Илья Бухарин
В петле из колец
– Ну вот. Обосрался чернозем.
Ронни начал кричать на весь дом:
– Да что ж за еб твою мать, кусок дерьма в куске говна! Зачем мне вообще все это сдалось, зачем я согласился? Идет все это говнище на хер!
Ронни с ключами и курткой в руках выскочил на крыльцо. Он хотел уже направиться к машине, прежде чем Эрни его остановил:
– Стоять, белый глаз! И куда ты собрался? Снова насрал, а разгребать за тебя кому-то? Потом скажешь, что все это не помнишь и что не хотел оставлять здесь сына?
– Джей, поехали, пусть остаются здесь, в своем тесном белом кругу. В этом сарае!
Эрни хотел встать, но сдержался.
– Ты ебаный расист! Дерьмо-клоун-клановец!
Старик подавился слюной и стал откашливаться. Получив шанс высказаться, Джей на удивление спокойно сказал сквозь кашель деда:
– Я не поеду, пап, давай останемся здесь. Здесь можно погулять, а высадку и по радио послушать можно, потом еще сто раз повторят. Да и обратно без мамы ты не проедешь. Здесь много раз машины бросали на полпути. Верно, деда?
Эрни постучал себя по груди, сплюнул в старую банку из-под супа и заговорил с легким приступом гордости:
– А то! Ты отсюда и выехать-то сам не сможешь, и пешком не дойдешь – увязнешь, потеряешься и обосрешься по дороге.
Старик еще раз откашлялся и, сменив тон на более повелительный, заговорил крайне медленно и членораздельно:
– Давай начистоту, я не в диком восторге от того, что ты здесь, но здесь моя дочь и мой внук. Так что, испортив мне день своим присутствием, хотя бы не порти его парню своим отсутствием.
Ронни стал приближаться к Эрни и тыкать в него пальцем.
– Ты старый хрен в непонятном месте, в разваливающейся хибаре с кучей старья, которое ты называешь оружием! Это не дом, это гребаный гроб с неоткидывающейся крышкой! Ты смеешь меня оскорблять, угрожать мне при сыне, смеяться надо мной и после этого имеешь наглость говорить мне, что делать?
Ронни был в шаге от кресла Эрни и готов был кинуться на него, когда старик выхватил револьвер из-под сиденья и взвел курок.
– Я не доверяю людям, которые говорят мне то, что я уже знаю и опасаюсь людей, которые не говорят, что знают. Я стреляю в тех, кто избивает жену и ребенка, а потом клянется, что это не повторится, и стреляю дважды в тех, кто избивает жену и ребенка дважды и клянется, что это случайность. Если у тебя, балерина боксерская, трепло, нападающее на женщин, стариков и детей, сейчас в рукаве не припрятан заряженный пистолет хотя бы с тремя патронами, потому что меньшим меня не убить, то я бы на твоем месте бросил ключи от машины на пол и вприпрыжку, как Мухаммед, мать его, Али, пиздовал порхающей бабочкой отсюда, не оборачиваясь и никогда не возвращаясь. Уяснил?
Эрни поднялся и достал из-за пояса второй пистолет – семизарядный кольт.
– Если хочешь испытать удачу – вперед. Вдруг от старости не выстрелит. А если собираешься прожить еще пару лет, пока тебя не пристрелит очередная избитая женщина, смотри мне в глаза. Руки за голову и медленно, на полусогнутых коленях иди в сторону леса.
В это время на пороге появилась Мелинда и взяла за руку Джея. В другой руке у нее был обрез, который она умело держала, направив на Ронни.
– Пап, он на мушке.
– Мел… – Ронни пытался заговорить с бывшей женой.
– Вперед смотри, ублюдок. Посмотришь на меня – ты труп! – резко крикнула Мелинда.
Ронни был мокрым насквозь. Пот с него лил не каплями, а струями. Если бы он обмочился, этого бы никто не заметил.
– Детка, возьми «Томми» и держи его на мушке, пока мы идем в лес.
– Да, пап.
Мелинда за считанные секунды собрала и зарядила разобранный «Томми».
– Веди его, мы будем здесь.
Эрни не моргал и не отводил взгляд от Ронни ни на секунду. Его рука не шелохнулась ни на миллиметр. Она была словно из того же металла, что и пистолет.
– Медленно развернись и спускайся с крыльца. – Ронни выполнил все указания старика. – Выходи из ворот, потом медленно повернись направо и иди в сторону леса. Не оборачивайся и не дергайся. Я буду рядом, как сраный ангел-хранитель, на расстоянии вытянутой руки. – Эрни указал пистолетом в сторону чащи леса.
– Но дорожка там, мы приехали оттуда. Сэр, я клянусь, меня больше не будет в их жизни, сэр, я клянусь. – Ронни продолжал что-то говорить, но уже неразборчиво, так как начал рыдать и голос его стал выше на две октавы.
– Поверь мне, ты больше не появишься, – в словах Эрни было столько спокойствия, что Ронни обмочился.
– Хорошо, что не на крыльце, тогда бы я разрядил малыша в тебя.
Оба зашли примерно на сто метров в лес. Эрни приказал остановиться и встать на колени.
– Одно двусмысленное движение – и все закончится сейчас.
Ронни повиновался и рыдал, продолжая что-то неразборчиво бормотать себе под нос.
– Теперь слушай внимательно, не переспрашивай и смотри вперед. Через десять минут после того, как я уйду, можешь медленно встать и пойти прямо в лес, не сворачивая. Не беги, иначе привлечешь внимание. Через полчаса ты выйдешь к дому Ричардсонов. Злые сукины дети стреляют криво, но часто. Не приближайся к их забору, просто обойди его на максимальном расстоянии и выйдешь к их подъездной дорожке. Сегодня у них вечеринка в честь сраной Луны, так что собак не выпускали. По дорожке выйдешь на главную улицу. Все, это последние слова, что я говорю тебе лично, ублюдок. Ты жив только потому, что убивать отца при сыне нельзя, если отец безоружен и вы не на войне. Наша следующая встреча начнется с выстрела, хочешь ты того или нет. Если не готов стрелять, то пиздуй в лес и вон из моей жизни. Пиши письма и звони сыну. Ты хоть и кусок говна, но отец. Появляйся в его жизни только тогда, когда он этого пожелает. Понял?
– Да, сэр.
– Не оборачивайся, иначе начну стрелять и преследовать. Ричардсоны услышат шум и тогда тебе конец. Поверь мне.
Ронни кивнул и продолжил смотреть вперед. Эрни медленно отошел, держа его на мушке. Ронни остался в лесу один и начал считать: «Раз Миссисипи, два Миссисипи…» и когда досчитал до шестисот, медленно скрылся в чаще леса, постепенно выпав из поля зрения Эрни.
Эрни медленно опустил пистолет, погладил старый дуб в благодарность за временное укрытие, давшее ему контроль над ситуацией, постоял еще пару минут и направился к дому.
В это время Мелинда стояла около границы леса, где в последний раз видела два силуэта, исчезнувших в его чаще. Она не могла успокоить дыхание и «Томми» в ее руках держался все менее уверенно с каждой секундой. При этом нельзя сказать, что ее трясло от мыслей о бывшем муже или о том, как она объяснит произошедшее сыну. Мелинда боялась, что из леса выйдет Ронни, но она не сможет выстрелить. Или сможет. В любом случае ей не нравилось то положение, в котором она оказалась. Мелинде приходили отвратительные мысли, что сейчас самый лучший момент, чтобы вообще все закончить. Удивительно, но будучи многократно избитой собственным мужем, у нее никогда не было в голове такого отчаяния, как сейчас, хотя в ее руках был не только полный контроль над ситуацией, но и возможность принимать судьбоносные решения, мгновенно приводя их в исполнение.
Смотря в лес и не понимая, что делать, она оказалась максимально близка к самоубийству, имея на руках все суицидальные атрибуты: отчаяние, потерю интереса к будущему и заряженное оружие. Конечно, некоторые в такие моменты нервничают, кто-то на удивление спокоен, а другие впадают в легко приходящее и редко отпускающее состояние «за что же мне все это». Мысли в таком состоянии несутся неизгладимым потоком, лавиной из дерьма и недосказанностей, накрывающей все вменяемое в голове и превращающей человека в бомбу замедленного действия. Единственное, что может прервать этот поток и предотвратить скоропостижно принятые решения – это взгляд на себя со стороны или четко поставленный удар по морде.
У Мелинды весь этот эмоциональный коктейль был сдобрен щедрой порцией животного страха перед неизвестным. Страха, что придется нажать на спусковой крючок и закапывать тело. Избавляться от машины, от всех улик, возможных свидетелей, может, и от сына. Тут Мелинда, продолжая держать лес на мушке, внезапно поняла, что наскоро построенные в голове планы учитывали мельчайшие детали создания алиби. Уже были план А и план Б. Уже чистилась или сжигалась одежда, машина незаметно подгонялась к дому Ронни или также утилизировалась. В мысленном планировании Джей тоже устранялся и исчезал из ее жизни, как использованный карандаш, без следа и лишних сомнений. Даже с карандашом в обычной жизни Мелинда прощалась дольше, затачивая его до последнего, пока он не становился совсем коротким, а после этого хранила обрубок с грифелем. Это сравнение Джея, с которым они пятнадцать лет терпели Ронни и поддерживали друг друга, заставило Мелинду проснуться и отойти от мерзости, которая уже сформировалась в голове под названием «План Б». Ей стало страшно и одновременно стыдно за себя. Внизу живота появилась сильнейшая тяжесть, которая быстрее ракеты поднялась выше, вызывая нестерпимую тошноту и сгибая Мелинду пополам.
Придя в себя и вытерев губы, Мелинда продышалась, встала на ноги и выбрала удобную для стрельбы позицию. Она снова направила «Томми» в сторону леса и повторяла раз за разом: «Джей, сынок, мы их всех переварим». Мелинда была готова стрелять. Она приготовилась к ответственности за каждую выпущенную пулю. Все, что ей оставалось – ждать выстрела, которого все никак не было.
Через пару минут Мелинда услышала долгожданный приближающийся шорох, доносившийся из чащи леса. Секунды тянулись в ее голове, дыхание уже не успевало за ускоряющимся сердцем. Голова кружилась, а ноги теряли устойчивость. От адреналина у Мелинды заложило уши и перепонки становились действительно барабанными. Вместе с отвратительным непроходящим писком в голове стоял гул от собственного дыхания с непрекращающимися стуками сердца. Она начала судорожно вертеться по сторонам. Не выдержав, Мелинда, уже в слезах от усталости, собрав все оставшиеся силы, взвыла: «Кто бы там ни был, выходи с руками, поднятыми вверх, или я, мать твою, порублю этот сраный лес вместе с тобой!!!». Через минуту она выронила «Томми», упала от бессилия на колени прямо в грязь, не заботясь о чистоте чулок, и начала рыдать. Из леса выходил силуэт, который Мелинда узнала бы даже в полной темноте.
Эрни был невысоким пожилым человеком далеко за шестьдесят, с неотесанно обрубленными, как будто топором, седыми волосами, торчащими сзади, как маленький хвост павлина. При этом с опрятной короткой седой бородой, за которой ухаживали с гораздо большей тщательностью. Неизменно прямая спина, которая, вопреки небольшой хромоте на левую ногу, вела бой со старостью, позволяя старику в залоснившейся вязаной жилетке с десятком карманов смотреть прямо, а не в землю. Увидев и, главное, услышав этот ворчливый, медленно приближающийся силуэт, Мелинда испытала такое облегчение, от которого дыхание сперло еще сильнее, а словарный запас сократился до уровня младенца.
– Мелли, ты там совсем охренела? Могла же просто спросить. Я руки выше плеч не по своей воле не поднимал уже лет тридцать, а по своей не могу уже лет пятнадцать. Ты б хоть головой подумала. В первую очередь надо попросить назвать себя и приказать выбросить оружие, если оно имеется…
Эрни не успел договорить, как Мелинда вышла из своего оцепенения и с криком «Папа!» бросилась на шею отца, как маленькая потерявшаяся девочка, вся в слезах, грязи и в сопровождении непонятного кислого запаха.
– Ты убил его? Ты убил? Убил? Убил его? Убил.
Голос Мелинды звучал приглушенно, так как она говорила, уткнувшись в отцовскую шею. С каждым повторением этого вопроса он звучал по-разному. Интонация менялась от страха к интересу. К пятому повторению вопрос уже превратился в утверждение. От этого Мелинда начала невольно кивать головой, находясь под действием холодного рассудка и полного непонимания, что произошло.
– С чего ты решила? Такого кабана и все мои патроны не возьмут, даже если выстрелить всеми одновременно в его черенок с глазами. А как его разделывать? Где закапывать? А корыто его куда? Ты что?
Эрни на секунду остановил череду своих вопросов. Поняв, что дочь не успокаивается и прижав Мелинду к себе сильнее, выдохнул и успокаивающим голосом прошептал ей на ухо:
– Все хорошо, Мелли. Он жив и, скорее всего, здоров, но вас больше точно не потревожит.
Мелинда не задавала вопросов. Ей как обычно было достаточно скупой информации от отца. Все, что хотел рассказать, он говорил сам.
– Я думала, что он тебя убьет.
– Ага, размечталась о моем роскошном доме?
Эрни пошутил. В такие моменты Мелинда, наученная опытом матери, знала, что надо смеяться, иначе тебе этого не простят. Но в этот раз ей стало смешно искренне и она во весь голос смеялась сквозь слезы.
Они направились в дом. Мелинда не отпускала отца и шла, обнимая его. Их семья не была многословной. В молчании им было удобнее общаться.
– Спасибо, что не пристрелил его, пап.
– Не за что. Но, признаю, это оказалось нелегко. Иди переоденься. Видимо, ты решила сегодня перемерить все мамины вещи. Приберись на кухне и ящик этот выброси. Уберись там за своим бывшим. Обосрал мне, небось, всю комнату. Смотри внимательнее, я слышал, как он разбил там что-то. Могут быть осколки. Еще твоей крови мне не хватало на полу. На чердаке найдешь мое радио, тащи вниз. Будем слушать эту лунную херню. Не зря ведь приехали.
– Пап? – Мелинда спрашивала уже спокойным голосом.
– Что?
– Можно мы уедем?
Эрни оторопел, но не подал виду.
– Да без проблем. Только после того, как уберешься и вынесешь эту сломанную хрень.
– Мы отвезем твой телевизор в город, его там починят. Может, заберем себе, если ты не против.
– Да мне насрать на этот ящик с первого дня, как вы его притащили сюда. Главное, убери за своим бывшим. Мне чужая грязь не нужна.
Мелинда поднялась на крыльцо, поцеловала в голову сидевшего в кресле Джея и уже своим обыденным тоном, ставя «Томми» на место, сказала сыну собираться. Эрни молчаливо прошел мимо заплаканного Джея и сел в свое кресло.
– Я останусь здесь, – сказал Джей низким и уверенным тоном. – Вы ничего мне не хотите рассказать? Мама? Дед? Может быть, я не заслуживаю узнать, что там случилось и что с моим отцом?
Эрни слегка улыбнулся и фыркнул:
– Слушай, не выебывайся, сынок. Ты слышал выстрелы?
– Нет! – почти взвизгнул Джей и начал плакать.
Эрни вытащил револьвер и вывалил патроны из барабана на столик рядом с креслом. Потом достал второй пистолет и швырнул его рядом с патронами.
– Посчитай патроны и подумай, мог ли я стрелять. Или ты думаешь, что я мог одолеть твоего папашу голыми руками?
– Нет, – Джей вытирал слезы и ждал следующего вопроса от деда.
– А вот и мог бы, но зачем мне это? Тут куча свидетелей, его тачка во дворе. Вас, скорее всего, видели. На хрена мне эти проблемы из-за твоего папаши? Отправил его через лес пешком, чтоб этот придурок не застрял на моей дорожке. Свяжется с тобой позже. Когда захочешь, так и увидитесь. – Эрни мгновенно сменил тон из объясняющего на наезжающий. – Чего ты вообще хнычешь, как сука?
– Пап, прекрати! – прокричала резко и настойчиво Мелинда, остановив яростный напор отца.
Старик, как будто опомнившись, недовольно откинулся на кресло и замолчал. Он сгреб все патроны со стола в ладонь и убрал их в карман жилетки. Второй пистолет так и остался лежать на столе. Эрни принялся за самокрутку.
– Хоть сейчас мне не засрите момент.
– Я могу его подержать? – спросил, как будто для формальности, Джей и потянулся к пистолету.
Эрни моментально ударил Джея по руке, схватил пистолет и убрал его за пояс.
– Во-первых, никогда не бери оружие, которое сам не покупал и не заказывал. Твои «пальчики» рано или поздно приманят копов. Во-вторых, чужое оружие берут только от безысходности и только чтобы выстрелить. Так что если не собираешься стрелять, то обойдешься.
– А можно… – Джей уже был на полпути к просьбе пострелять, но Эрни и тут оборвал его надежду, не дав договорить.
– Ни в коем случае. Для развлечения стреляют только в тире. Стрельба – только для самозащиты или за очень большие деньги и то она будет оплачена, но не оправдана. А необоснованная тупая стрельба – это для имбецилов. Ты имбецил?
– Нет, сэр.
– У тебя много денег?
– Нет, сэр, – Джей сам не заметил, как стал отвечать деду, словно они в армии.
– Тянет пострелять?
– Нет, сэр.
– Тогда расслабься и молись, чтобы тебе однажды не пришлось стрелять необоснованно, но еще чаще молись, чтоб не пришлось стрелять обоснованно.
– Да, дед… Сэр… Дед. – Джей выждал немного. – А ты был на войне, верно?
Старик сильно затянулся, да так, что аж пришлось покашлять и похвалить себя за самокрутку:
– Ого, Эрни! А вот это вышло щедро, – он еще покашлял, постукивая себя в грудь одной рукой, а другой показывая, что сейчас ответит на вопрос внука. – На войне не бывают, там служат и умирают. Пойми, войны не заканчиваются, их останавливают. Кому везет – возвращаются домой с орденами, воспоминаниями и кошмарами, кому не очень везет, возвращаются домой по частям и по записям в некрологах. Вообще это странная штука, когда убийцы находят повод для гордости. Ай, на хрен это все. Был или нет, говорить там не о чем, только вспоминать. Я еще не так стар, чтобы сидеть и вспоминать ужасы. Если меня ебнет маразм, надеюсь, он сотрет воспоминания, чтобы я сидел и молчал, а не трындел как придурок где, что и как было. Терпеть не могу воспоминания, ностальгию и все это дерьмо.
– Но мама говорила, что у тебя много историй из Галвестона про сухой закон, про мафию.
– Хватит использовать это дебильное слово! Никто в Галвестоне так не говорил. Его придумали репортеры, чтобы заголовки смотрелись красивее, а тупые позеры и шпана подхватили это дерьмо, как сраный туберкулез. Как-нибудь в другой раз, когда настроение будет, или ты не засрешь кресло моей жены, или твой папаша, как обычно, не засрет все в радиусе двадцати лет.
– Дед, ну пожалуйста, хоть одну историю! Мама сказала, что мне уже можно. Она рассказала, что ты был связан с бутлегерами.
– Мелли! – Эрни крикнул так громко, что после второго такого крика его хибара бы не устояла. – Ты зачем ему что-то рассказываешь?
– Пап, он уже взрослый и на улицах слышал истории пострашнее. Расскажи ему про Мариуса, пока я убираюсь. Тут полный кошмар. Телевизору, видимо, конец.
– Кинь его за дом, купишь себе новый. Ты знаешь, где взять деньги. – Эрни осмотрел Джея сверху вниз, как будто оценивая, достоин ли он его рассказа. – Ну ладно, можно и рассказать тебе про Мариуса и Мерси.
Мелинда крикнула из комнаты, подметая осколки разбитого телевизора:
– Сынок, не перебивай деда ни в коем случае, а то он больше никогда тебе ничего не расскажет! Пап, пусть Джей сначала поможет мне загрузить телевизор в пикап. Отвезем его в город, чтобы он не валялся у тебя. Сынок, иди сюда.
Джей пулей рванул в комнату с телевизором, уронив плед из кресла и уже через пару минут проходил мимо Эрни с тяжеленным грузом, из которого торчали острые осколки.
– Сынок, осторожно положи его в пикап, – Мелинда выдержала терпеливую паузу. – Хотя какая разница, просто закинь его туда.
Джей моментально дошел до пикапа и с максимальной небрежностью бросил туда почивший телевизор. Что бы ни было в пикапе, оно было придавлено, уничтожено или обнулено в стоимости, но это никак не беспокоило ни Джея, ни Мелинду, ни уж тем более Эрни. Джей взглянул в кузов пикапа, махнул рукой и побежал на крыльцо. Усевшись в кресло, он подоткнул плед и начал смотреть на деда широко открытыми глазами, практически не моргая в ожидании начала истории. Старик повернулся к нему и, глядя в глаза, громко закричал:
– Мелли, сделай-ка чаю в мою кружку!
– Пап, это же не кружка, это термос на полтора литра. Тебе правда нужно столько чаю или ты с внуком будешь его пить?
– С хера ли? Пусть сам себе сделает, если хочет.
– Хорошо, через десять минут принесу.
– Вот и отлично! Ты же знаешь, Галвестон без твоего чая не Галвестон.
Джей захотел ускорить процесс, а может и заработать пару очков в глазах деда:
– Я могу помочь.
Мелинда и Эрни синхронно его остановили:
– Даже не думай!
– Сынок, лучше помоги тут с осколками, пока я приготовлю чай деду. Ронни их тут разбросал по всей комнате, я уже устала собирать. Они забились во все трещины.
– Да, мам.
Джей снова умчался с кресла, сбросив с него плед и подушку. Дед, глядя на это, тяжело вздохнул и уже собирался использовать повышенный тон, как Джей тут же вернулся и положил все на место. Эрни наконец-то завершил свой ежедневный ритуал: докурил самокрутку, снова оглядел лес, видневшийся из-за забора, прокрутил барабан револьвера и спрятал его под кресло.
И без того жаркий день с июльской духотой не позволял нормально дышать. Ветер, которого как обычно не хватало, в самый нужный момент ушел в город, где продолжил терроризировать недовольных жителей. Палящее солнце в кои-то веки заняло весь небосвод над Чикаго и высушило всю влагу с кустов и листьев, подняв ее на уровень головы и превратив дубовый лес в сауну.
Эрни не мог успокоить сердцебиение, так как оно усиливалось с каждым вздохом и дышать медленнее не получалось. Он начинал чувствовать, как под его широкими джинсами по ногам стекали капли пота. Эрни не потел уже лет двадцать, эти ощущения заставляли его шевелить ногами и нагибаться, чтобы почесаться. Если бы у него были силы, он бы вскочил с кресла, разорался и начал ругаться на погоду, после чего ушел бы во двор обливаться водой, но в этот раз решение пришлось искать без лишних движений. У него была жилетка, которую Эрни носил круглогодично. В этот раз она послужила иначе. Старик сдался и решил снять вязаную, тяжелую от редких стирок и полных карманов неизвестно чего очень нужного жилетку. Эрни сразу почувствовал, как дыхательные муки закончились и сердце успокоилось за пару секунд перед тем, как выпрыгнуть из груди и оставить, наконец, его бесполезное тело, скрывшись в поисках более достойного хозяина.
После глубокого вдоха старик подергал себя за рубашку, чтобы проветрить тело, рефлекторно оглянулся по сторонам и протер лицо платком, начав со лба и дойдя до груди. Платок пришлось выжать несколько раз, прежде чем протереть им шею. Закончив, Эрни обернулся по сторонам в поисках пристанища для платка. Ему не хотелось вставать и куда-то его относить или, не дай Бог, еще переться во двор и стирать его. Смирившись с тем, что грязный платок составит ему компанию до конца вечера, старик еще раз его выжал, аккуратно свернул, протер им столик и оставил на видном месте, чтобы не забыть про него.
Убирать за собой и стирать вещи Эрни не позволял никому, кроме Марии. Жители Оук Виндз называли ее «миссис Мария». Она занималась уборкой, но не самой обычной. Работала не одна, а с приличной и очень разношерстной командой. Конечно, почти у всех жителей был целый штат прислуги, который жил на территории дома или приезжал на работу каждый день. А вот Мария являлась той самой «слепоглухонемой» уборщицей, которую богатенькие пачкуны вызывали, когда было «слишком грязно» и когда свидетели были не нужны. Чаще всего это были заказы после шумных вечеринок, которые подростки устраивали, пока родители находились в отъезде.
К Эрни она приезжала раз в месяц со свежими вещами и продуктами и забирала грязные, точнее, те, которые он позволял стирать. Может, ей было интересно поговорить с ним раз в месяц, а может, она просто кичилась перед клиентами, что работала даже со стариком около Ричардсонов, но именно она по расписанию разбавляла быт Эрни. На самом деле, может, Марии бы в его жизни и не было, если бы она однажды случайно не перепутала поворот и не застряла на адской дорожке Эрни. В таких случаях старик сразу брал человека в оборот, как паук жертву. После освобождения из грязи Эрни моментально наделил Марию правильной схемой езды по дорожке, ежемесячными обязанностями и минимальной оплатой, мотивированной тем, что «Ричардсоны и так хорошо приплачивают». К слову, к ним она в тот день и направлялась.
Почему-то в голове старика появились мысли о Марии и о том, когда она приедет. Потом откуда-то подул успокаивающий легкий ветерок и Эрни был готов покемарить, как вдруг на крыльцо вышла Мелинда с огромной стальной кружкой, из которой слегка поднимался пар.
– Твой чай, пап. Не переживай, он еще долго будет горячим.
Мелинда дула себе под нос, чтобы сдвинуть нависшую прядку рыжих волос, и обмахивалась крышкой от кружки, словно веером.
– Пап, пожалуйста, займи парня, расскажи ему про Галвестон. День у него выдался нелегкий.
– А у меня дерьмовый. Так что… – Эрни не договорил, потому что Мелинда наклонилась к отцу так, чтобы диалог оставался только в их зоне досягаемости.
– Папа, он сегодня до хера чего пережил. Мы направили оружие на его отца, а ты пошел его казнить. Даже я была уверена, что ему конец. Представь, что было у Джея в голове, а ты еще и наорал на него. Пожалуйста, перестань жалеть себя и просто помоги внуку прийти в чувство. Отвлеки его, пожалуйста. Я хочу, чтобы мой сын не запомнил этот день как тот, когда мы чуть не лишили его отца. Ты и дальше можешь хлебать свои два литра чая и примерять роль пострадавшего, но не ты ли мне говорил, что роль жертвы – это не привычка, а зависимость похлеще кокаина, которая убивает дольше и мучительнее?
– Ой-ой! Вы посмотрите, кто тут заговорил. Фраза прекрасная, и тебе, как никому, надо… – Эрни вдохнул побольше тяжелого горячего воздуха и, договаривая свою разогревочную фразу, собрал из чертогов памяти все о дочери, чем можно было ответить, и приготовился дать ответный залп с максимальным содержанием желчи: – …ее усвоить.
Внезапно старик увидел, что Мелинда уже ушла, а перед ним стоял Джей с непонимающим взглядом. Эрни понял – момент упущен, и это к лучшему. Редкий случай, когда он был готов признать, что дочь права. Единственное, что он мог ей противопоставить – свое недовольство. Эрни отвернулся и, чуть подумав, молниеносно повернулся к внуку, садящемуся в кресло, с вопросом:
– Сынок, а знаешь, зачем люди строят одноэтажные дома?
– Нет, сэр.
– Чтобы не ебнуться.
Оба помолчали пару секунд, прежде чем Джей улыбнулся и начал часто кивать, немного меняя положение в кресле от неловкости момента. Встретившись со статичным выжидающим взглядом деда, Джей продолжил смотреть в его сторону, пытаясь больше не пересечься с испепеляюще-страшным выражением лица старика, когда он ожидал реакции на свою шутку.
– А-а-а! Я понял, я понял! Это смешно!
– А то! Сам придумал. Ты ел?
– Да, мы перекусили с мамой на кухне.
– Понятно.
– Тебе тоже приготовили сэндвичи. Они в холодильнике. Ты ведь не ешь днем?
– Верно, верно.
Эрни одобрительно кивнул, в очередной раз переведя взгляд в сторону забора и щедро отхлебнув из своей огромной кружки, как будто не почувствовал, насколько горячий в ней был чай.
– Ты пьешь из этой кружки, чтобы не пришлось подливать и заваривать чай снова?
– Ну, – дед кивнул, показывая, что сейчас внесет полную ясность. – Почти. Пью сразу много, чтобы чай мне остоебенил пораньше и больше его не хотелось хотя бы в течение дня. Экономит время на чаепития и учит держать пузырек под контролем, чтобы не бегать в дальняк, как жалкие долбаные старики, – Эрни с гордостью похлопал себя по области паха.
– А револьвер под креслом?
– Старая привычка. Да и зачем ему томиться в углу, когда мы можем встретить и старость, и смерть здесь вместе.
– Он еще со времен Галвестона?
– Здесь все со времен Галвестона. В жизни нет эпох и отрезков, есть только запоминающиеся точки отсчета. По ним многие делят жизнь на до и после. Зачем – не пойму. Да мне и насрать. Не было жизни до Галвестона и после него. Не было жизни до смерти твоей бабушки и после нее. Жизнь всегда есть и она идет к чему-то, хотя бы к завершению в худшем случае, а ностальгировать и возвращаться в те времена с тоской – это для дебилов, хоть там и были великие и ужасные моменты, которым никогда не суждено повториться. Я вот не разделяю жизнь и стараюсь не забывать, хотя здесь есть много такого, – Эрни постучал по голове указательным пальцем правой руки, – что заставило бы слабых людей наподобие твоего папаши спиться, залезть в петлю, лечь в психушку или, не дай Бог, вымещать свои страхи от пережитого на близких всю оставшуюся жизнь. С воспоминаниями надо уметь уживаться или они загонят тебя в угол, сломают и перекрутят в фарш, а ты потом будешь ходить и оборачиваться всю жизнь. У меня с этим все в порядке. Память меня не ведет в темноту, а знания о прошлом не вызывают страх, но, чего таить, оставляют опасения. Так, о чем мы тут вообще?
– О Галвестоне, о воспоминаниях.
– Мелли, небось, уже все рассказала тебе про Мариуса и про всех остальных?
– Нет, не особо. Только иногда называла какие-то имена и фразы. Потом говорила, что ты мне сам все расскажешь.
Старик почти залпом допил весь чай и, смачно причмокнув, вытер рот рукой. Он снова набрал полную грудь тяжелого влажного воздуха и выдохнул:
– Ну, значит, Галвестон…
Эрни начал рассказывать историю, не упуская ни единой детали, как будто пересказывая в десятый раз перечитанную книгу. Взгляд его не сходил с бетонного забора. Казалось, он исповедовался, неотрывно смотря на что-то невиданное и моргая только при крайней необходимости. Мы расскажем эту историю так, как все произошло на самом деле.