Иосиф Михайлович Кулишер
История русской торговли и промышленности

Полная версия

«Русский тариф»

Серия основана в 2005 г.

Составление и научная редакция серии

к. и. н. М. М. Савченко

Выпуск 5

Воспроизводится по изданиям:

Кулишер И. М. Очерк истории русской промышленности. Пг.: К.-О. Петрогубпрофсов, 1922.

Кулишер И. М. Очерк истории русской торговли. Пб.: Атеней, 1923.

Электронное издание на основе печатного издания: История русской торговли и промышленности / И. М. Кулишер. – Москва ; Челябинск : Социум, 2016. – 488 с. – (Русский тариф; вып. 5). – ISBN 978-5-906401-64-9. – Текст : непосредственный.

Портрет И. М. Кулишера на обложке из архива С. М. Виноградова.

Очерк истории русской торговли

Глава 1
Торговля русов с Востоком в древнейшие времена

Еще в 1847 г. известный ориенталист П. С. Савельев обратил внимание на арабские монеты, находимые в России, как на важный источник для изучения сношений Древней Руси c Востоком. Если, по словам Гиббона, на основании одних медалей можно установить путешествия императора Адриана, то и арабские монеты открывают исторические факты, о которых умалчивают летописи. Арабские, или куфические, монеты (от г. Куфы, где установлено старинное арабское письмо, употребленное для их надписей), которые начали чеканить в самом конце VII ст. (после Р. Х.), будучи немыми памятниками, все же подробно рассказывают нам о многих явлениях своего времени. Место чеканки, на них обозначенное, свидетельствует о том, что данный город в это время признавал власть определенной династии, и указывает на географическое протяжение государства; титулы эмира или султана и присутствие или отсутствие имени современного халифа на монете показывают отношение чеканившего к «повелителю правоверных», духовному главе мусульманского мира; притязание владетеля или его наместников на независимость, явная вражда или разрыв его с халифом выражаются опущением имени последнего. Мало того, самое нахождение арабских монет в какой-либо стране уже означает факт сношений между ней и Востоком в данный период, ибо на Востоке монета, как эмблема верховной власти данного времени, перечеканивалась с восшествием на престол каждого нового халифа или султана.

В русской земле найдены «целые капиталы» в куфических монетах VIII—XI ст. Населению негде было укрывать свои ценности в ином месте, как «в матери сырой земле». Она служила для них своего рода банком. Тщательно хороня свое добро близ дома или на берегу реки, они делали тайный знак – клали камень или сажали деревце и находили по ним свое сокровище. Но в случае смерти их «безответный банкир» навсегда хранил вверенную ему тайну. В других случаях богатства буквально «хоронили» вместе с их хозяином – и могильные холмы сохранили их до наших времен. Все эти монеты – серебряные, хорошо сохранившиеся, с четкими надписями. Часто они надрублены надвое или на четыре части, разрезаны ножницами или разломаны – доказательство отсутствия мелкой монеты, которую должны были заменять части крупной – диргемов (никакой иной монеты не знали), способ, практикуемый, впрочем, в ранее Средневековье и в Западной Европе («ломаная монета»)^[1].

«Каким же образом и вследствие какого политического переворота эти огромные массы серебряных куфических монет перенесены были с берегов Каспия, Аму- и Сыр-Дарьи и городов халифата в равнины России и на берега Балтийского моря?» – спрашивает П. С. Савельев. Он не настолько наивен, чтобы приписывать все эти клады исключительно торговым сношениям Руси с Востоком, ибо ясно, что ценности могут переходить от одного народа к другому и всевозможными иными способами: путем дани, уплачиваемой покоренными племенами или народами, которые откупаются от нападений других путем получения подарков, уплаты вир, оброков и сборов разного рода и в особенности посредством насильственного захвата, в качестве военной добычи. Савельев и указывает на то, что азиатские монеты VII—XI ст. занесены частью торговлей с мусульманскими народами прикаспийских стран, частью вследствие грабительских набегов на берега Каспийского моря; монеты же африканско-арабские и испано-арабские попали благодаря норманнам, которые неоднократно грабили Испанию и Африку, а потом утвердились и на Руси.

Мало того, Савельев понимает, что для доказательства факта торговых сношений мало безмолвных свидетелей – монет, нужно еще нечто большее – подтверждение говорящих памятников, летописцев, в данном случае арабских географов Х ст., которые в лице Ибн-Фоцлана, Масуди, Истахри, Ибн-Хаукаля, Ибн-Ростеха и других много странствовали в нынешней юго-восточной части России и оставили нам описания своих путешествий, характеристику этих местностей и их населения. Лишь в том случае, если эти авторы действительно признают, что сношения между Востоком и русскими областями имели торговый характер, мы вправе утверждать, что клады эти были занесены именно таким, а не каким-либо иным способом.

Но и поскольку Савельев таким путем устанавливает товарообмен Руси с Востоком, он все же считает нужным указывать на то, что последний шел рука об руку с походами, с кровопролитной борьбой, с захватом добычи. Так, у арабов, торговля которых составляет исходную точку в исследовании этого вопроса, она шла рука об руку с завоеваниями. Магомет, «правда, убил поэзию народа, заменив ее Алкораном, зато развил его воинственность и его торговый дух» – и то и другое одновременно. Тот же самый араб, который с ожесточением дрался с «неверными», не гнушался вступать с ними в обмен, потому что «куплю и продажу» завещал пророк – «храм, рядом училище, перед ним рынок; это торговля и просвещение под покровом религии, могущество и слава халифата»^[2].

Но «торговые пути арабов прокладывало их оружие: каждое новое завоевание было новым рынком». На западном берегу Каспия сидели хазары, «и они первые из народов России вступили в непосредственные сношения с арабами, сперва в битвах против них на берегах Аракса и в Закавказье, потом в торговле с ними на берегах Итиля (Волги)». После того как халифат завоевал ряд хазарских городов, хакан перенес свой шатер на берега Волги, и хазарской столицей стал Итиль, названный по имени реки и расположенный около нынешней Астрахани. По словам Ибн-Фоцлана, хазарская столица состоит из двух частей, которые отделены друг от друга рекой; на западной стороне реки живет царь и его вельможи, на восточной – магометане, причем в этой восточной части живут купцы и находятся товары. У Ибн-Хаукаля также читаем: «Хазеран имя восточной половины города Итиля, где находится большая часть купцов, магометан и товары; западная же часть исключительно для царя, вельмож и войска». То же повторяет и Эль-Балхи^[3]. Таким образом, восточная часть Итиля, или Хазеран, как она именовалась, составляла особую слободу, в которой жили иностранные купцы, отделенную от прочего города рекой. Это характерное явление для ранних эпох истории торговли и вполне понятное, если иметь в виду указанную нами тесную связь торговли с грабительскими набегами. Неудивительно, что население боялось впускать в пределы городской территории иноземцев, в которых оно привыкло видеть врагов; в данном случае воинственные арабы, многократно производившие набеги на хазар, даже будучи купцами, не могли внушать хазарам особого доверия. Поэтому-то их держали в особой слободе по другой стороне реки, что являлось более безопасным.

Далее, арабы знали лежавшую к северо-востоку землю буртасов (или бурдасов) в нынешней Симбирской губернии, о которых АлБекри замечает, что «они имеют обширную страну и много торговых мест»^[4], знали и граничащих с ними болгар. «Булгар, – говорит Ибн-Хауаль, – небольшой город, не имеющий многих владений; известен же был он потому, что был гаванью этих государств»^[5]. Современные авторы не без основания понимают под гаванью торговый порт и складочное место (рынок, торговый центр)^[6]. В средневековой Англии port, во Франции portus (порт) означало торговое место, рынок^[7]. Мы находим обычно соединение того и другого.

Относительно торговли приволжских народов Масуди сообщает, что караваны постоянно ходят с товарами из страны Болгар в Ховарезм и обратно, причем им приходится защищаться от кочевых тюркских племен, через страны которых они проходят. Из страны буртасов, – продолжает он, – живущих у этой реки, вывозят меха черных и красных лисиц, которые и называются буртасскими. Арабские и персидские цари ценят черные меха выше куньих, собольих и иных и делают из них шапки, кафтаны и шубы^[8]. О торговле хазар и арабов с приволжскими болгарами сообщает и Ибн-Ростех: хазары ведут торговлю с болгарами; когда приходят туда мусульманские суда, то с них берется десятая часть товаров в виде пошлины^[9].

Город Булгар, – говорит П. С. Савельев, – был, однако, крайним пределом странствований арабов Хст. и самым северным пунктом торговли халифата; арабы не отваживались заходить далее Булгара^[10]. Действительно, Джейхани, Истахри, Ибн-Хаукаль, Эль-Балхи – все в один голос утверждают, что купцы не осмеливаются ездить далее к племени (русов) Арта или Артания (Арсания), так как эти люди убивают немедленно всякого чужестранца, между тем как они сами путешествуют по воде и производят торговлю. Следовательно, сношения и с этим племенем существовали, только арабы не решались сами отправляться туда. Комментаторы указывают на то, что болгары намеренно представляли эту страну столь опасной и недоступной, чтобы удерживать восточных купцов от попыток лично проникнуть в эти страны и таким образом сохранять торговлю с ними в своих руках; этот прием сопоставляют с подобным же образом действий финикиян, которые также старались преувеличивать опасности предпринимаемых ими с торговыми целями путешествий^[11].

Но возникает вопрос, кто же были эти арты и эртсы (артсы). Мнения писателей расходятся. Френ понимает под Эрсой Арзамас Нижегородской губернии, Савельев – эрзу, или мордву, то же Георг Якоб и Маркварт. Хвольсон читает не Арсания, а Армания и полагает, что опущена буква «б» в начале, т.е. должно быть Бармания-Биарма, речь идет, следовательно, о пермяках на Каме. Наконец, Ф. Ф. Вестберг указывает на то, что те товары, которыми, по словам восточных географов, торговало это племя, исключают земли мордвы, а метят на Скандинавию, изобилующую металлами, – оттуда привозятся (по словам Эл-Балхи, Истахри, Джейхани, Ал-Хоросани и персидского автора Х ст.), кроме черных соболей (и лисиц), свинец, олово, мечи и клинки^[12].

Толкование этого места весьма существенно, ибо это племя является у упомянутых писателей одной из трех народностей, на которые распадаются русы. Другие два племени русов находятся одно по соседству с Булгаром и царь его живет в Куябе, под которым понимают Киев, а другое – в Новгороде; это, по-видимому, новгородские славяне, хотя и последнее далеко не выяснено.

Но о торговле русов с различными народами – хазарами, буртасами, болгарами, арабские географы Х ст. упоминают неоднократно. Так, Ибн-Ростех рассказывает, что Русь привозит к болгарам свои товары: меха собольи, горностаевые и другие. Они ездят и в хазарскую столицу и продают и там меха и невольников^[13]. У Ал-Бекри читаем относительно болгар, что «хазары ведут с ними торговые сношения и также русы»^[14]. «Я видел русов, – сообщает Ибн-Фоцлан, – когда они пришли со своими товарами и расположились на реке Итиль. При этом они остановились не в самом городе, а на некотором расстоянии его, по Волге (как подобало, прибавим, иностранцам, которых боялись допускать в город). Там, продолжает он, они оставались до тех пор, пока не успевали продать товары, но постоянно не проживали, а являлись лишь временно для торговли (быть может, на время ярмарки – также обычное явление в ранние эпохи культуры). Они молились, читаем далее, своим идолам, чтобы они послали им покупателей товаров, которые бы купили у них все и с ними бы не торговались и имели бы много динаров и диргем – продавали, следовательно, товары на звонкую монету»¹. Не ясно только, где их встретил Фоцлан – в Хазарии или в Болгарии; как Итиль, так и Булгар, лежали ведь по Волге. А. Я. Гаркави (еще до него Савельев) и Ф. Ф. Вестберг находят, что речь идет о Булгаре^[15][16].

Но Масуди рассказывает о том, что русы имели в Итиле, хазарской столице, свои жилища, где жили купцы. Он же встречал восточных купцов, путешествующих в страну хазар, а оттуда по морям Майотас и Найтас (т.е. Азовскому и Черному) в земли русов и болгар. Таким образом, существовала и непосредственная торговля между страной русов и арабами, а не только между русами и хазарами или (волжскими) болгарами.

Кто же были эти русы? Только что упомянутый Масуди прибавляет: русы путешествуют с товарами в страну Андалус, Румию, Кустантинию и Хозар. Между ними есть многочисленнейшее племя, называемое лудагия; другие читают: «лудзана», «будгана», «нурмана» и толкуют в смысле лучан (Шармуа), готланцев (де Гуе), ладожан (Френ, Савельев, Гаркави), наконец, норманнов (Хвольсон, Вестберг)^[17]. Последний обращает внимание на то, что на скандинавский мир указывает следующее сообщение Масуди: они (русы) образуют великий народ, не подчиняющийся ни царю, ни закону, т.е. у них нет политической организации, а это не соответствует условиям жизни русского народа в первой половине Х ст. Далее говорится: «Русы имеют в своей стране серебряный рудник», – но мы напрасно стали бы искать серебряные рудники на Руси в это время.

К числу наиболее ранних арабских источников, трактующих о русах (первый мусульманин, о них упоминающий), принадлежит «Книга путей и государств» Ибн-Хордадбеха. В противоположность приводимым выше авторам он писал не в Х, а в IX ст., именно, по Кунику, около 860 г. (по де Гоэ, между 854-м и 869-м), т.е. задолго до смерти Рюрика^[18]. У него имеется глава под названием «Маршрут купцов русов», которая начинается словами: «И они вид (род, племя) славян». Из самых отдаленных частей страны Саклаба (под которой понимают славянскую землю) они направляются к морю Румскому (по-видимому, Черное море) и продают там меха бобров (по другому толкованию выхухоли) и черных лисиц, причем царь Рума (Византии) с них взимает десятую часть в виде пошлины (по одним толкованиям, в Константинополе, по другим – по Тнаису, славянской реке (под которой одни разумеют Дон, другие Волгу), и доходят до хазарского города Камлиджа, где царь с них берет десятину. Иногда они везут свои товары на верблюдах в Багдад. Таким образом, купеческие караваны русов путешествовали двумя различными маршрутами: либо они отправлялись по Днепру к Черному морю, либо по Волге (а не Дону – это объяснение, по-видимому, более правильно) к Каспийскому морю и затем далее в Багдад^[19]. Во всяком случае, как подчеркивает Ф. Ф. Вестберг, Ибн-Хордадбех представлял себе родину русов лежащей где-то на дальнем севере, на окраинах славянской земли, вблизи верховьев Волги – «из отдаленнейших славянских стран», по Гаркави, означает «из стран новгородских славян».

На это было обращено особое внимание в последнее время. ИбнРостех, Гардизи, Ал-Бекри, как и позднейшие комментаторы, изображают русь прежде всего как племя, живущее грабежом, и лишь в дополнение к этому занимаются торговлей; землю же они во всяком случае не пашут. «Русь имеет царя, который зовется Хакан-русь. Они производят набеги на славян; подъезжают к ним на кораблях, выходят на берег и полонят народ, который отправляют потом в Хозеран (Итиль) и к болгарам и продают там. Пашен русь не имеет и питается лишь тем, что добывает в земле славян. Когда у кого из руси родится сын, отец берет обнаженный меч, кладет его перед дитятею и говорит: не оставлю в наследство тебе никакого имущества, будешь иметь только то, что приобретешь себе этим мечом»^[20] (Ибн-Ростех).

Мы имеем перед собой, безусловно, разбойничье племя, которое все добывает мечом и которое у других «силою отнимает полезные предметы, чтобы они находились у них» (русов) – хотя и прибавлено, что они торгуют мехами. Указывается и на то, что «русь живет на острове, окруженном озером; он нездоров и сыр до того, что стоит наступить ногою на землю, и она уже трясется по причине рыхлости от обилия воды».

Ф. Ф. Вестберг указывает на то, что, согласно арабским писателям, русы должны жить на верховьях Волги, так как на среднем и нижнем течении Волги помещаются другие народы, как-то: булгары, буртасы, хазары, и он утверждает, что «разбойничье гнездо островных русов находится на севере Восточной Европы в стране славян. В бассейн реки Днепра русы еще не проникли, во всяком случае не успели еще овладеть Киевом. Итак, автор нашего первоисточника писал не позже середины 50-х годов IX ст., еще до появления в Киеве Аскольда и Дира, которые (по Кунику) засели там по крайней мере около 855 г., если не раньше, ибо уже в 860 г. они предпринимают свой знаменитый поход на Византию». По мнению его, остров русов совпадает с Holmgard (островной город) исландских саг, т.е. Новгородом. Здесь мы имеем начало русского государства. Источник подтверждает норманнское происхождение Древней Руси^[21].

на этом вопросе останавливается А. А. Шахматов в своем посмертном исследовании о древних судьбах русского племени. Он указывает на то, что, начиная с VIII ст., Европа становится поприщем деятельности норманнов, т.е. жителей Дании, Норвегии и Швеции, которые совершают набеги на прибрежные страны, предаваясь вообще грабежу и насилиям, но в отдельных случаях стремясь и к покорению чужеземных народов, к насильственному среди них водворению. Путь их шел на запад и на юг (к берегам Англии, Франции, Испании, в Средиземное море), так и в Балтийское море – в Курляндию, Ливонию, Эстляндию и Финляндию, но затем они достигли устьев Двины и углубились дальше, двигаясь по Волге. В то время как византийских монет в Швеции и Готланде насчитывалось только до 200, число арабских монет, найденных там, доходит до 24 тыс. и 14 тыс. обломков. Исследователь этих монет Арн сделал вывод, к которому присоединяется А. А. Шахматов, что путь по Волге открыт скандинавами раньше, чем путь на юг в Византию по Днестру. Многочисленность этих монет в Швеции свидетельствует, по мнению последнего, что монеты эти попадали не только через посредство восточных купцов (арабов или хазар), отправлявшихся вверх по Волге, но что «клады эти собраны и скрыты самими готландцами, посещавшими восточные страны, т.е. прежде всего юговосточную Россию, где, по свидетельству археологических находок, процветали торговые сношения с Азией»^[22].

Каким способом добывались норманнами эти монеты? Хотя, как мы видели, арабские источники и упоминают о торговле русов с булгарами, буртасами, хазарами, но все же первостепенное значение эти писатели придают приобретению русами имущества мечом, а отнюдь не мирным обменом. Уже в IX—Хст. они создали и постоянные поселения – «административные центры, куда свозилась собираемая дань и награбленная добыча». При этом, по мнению А. А. Шахматова, остров, на котором арабы полагали русское государство и который нездоров и сыр и где земля трясется по причине обилия воды, означает не Новгород и вообще не обязательно остров, ибо под последним арабы могли разуметь вообще какую-либо из областей, ограниченных озерами, болотами, реками, которых на севере немало и которые в известном смысле соответствуют представлению об острове. Он отдает предпочтение Старой Русе. Осевшие здесь варяги и называли себя русью. Западные финны и до сих пор называют Скандинавию Русью (Ruosto)^[23].

И С. Ф. Платонов придает большое значение этой гипотезе, согласно которой древнейшая Русь находилась между Ильменем и волжскими верховьями^[24]. Отсюда уже вскоре после 839 г. началось движение Руси на юг – об этом свидетельствует то, что в 860 г. мы видим уже русских под стенами Царьграда. Этому походу должно было предшествовать более или менее продолжительное существование русской державы на юге, а чтобы утвердиться здесь, ей пришлось вести борьбу с хазарами и покорить силой оружия восточнославянские племена, сидевшие на верхнем и среднем течении Днепра. В результате этой борьбы и завоеваний установился наряду с волжским путем и новый днепровский путь из варяг в греки, о котором сообщает первоначальная летопись. Она уже трактует о сношениях Руси с Византией, которые составляют второй период в истории России^[25].

Глава 2
Торговля Руси с греками на основании договоров Х ст.

Торговля Руси с греками нам известна гораздо лучше, чем торговые сношения с арабами и народностями, жившими по Волге, – известна, главным образом, благодаря тем дошедшим до нас договорам, которые были заключены в Х ст. русскими князьями с Византией.

Договоры эти, по словам А. В. Лонгинова, «представляют яркую картину древнерусской жизни», «среди многочисленных, нередко противоречивых и запутанных известий» того времени «блестят путеводною звездою»^[26]. Это значение договоров с греками признавал еще в начале XIX ст. Шлецер, первый занявшийся изучением их. Но, заявляя, что договор Олега с императорами Львом и Александром «составляет одну из достопамятностей всего среднего века, что-то единственное во всем историческом мире», Шлецер добавляет: если бы он действительно был, а не составлял, как и другие договоры Руси с Византией, позднейшую вставку, занесенную в начальную русскую летопись ее переписчиками, жившими едва ли не в XV ст.^[27] К такому выводу Шлецер приходит на том основании, что летописные сообщения кажутся ему неправдоподобными, содержание договоров противоречит духу времени и условиям быта славян, византийские источники о них молчат и т.д., летопись, повествуя о договорах с греками, «лжет и ребячится… В договоре Святослава видно что-то похожее на грамоту, но и это только изодранный лоскут»^[28].

Такая оценка А. Л. Шлецера, вызвавшая вообще сомнение в подлинности начальной русской летописи, была поддержана Каченовским, который объявил договоры с греками литературным подлогом, выдумкой частного лица, составленной по образцу византийских и ганзейских трактатов^[29]. Другим авторам удалось защитить летопись Нестора от подозрений в подлинности ее^[30]; но договоры с греками все же признавались позднейшей вставкой, как утверждал С. М. Соловьев, почему они и считались непригодными для выяснения условий русской жизни Х ст. И В. И. Сергеевич в первом издании своих «Лекций и исследований по истории русского права» 1883 г. утверждал, что «договоры сами по себе ничего не прибавляют к тому, что мы знаем уже о наших древних обычаях на основании других, более чистых источников». Он находил, что в «договорах все сомнительно и спорно», что «ни один из них не известен византийским историкам», что «поход Олега на Константинополь описан в русской летописи баснословными красками»^[31].

Однако еще Круг и Погодин отстаивали идею подлинности договоров с Византией. «Никто с таким успехом не защищал нашего Нестора и в особенности находящихся в его летописи договоров, заключенных между русскими и греками, как Круг», – говорит о нем другой историк и переводчик его Эверс^[32]. Погодин указывал на соответствие договоров сообщениям императора Константина Багрянородного и другим данным того времени. «Скажите, – говорит он по поводу одного места, – не разительное ли соответствие между всеми сими показаниями: импер. Константина, договорами, сохраненными у Нестора, и обычаем норманнским, засвидетельствованным в их памятниках. Как подтверждается Нестор»^[33]. После подробного анализа договоров Погодин заключает: «Договоры подтверждают еще более подлинность летописи, и ими по справедливости может гордиться русская история»^[34]. Впоследствии на анализе их подлинности остановился Д. Я. Самоквасов, указавший на то, что молчание византийских летописцев о договорах объясняется отсутствием византийских летописей от первой половины Х ст., в «Истории» же Льва Диакона, которая относится к тому же времени, о договоре Олега с греками упоминается ясно и неоднократно^[35]. Что же касается легендарности похода Олега на Константинополь, то баснословие его «коренится не в подлинном тексте его, а в его толковании Шлецером», получившаяся «бессмыслица принадлежит Шлецеру, а не русскому летописцу»^[36].

Ввиду этого М. Ф. Владимирский-Буданов уже в 1888 г. признавал, что важнейшие основания для сомнения в подлинности договоров с греками отвергнуты и эти договоры «имеют чрезвычайную важность для истории русского права»^[37]. И другие исследователи (Соколовский, Димитриу, Лонгинов, Мулюкин, Мейчик) не возбуждали более сомнений в этом, и даже В. И. Сергеевич 20 лет спустя после того, как он совершенно отказался от договоров с Византией в качестве источников русского права, все же вынужден был признать, что в «настоящее время никто не отвергает достоверности договоров Олега, Игоря и Святослава». Хотя «история договоров с греками, – говорит он, – представляет многие неясности», но все же они являются весьма существенными в качестве «древнейших памятников наших международных сношений», которые «дают нам новое право, проникнутое греческими понятиями»^[38].

Конечно, при анализе содержания договоров возникает немало споров и сомнений. Но этот упрек можно было бы сделать и большинству других исторических памятников. Наиболее спорным является вопрос о взаимоотношении между договорами. Их насчитывается четыре, из которых текст первого – договор Олега 907 г. – не сохранился, а лишь изложен летописцем, тогда как текст остальных трех договоров – Олега 911 г., Игоря 945 г. и Святослава 971 г. – помещен в летописи, хотя и передан, по-видимому, в редакции несколько попорченной и неполной. Сомнения возникали по поводу первого договора 907 г. В то время как Срезневский, Бестужев-Рюмин, Сокольский, Пахман, Мейчик признают его вполне самостоятельным договором, Эверс считает его лишь предварительным соглашением^[39].

Г. М. Барац усматривает в нем документ, сочиненный на основании последующего договора 945 г.^[40], а А. А. Шахматов полагает, что он взят из состава договора 911 г. и перенесен летописцем в 907 г.^[41] И по мнению В. И. Сергеевича, ограничительные статьи, которые касаются торговли русских с Византией, не могли входить в договор 907 г., когда русские полчища стояли еще у ворот Константинополя, – греки думали тогда лишь о том, как бы поскорей убрать Олега с его воинством со своей территории, но не могли вести никаких переговоров об условиях торговли. Но в то же время он не соглашался с тем, чтобы договор 907 г. имел предварительный характер в смысле установления общих начал для последующего окончательного мира, ибо это было бы слишком искусственно для первобытных условий того времени^[42].

Как бы то ни было, вопрос этот при изучении истории торговли имеет лишь второстепенное значение. Для нас важно признание подлинности договоров, заключенных русскими князьями с Византией, того обстоятельства, что содержание их дает нам действительно сведения о жизни Х ст., а не сочинено впоследствии. Это позволяет рассматривать договоры в качестве источника, характеризующего торговлю Руси с Византией в древнейшую эпоху. Но заимствованы ли отдельные части договора 907 г. из последующих договоров того же Х ст. и являлся ли договор 907 г. действительно таковым, а не проектом договора или договором, устанавливающим лишь общие начала – это мало меняет дело. Во всяком случае, он указывает на то, как производилась торговля Руси с греками в рассматриваемую эпоху.

Договоры эти, как видно из летописи, являлись результатом предварительных военных походов русских князей на Византию. Еще А. Н. Егунов обращал внимание на то, что норманны, являвшиеся бичом для стран Запада («Освободи нас, Боже, от ужасов норманнов», – молились они: a furore Normannorum liberia nos, Domine), попав в Восточную Европу, нашли здесь мало соблазнительного вследствие бедности населявших ее племен, но «зато она представляла другую и чуть ли не более важную выгоду: через нее пролегали живые, ближайшие пути на Восток и, что еще важнее, в Грецию, где уже в те времена было чем поживиться, было кого грабить»^[43]. Действительно, мы видим, как грабительские набеги норманнов на Францию, Британские острова и другие страны Запада все более усиливаются: в 845 г. Карл Плешивый вынужден был заплатить им 7 тыс. фунтов серебра, спустя 9 лет они потребовали от него уже 685 фунтов золота и 3250 фунтов серебра; в 988 г. Этельред отделался от них 9 тыс. ливров, а через 14 лет должен был уже заплатить 24 тыс. фунтов серебра, чтобы только избавить свою страну от разорения^[44]. Не иначе те же норманны, или варяги, действовали, укрепившись на Днепре (если только русы действительно были скандинавами, что, по-видимому, в настоящее время считается наиболее вероятным^[45]) и предпринимая оттуда походы на Византию – «беспрерывный ряд набегов на Константинополь, два столетия тяготевших над столицей Византии и вполне обнаруживших норманнский характер тех, которыми совершались они».

Уже спустя 20 лет после того, как в Киеве основалось новое русское государство, оно совершает поход на Царьград. На основании найденной венецианской хроники, двух речей патриарха Фотия по поводу русского нашествия и некоторых других свидетельств выяснилось, что поход был для русских удачен, и, заключив мир под стенами Царь-града, они удалились от города^[46]. И Олег, овладев Киевом и заставив древлян, северян и радимичей платить ему дань, стал помышлять об исполнении заветной мысли – добыть золота и паволок греческих. Летописец подробно описывает, как «иде Олег на греки, Игоря оставив в Киеве», что он там учинял и вытворял. «Много убийство сотвори около града Греком, и разбиша много палаты, пожогша церкви; а их же имаху пленникы, овех посекаху, другие же мучаху, иныя же растреляху, а другые в море вметаху, и на многа зла творяху Русь Греком». В результате греки предложили ему дань – «чего хощеши дамы ти», и Олег вернулся в Киев с богатой добычей, «неся злато, и паволоки, и овощи, и вина и всякое узорочье». И на этом основании его прозвали вещим: «Бяху бо людие погани и невеголоси», – поясняет летописец^[47]. При этом Олег заключил в 907 г. соглашение с греками, касавшееся торговли Руси с Византией, а затем новый договор в 911 г. Эти договоры по своему содержанию и сущности свидетельствовали о том, что русские имели в виду посещать Византию и с мирными намерениями, хотя, надо сказать, из предыдущего (приведенного нами) изложения летописи такого намерения вовсе не видно. Все внимание греков при заключении договоров с Олегом «сосредоточено на том, как бы обуздать воинскую наглость Руси, как бы заставить ее приходить в Грецию с куплей и с миром»^[48]. «Греческое правительство должно было позаботиться об обуздании приезжавшей в Царьград Руси»^[49]. Однако, несмотря на то что мир с Византией был установлен, как только Олега заменил Игорь, договор потерял всякое значение, и Игорь со своей стороны пошел «на Греки» и стал творить те же неистовства, которые производил до него Олег: «Гвозди железныи посреди главы вобивахуть им, много же святых церквий огневи предаша, монастыре и села пожьгоша» и при этом, конечно, «именья немало от отбою страну взяша»^[50]. Греческий огонь заставил его вскоре возвратиться «восвояси». Но Игорь не унывал, а «пришед нача совокупляти вое многи» и снова «поиде на Греки, в лодьях и на коних, хотя мьстити себе». Греки, узнав об этом, начали просить, «глаголя: не ходи, но возьми дань юже имал Олег придам и еще к той дани». Игорь стал советоваться с дружиной. Последняя решила – неизвестно еще, «кто весть, кто одолеет, мы ли, оне ли»; к чему нам воевать, раз мы можем «не бившиеся имати злато, и сребро, и паволоки». Игорь послушался дружины, взял у греков злато и паволоки и отправился домой^[51]. Цель ведь была достигнута, дань получена. В следующем 945 г. был заключен новый мирный договор с греками.