Илья Ицков
Из разных лет
«На стену, где солнце…»
Е. Д.
На стену, где солнце
Глядит из окна,
Приблизится дождь
Позабытого дня.
Он будет печален
И радостен, всё ж
Он будет начален —
Он всё-таки дождь.
И там, на стене,
Уместится вполне
И каплей застынет
По чьей-то вине.
И, главное, он
Никогда не пройдёт, —
И солнце не в счёт,
И разлука не в счёт.
Не знаешь, что будет
У нас впереди,
Пока не просохнут
На стенах
Дожди.
«Утрачена в строке простая запятая…»
А. Апостолову
Утрачена в строке простая запятая.
До точки далеко, до осени – едва.
Всего-то ничего – безделица лихая,
Но вот из-за неё мешаются слова.
И восклицаний пыл стихает, непонятный,
И ударений шквал всё хлещет невпопад.
Один простейший знак, поставленный невнятно, —
И все мои слова покатятся назад.
И сдвинется закат, грозою мчат тревоги;
Всё кажется «потом», а за окном «сейчас»;
И скрещены пути, мучительны дороги,
И детвора бежит – за нею глаз да глаз.
А где-то посреди, от жизни уставая,
Потянешься вперёд куда глаза глядят,
И чёткая, как след, возникнет запятая,
И этот хрупкий мир воротится назад.
И пожелает нам счастливых многоточий,
Рябиновой зари, холодных январей;
И ветреный апрель разбудит долгой ночью,
И чудо запятой мелькнёт в судьбе твоей.
«Букет из листьев, из осенних дней…»
Букет из листьев тёплым октябрём,
Что сорван по дороге на прощанье,
От осени идущей завещанье,
Диктуется застенчивым дождём.
Букет из листьев, из осенних дней.
Кочует суета, шумят вокзалы.
Багряный свет за окнами сильней,
Желтеет вечер под ноги устало.
Гербарий наших мыслей – на потом.
Они живут и чувствуют, и ладят.
И всё это единой встречи ради,
Что листопадом грянет за окном.
Букет из листьев. На столе октябрь.
Альбом от очень раннего Пикассо.
Прованс из биографии. Терраса.
И натюрморт с избыточным дождём
Просохнет и отправится вослед.
Неясный почерк, праведные знаки,
А осень графоманит на бумаге,
Поглядывая щедро на букет.
«Ты снова берёшь мольберт…»
Ты снова берёшь мольберт,
По краскам разложишь осень,
Вот жёлтый потянется след,
Он где-то уже морозит.
Багряный чуть на потом,
И, серый с дождем мешая,
Какой-то невнятный дом
Под краскою оживает.
Меняется акварель —
Выдавливает движенье,
Течение наших потерь
И наших дней продолженье,
Там яблони по ногам.
Рояль, тихий свет по шторам,
Где грезится по ночам,
Где поезд идет нескорый,
Потерянных дней сюжет.
Разлука или спасенье.
Ты снова берёшь мольберт,
Рисуешь мое настроенье.
«Сударыня, кажется, март…»
Сударыня, кажется, март,
Летящий, дождливый, изменчивый.
Какой-то немыслимый фарт —
К тебе приходящая женщина.
Едва прикоснувшись рукой,
Снимая пуанты величия,
Становится Ваше Величество
Недолгой, но главной судьбой.
Сударыня, настежь окно.
Немного совсем нам отмерено,
И то, что с годами потеряно,
Открыть нам сейчас суждено.
Сударыня, март наступил.
И даже немного закончился.
Он солнечным, радостным был,
Ведь правда же, Ваше Высочество.
Да, кстати, в Париже дожди,
И зимы мгновенно растаяли.
Нам всё ещё по пути,
Садитесь на поезд, сударыня.
«Не оглянись, Мария, канул век…»
Не оглянись, Мария, канул век,
Не оглянись, ещё шаги слышны,
И катится вдогонку белый снег,
И ангелами гонят в спину сны.
Не оглянись, Мария, впереди —
Ненужное величье и покой.
И горькие, бессчётные дожди
Недвижимой становятся рекой.
Не оглянись, всё хочется понять
И плоть спины догадкой усладить.
Алтарным наважденьем легче стать,
Чем женщиной идущей просто быть.
«Даже осень…»
Даже осень
Не сказала, что была.
Пролетела, прошептала
В два крыла.
В две обиды,
Два растерянных дождя.
Позабыто
То, что было без тебя.
И в открытое окно
Который век
Падал белый,
Небывало белый снег.
Он заносит землю,
Выбелив дотла.
Даже осень
не сказала,
что была.
«Воскреснет день…»
Воскреснет день,
Как белый храм в ночи.
Звезда погаснет. Утром обернётся.
И побегут альпийские ручьи —
Так снег к твоим ногам
Весной вернётся.
«Снег махнул и так быстро растаял…»
Снег махнул и так быстро растаял,
Сутки дождь барабанил навзрыд —
Это осень не отпускает,
Это осень со мной говорит.
Ветер кружит, ломая преграды,
Провода свой фальцет выдают —
Это осень куражится рядом,
Это медные трубы поют.
И вода по краям замерзает,
Ледяною тревогой кора —
Это осень на миг замирает,
Понимая, что скоро пора.
«Подберётся тропинкой день…»
Подберётся тропинкой день,
Вышивает обычным крестиком.
За окошком исчезнет тень,
Грянет солнечное известие.
Продолжают часы бежать —
Не замедлить их вышиванием.
Не окликнется время вспять,
Не придёт почтальон заранее.
Всё расписано: ветер, снег,
Поезда до единой шпалины.
И февральским ознобом век
Вдруг очнётся совсем раздавленным,
Подберёт ночлеги свои,
Дерева он посадит заново,
И с прожилками руки твои
Обернутся моим экзаменом.
День уйдёт, пробежит трусцой,
Обернётся прошлым известием.
Новый встал за моей спиной,
Вышивает обычным крестиком.
«Воскресим понедельник…»
Е. Д.
Воскресим понедельник.
По-моему, был понедельник.
Ты в проёме окна
Опускаешься с долгих ступенек.
Ты садишься в машину,
И мы едем достаточно долго,
В основном по равнине,
По равнине и только.
Но как будто пустыня,
И страшные ветры грохочут.
А потом мы на льдине
Той долгою ночью.
А потом, а потом
Всё смешается напрочь.
Снег окольным путём
Распластается навзничь.
Лихомань и тайга,
Но всё ближе к апрелю.
Остановим снега,
Остановим потери.
Раскупорим весну,
Подойдём к горизонту.
Я тебе донесу
Крохи старого зонга.
«Вечерний храм…»
Вечерний храм,
Вечерняя любовь,
И время это снова повторится,
И встретятся, увы,
Другие лица
Других событий и других веков,
И не окликнут, и не позовут.
Движенья губ останутся немыми.
Какие тайны встречи нам несут,
Любимых оставляя только имя.
И вензелем по краю облаков —
Вечерний храм,
Вечерняя любовь.
«Эпизод, эпизод, эпизод…»
Эпизод, эпизод, эпизод.
Не сложить их и не разделить,
Вот и канул как будто бы год —
Это счастье его пережить.
И собрать по дощечкам плоты,
И по горному следу проплыть,
И добраться до той высоты,
От которой легко уходить.
Нянчить облако и вспоминать
Этот очень пронзительный год.
А потом – прибавлять, прибавлять
Эпизод, эпизод, эпизод.
«Мой сын решил из снега…»
Д. Ицкову
Мой сын решил из снега
Сделать скрипку,
Но только струны начали вдруг таять.
Уже вконец расстроенный, сказал он:
«Как я хочу, чтоб получилась скрипка,
Но почему такой тяжелый снег?»
И с той поры из белых мягких комьев
Лепил он то пиано, то крещендо.
И с той поры из белых мягких комьев
Он музыку неслышно собирал.
И начала звучать она повсюду,
Где был мой сын…
Он здорово придумал —
Из снега, из обычной белой дали
Красивейшую музыку лепить.
«В ночь мальчик на лошади…»
Димочке
В ночь мальчик на лошади
Резво, неслышно
Молва за спиной,
А ему всё равно,
Стекает капель,
И распарились крыши —
Весна возвращается.
Ветер в окно,
И лошадь, ему подчиняясь и веря,
Ветрами гонимая, мчится вперёд.
Легко поддаются препятствия первые,
И ночь, и дорога, и ветер не в счёт.
«Однажды в степь галопом…»
Однажды в степь галопом,
Туману вопреки,
У божьего порога
Застыли рысаки.
А всадник всё быстрее
Из утра да на свет.
Хотел бы быть мудрее,
Но сил на это нет.
«По осени желтеют письмена…»
По осени желтеют письмена,
Из гладкой кожи грезится папирус.
Такие наступают времена,
Что каждый день – нечаянная милость.
Над большаком поднимется туман
Ещё желтей, ещё грустней и тише.
У осени, моей голубки рыжей,
Опять роман!
«Запомнился один актер…»
И. Костолевскому
Запомнился один актер,
Не выходивший в первом акте.
Он просочился к нам в антракте,
Он исполнял огромный хор.
От греческих трагедий след
Лишь в репликах потусторонних,
Как задержался в нашем доме
Неторопливый, влажный снег.
Он постоянен, он – всегда,
Когда и радостно, и горько.
Тебе – полстолька, мне – полстолька,
И мы сильны, как никогда.
Теряет мизансцену жизнь:
Вот – крупный план, вот – повторенье,
И снег, как белое спасенье
В моей надежде, задержись!
«Вместо белой зимы —…»
А. В. Панкратову-Чёрному
Вместо белой зимы —
Повторение дней,
В серой дымке стучат поезда.
Остаётся немного полей и дождей,
И от года уже ни следа.
За проталиной полночь,
За полночью день,
Високосное небо горит.
И береза – протяжная снежная тень —
Говорит, говорит, говорит.
Обязательно снег постучится в окно,
И метель пронесётся, как вихрь.
И по боговой метке, что заведено,
Наберет откровение рифм.
P.S
Шелестела строка печальная
И пронзительная, как боль,
Неулыбчивая, венчальная,
Перепаханная тобой.
«Был рассвет. За окошком…»
Был рассвет. За окошком
Промчалась река.
Утро. Родина. Хата. Равнина.
И загадкой летели
В ночи облака…
Словно думы былого
С повинной.
«Мы крещены одним рассветом…»
А. Галибину
Мы крещены одним рассветом,
Но разной осенью при этом,
Просёлочною пылью лет.
И ямб забытого поэта
Настигнет дуновеньем ветра
В жару, где сил как будто нет.
Подёрнутся литые ставни,
И новый день в миру представлен —
Его рассвет благословил.
Таким он в вечности оставлен,
Чуть-чуть художником исправлен,
Но это чудо – он ведь был.
«Николо-Сольбинская участь —…»
Настоятельнице
игумении Еротииде
Николо-Сольбинская участь —
Николо-Сольбинская честь,
Где от источника – живучесть,
Где от небес – благая весть.
Где по дороге, в прах разбитой,
Где по тропинке до конца
Вдруг открывается обитель,
Как лик знакомого лица.
Где глина на кругу гончарном,
Где времени твердеет бег,
Где у послушницы печальной
В руках такой забавный век.
Где детский голос колокольцем
Мольбу внезапно оборвёт,
Где матушка к тебе придёт,
Где к вечеру заходит солнце.
Забытый лес, забытый сад,
И храмовое воскресенье.
Николо-Сольбинский обряд,
Николо-Сольбино спасенье.
Когда на веру присягнём,
Когда от веры отречёмся,
Мы постучимся в этот дом —
И мы всегда ему придёмся.
«Возле Плещеева озера…»
Е. Тарло
Возле Плещеева озера,
Возле Петровского домика
После одной из Всенощных
По вертикали мело.
Утром читал Вергилия,
Точно помню, «Буколики»,
Потом уезжали в Сольбино
Вместе с Женей Тарло.
Назавтра к иконам Гурия,
Где свет, словно притча небесная,
Стояли, прижавшись к вечности,
И быстро совсем рассвело.
Вдогонку – метельная фурия
И тёплая служба Воскресная.
И свечи к иконе ставили
Вместе с Женей Тарло.
Фамилия неприступная
Словно тянулась к сражению.
И аксельбанты примерены,
Но лошадь чуть повело.
А пуля – дура беспутная,
Особого рода рвение…
И нет уже больше с нами
Хорошего
Друга
Тарло.
Я пулю придумал.
Не к чему
Её напрасно примешивать.
Ведь души и струны не вечные,
И страшное произошло.
И тихим плещеевским вечером
Твои зеркала занавешены.
А утром в Николо-Сольбино
Поедем, Женя Тарло.
«Скребётся мышь по полкам…»
Скребётся мышь по полкам
Января,
Съедая нерастраченное лето.
Лишь крошки встреч – последняя
Примета —
Сметаются. Усталая заря
В бревенчатые истины уткнулась.
«Что-то очень знакомое…»
Что-то очень знакомое:
Кряду утро с дождём,
Искры дальнего грома,
Как в рапиде – подъём,
Петушиные крики —
Ни поспать, ни согреть,
Этот сон многоликий
Не дано досмотреть.
Жаркий день, как прощанье,
Что-то недосказал.
Вдруг забрезжит свиданье,
Но далече вокзал.
Нынче не плодоносят
Дерева, что вокруг,
Неприметная осень
Заходит на круг.
«Челябинские мысли, миг музейный…»
Челябинские мысли, миг музейный,
Где все картины – на одной стене,
И Айвазовский с Шишкиным на сцене,
И зрители, довольные вполне.
Экскурсовод потянет к Рафаэлю —
Тот сиротливо жмётся на втором;
Вот маятник Фуко… Вот снег в апреле
Сменяется непрошеным дождём.
Скользит весна. Печально, неуютно,
И не спасают даже имена.
Челябинские долгие минуты,
Зачёркнутые напрочь письмена.
«Острова под крылом самолёта…»
Острова под крылом самолёта,
Приземления радостный миг,
И окликнет неведомый кто-то
Из чужих или, может, своих.
Пелена и негромкая радость,
И музея сиротская боль.
И останется где-то Челябинск
Со своей безысходной судьбой.
Предчувствие Питера
Предчувствие Питера
В каждой минуте —
Свинцовая оторопь,
Кряду дома.
На долгом маршруте,
Коротком маршруте
Ещё не уляжется в мыслях
Весна.
И град по стеклу,
И прощание чаек, —
Вот-вот он предстанет,
Вот-вот предстоит…
Предчувствие Питера
Встречей случайной,
Где пущен зелёный,
Но красный горит.
«Немного Питера хлебну…»
Немного Питера хлебну.
Отвар оставлю в старой кадке.
И за мостами поверну
К твоим надеждам и повадкам.
Нева поймёт, что я не свой,
Не воспротивится, не спросит,
Подарит ветреную осень,
Свинцовый ветер ледяной.
Потом остынет от судеб,
От расстояний и тревоги,
Посадит в репинские дроги,
Где комаровский тает снег.
Поодаль храм. Скорей в тепло!
И так волнительно, так близко.
И на прощание записка,
Что даже душу повело.
Уже которую весну
Я пью глотками непокоя.
Немного Питера хлебну,
А там и свидимся с тобою.
«Снисходит царь с картины Бенуа…»
Снисходит царь с картины Бенуа.
И у мольберта Лансере колдует.
И Петергоф волнительно слова
С нарядами уместно чередует.
Огромные петровские шаги,
За горизонтом остаётся Финский.
И кринолины меряют круги,
И чайки так волнительно, так близко.
Пленителен фонтанов пересуд,
И арфа распоётся вдоль аллеи,
И тишину литавры разнесут,
И солнце по полудню всё сильнее.
А царь спешит, и свита отстаёт.
Залив тревожит – корабли на рейде.
И Бенуа дописывать черёд,
И Лансере вдруг что-то заприметит.
«Белые ночи…»
Белые ночи
Всё длятся и длятся.
К ним привыкаешь,
Пытаясь заснуть.
Сон и реальность
Должны повстречаться
И на Гороховой
Где-то свернуть.
«Вот Пенаты закроются…»
Вот Пенаты закроются,
Дни пролетели.
И тропинка, и пруд,
И тревожат часы.
И окно в мастерской
Подрезает метели,
И уже далеко до грозы.
Вспоминается день,
Тают белые ночи.
В старой горнице гости,
Царит суета.
То ли явь, то ли сон,
Неразборчивый почерк…
Неспроста.
«Исаакий вблизи —…»
Валечке
Исаакий вблизи —
Так жена попросила,
На тихий матрасик
В окне присягнув,
И список печалей
Опять огласила,
Беспечную землю
Немного качнув.
Земля не заметила
Этой тревоги,
Жила и жила,
И вертелась в сей миг.
Казались далёкими
Строгие боги,
И старый апостол
К багету приник.
Всё было, как было.
Всё стало, как стало.
И явлен Исаакий
И репинский путь.
И белая ночь
Снизошла с пьедестала,
Заснула чуть-чуть.
«Проследую вечерним декабрём…»
А. К.
Проследую вечерним декабрём.
Вот-вот – и обозначится Исаакий.
Талантливый маэстро
В чёрном фраке
Умело дирижирует дождём.
И в зеркале растаявших небес
Так много очень важного сойдётся,
На этот день, на этот век придётся,
Чтоб вечный мой Исаакий не исчез.
А в увертюре – призрак духовых,
Ударные за скрипками исчезнут,
И снова очертания воскреснут
Обычным сном, когда весь город стих.
Почудится в растаявших дворах,
На крышах, на заветренном фасаде,
Вот-вот тебя окликнет старый всадник
И промелькнёт в недальних облаках.
И снова дождь, колдует метроном.
Уже который день судьбой отмечен.
Вся наша жизнь как будто на потом —
Сегодня я к Исаакию на встречу.
«Петропавловская крепость…»
Петропавловская крепость,
Трон уставшего Петра,
Казематная нелепость,
Пушек громкая игра,
Ангел, шпиль, летящий в небо
В серой дымке грозовой,
Голубки, осьмушка хлеба
На дрожащей мостовой,
Колокольная тревога
И кандальный скрежет дня,
Царский храм, печать, дорога
И повозка без меня.
«Там, где Ботик Петра…»
Там, где Ботик Петра
На холмах заскучал,
И на воду не сброшена шлюпка,
Нарисует художник
Осенний причал,
Капитана на палубе хрупкой.
Раскачают ветра,
Узаконят дожди
Непогоду в Плещеевой сини.
Зазвенит колокольня
На долгом пути,
Где маячит по курсу Россия.
«Пестель возле Сенатской…»
Пестель возле Сенатской.
Тихо пролётка канет.
Велено собираться,
Велено слушать память.
«Уже по Невскому, по Невскому…»
Свете
Уже по Невскому, по Невскому,
Где плащ Казанского вдали,
Где нет кромешного и резкого,
Где мы как будто бы одни.
Вослед Фонтанке исчезающей,
Вослед течению Невы
Проходят старые товарищи
Сквозь годы прежние свои.
Сквозь острова и своды дальние,
Сквозь свет неближних фонарей
Неслышно впишутся окраины
Уже давно забытых дней.
Неслышно купола рисуются
Из синевы, из-под небес,
И всё тасуются, тасуются
Дороги самых главных мест.
А утром вновь пасьянс разложится
И нас куда-то позовёт,
И всю сумятицу тревожную
Мой новый день перевернёт.
А там – по Невскому, по Невскому,
Где плащ Казанского вдали,
Где нет кромешного и резкого,
И вечность примиряет дни.
«К двенадцати Питер…»
Е. Д.
К двенадцати Питер
Зажжённою спичкой
Летел, веселился,
Пощады просил.
Божественно был он красив,
Как обычно,
Но так необычно
Мосты разводил.
И белые ночи уже на исходе,
И утро как утро.
Немного спустя
И мы потеряемся на переходе
Под капли дождя.
Короткая пауза возле Сенатской.
Полки суетятся, летит гренадёр —
Кино продолжают снимать.
И сниматься на спор.
А после двенадцати —
Тайна как тайна,
И шёпот как шёпот,
И боль как печаль…
И отклик на старом вокзале случайный
– Прощай!
«По крышам, по питерским крышам…»
А. Розенбауму
По крышам, по питерским крышам,
Где ближе и дальше Всевышний,
Твой голос отчётливо слышу.
По крышам, по питерским крышам.
Однажды приснится отшельник,
Точь-в-точь, аккурат в понедельник.
Не спросит и даже не глянет,
Но к питерским крышам потянет.
А там до Исаакия – метры,
А там до Казанского – ветры,
А там и Елагина остров,
И питерской сцены подмостки.
Куда ты девался, прохожий,
На Блока немного похожий?
В гекзаметрах – прошлого смыслы
И наши обычные мысли.
По крышам, по питерским крышам,
Где ближе и дальше Всевышний,
Твой голос отчётливо слышу.
По крышам. По питерским крышам.
«Васильевский остров…»
Васильевский остров.
Ветра ледяные,
Кричащие чайки,
Земля возле рук.
Ещё остается немного
Россия,
Ещё возникает немного
Россия,
Которая набожно, трепетно,
Вдруг.
«Поворот заснеженной Невы, – …»
Поворот заснеженной Невы, —
Где-то там остался Фаберже,
Утро непрочитанной главы,
Где «ещё» отправлено в «уже».
Памяти игривой пастораль:
У Дворцовой дождик семенит,
На дворе забывчивый февраль
Даже снегом нас не угостит.
Блудный Чиж кивает вдалеке,
Тянет по течению канал,
И твоя Фонтанка налегке —
Настроений многолюдный зал.
Где в партере собраны века
И событий тянется черёд;
Ноша дней посильно нелегка —
Кто быстрее к Богу донесёт.
«Под Выборгом идут дожди…»
Под Выборгом идут дожди,
На Финском – лёд не поддаётся,
По мостику гуляет солнце
И исчезает по пути.
Потом кромешный снегопад
Обманывает, вмиг растаяв,
И чаек стаи, стаи, стаи
Над Выборгом летят, летят.
Тропинки, сосны налегке,
Чудит изменчивая муза.
И Комарово вдалеке,
И где-то там, на островке —
Баржа, затаренная грузом.
Под Выборгом идут дожди…
««В доме сером и высоком…»
Санкт-Петербург. Это Пушкин, Зимний, Михайловский, Казанский, Мойка, Аничковы кони. Но есть музей на Офицерской, тихий, не так страстно посещаемый. Музей удивительного поэта и человека Александра Блока.
«В доме сером и высоком
У морских ворот Невы…»
Анна Ахматова боготворила этого человека, боготворила Поэта. Здесь была написана поэма «Двенадцать» и много замечательных стихов. Здесь кабинет, комнаты, его вещи. Удивительный музей, где воздух Блока, и, словно из флорентийского музея Уффици, в окне – вода. В кабинете – книги, автографы, в музее – память. Идите к Блоку – это возможность пообщаться, а кому-то познакомиться с удивительным поэтическим миром.
«На острове Канта…»
На острове Канта
И солнце, и ветер,
И мысли, и строки
Минувших времён.
На острове Канта
Никто не заметит,
Как вечность присядет
В соседний вагон.
Здесь всё по часам,
Но лукавят минуты.
Здесь всё по слогам,
Но сгорают слова.
И нас настигают
Чудные маршруты,
И мчит на подножке
Людская молва.
И только стоп-кран
Оступиться изволит.
Ворчит и божится
Седой проводник.
На острове Канта
Орган послесловит,
И в дальние окна
Луч ближний проник.
«На острове – Кант…»
На острове – Кант
Той весною, что к осени ближе,
Где зимы спешат,
И дожди приседают на крыше;
Где вечер и утро
Спрессованы просто в минуты,
Где день златокудрый
Свои заверяет маршруты.
Прохожий воскликнет —
И дамы на миг оглянутся.
Смотритель притихнет,
И рыцари в поле сойдутся.
Мерцающий свет и луна —
Собеседник вечерний.
И мир на просвет,
И его удивлённое время.
И ужин под стать,
И глоток кёнигсбергского пива.
И вновь благодать,
И надежды приливы, отливы.
Сегодня, вчера —
Постоянно, всегда происходит.
Под вечер, с утра
Снова Кант на прогулку выходит.
«Воскликнет мирская обитель…»
Воскликнет мирская обитель,
Погаснет в пролёте свеча.
К мосту, по привычке, смотритель —
Походкой с чужого плеча.
• • •
И только когда завечерело и Варваринский храм стал уходить в сумерки, я почувствовал, что Левитан продолжает рисовать. Где-то на холме или вблизи Волги его вечный мольберт извлекает всё новые и новые краски. Вот-вот снизойдут облака, накатится грозовое предчувствие, повеет ветром и вечностью.
«Варваринская церковь на холме…»
Варваринская церковь на холме
Встречает, провожает, бьёт поклоны,
В молитве произносит поимённо
Те имена, что так знакомы мне.
И батюшка приезжий – снова в храм,
И звонница Варварин праздник метит,
И музыка кочует по дворам
И молча оседает на мольберте.
«Под вечер подсветит кресты…»
Под вечер подсветит кресты
Уже уходящее солнце.
И колокол глянет в оконце,
Художник разложит холсты.
Уйдут к горизонту холмы,
Круги на воде разойдутся,
И ставни, как судьбы, сойдутся,
И станем вечерними мы.
Вечернюю колокол бьёт,
Вечерние тайны и мысли.
И баба пройдёт с коромыслом,
Воды ледяной наберёт.
Едва оставляя следы,
Под горку, где странники бродят,
Ещё одно лето уходит,
Свои оставляя черты.
Свои забирая черты…
