Один из критиков назвал талант Достоевского жестоким – это некардинальный признак его поэии; но все же она несомненно жестока, потому что жестока и безжалостна прежде всего человеческая совесть. Одна Катерина Ивановна Мармеладова чего стоит? Сколько надо было на в сердце неумолимых упреков совести – своих ли или воспринятых извне, – все равно, – для этого эшафодажа бессмысленных и до комизма нагроможденных мук.
Кстати, Достоевского упрекают в сгущении красок, в плеоназмах и нагромождениях – но пусть каждый проверит себя в минуты насторожившейся или властно упрекающей совести и он ответит на это обвинение сам. Нагромождение стало бы не художественным, откройся в нем хотя одна черта не подлинного мелодраматического ужаса, но кто и когда мог поставить на счет своей заговорившей совести ее многоречие или преувеличения.
На фоне творческой совести – у нас, обыкновенных людей, она говорит, много что вопиет, у Достоевского ж она творила и рисовала, – вырастали в романах Достоевского целые образы: таковы сестра закладчицы Лизавета, Сонечка Мармеладова, жена Ставрогина, Кроткая и Илюшечка Снегирев. Этим я хочу сказать, что были в его поэзии лица художественно подчиненныедругим, необходимые не столько сами по себе, сколько для полноты и яркости переживаемых другими, часто незримых драм.