Илья Куликов
Малюта. Часть 1
Признание, полученное
не под пыткой, считается недействительным.
Введение
В лето 7072 года от сотворения мира или 1563 года от Рождества Христова князь Курбский Андрей Михайлович, один из самых лучших полководцев и сподвижников царя Иоанна IV Васильевича, бежал в Литву, боясь, что грозный царь обрушит на него свой гнев.
Курбский вёл свой род от князей Ярославских и поэтому всей душой был против решения царя стать самодержцем. Но при этом Андрей Михайлович был самым преданным другом царя Ивана, когда тот хотел делить свою власть с боярами – потомками бывших удельных князей, ведущих свои роды от Рюрика и Гедимина.
Предки князей и бояр склонили свою голову перед дедом царя – великим князем Иваном, но, по их мнению, это мало что меняло. Если раньше каждый князь управлял маленькой частью Руси – своей вотчиной, то теперь, по мнению Андрея Курбского и большинства других князей, все они – Рюриковичи, Гедиминовичи, должны вместе управлять большой страной из Москвы. Для бояр государь Московский по-прежнему оставался всего лишь старшим братом, которому они вправе говорить, что делать, когда им есть что сказать, и не выполнять его волю, когда они с ней не согласны.
Молодой царь Иван любил и слушал Андрея Курбского и Алексея Адашева, чтил протопопа Сильвестра, разделяя с ними власть, но теперь это время прошло. Сильвестр был сослан в Соловецкий монастырь, Алексея Адашева посадили под стражу в Дерпте, где он и скончался два года назад. Старая удельная Русь уходила, и её сменяло новое государство. А в этом государстве ему – князю, ведущему свой род от Фёдора Чермного, места нет.
Андрей Михайлович хорошо знал царя, знал, что Иван вовсе не глуп и если уж решил стать единовластным правителем, то добьётся своего. Именно поэтому он решил бежать в Литву в самый разгар войны, понимая, что этим он покрывает своё имя позором. Однако Курбский всё же надеялся вернуться обратно на Русь. Пусть величие Руси останется в прошлом, пусть многие земли отойдут Литве, но всё будет по-прежнему. В Москве сядет править новый царь, который будет благоразумно чтить свою многочисленную родню и во всем с ней советоваться.
Жигимонт II, король Польский и великий князь Литовский, ещё зимой послал своих людей к Андрею Курбскому, убеждая того перейти под его руку и обещая щедро наградить. В Польше и Литве прекрасно понимали, что князь Курбский отлично знает не только нынешнее положение дел в России, но и сможет быть полезным в войне, подсказывая хитрости и угадывая действия русских войск. Курбский долго раздумывал над предложением короля Жигимонта и наконец решился бежать. Поскольку Андрей Михайлович мыслил после победы короля над царём Иваном возвратиться уже в новую Русь, он бежал всего с одним слугой – Василием Шибановым, оставив свою семью в России.
Чужбина приветливо встретила беглого князя. Король Жигимонт щедро наградил предателя землями и богатствами. Находясь в Вольмаре – ливонском городе, принадлежащем королю Жигимонту, князь Курбский написал царю письмо. Он знал, что его имя по-прежнему много значит на Руси, и знал, что царь Иван не будет таить это послание. Пусть прочитает его всем боярам, пусть все князья услышат его слова и уйдут от гнусного тирана! Уйдут не одни, а с ратниками, со своими бывшими вотчинами. Тогда Русь станет прежней.
– Эй, Васька, – проговорил князь Курбский, обращаясь к тому самому слуге, с которым он бежал из России, – соскучился по дому? Слышал я, у тебя жена должна разрешиться от бремени. Хотел бы дитя увидеть?
Ваське Шибанову было почти сорок пять лет, из которых он тридцать лет служил князю. Здесь, на чужбине, ему было не по себе. Всё здесь было для него чужим.
– Что молчишь? Вижу я, что не мило тебе здесь. Поезжай на Русь, крести ребёнка. Вот тебе от меня на долгую память подарок, – протягивая своему слуге серебряный крестик, сказал князь, – а ещё возьми вот деньги, они тебе пригодятся. Ну чего ты молчишь?
Васька Шибанов боязливо взял из рук князя тяжёлый серебряный крест и бережно убрал его за пазуху.
– Коли мне Боженька сына пошлёт, то нареку его Андреем. В честь тебя, княже!
– Так у тебя ведь уже есть сын Андрей, – усмехнулся князь, – ну что ж – тот будет Большой, а этот Меньшой! Выполнишь мою последнюю волю, Васька?
– Любую, князь.
– Письмо моё отвезёшь государю Ивану. Тебя, Васька, могут схватить и начать пытать. Смотри, не смей говорить, с кем я в последние дни встречался и от кого люди приходили ко мне ещё там, в России. Ты не бойся – бить тебя крепко не будут. Пытать и мучить тебя будет Алексей Зверюга, а он мой человек. Он даст тебе возможность сбежать. Бери семью и уходи куда-нибудь в Новгород. Увидишь – через год я возвращусь на Русь вместе с королём Жигимонтом.
– А король Жигимонт нас в веру свою греховную обратить не будет пытаться? – поинтересовался Васька. – А то я всё думаю, как же быть. А ну как Жигимонт нас всех латинянами сделает, а души наши за такое предательство Иудино будут потом в геенне огненной пылать?
– Да не бойся ты. Жигимонту своих земель хватает, вся Россия ему не нужна. Он заберёт только то, что мы сами у него отобрали, чтобы мерзкому тирану на блюде золотом преподнести. Будет у нас в Московии новый царь – истинный, а не это чудовище. Ладно, Васька, скачи в Москву и вези вот это письмо от меня государю-хищнику.
Князь Андрей взял со стола запечатанное письмо и передал его Ваське, а после подошёл и крепко обнял его.
– Ты, Василий, самый верный мне человек. Даст Господь, не навсегда прощаемся.
– На всё воля Господня, княже, – прокряхтел Василий.
– Смотри, Васька, когда будут тебя пороть, не выдай людей, верных старине. Потерпеть придётся.
– Да пусть хоть кожу с меня сдирают – ничего не скажу.
– Не будут с тебя кожу сдирать. Говорю, там мой человек – Алексей Зверюга. Он, как узнает, что ты от меня, сильно тебя мучить не будет. Ты сбежишь, а он вместе с тобой. Всё, заканчивается царствование тирана, которого нам послал Дьявол, чтобы сбить Россию с пути истинного.
Глава 1
Царь Иван тут же приказал привести к нему посланника князя Курбского и даже сам вышел ему навстречу вместе с князем Афанасием Ивановичем Вяземским, которому было всего двадцать три года. Следом за царём потащились другие бояре, которые вечно находились в его палатах, пытаясь снискать его благоволения и при случае получить от него какую-нибудь милость.
Царь был на семь лет старше Афанасия. Ему нравилось, что, в отличие от других его ближников, молодой Вяземский вовсе не пытался при первой же возможности давать ему советы и указывать на то, что тот, мол, ещё по молодости своей неразумен. Всё, прошло то время, когда он во всём слушал умудрённых, да о своём лишь жите радеющих бояр.
– Курбский Андрюша гонца прислал. Видно, там, на чужбинушке, ему тоже не мило, – злобно усмехнулся царь Иван, – а ну-ка подай мне, Афоня, посох мой золотой, чтобы мне с подобающим видом выслушать Иуду. Думаешь, простить? Или пусть теперь уж у Жигимонта остаётся?
Князь Афанасий Вяземский подал царю посох. Ваську Шибанова он несколько раз видел и как-то однажды даже беседовал с ним.
– Чего притащился? Давай письмо своё, – проговорил Иван.
Как-никак, а Андрей Курбский когда-то был его другом, и его предательство было для царя большим ударом. Он уже решил простить беглого князя. Нет, конечно, наказать при этом, подвергнуть опале, лишить части земель, но простить.
Васька Шибанов поклонился и протянул письмо князю Вяземскому, который взял его и, низко поклонившись, протянул царю.
– Чего ты мне его даёшь, Афоня? Читай, что там князь Курбский пишет. Как ему в землях у Жигимонта живётся, – сказал царь Иван, а после обратился к Ваське, – снял уже твой хозяин крест наш православный или пока только страну свою предал? Как он? Во всём Иуда или только в делах государственных?
– Князь Курбский креста не снимал и веры он нашей, православной.
– Ну это пока. Иуда тоже сначала думал, что всего лишь тридцать серебренников возьмёт.
Князь Вяземский сорвал печать с письма Курбского и быстро проглядел его глазами. Там не было ни слова раскаяния.
– Царь-батюшка, – немного растерянно проговорил Вяземский, – а князь Андрей Михайлович вовсе не просит прощения. Всё равно читать?
– Читай! Али волю мою не слышал?
Вяземский тяжело вздохнул и громким голосом, почти что нараспев, начал читать письмо:
– Царю некогда светлому, от Бога прославленному, а ныне омрачённому адской злобой, тирану, которого ещё земля дотоле не видывала. Внимай!
Царь Иван побледнел и до крови прокусил себе губу.
– Вот, значит, что мне Андрюшка Курбский пишет. Тиран, значит, я. А он кто? Иуда!
– Может, сжечь грамотку? – спросил князь Вяземский. – Там дальше…
– Читай!
– Скажу мало, но истину, – продолжил читать Афанасий Иванович, – почто муками истерзал сильных вождей, данных тебе Богом, и святую победоносную кровь их пролил? Разве не пылали они усердием к делам твоим? Вымышляешь клевету, называешь верных изменниками, а христиан колдунами. Чёрное для тебя стало белым.
– Вот отродье неблагодарное и лукавое! Это я-то чёрное белым нарекаю? – возмутился царь Иван. – Раз такой я нечестивый, так что же ты тогда от меня смерть не принял? Не захотел на том свете венца мученика. А всё оттого, что на этом пожить хочешь. И сыто пожить, Иуда окаянный! Чего замолк, Афоня? Читай дальше! Нет, лучше скажи так, о чём он там дальше пишет, Иуда Искариотский.
– Дальше он перед Господом просит, чтобы кровь его, за тебя пролитая, отомщена была, царь-батюшка. Надеется на то, что предок его – князь Фёдор Чёрмный, святой из его рода, будет молить Господа о нём. Говорит, что с такой вот грамотой ляжет в гроб, чтобы на страшном суде передать её Господу как челобитную на тебя, государь.
– А видно, он позабыл, куда после смерти отправляются предатели? Мерзкий Иуда! Этого вон труженика схватите да допросите с пристрастием. Точно Курбский сподвижников здесь имеет. Хочет царство моё Жигимонту преподнести, а для этого ему меня, царя и помазанника Божьего, нужно на тот свет отправить. Что вы все глаза поопускали? Князь Горбатый-Шуйский, ты чего насупился? Во хмуром взгляде твоём я усмешку читаю. А ты, Ховрин? Все вы, небось, князю Андрюше Иуде сочувствуете. Погодите, он вскоре рать Жигимонта прямо к нам в самое сердце поведёт.
***
Васька не сопротивлялся, кода двое крепких молодцев схватили его и утащили прочь с глаз государя. Оказавшись в подвале, он несколько часов просидел на сырой земле, прежде чем к нему подошёл одноглазый человек. Видно, много лет назад его лицо было изуродовано в бою.
– Вставай, холоп! Чего на земле развалился? Пойдём потолкуем. Знаешь, как меня зовут? Алексей Зверюга. Я любого говорить заставлю. Эй, Гришка, вытаскивай его из подземелья да привязывай его к крюку. Кнутом попотчую.
– Так ведь велено с пристрастием допросить, Алексей Васильевич, – возразил Гришка.
– Поучи ещё меня, как у изменников тайны выпытывать. Тебе сколько годов? Тридцать пять будет? А мне уже пятьдесят. Знаешь, сколько я тайн выведал? Привязывай давай его и иди кнут принеси.
После того как Гришка подвесил Шибанова, Алексей Зверюга с силой секанул Василия кнутом и рассмеялся.
– Больно? С кем князь Курбский в сообщение вступал? А ну говори!
– Ни с кем не вступал! Ни с кем!
Алексей ещё несколько раз секанул его и повторил вопрос, но Шибанов и не думал ничего говорить. Гришка стоял в стороне и смотрел, как Зверюга бьёт изменника кнутом.
Ну и чего он сможет таким образом узнать? Он бы ещё палочку предателю в рот дал, чтобы боль терпеть легче было. Одно в этом Алексее страшно – рожа его, подумал Гришка, видя, как тот сел на лавку и вытер со лба пот.
– Да не знает он ничего. Пойду я, Гришка, воздухом подышу, а ты пока приберись тут. Да не криви лицо. Служба у нас такая – кровушку вытирать.
– А больше его пытать не будем?
– А чего его пытать? Не знает он ничего. Я вот этим вот рассечённым носом чую, когда люди что-то скрывают. Этот ничего не знает.
Алексей ткнул пальцем в нос и расхохотался, а затем пошёл наверх.
Гришку взяли на службу государеву недавно. Он был хоть и дворянского рода, но настолько бедного, что выше, чем помощником заплечных дел мастера, подняться не мог и даже думать об этом не смел.
Помощник Алексея Зверюги подошёл к висящему Ваське Шибанову, который тяжело дышал и что-то тихо бормотал под нос.
– Больно тебе? – ласковым голосом спросил Гришка.
– Очень, братец, – пролепетал Васька, – водицы мне дай!
– А да, конечно, подожди немного, – сказал Гришка и тут же поспешил к бочке с водой. Зачерпнув оттуда ковшик, он подошёл к подвешенному гонцу и поднёс к его губам воду, – на, напейся.
Васька глотнул и тут же выплюнул. Вода оказалась очень солёной. В эту бочку иногда, чтобы причинить больше страданий, Алексей Зверюга опускал свой кнут.
С самого раннего детства Гришке нравилось причинять боль и нравилось глядеть на то, как другие люди страдают. Было не так важно, из-за чего им было больно. Куда важнее для него было то, что эту боль нельзя было вынести. Заставить людей страдать он умел и хотел.
Григорий улыбнулся, смотря на то, как изменилось лицо Шибанова. Он с самого рождения ненавидел холопов – сытых и обласканных своими хозяевами. Ничего-то им делать не приходилось – знай себе низко кланяйся да почаще головой кивай. Вот и сейчас, небось, надеется потом от своего хозяина за службу и стойкость серебром получить. Ну что ж, в этот раз это будет намного сложнее, подумал Григорий.
– Кто враги государя? Молю тя, скажи мне, кого Курбский-изменник хочет переманить! Молю тя!
– Да не знаю я ничего, – ответил Васька, – тебя в аду за эту крынку воды бесы поджарят!
– Молю тя, скажи мне имена врагов государевых. Не доводи до греха.
Гришка схватил Ваську за шею и заставил смотреть ему в глаза. Холоп князя Курбского явно не боялся его и ничего говорить не собирался.
– Последний раз молю тя сказать мне имена врагов государевых.
– Я не…
Гришка не дал холопу договорить и пальцем начал выдавливать ему глаз.
– Молю тя, скажи мне имена изменников. Молю тя!
Боль была нестерпимая. Одно дело несколько ударов кнута, а совсем иное – когда тебе пальцем выдавливают глаз.
– Ховрин! Грек Ховрин – он с князем Курбским в сговоре.
– Ещё кто? Молю тя, скажи мне. Скажи! Молю тя!
Гришка вынул палец из выдавленного глаза и облизнул его, заставляя Ваську орать от боли.
– Я тебе сейчас второй глаз выдавлю. Ты уж прости, но ты не хочешь говорить. Глаз не ноготь – новый не вырастет, и ничем его не заменишь. Молю тя, скажи мне имена врагов государя.
– Сжалься! Всех скажу! Князь Горбатый-Шуйский Александр Борисович с Курбским в дружбе. Сын его Пётр! На них князь надеется.
– Ещё кто?
– Окольничий Головин, Иван Сухой-Кашин, Дмитрий Шевырев, Горенский!
– А ты мне не врёшь? – насупившись, спросил Гришка. – А ну как ты врёшь? Нужно под пытками слова свои подтвердить. Сейчас я тебе второй глаз выдавлю. Молю тя, не обманывай меня. Скажи мне всю правду!
– Помилуй! – завопил Шибанов, когда Гришка стал ему выдавливать второй глаз. – Богом клянусь, что всех назвал. Никого не утаил. Ааа!
Гришка, выдавив второй глаз Шибанову, неторопливо подошёл к столу и взял тупой ножик. Слегка порезав им руку Васьки, он с удовлетворением кивнул головой.
– Тупой. Рвёт плоть, а не режет. Молю тя, не ври мне! Правда ли Горбатый-Шуйский в сговоре с князем Курбским? О чём они сговаривались? О чём Иван Сухой-Кашин с ним в сговоре? Отвечай, молю тя!
Гришка начал медленно разрезать живот холопу, который уже ревел от боли.
– Они царицу Анастасию отравили!
– Зачем?
– Из зависти! Помилуй, убей меня!
Гришка засунул один палец в живот Шибанову и начал просовывать второй.
– Молю тя, всё мне скажи, молю тя!
– Все они царицу извели, а теперь хотят и царя извести, так как он Русь старую уничтожил, воли им не даёт! Прошу тебя, Богом заклинаю, прекрати свои зверства. Молю тя!
В это время раздался хлопок двери и сверху раздался голос Алексея Зверюги:
– Гришка, ну чего ты там делаешь? Прибрался? Отвязывай давай этого скота, пусть так поваляется. Никуда он не денется. Пойдём кваску испьём да по чарке вина творёного опрокинем. Ох, и любо мне творёное винишко – нутро жжёт!
– Алексей Васильевич, он рассказал всё! Во всём признался. Заговор бояре против царя учинили и царицу Анастасию смерти предали.
Алексей Зверюга быстрыми прыжками спустился внутрь и с ужасом посмотрел на Гришку, который стоял в его кожаном фартуке весь в крови.
– А ну-ка скажи мне, кто против царя крамолу замышляет!
– Горбатый-Шуйский с сыном, – еле перебирая губами, произнёс Васька, – Горенский, Шевырев, Кашин!
Алексей покачал головой и сплюнул. Вот ведь послал ему Господь помощника! Переусердствовал. Надо было сразу ему всё рассказать и серебром поделиться. Пожадничал, всё себе забрал. А теперь что делать?
Алексей подошёл к Ваське, достал из сапога кинжал и резким движением вспорол брюхо холопу.
– Он так умрёт! – крикнул Гришка. – Нужно потихоньку!
– А ну говори, сучий сын, кто на государя крамолу измышляет? Говори!
Алексей знал, что Васька ничего не скажет, потому что сразу испустит дух. Этого он и хотел. С опаской посмотрев на Гришку, он развёл руками.
– И впрямь издох. Жаль, слова свои под пыткой не подтвердил. Может, оговаривает князей. Такое царю не скажешь.
– Говорю я тебе, Алексей Васильевич, назвал он имена изменников.
– Раз под пыткой не подтвердил, значит, выдумал. Оговорил. Ты слишком ретив, Гришка. Давай вон убирайся тут.
***
Григорий Лукьянович Скуратов жил на окраине Москвы. Избу ему и его семье предоставили временно, как человеку, служащему государю. К вечеру он, переодевшись в добротный кафтан, который ему пожаловали, когда брали на службу, пошёл домой, неся в мешке сапоги ныне покойного Васьки. Серебряный крест и большую часть денег, которые были при холопе, забрал себе Алексей. Хорошо хоть сапоги позволил взять! Вот снесу их на торг и выручу пару монет, хорошая прибавка к небольшому жалованью будет, подумал Скуратов.
Григорий подошёл к бедной избе, в которой жил с семьёй, и, тяжело вздохнув, открыл дверь. Навстречу ему с радостными криками бросились три девочки. Он обнял всех троих разом.
– Батюшка пришёл со службы! Батюшка!
– Что вы тут без меня делали? Не скучали? Матушке по дому помогали или нет?
– А ты гостинцы нам принёс, батюшка? – радостно закричала старшая дочка Ксения, которой было тринадцать лет.
Красивая доченька выросла, да кто к ней посватается. Так и будет сидеть в девках, пока приданое не соберу, подумал Григорий. А что тут соберёшь – вон только если сапоги с покойника.
– Прости меня, Ксюша. Каюсь, не успел купить я вам сладостей.
– А в мешке что?
– А это сапожки мне друг богатый подарил. Вот снесу их на рынок и там на что-нибудь сменяю.
– Идите, что вы батюшке прохода не даёте. Садись, Григорий Лукьянович, за стол, откушай. Небось, на службе-то государевой в рот себе крошку хлеба не положил, всё времени не было.
Да где уж тут сидеть и жрать, подумал про себя Григорий, продолжая улыбаться. Тут бы всем с голоду не помереть. Это бояре высокородные по пять раз на дню жрут. Животы у них настолько надулись, что не каждый на коня влезть сможет. А тут хоть бы раз в день потрапезничать да детишек хлебом вволю накормить.
– Пойдём, Мария Михайловна, за стол, – сказал Григорий, – и вы, красавицы мои, садитесь. Вон как вкусно пахнет. Кашка?
– Не просто кашка, а с курятиной! Кошка Мурка вон подрастающую куру порвала. Спасти не сумели, теперь вот съедим её. Я кошку, дрянь, палкой сильно обиходила. Будет знать, каково курей воровать! На дереве от меня схоронилась, окаянная. А ты, Машка, – обращаясь к средней дочери, которая почему-то закрывала лицо руками, – и не вздумай о ней плакать. Вот я её!
– Да почто ты, Мария Михайловна, бранишься? Ведь кошка-то тоже не со зла! Так ведь, Машенька? – подмигивая дочери, проговорил Григорий. – Ей ведь тоже есть охота. Другие и молочка кошечкам наливают, и со стола дают.
– Мышей вон пусть ловит! Молока самим нет.
– Нельзя так, Мария Михайловна, – укоризненно сказал Григорий, поднимаясь из-за стола, – она существо живое, нельзя с ней так. Пойдём, дочка, к дереву, где бедняжка сидит. Приманим её, накормим. Это пустое, что мы бедные. Пойдём, доченька.
Жена Григория тяжело вздохнула и закрыла лицо руками.
– Господи, ну зачем ты послал этому дураку сердце доброе! Самим есть нечего, а ещё и кошку эту кормить. А она, зараза, ещё и курей таскать повадилась!
Но долго сидеть и плакать Мария Михайловна не могла, так как пришлось встать на защиту каши, которую Григорий и дочь Маша стали накладывать в кошачью миску.
– Вы что творите? Да за такое вас Господь накажет! Знаете, сколько на Руси нищих, которые по три дня и кусочка хлебушка в рот не клали?! А вы кошке кашу кладёте, да ещё и с курятиной! Не дам! Не сметь!
Григорий с дочерьми оставили попытку заполучить каши и пошли к дереву, где сидела кошка, с пустыми руками.
– Мурка, ксс, ксс, ксс. – жалобно звала Маша, – спускайся! Матушка тебя больше не обидит!
– Иди сюда, голубушка! Мы тебе, когда разбогатеем, начнём молочко давать, – пропищала самая младшая дочь Екатерина, которой было почти девять лет, – что ты нам не веришь?
– Ладно, доченьки, придётся мне за ней слазить. Сейчас кафтан сниму и слажу на дерево. Кошки, они ведь такие – залезть залезли, а как спуститься, не ведают.
Григорий снял кафтан и полез за кошкой. Давненько он по деревьям не лазил! Но ничего – вспомню молодость. Мурка вцепилась в его руку, больно оцарапав.
– Бросай её, батюшка! Мы ловим.
– Нельзя так с животиной. А ну как не поймаете и она расшибётся?
– Она ведь тебя со страху всего расцарапает!
– Ничего, потерплю!
