Илья Либман
Второе дыхание
Я неспеша откусываю от своего сандвича, чтобы горчичный дрессинг не капнул мимо тарелки, и решаю закруглить нашу беседу немного на русский лад: «Буду пиво варить, а может и самогон. Я же химик. Может быть займусь силиконовыми задницами или чем-нибудь в этом роде. Быть безработным иногда бывает очень хлопотно и небезопасно…»
Теперь лица Сюзен и ее подруги выглядят озадаченными – как им реагировать на только что услышанное. Я продолжаю примерно в том же безразличном духе: «Если кому-нибудь нужно лицо подправить или морщины убрать – могу посодействовать. Цены как в Бразилии, да и качество такое же.»
Мой ответ достигает цели – они прижимают пустыми фужерами чаевые, и мы прощаемся.
Я мысленно делаю пометку о завтрашнем дне: перетянуть струны на ракетке, чтобы быть готовым к среде. К счастью или несчастью моя партнерша, доктор-стоматолог очень увлечена и озабочена улыбками посторонних людей, у которых есть зубные страховки. Моя работа для нее всегда была нонсенсом или непростительной причиной для меня не брать отпуск, когда ей было удобно. Она знает, что я внутренне переживаю потерю службы, но не добавляет масла в огонь, как часто это делают женщины в быших русских семьях, заявляя в лоб мужьям: «Устроили тебя, болвана, так и то удержаться не сумел…»
Позже вечером после проверки почты на компьютере заглядываю на скайп и вижу там зелененький квадратик с галочкой рядом с фоткой черной свинки на собачьем поводке и склоненной к ней головой. Это Малыш. Я здоровуюсь с ним, но ему не до меня: наверное делится с кем-нибудь важным и неделимым.
Может быть это именно его происки: сначала я теряю работу, потом он неожиданно появляется с очередной ценной идеей. Когда я жду своей очереди поговорить с кем-нибудь на скайпе, то стараюсь не терять времени даром, а читаю в ожидании что-нибудь важное или интересное, но которое может прервано без ососбенных последствий. Одно из последних моих увлечений – это сайт, который предлагает свои услуги с написанием курсовых, дипломов и диссертаций студентам и будующим докторам наук. Так как это не настоящие ученые труды, а скорее популяризованная информация на тему, то читать интересно и вполне доступно для пытливого ума. Я стараюсь не читать на темы близкие с моими наработками, чтобы не выбивать себя из колеи симпатичными предположениеями дилетантов, а читаю что-нибудь из истории религий или литературный обзор. Смешно сказать, но за один час можно прочесть кандидатскую диссертацию и повысить свой кругозор на 100% по предмету, названия которого ты и вообще не знал. Однако, звенит звонок, и Малыш шлет мне интимное «Как ты?»
Я начинаю с самого неважного и говорю, что буду играть в среду в теннис в смешанной лиге, завтра перетягиваю струны по такому случаю. Он смеется своим легендарным ха ха и спрашивает полуутвердительно: «Работу потерял?». Я киваю. Мы обычно не разговариваем, чтобы не быть перебитыми и не перебивать, а пишем. Потом говорим о незначительном и здоровье ближних и животных. Малыш предлагает мне приехать к нему завтра (все равно ничего не делаешь) поговорить и провести качественно теплый апрельский день. Отвечаю, что завтара не могу – нужно подготовиться к среде.
За моей спиной стоит Лина и смотрит на экран из-за плеча: «Скажи ему, чтобы сам он приезжал к нам, но лучше вечером, чтобы и работающий человек мог с ним пообщаться».
Это она имеет в виду себя. Лина находит Малыша странным, вроде как пришельцем из параллельного мира, потому что тот всегда на пол-пути к чему-то или от чего-то и занят вовсе не тем, чем полагается заниматься мужчинам по ее понятиям. Задевает ее еще и то, что у него нет постоянной привязанности с тех пор, как он стал одинок. Она даже пыталась познакомить его с несколькими своими подругами, но все ее потуги давали негативные результаты – ее подруги переставали быть подругами, а Малыш так себе и вел самостоятельную жизнь. Я никогда не заводил с ним разговоров на личные темы, но знал понаслышке, что время от времени он мотается по стране или в Европу. Последний раз я видел его пару лет назад на похоронах нашего общего друга, который помер безвременно.
Глава четвертая
Во вторник утром, когда я выбирал правильный крем среди Лининого добра для замеса лидокаина, позвонил Малыш и спросил про номер выхода со скоростной дороги ко мне, а через десять минут после этого появился и он сам. Прищел он не один, а держал за руку мальчика лет 7—8. Непохоже было, что между ними есть кровное родство, но держались они за руки двусторонне и крепко. Мальчика звали Слаш. Я сразу понял, что это не его настоящее имя, зная любовь Малыша к Guns and Roses. Мальчик неодобрительно посмотрел на мою наготу и спросил Малыша: «Вы что, братья?»
Малыш попросил чего-нибудь попить с дороги и усадил мальчика за гранитный остров-стол на кухне. Мальчик сразу открыл одну из трех принесенных книг и отключился от внешних раздрожителей. Я подумал, что, видно, не только моя Лина озабочена неустроенной жизнью Малыша, но и этот мальчик тоже.
Малыш тем временем смотрел через окно на наш двор, еще не проснувшийся от зимней спячки. Вечно зеленая листва деревьев дает неправильное представление о нерадивости хозяев участка. Я не большой любитель каких-либо уборок в принципе, а тем более таких значительных, как, например, во дворе – после зимней стужи. Считаю всякий беспорядок скорее рабочей атмосферой, чем бессистемно разбросанными предметами и бумагами. На своем рабочем месте, заваленном отчетами, письмами и распечатками я легко нахожу, то, что мне надо, намного быстрее, чем те, у кого все лежит в ящиках или на полочках.
Малыш серьезно спрашивает меня, почему я не одет в такое время дня – что бы случилось, если бы он приехал с девочкой. Мне нечего ему сказать в свое оправдание, кроме того, что ко мне редко приезжают с девочками без предварительной договоренности.
Тем временем Слаш перелистывает страницы одной из своих книг. Я киваю головой в его сторону и тихо спрашиваю: «Чей это профессор?»
Малыш показывает на себя пальцем, чем вызывает у меня интерес.
Я спрашиваю Слаша не проголодался ли он с дороги, говорю, что могу предложить ему сандвич с салатом из тунца и стакан молока или томатного сока. Слаш смотрит на Малыша – не опасно ли в этом доме принимать пищу из рук незнакомца. Малыш смотрит на меня, как бы готовясь ответить на вопрос Слаша, а я смотрю в холодильник, уверенный, что разрешение к приему пищи будет даровано. За своей спиной в конце концов я слышу Слашево: «Да, спасибо, а можно мне холодного чаю вместо молока?»
Мальчик и действительно выглядит, как очень молодой профессор из какой-нибудь детской академии. Мы оставляем его на кухне и идем ко мне в пыточную. Это небольшая комната с зеркалами вместо стен, в которой стоят два тренажера, штанга и гантели. Кроме того там есть большой письменный стол с моими бумагами и прилавок с раковиной. На одной из зеркальных стен красным маркером выведено расписание движение двух креветколовных судов за 2000 год.
Малыш выпросительно поднимает брови на рассписание. Я делаю пояснение, что бывший хозяин этого дома кроме устрашающего косоглазия имел китобойную флотилию из двух посудин с эстонскими командами на бортах, но ловил он креветок в северных морях около Европы. Малыш смотрит на себя в 4 зеркала и двигает правой рукой. Его, видно, что-то не радует в отражениях, и он покачивает неодобрительно головой. Я сажусь к прилавку, на котором уже стоит пустая склянка для будующего крема, флакон с лидокаином и просроченный ночной крем Лореал, один из Лининых, готовый к выбросу. Малыш спрашивает меня о дальнейших планах на сегодня, на завтра и на субботу. Я не удивлен его вопросу, как не был особенно удивлен его появлению на скайпе вчера вечером. Если он приехал в будний день без особого приглашения из далекого Уестчестера на Лонг Айланд, то вовсе не для того, чтобы подержать меня за руку или одолжить свою жилетку мне для слез. В давние годы жизни в Питере, когда ни у меня, ни у него не было даже домашнего телефона, он ухитрялся находить меня в течение одного дня, если была необходимость. Когда-то я спрашивал его, каким образом он это делает. Малыш не знал, как серьезно на это ответить или объяснить и просто отшучивался, что он натуральный сильный медиум и иногда может выходить на посылаемые в космос сигналы и уже по ним определять их источники-людей. В то время мы на этом не зацикливались – ну нашел и нашел.
Находить кого-либо у него не было самоцелью. По-моему, у него вообще не было и нет самоцели и до сих пор. Он находил для того, чтобы что-то делать дальше, а найденый нужен был ему, как строительное звено в только одному ему известной цепочке. В последнее время мы не встречались так уж часто, может быть и к счастью. Ведь последний раз мы виделись на похоронах общего знакомого, когда-то близкого друга Малыша.
Я смешиваю крем с лидокаином почти что 50/50 и одновременно рассказываю ему, что к 2 часам дня мне нужно отвезти этот крем на боксерский ринг для испытаний. Когда пробная доза крема приятного загарного оттенка застыла в фарфоровой ложке, Малыш предлагает испытать крем на моем лице. Не дожидаясь согласия, он мажет мою щеку круговыми движениями. Я знаю, что ничего страшного призойти со мною не может, но на всякий случай держу мокрую тряпку наготове. Через 10 секунд чувствую немоту. В одном из зеркальных отражений мы видим серьезного Слаша с книгой под мышкой, стоящего на винтовой лестнице. Он тоже видит нас в зеркале и улыбается: «А чего вы тут делаете?»
Ответить на вопрос юного профессора я поручаю Малышу. Он, как всегда готов с ответом: «Понимаешь Слаш, что наш хозяин по специальности настоящий химик-экспериментатор. Ты уже про экспериментаторов читал в своих книгах?
– Про таких не читал.
– А про каких ты читал?
– Про которые делали самолеты и сами на них летали. Они были братьями, как вы.
– Мы вовсе не братья. С чего ты взял?
Я не могу улыбаться полноценно из-за онемевшей щеки. Слаш замечает это и продолжает: «Так все-таки что вы тут делаете?»
– Мы сейчас будем испытывать противоударный крем, который наш хозяин изобрел сегодня утром, пока мы с тобой на машине ехали.
– На ком испытывать и против каких ударов?
– Ты что ли не знаешь, что настоящие экспериментаторы все испытывают сами и очень часто прямо на себе.
– А как же удары? Как их на себе испытать? Не может же человек сам себя отлупить.
– А мы здесь с тобой для чего? Просто чтобы сандвичи с салатом из тунца есть, что ли? Я думаю, что с ударом мы сможем помочь.
Слаш больше не улыбается и как будто ждет от меня подтверждения услышанного. Я не хочу говорить, потому что не уверен, что не напугаю профессора голосом и просто киваю в знак подтверждения слов Малыша.
– Ты пришел сюда очень вовремя – будешь свидетелем удара и последствий.
Малыш бьет меня по лицу открытой ладонью довольно звучно и сильно. Так сильно, что голова моя качнулась, но боли я не чувствую и показываю большим пальцем кверху, что эксперимент удался.
Малыш тщательно моет руки с мылом и через плечо серьезно говорит Слашу, что тот только что был свидетелем незабываемого.
Я засекаю время действия крема и занимаюсь приготовлением его товарного количества для боксеров. Тем временем Малыш в непринужденной манере пытается выудить из Слаша, что тот обо всем этом думает. Но Слаш на ветер слов не бросает и отвечает односложно, как японский дипломат. Малыш видно устал от собственного диалога и задает прямой вопрос, где, по мнению Слаша, такой крем может быть успешно использован. Юный профессор отвечает почти мгновенно – в цирке и в тюрьме. Мы молчим и профессор дает пояснения для тех, кто не догоняет: «В цирке клоуны часто лупят друг друга, пока всю арену уберут для следующего номера, ведь после лошадей все засыпано опилками. А в тюрьмах сидят наказанные преступники, но их все равно жалко.»
Моя щека по-прежнему бесчувственна, но глаз и веко работают нормально. Крем почти что готов. По моим подсчетам 9 раундов бокса занимают примерно один час.
Вполне возможно, что одного покрытия кремом перед началом будет достаточно, потому что после пятого раунда удары достигают цели значительно реже.
Я думаю, что пора вступить в разговор, чтобы прояснить картину для юного профессора и говорю, что изготовил этот крем не для цирка и не для тюрьмы, потому что в цирке деруться понарошку, а в тюрьмах кремом никому не помочь.
Слаш смотрит на меня с грустью и спрашивает: «Так вы сделали крем только для себя?» Малыш смеется: «Экспериментаторы многое делают только для себя, чтобы быть первыми обладателями, а потом уже решают, что с этим делать или просто продать другим, чтобы другие решали. Наш хозяин сделал этот крем для спортсменов-боксеров. Ты бокс когда-нибудь видел по телевизору? Ну так вот там все по-настоящему. Сам понимаешь, когда у тебя что-то сильно болит, то ты не можешь хорошенько подумать, как себя защитить и нападать самому, потому что твоя собственная боль тебя отвлекает. Тут и приходит на помощь волшебный крем, от которого не чувствуешь боли. Хочешь на себе крем испытать, пока есть возможность?»
Слаш отрицательно мотает головой: «Нет, я ведь не боксер, я – доберман пинчер».
Нам эта шутка очень нравится. Малыш с гордостью смотрит на Слаша, но ничего не говорит.
Глава пятая
В моей машине Малыш и Слаш сидят на заднем сидении и что-то заговорчески обсуждают. Около спорт. зала запарковано довольно много машин. Видно, что это не обычные посетители, а болельщики за боксеров. Боксеры-полупрофессионалы тоже имееют своих поклонников: чаще всего – это их друзья или родственники. Когда боксер достигает определенных успехов, около него начинают крутиться всякого рода спонсоры, у которых есть свой интерес, чаше всего финансовый. Независимо от ранга боксеров, на их бои всегда делают ставки, и деньги мигрируют из одних карманов в другие. Меня никогда не привлекали спортивные споры на деньги, потому что вся эта индустрия под строгим контролем. У меня на последней работе был один буки, который раздавал всем желающим отпечатанные карточки со списками предстоящих встреч. Люди заполняли их и возврашали ему с приложенными деньгами по пятницам, а по понедельникам счастливчики получали выигрыши.
Мы вошли в спорт. зал, и я предложил Малышу подождать меня, пока встречусь с боксерами. Слаш сразу обратил внимание на танцуюших зумбисток: «Малыш, а можно мне около стекла постоять, пока мы здесь все равно ничего не делаем?»
– Чего тебе у стекла стоять – садись лучше на велосипед и покрути педали.
– Не хочу я педалей крутить на одном месте, а за стеклом все-таки музыка и танцы.
Малыш безнадежно махнул ему рукой: «Смотри уж, что мне с тобой поделать. Только никуда не уходи отсюда.» Слаш его не слышал, а уставился на женщин – за стеклом.
Мы с Малышом пошли в сторону раздевалок, чтобы найти там моих боксеров. Из динамиков гремелело что-то очень ритмическое, переплетенное словами животной страсти. Кто-то из около спортивных социологов сказал, что музыкальное сопровождение упражнений должно быть именно таким, напоминающим прибрачный танец с имитацией движений самого любовного акта. Люди, по сути дела, не слишком изменились в своих подсознательных животных привычках, и если теперь нет необходоимости праздновать с танцем удачную охоту или обильный урожай из-за неактуальности событий для городской толпы, то найти себе партнера по жизни стало намного сложнее, чем раньше, и музыка возвращает нас к первобытным корням.
Мои боксеры сидели с забинтованными кулаками и получали инструкции от тренера, которого я вчера видел в предбаннике. Он покосился на нас и сказал, что сюда заходить нельзя никому, кроме боксерской челяди. Оба боксера в один голос сказали, что именно меня они и ждут. Я достал банку с кремом и протянул ее тренеру. Он открыл ее и понюхал. Я сказал, что крем нужно наносить за 5 минут до начала боя и стараться обходить стороной губы и веки.
Один из боксеров сказал, что прямо сейчас денег отдать не может, потому что ему уже в карман не залесть.
Малыш шепнул мне, что хотел бы посмотреть на натуре, как работает противоударный крем. Я подумал, что час времени, проведенного около ринга, может быть вовсе и не потеря времени, тем более, что сам Малыш был тому инициатором.
Трибуны были почти пустые, потому что встреча была типа генеральной репитицией предстоящего завтра вечером. Возможно, что и девяти раундов они драться не станут…
Боксеры выбежали на ринг, и каждый из них заплясал на своем месте в ожидании гонга.
За стеной тяжело ухала музыка и напомнила мне, что маленький профессор все еще любуется женскими формами сквозь дымчатое стекло.
Малыш спросил меня, что именно я делаю в этом зале, когда не толкаю самопал другим. По его тону я понял, что торжественная часть нашей встречи подходит к концу, и скоро наступит художественная. С Малышом лучше быть открытым и откровенным. Он никогда тебя не осудит за глупость или недальновидность. Вранья, однако, от других он сам терпеть не может и общение прерывает мгновенно. Чувствует его, как матерый волк-капкан.
Я начал было рассказывать, но прогремел гонг, и боксеры закружились на ринге вокруг невидимой оси. Понятно было, что они показывают тренеру и остальным свою работу ног и тела в первую очередь, а уж потом все остальное.
Кто-то из болельщиков крикнул что-то короткое, и многие засмеялись.
Потом один из боксеров принял боевую стойку в то время как другой пританцовывал с опущенными руками довольно близко от первого. Так могут позволить себе драться только бойцы высокого класса с молниеносными реакциями. Здесь было нечто иное: боксер в стойке нанес два стремительных удара по лицу другого. Болельщики загудели в знак неодобрения. Затем нападающий нанес еще несколько безответных ударов, и тренер показывал рефери, что он хочет остановить встречу, хотя на ринге все шло своим чередом. Рефери подозвал к себе боксеров, что-то им высказал, и бой продолжался. Второй боксер как будто проснулся после предупреждения рефери, он встал в стойку и больше прямых ударов в лицо не пропускал.
В перерыве между 4 и 5 раундами я подошел к рингу и попал в поле зрения одного из боксеров. Тот поднял свою руку с пoвернутым пальцем вверх и искаженно улыбался мне сквозь черный загубник.
Я узнал, что они будут драться еще 3 раунда и хотел было вернуться на свое место на трибуне, но не увидел там Малыша и подумал, что он наверняка в общем зале ищет Слаша. Так оно и оказалось. Точнее сказать, никто никого не искал: Малыш стоял рядом с молодым профессором и делал ему пояснения о том, что происходит за стеклом. Там класс зумбы сменился на класс йоги, и уже другие жнщины сидели на разноцветных поролоновых матиках умиротворенно в неестественных для простого населения позах. Когда я подошел к ним, то услышал, как Слаш реагирует на объяснения. Йога явно не была его фортэ.
Я показал Малышу, что обычно делаю в зале, и мы вернулись к боксерскому рингу.
Встреча, по-видимому, закончилась. Публика была довольна ее исходом. Было ясно, что многие пришли сюда для того, чтобы решить, на кого они будут делать ставки завтра вечером. Оба боксера выглядели нормально: без ссадин и следов крови на лицах. Их тренер был явно доволен исходом матча. Он хлопал их по спинам и, должно быть, прочил им блестящее будующее на ринге.
Я подождал, когда они спустятся с помоста. Один из них находу разбинтовал свой кулак и выложил мне из него $100 бумажку. Деньги не пахнут.
Слаш поинрересовался, что мы теперь будем делать, если на ринге уже никого не лупят. Я предложил поехать к океану, прогуляться среди дюн, где никто не услышит нашего разговора.
У меня в багажнике лежит корейский шелковый воздушный змей. Я купил его несколько лет назад на пляже, воодушевленный зрелищем группового полета змеев. Это был своего рода семейный бизнес: отец и двое его сыновей приехали на четвертое поле Джонс бич ветряным сентябрьским днем на старенькой и разбитой Тайоте, достали из нее пол-дюжины воздушных змеев и стали их запускать. Каждый раз, когда очередной змей достигал определенной высоты, мальчики отдавали струны управления змеем своему отцу, который загонял змея в небе в определенную точку, и тот замирал там, как вкопанный. Когда в небе зависли четыре змея, корейский отец начал манипулировать ими с невероятной ловкостью. Его движения чем-то напоминали фигуры тай-чи.
Иногда змеи в небе танцевали синхронный танец в одном направлении, иногда они неслись друг другу навстречу и расходились, едва не схлестнувшись.
Пока корейский отец демострировал змеев, и главное – свое мастерство управление ими, его сыновья выложили на продажу целую охапку таких же змеев в прозрачных пластиковых упаковках. Толпа наблюдателей росла, как на дрожжах: велосипедисты слезали со своих велосипедов, собачники смотрели в небо вместе со своими собаками, любовные парочки переставали миловаться друг с другом и следили за воздушными танцами. Был среди прочих там и я. Представление едва ли длилось дольше часа: все змеи были распроданы. Мне достался один из тех, что принимал участие в воздушных танцах. Стоили они немало для бестолковой игрушки, потому что были из шелка, ручной работы и росписи.
Я запускаю своего змея пару раз в году, когда мне надо побыть одному и обмозговать что-нибудь. Змей в такие минуты покачивается надо мной и не дает отвлекаться на побочную чепуху своим полузакрытым глазом.
Мы приехали на пляж, и Слаш со змеем в руках сразу унесся к воде, а через пару минут мы увидели одного из них в небе.
Как преамбулу к разговору, Малыш рассказал мне, что он знает о наших общих знакомых, а таких оказалось немало. Многие давно уже не жили в России, а многие из тех, кто жили там, стали популярными личностями. Многие уехали жить в другие страны и на другие материки. Вспомнил он и тех, кого уже и вовсе нет в живых. Наши общие знакомые в основном были из музыкально-художественной среды. В свое время у меня была приятельница, выпускница Мухинского училища, через которую я познакомился со многими непонятыми гениями сырой штукатурки, керамики и стекольного литья.
Когда список лиц подошел к концу, он спросил не знал ли я Грега Полуэкта, который уехал в штаты одним из самых первых.
– Я когда-то знал одного Полуэкта, но того звали Грином. По-моему, с ним что-то случилось, и он пропал.
– Грин и Грег были одним и тем же человеком, который умер от обширного инфаркта одной теплой апрельской ночью. Он умер, а не пропал – сказал Малыш.
– Откуда ты знаешь, что мы говорим про одного и того Полуэкта?
– Грег Полуэкт был химиком. Он работал вторым шефом по холодным закускам в ресторане Tavern on the green. Если бы не его смерть, то и в моей жизни все могло сложиться все совершенно по-другому.
У меня сомнений больше не было: мы говорили про одного человека – химика и Полуэкта.
Малыш следил за движением змея в небе и продолжал: « Это случилось в конце 70-х. Я начал только приходить в себя после маза-Раши и работал в мясном дистрикте на Манхаттане за наличку для одного еврейского мясного королька. Работа была неплохая, но опасная. Хорошо было, что опасностей я не боялся, потому что ничего не понимал ни в законах, ни в беззакониях и носился по дорогам без водительских прав в погоне за потенциальными похитителями мороженого мяса. Так бы все это и продолжалось, пока однажды не повстречался с Полуэктом. Он к тому времени уже прилично стоял на ногах – легально работал в престижном по любым понятиям месте за чек и подрабатывал на производстве и продаже дури в Виллежде. Он жил там же, и что не характерно, тараканов в его квартире не было. Они там, конечно же были, но быстро перевелись. Чем он, Полуэкт, их вывел, теперь уже никто не узнает, но этим своим средством он мог бы пустить по миру всю пестицидную индустрию в штатах.
– Каким образом?
– Обыкновенным. Запатентовал бы свое средство и продал бы. Сам понимаешь, что тараканы кормят большой сегмент химических предприятий, которые занимаются бытовой химией. Вполне возможно, что такое же средство было открыто и до него, но его никто и никогда выпускать не будет даже, если осмелится. Всякого рода Зеленые и другие инвайроменталисты залоббировали бы производсво такого средства, чтобы оставить себе возможность не уничтожить тараканов начисто, а просто бороться с ними различными дорогостоящими методами, и, не дай бог, не разбалансировать урбанистический мир насекомых. Уничтожить всех тараканов – это как срубить гигантский сук, на котором гужуется целая индустрия.
Речь Малыша и манера изложения ни капли не изменилась за все эти годы. Помню, как однажды спросил его об этом необычном навыке. Это было очень давно, перед самым его отъездом в штаты. Он получил тогда звание лектора по политическим и научным знаниям зачем-то. Рассказывал, что просто купить диплом было невозможно, а нужно было прослушать 6 часов лекций и сдать экзамен. Именно после 6 лекций его монологи зазвучали иначе. Незнакомцы принимали его речи за откровенную стеботу, и не пытались слышать между строчек.
Главное – это не давать Малышу возможности обуздать конька до конца – тогда уж точно до остановки можно не дотерпеть…
– Как мог с Полуэктом произойти обширный инфаркт, если был он худым и совсем молодым?
– Так вот и произошел. Инфаркт, кстати говоря, был не обычный, а как бы групповой. Полуэкт был со своей приятельницей при определенных обстоятельствах.
– Любились что ли в вычурных позах и не смогли расплестись?
Малыш смотрит на меня с грустной улыбкой: «Про вычурные позиции я ничего сказать не могу, так как не был там. А ведь должен был бы быть. И, если бы остался с ними той ночью, то возможно, что и меня бы сейчас не было в живых…»
– Как это не было бы в живых? Не хочешь ли ты сказать, что это было культовое самоубийство, искусственно вызванным инфарктом?
– Я никогда не думал о смерти Полуэкта под таким углом, но в определенной мере ты попал в точку. Ты знаешь, что Грег, или Грин по-твоему, был действительным первопроходцем в сфере дизайн наркотиков. В конце 70-х никто в штатах не знал про экстази. Грег сделал масть по отдаче очень похожую на тепершнюю экстази, и я ее испытал уже тогда на себе. У него была даже подогнана философия под это дело о непроходящем желании заниматься «секесом». Но в ту ночь произошло нечто другое. Нас было четверо в ресторане Националь на Брайтоне. Все было нормально до момента, пока он мне не поведал, что стоит на грани большого открытия.
– Это он про экстази так заявил?
– Да нет, экстази – как шутка гения, к тому времени было позади. Он говорил о другом. Я сначала не мог понять, о чем вообще идет речь, потому что мы выпили до того, и к открытиям я особо не был предрасположен. Но он молчать не мог. Видно, что его переполняло, он хотел быстрее с кем-нибудь еще поделиться, кроме своей подруги, американской ученой по химической части. Когда он мне в двух словах рассказал о своем открытии, я в одну секунду весь вспотел и стал абсолютно трезвым.
Малыш иногда умеет драматизировать события до такой величины реальности происходящего, что ты сам как бы становишься частью его истории. У него определенно есть дар заманивать всех на один борт, пока лодка не начнет черпать бортом воду. От испуга многие бегут к другому борту, и тогда лодка черпает вторым… В данном случае нас было только двое, и он не старался впаять мне байку – просто разговор попал в такой грув.
– Что же это было за открытие такое?
– Грег предложил нам после ресторана поехать к нему домой и попробовать – принять что-то всем вместе – вчетвером. Он говорил, что они уже пробовали это делать с его подругой, держась за руки, и, когда все закрутилось, они оказались там вместе.
– Где это там?
– Дальше рассказ Полуэкта не был таким отчетливым: он явно хотел оставить недосказанной изюминку интриги. Помню, что он сказал, что они с подругой очень быстро двигались, как два маугли по доисторическому лесу. Еще он сказал, что от снадобья самого умереть невозможно, но возможно помереть от страха во время трипа.
– Почему же ты не пошел? Что Дима, стало бздимо? Иногда даже таких людей, как Малыш, стоит воодушевить и подзадорить для их же пользы. Они, в своем порыве, могут дойти до определенной точки, а потом стушеваться и скомкать самое важное и интересное. Мои слова для него не были никак не оскорбительными, а скорее, как протянутая рука помощи для обретения равновесия на плавающей кочке.
– Именно так, ваше высочество. Я как почувствовал, что все это не вымысел больного воображения. А тут он мне еще предложил войти в долю и составить вдвоем бизнес план. Грег был человеком холодного расчета и решительных действий. Поэтому он и не бился в местных инстанциях с объяснениями и доказательствами своих научных степеней, публикаций и патентов, а пошел и выучился экстерном на повара, чтобы обеспечить себе тыл. Я, когда увидел его за две недели до трагического происшествия, подумал себе, что он человек исключительного устремления к цели и что остановить его сможет только пуля. Как можно было предположить – инфаркт, не зная подробностей.
– Что же это было в нем было такое решительное? Я знал его в Питере довольно хорошо. Всегда он был темной лошадкой. Строил из себя непризнанного гения. Многие из мужиков в то время делали изыскания с психоделическим уклоном.
– В том то и дело, что и другие кое-что могли да перемогли, а он, единственный, собрался и свалил на Запад, не будучи солистом балета или циркачем с мировым именем. Как он это сделал, никто толком не знал, но уж, наверняка, не как Валера Черкасов – пешком через Финляндию. Короче говоря, взял я себе в тот раз отсрочку с пробным приемом зелья до следующего раза, но следующего раза не произошло. Они с подругой умерли той же ночью от сердечного приступа. Но об этом я узнал через несколько дней от полиции: они меня вызвали, как последнего из живых, кто общался с Полуэктом.
– И что случилось дальше?
– Все покатилось под откос: моя американская карьера в кинобизнесе, этнографическая поездка по стране и безоблачная жизнь с американской женушкой.
– Ты жил в штатах с американской женой? С какой это?
– С Райкой. Пришлось нам расстаться. Мне дали 72 часа, чтобы закончить американскую гастроль, и еще пригрозили, что не просто депортируют меня, если сам не уберусь, а поменяют на русского диссидента или шпиона. А это значит, что меня бы через штатскую военную тюрьму в Гуантанамо на Кубе везли полгода на подводной лодке в Мурманск, как Пугачева в цепях, в помещении, смежным с ядерным реактором, чтобы быть уверенными, что я больше не смогу размножаться.
