Инна Ивановна Фидянина
Нежить и богатыри
Банник и Ставр Годинович
Решил отец Егорки баньку поставить у ручья. Выкопал для проруби ямку, она водицей то и наполнилась. Рядышком место для баньки подготовил: поляночку от деревьев и кустиков очистил, выкорчевал пни, снял дерн, землю перелопатил, устлал бревнышками, укрепил глиной, сделал насыпь и сколотил дубовый сруб с дверцей, да оконцем под самой крышей. А щели законопатил мхом, льняной паклей и смолой древесной. Печку-каменку сложил да гладкие камушки для пара приволок. Вкатил бочку для водицы и чан для купания. Принес парочку ушат, дровишек берёзовых заготовил и всё, можно мыться. Ан, нет.
– В баню банный дух войти должен. Надо б его чёрной курицей задобрить. Пойди, Егорка, излови чернушку! – сказал отец.
Побежал малец в курятник, поймал чёрную курицу, принёс отцу:
– Нате, тятенька! А дальше то что?
– Теперича сверни птице шею да закопай её под порогом нашей баньки. Банный дух и придёт, покуда спать мы будем.
Свернул Егорка курице шею, закопал мёртвую у порога. А батяня чёрный хлебушко с солью в предбаннике оставил для нового хозяюшки. И попёрлись отец с сыном в дом к маменьке: потчевать и баиньки. Пока ели да спать укладывались, Егоркины родители байки баили о злом характере Банника да про то, как тот может запарить до смерти или баню спалить, ежели что не по его.
– А зачем он нужен, Банник этот? Может и без него проживем? – засыпая, спросил Егорка.
– Не знаю, – пожал плечами отец, он себе таких вопросов никогда не задавал. – Спи, сынок, баю-бай.
А сам задумался:
– И вправду, зачем он нам нужен? Да нет, ну как же, хозяюшко! Чудно, однако.
Побежал наутро Егор смотреть, как Банник в бане устроился. Двери открыл, кланяется:
– Хозяюшко-батюшко, пусти поздороваться с тобой! Хозяюшко-батюшко, пусти поздороваться с тобой!
В ответ тишина. Обошёл мальчонка баньку кругом, во все углы заглянул, даже в бочку и под кадку. Хлеб с солью, отцом оставленный, съел и обратно в хату побежал.
– Есть Банник в бане, пришёл! – закричал он с порога отцу с матерью. – Хлебушко утянул и бочку с кадкой опрокинул.
– Вот те раз, вот те раз! – забеспокоился отец. – Явился, значит, проказник наш. Пойду баньку топить, Банник пар любит.
Натаскал мужичок воды, истопил печь жарко-жарко, и вся семья мыться отправилась. Помылись, Баннику ушат водицы оставили, обмылок и веничек в уголке. Дверь палкой подперли и до следующего банного дня простились с хозяюшкой-батюшкой. Егорка же, хоть и съел, оставленный Баннику хлеб, но всё же уверовал, что Банник в их новой бане поселился. Ребятам во дворе о том и твердил:
– Есть банный хозяин в нашей бане, пришёл! Хлебушко утянул и бочку с кадкой опрокинул.
Ай, великий, сильный, могучий богатырь Ставр Годинович ехал от стольного града Киева, с великого пирования почестного, к себе домой во землю ляховицкую, к супружнице милой Василисе свет Микулишне. А дорога то была по проселочкам, через леса да подлесок. Застала его ночка темная у той деревни, где жил Егорка. Не дойдя до хат деревенских, наткнулся богатырь на новую баньку у ручья. В ней и надумал заночевать. Отпер дверь, вошел, не поклонился, не поздоровался с хозяином банным; крестик православный с шеи не снял и под пятку не засунул – так нечисть велит.
Нашёл Ставр дровишки, истопил печь. Снял с себя одежду походную, вымылся дочиста, да тут же на лавке, лёг и заснул крепко-крепко. А духу банному ни обмылочка, ни водицы в кадке не оставил.
Ровно в полночь из темного уголка выходит нежить: голый, призрачный, худющий-худющий старикашка Банник с седыми, лохматыми волосами, весь облепленный листочками берёзовыми, и лицо у него злое-презлое. Склонился нежить над богатырем и начал что-то нашептывать, да искры из глаз пускать. Поколдовал Банник, поколдовал, потряс своими кулачками, поплевал на Ставра Годиновича и исчез – только его и видели.
Разбудило утро светлое загулявшего богатыря в баньке чужой. Проснулся он, потянулся, хотел с лавки слезть, да не тут-то было! Ни ногой, ни рукой двинуть не может: обессилел наш воин могучий, лежнем лежит, прохлаждается, взгляд жалкий, а из глаз то ли вода, то ли слеза бежит – непонятно.
Но валяться в одиночестве ему судьбой недолго назначено было. Тем же утречком побежал Егорка к баньке своей – Банника врасплох застать. Глядь, а там былинный богатырь валяется: вымытый и трезв, как стекло (хотя, стёкол малец в глаза не видел, в его деревне окна бычьим пузырем закрывали). Выбежал хлопец из бани, нашёл рогатину и с ней к врагу лютому подходит. Ткнул Егор рогатиной в тело гладкое, богатырское, а оно не шевелится. Ткнул ещё. Взмолился тут добрый воин:
– Не губи меня, крестьянский сын! Ехал я от стольного града Киева, с великого пирования почестного, к себе домой во землю ляховицкую, к супружнице милой Василисе свет Микулишне. А дорога то была по проселочкам, через леса да подлесок. Застала меня ночка тёмная у баньки рубленной. В ней и надумал заночевать. Заснул крепко-крепко, а как пробудился, так встать не могу. Дивится на это дело Егорка:
– Видать, без нечистой силы тут не обошлось. Побегу, отца покличу, – и понесся в дом за тятенькой.
Рассказал домашним новость невиданную. Те выслушали и айда к бане: матушка с батюшкой впереди, кошка следом, за ней собака, и даже глупая слепая курица за шумной компанией увязалась, крыльями машет, кудахчет.
Оглядела крестьянская семья богатыря, да и призадумались все. Каждый свою думку вперёд толкает: баба настаивает на порче княжеской, пёс в лес тянет – разбойничков искать, кошка во всём винит блох; а курица Егора в ногу клюёт за то, что тот, в угоду Баннику, чернушке голову свернул.
– Банник! – догадался отец.
И стал у Ставра Годиновича выспрашивать:
– Ты, богатырь, дверь как отпер, поклонился ли хояину-батюшке три раза, спросил у него позволения заночевать?
– Нет.
– А порог переступив, снял ли с себя крестик православный да запихал его под пятку?
– Нет.
– А когда в бане помылся, оставил Баннику водицы грязной в ушате, веничек неополосканый да мыльца кусочек?
– Нет.
– Ох и дурная твоя башка!
– Хочу пирожка.
– Погодь, не время пироги жевать. Давай, проси у Банного духа прощения, покайся да поклонись ему три раза.
– Поклоняться я никак не могу, к лавке присох!
– Ну ладно, лежи, мы за тебя челом побьем.
Поклонилась вся семья, вместе с кошкой, собакой и курицей, три раза духу банному. Попросили они хором прощения. Сорвали с груди Ставра Годиновича крестик православный и в богатырский сапог запихали, а затем дали воину водицы медовой испить да ушли в дом пироги печь.
А былинник поскучал-поскучал в одиночестве и захрапел. Тут выходит из-за угла Банник злой-презлой и давай кричать, ругаться! Ведь деваться то ему некуда – надо заклятие снимать (семья крестьянская, хошь не хошь, а добрый ритуал совершила). Покряхтел Банник, поскрипел и давай шептать Ставру в ухо – злые чары развеивать. Поколдовал, поколдовал и исчез. А навсегда иль нет – никто не знает, не ведает.
Тем временем, Егоркина маманька напекла пирогов, накормила семью, остатки со стола в корзинку положила и пошла к баньке – богатырешку проведать. А за ней, лоб хмуря, муж побежал, за мужем – сын, за сыном – кошка, за кошкой – собака, за собакой – слепая курица. Примчалась процессия к Ставру, тот спит. Разбудили они его и давай пытать:
– Как, добрый молодец, здоровьице?
Открыл богатырь свои очи ясные, потянулся, встал с лавки, оделся, обулся и накинулся на пышные пироги. А поев, пообещал деревню от ворогов избавить.
– Дык нет у нас ворогов!
– Это только кажется, что ворогов днём с огнём по белу свету не сыскать. Их сегодня нет, а завтра набегут, налетят – никого на семена не оставят! В общем, свистите, как появятся. Я мигом прибегу да дружину хоробрую приведу.
Раскланялся великий, могучий богатырь и исчез. Жди-пожди его теперича! А Егора родные спать повели.
Баю-бай, сыночек,
баю-бай, не срочно
нам со злом махаться;
впервой черёд – проспаться,
во второй – покушать,
а в третий – сказки слушать.
Банник – дух бани, крохотный голый старичок, с покрытой плесенью бородой, который шпарит моющихся кипятком, раскалывает камни в печке и стреляет ими в людей, затаскивает их в горячую печку или сдирает клоки кожи. Надо оставлять баннику хороший пар, свежий веничек и лоханку чистой воды. А уж если ты попал под руку баннику, надо выбежать из бани и позвать на подмогу овинника или домового: «Батюшка, выручи!» Банников в бане может быть несколько: банник, банная бабушка, жена Банника – обдериха и их дети). Вымывшиеся оставляли на полке ведро и веник для банников, благодарили их, приглашали: «Хозяин с хозяюшкой, с малыми детишками, гостите к нам в гости!» Банник дух-охранитель: защищает баню чужих банников, чужой нечисти и пришлых людей. Банник может погубить родильницу, если ее оставить в бане одну, или украсть младенца, заменив его своим ребенком. Дети банника обычно уродливы и плохо растут. Чтобы задобрить банного хозяина, под полком новой бани в чистый четверг страстной недели закапывали задушенную черную курицу, а затем уходили, пятясь задом и кланяясь.
Медведи-двоедушники
Прослышал сердобольный богатырь Чурило Пленкович, что в славном граде Саратове живут-поживают два медведя-великана, которые богатырей из беды спасают, заблудшим помогают, а всё остальное время на цепи сидят, брагу пьют и народ честной на ярмарках веселят, пляшут да на гармониках пиликают. И судачат, что внутри у них две души: одна медвежья, другая человеческая. А посему медведи те – двоедушники.
Обидно стало Чуриле за мохнатых товарищей богатырских, за названых братьев самого Добрыни Никитича и Сухмантия Одихмантьевича.
– Надо бы у них человеческую душу наружу выпустить, али же оборотить медведей в людей, и дело с концом!
Но сказать одно, а сделать другое. Как из косолапых лишнюю душу выпустить? Ну, или как превратить их в людей? Никто не знал.
Пошел Чурило к злющей ведьме Яге с бочонком медовухи в руках – та всё знает, всё примечает, за всеми следит, а на мед также падка, аки и пчелы.
– Тук-тук-тук, Яга!
– Чай пришла моя беда?
– Не беда, а бедка, заводи обедку, будем брагу пить, о делах говорить.
– Эх какие такие дела от тебя, богатыря?
Высунула бабка нос из избы, понюхала воздух недоверчиво, но всё же распахнула дверь пошире:
– Ну, заходи, коли пришел, на пороге стоять – ноженьки не уважать.
Взобрался Чурило Пленкович еле-как в избушку на курьих ножках, просела изба, застонала, богатырю отомстить пообещала. А тому и дела нету, знай себе за стол садится, прихорашивается, златые кудри на палец наматывает.
– Никак соблазнить меня хочешь? – замотала крючковатым носом ведьма. – Ты это брось, я с такими, как ты, в два счета расправлюсь! Али забыл?
Помнил, помнил Чурилушко, как он с богатырями на Московию ходил, и как Баба-яга их в печи сожгла чуть ли ни до смерти самой. Поглядел вояка в окошко на баньку ту славную, вздохнул, на бочонок с мёдом покосился и промолвил слово доброе:
– Наливай!
Разлила бабуся сладкой бражки по чаркам и говорит:
– Рассказывай с чем пришел, а коли не расскажешь, то спать ляжешь и не проснешься.
– Да ты старая смеешься! Вот послушай о чем сказ расскажу тебе сейчас. Есть в городе Саратове два медведя-великана, что играют на баяне. Так судачат, те медведи – двоедушники: одна душа у них человеческая, а другая звериная. Надо бы помочь страдальцам: одну душу наружу выпустить, много они добра по свету делают!
Фыркнула бабуся на речи такие, прищурилась:
– А какую душу ты хочешь наружу выпустить: медвежью или человечью?
– Медвежью, конечно!
– Э-э, дружок, а ведь медведи те не оборотни, выпусти из них любую душу, так медведями и останутся, не обратятся они в человека! – хмыкнула Ягуся и хлопнула былинного по плечу. – Придется тебе, касатик, решать какую душу облегчить, а какую оставить в медвежьих мослах.
Не ожидал добрый русский богатырь такого расклада, хотел было заставить ведьму раскидать по столу картишки:
– Пущай масть и порешает судьбину косолапых!
Да бабка лишь носом из стороны в сторону повела и пробурчала:
– Э нет, так не пойдет! Давай-ка вместе подумаем: вот чья душа брагу пьет, а чья богатырей из навоза вытаскивает?
Тут Чурило Пленкович оскалился и загигикал, аки конь:
– Ну, ясно дело, брагу хлещут человеки, а спасают…
– Медведеки! – заржала ведьма.
– Ну и что тогда делать будем? Надо пьяниц из медведей вытаскивать! – рассудил богатырь.
– Погоди, не спеши. И свинью споить можно, а где ты видал свинью нрава героического?
Почесал Чурило затылок, задумался:
– Ты хочешь сказать, что пьянствовать может и медвежья душа, а геройствовать только человеческая?
– Ну да, родной, ну да! Выпусти ты душу человечью наружу, и останется род вояжек без помощников.
Тут избушка совсем устала держать на себе богатырскую тушку и скрипнула угрожающе. Не обратили на ее грозный рык два сотоварища-бражничка, отмахнулись и давай думу думать дальше: какую душу в медвежьем теле оставить, а какую освободить. Но избушке на курьих ножках на их раздумья плевать, стала она раскачиваться из стороны в сторону да песни петь по-петушиному.
Но от качки да кукареканья богатыря лишь в сон потянуло. Зевнул славный русский витязь и уснул мертвецким сном. Расстроилась изба, да и присела наземь, дав ногам отдохнуть. А баба Яга хотела под шумок напоить спящего гостя ядовитым зельем (и дело с концом), но передумала, махнула кочергой – выгнала кота Баюна с печи и шепнула другу верному:
– Беги, коток, во дальний лесок, во светлый городок к двум медведям-великанам, что играют на баяне и скажи им речь такую: хочет из них душу вынуть богатырь Чурило Пленкович, пущай не едят, не пьют из его рук, а какую чарку поднесет, так ту пущай и перевертывают.
– Мяу, – отвечает ей верный кот Баюн и бежит во дальний лесок, во светлый городок к двум медведям-великанам, что играют на баяне – предупредить их об опасности.
Но вот прошло сто лет, сто веков, проснулся наш богатырь… Да не, не прошло и трех дней, как оклемалась наша детинушка. Встал Чурило, расправил плечи, огляделся, вспомнил о чем пришел Ягусю просить и спрашивает:
– Так что, старая, поможешь медведям?
Крякнула бабка:
– Так ты какую душу хочешь освободить: медвежью иль человечью?
– В любом случае людскую!
– Ну, людску так людску, не мне тебя судить. На флягу с зельем, дашь её медведям, те выпьют и людская душа наружу выпрыгнет.
Дала бабка богатырю обычной браги да и выставила за дверь. А напоследок пробурчала себе под нос:
– Не ты греховодников в медвежье тело облек, не тебе их и вынимать.
А Чурило Пленкович уже шагал да песни напевал. Так и добрался до города Саратова. Заглянул на ярмарку шумную, разглядел там средь толпы двух медведей-великанов, с усердием пиликающих на баянах. Распихал толпу и подходит к товарищам, названным братьям самого Добрыни Никитича и Сухмантия Одихмантьевича. Подходит он к ним походкой бравой и подмигивает: и так подмигивает и эдак! Затем протягивает косолапым флягу с брагой. А медведи одним ухом кота Баюна слушают, другим – Чурилу, но их души (уж незнамо и какие) похмелья просят. Вот мишки и не отказываются: выпили они каждый по пол фляги и повеселели, еще шибче играть стали. Былинник наш тоже повеселел:
– Ну и ладушки, ну и хорошо, видать по одному духу в мослах медвежьих осталось, вона как их морды то расцвели! Прощевайте, души людские, летите далече, на божие вече!
А медведи, знай себе, наяривают! Народ пляшет, девы платочками машут, бабкин кот рыбий хвост пихает в рот. А дурачок Чурило стихом заговорило:
Жил-был богатырь,
он не ел и не пил
без креста за пазухой,
добрых дел помазанник!
Ох, как кричал эту припевку сердобольный богатырь Чурило Пленкович, медведи аж пиликать устали, а он всё кричал и кричал, кричал и кричал…
А ты спи, Егорка, крепко,
не твоя это зацепка —
лазить по чужим дворам
и устраивать бедлам.
Двоедушник – существо, заключающее в себе две две души: человеческую и демоническую. Двоедушник днем обычный человек, ночью он засыпает непробудным сном. И тогда Двоедушник путешествует вне своего тела в образе животного. Если попытаться задержать Двоедушника, то он может убить. Чтобы разбудить это существо, его нужно было перевернуть вверх ногами. После смерти двоедушника его чистая душа идёт на тот свет, а нечистая душа становится упырем, который живёт то в могиле, то под водой, в зарослях, глухих местах. Такой упырь пьёт кровь, вызывает болезни детей, падёж скота и тому подобное.
