– Пей за наших ребят, которые не ввернулись на базу, – сказал он.
И, как вы уже догадались, тот не посмел отказаться.
Великий комбинатор Остап Бендер, выпивая со Старгородским дворником, интересовался наличием в городе невест. Георгий Цветков мыслил масштабнее.
– Скажи, отец, а бабские общаги тут поблизости есть? – спросил он, наливая по второй.
– Полно.
– А где?
– Да вон – хоть на Пионерской. «КЗ».
– Не понял…
– «КЗ» – фабрика «Красное знамя». Носки с чулками делают… Там девок холостых много…
– А других нет? У меня что-то с чулочно-носочными не очень получается…
– И других полно… Завод «Вулкан»… Или вон туда иди… На Крестовский остров… Там есть строительное ПТУ. Я у них с ветеранами встречаюсь. Точнее, они меня по праздникам зовут… Как ветерана… Хорошие ребята. У тебя как с малярками-штукатурками получается? – Мужичок хихикнул.
– Не знаю, – сказал Жора. – Не пробовал.
Строительного училища Жора не нашёл, но встретил девушку, которая весело прыгала через лужи, размахивая портфелем. Где строительное ПТУ она не знала, так как сама училась в педагогическом – на воспитательницу детского сада. И вообще в этом парке оказалась случайно, просто прогуливала занятия в редкий для Ленинграда солнечный весенний день.
Девушка была красивая, в длинном приталенном пальто из джинсовой ткани с металлическими пуговицами, на которых было написано по кругу «Лондон-Париж-Рим». Стальные набойки высоких каблучков звонко цокали по ещё не успевшему высохнуть после затянувшейся зимы асфальту.
На бутылку, которую Жора неуверенно достал из кармана, она посмотрела с наивным удивлением, так смотрят дети на кролика, которого фокусник вынимает из своей шляпы. А когда поняла, что в ней содержится, и что новый знакомый от чистого сердца предлагаем этого выпить, громко рассмеялась. Георгию почему-то стало очень стыдно. Так бывает, когда сидишь в дружеской компании, и настало время принять выписанное доктором лекарство, а все смотрят на тебя и допытываются: ты, что, действительно больной или придуриваешься. Он повертел бутылку в руках, стараясь показать, что ему тоже не понятно, как такой необычный предмет мог оказаться у него в кармане, чем вызвал ещё большее веселье. Ему самому неожиданно тоже стало смешно. Развивая мизансцену, он походкой Чарли Чаплина подошёл к ближайшей урне и, придерживая бутылку двумя пальцами за горлышко, аккуратно опустил её в глубину жестяного ведра.
Ему было легко и весело с этой девчонкой.
Хотелось сделать что-нибудь очень хорошее, за что после возвращения на базу ребята сказали бы: «Ну ты, Георгий, даёшь… Мужик. Уважуха». Но что делать, он не знал. Они просто гуляли по городу, и он рассказывал ей всякие смешные истории из своей жизни. Как они с Андрюхой расплескали половину кухонных отходов, заправляя телегу-ракету. Как он на первой тренировке бегал от Бархатова по рингу, когда тот хотел показать ему левый хук в челюсть. Вспомнил Василия Петровича – школьного физкультурника, которого за пьянство с работы и из дома выгнала жена – директор школы. Оказалось, что он знает много смешных историй. Она весело смеялась и переспрашивала, когда что-то было не понятно.
Потом они сидели в деревянном домике на пустой детской площадке и ели пирожки с капустой из целлофанового пакета. Пирожки были холодные, и после них захотелось пить. В магазине они купили бутылку лимонада «Буратино». Лимонад был тёплый, и половина его с шипением вылись на пол, когда Жора показывал, как надо открывать пробку о край подоконника. Красивая продавщица с начёсом из обесцвеченных перекисью волос стала ругаться матом, и они убежали. В общем было весело.
Потом он проводил её домой – на Торжковскую. По дороге девушка рассказала, что живёт с мамой в однокомнатной квартире, которую родители выменяли после развода. Но с отцом продолжает дружить. У него новая жена и маленький сын. С ними она тоже дружит, и иногда даже остаётся посидеть с братиком, когда молодожёны ходят в кино или в гости.
Потом они ещё долго стояли около её дома. Уже давно стемнело, зажглись окна и уличные фонари. Мать сегодня работала во вторую смену… Домашнего телефона у девушки не было, и он обещал прислать письмо или телеграмму, когда сможет прийти в следующий раз…
Стало холодно. Лужи затянулись хрупкой ледяной плёнкой. Надо было где-то переночевать. Возвращаться на базу Жора не хотел – зачем портить хорошее настроение бесполезными разговорами с начальством. Да он и не помнил точного адреса откуда ушёл в самоход. На железнодорожный вокзал в зал ожидания идти было опасно – там всегда дежурит патруль. Магазины закрылись. И вообще в этом городе его никто не ждёт… Только где-то на Васильевском острове живёт друг, соперник и учитель – Бархатов. После дембеля приглашал к себе, попить пивка…
На Васильевском не улицы, а линии. Номер линии Жора помнил, а вот номер дома забыл. Но это было всё-таки лучше, чем ничего. Ведь можно, например, встретить Бархатова на улице или встретить ребят, которые его знают. Не такой же он большой этот остров…
Сороковой трамвай медленно тащился через весь город. Иногда на перекрёстках он останавливался, и толстая вагоновожатая, обвязанная по пояснице тёплым пуховым платком, покидала своё место и ломиком переводила стрелку. Делала она это молча с обречённой сосредоточенностью, осторожно переступая больными ногами скользкие холодные рельсы. Звякнув на стрелке, трамвай продолжал свой путь. Дома женщину ждала взрослая дочь, с которой они жили в одной комнате коммунальной квартиры на её зарплату и дочкино пособие по инвалидности.
Нужная линия отыскалась легко. Они следовали друг за другом по порядку, а их номера были написаны большими цифрами. С равномерными промежутками от стены к стене через улицу тянулись стальные тросы, по середине которых висели электрические фонари в жестяных абажурах. Они противно раскачивались и скрипели на ветру. В тех местах, куда добивал свет электрических ламп, людей видно не было. Ни самого Бархатова, ни тех, которые могли его знать, вообще никаких…
Жора сунул два пальца в рот и громко свистнул. Три года назад, в начале службы, он обучил этому мастерству своего спортивного наставника. На свист никто не откликнулся. Георгий прошёл несколько шагов вперёд и свистнул опять. Потом ещё несколько раз погромче. На ближнем окне отдёрнулась занавеска, и показалось испуганное лицо. Обыватели среднего возраста помнили ещё первые послевоенные годы и вечно голодную шпану, пугавшую разбойничьим посвистом одиноких пешеходов. А люди постарше, пережившие блокаду, могли рассказать много жутких историй о свистунах-беспризорниках, наводнивших город после революции и гражданской войны. Но Жора был слишком молод, весел и счастлив от первой любви. Он шёл по великому многострадальному городу от дома к дому и свистел во всю мощь своих не очень-то больших, но достаточно сильных лёгких.
Неожиданно на его плечо легла крепкая мужская ладонь. Уроки Бархатова, который так и не явился на зов младшего друга, не прошли даром. Жора присел, резко развернулся вправо, подпрыгнул… и, своим коронным хуком с левой, ударил нападающего снизу в подбородок. Челюстная кость хрустнула.
Дальше всё произошло очень быстро. Мужчина оказался раза в три тяжелее Жоры. А ещё он был мастером спорта по боевому самбо и подполковником милиции, который в этот поздний час возвращался с женой из театра и не мог позволить мелкому хулигану нарушать тишину на своей улице. Через секунду Жора оказался в положении мордой об асфальт, придавленный к земле коленом… Ну а потом прикатил милицейский «газик», на котором его мигом доставили к коменданту. А тот, не долго разбираясь, влепил матросу Цветкову для начала десять суток ареста и определил в легендарную «чкаловскую» камеру, чтобы остудить кипучий бунтарский дух.
За сопротивление офицеру милиции и нанесение телесных повреждений Жоре грозил реальный тюремный срок. Но подполковник оказался нормальным человеком – дело возбуждать не стал. Сам приходил на губу. Поговорили по-мужски. Назвал Георгия дураком. Тот согласился. Вроде бы дело уладилось…
Моя смена закончилась.
За час до смены всего нашего караула я вышел во двор подышать тёплым весенним воздухом. Курсант Ветров, по кличке Удав, вёл через плац команду арестантов, которых с утра отправили на каторжные работы – перебирать гнилую картошку на овощной базе. Два крайних бойца несли картонную коробку из-под болгарского плодово-ягодного вина. Овощная база оказалась не совсем обычной и к тому же плохо охраняемой. Коробка была до самого верха набита ананасами и плодами манго, предназначавшимися, вероятно, в горкомовский буфет, но тайно экспроприированными Удавом. Ананасы я ел и раньше, а вот плод манго попробовал в первый раз. Оказалось, что он похож на ароматную фасолину, и внутри у него большая белая косточка.
Открылись ворота, и на плац въехал милицейский «газик». Почти одновременно с ним из дверей гауптвахты начальник караула вывел Цветкова. Пока военный с милицейским обменивались сопроводительными бумагами, он стоял рядом со мной, смиренно опустив глаза в пол.
