Ирена Гарда
Мата Хари. Танец любви и смерти
Что бы она ни совершила в жизни, этого она не заслужила.
Рудольф МакЛеод
Вместо предисловия
Я ненавидел эту женщину. А, может быть, любил… Сейчас это уже не важно.
Та эпоха – век открытых авто, забавных аэропланов, синематографа братьев Люмьер и отчаянных суфражисток – отошла в прошлое. А ведь я еще помню, как на рубеже XIX и ХХ столетий наш тогдашний президент Эмиль Лубе открывал Всемирную выставку, все сходили с ума от стиля «ар-нуво», заработала первая ветка метро, связавшая станции «Порт-Майо» и «Венсенский замок», а в Олимпийских играх впервые приняли участие женщины.
Все взахлеб спешили жить и получать удовольствие от жизни. Париж не спал 24 часа в сутки. Галантные кавалеры целовали дамам руки, а сами красавицы походили в своих туалетах на хрупкие цветы, а не на тусклых андрогинов… М-да… Наша несравненная Коко вынула женщин из корсетов, и для нас это было такое же потрясение, как для русских – октябрьский переворот в Петербурге…
Я впервые увидел Маргарету в 1905 году в салоне мадам Киреевской, известной оперной дивы, где леди МакЛеод танцевала индийские танцы. Впрочем, то, что она делала, мало походило на танец в прямом смысле этого слова. Правильнее сказать, она принимала красивые позы, понемногу сбрасывая покровы, и каждое ее движение было как удар током, от которого мороз бежал по коже. Это было наваждение, колдовство, опиумный дурман.
Потом танцовщиц, более или менее красиво раздевавшихся под музыку, стало точно гальки на пляже, но даже лучшие из них оказались бледными тенями великой Мата Хари. Сама Айседора Дункан, тоже не обременявшая себя одеждой, не смогла с ней тягаться и быстро исчезла из Вены, когда там появилась моя Грета.
Мужчины – и простолюдины, и венценосные особы – валились к ее ногам, точно кокосовые орехи, и Маргарета милостиво снисходила к ним, но только трое из них – немецкий землевладелец, французский банкир и русский авиатор – затронули ее сердце.
Я предложил этой женщине все, что имел: деньги, карьеру, саму жизнь, но богиня только рассмеялась и отрицательно покачала головой. Зачем ей нищий контрразведчик, когда она имела в любовниках потомственных аристократов?
Но Мата Хари не учла одного: пешка может стать ферзём, пусть не таким ценным, как король, но существенно более опасным. Я поклялся отомстить – и сдержал свое слово. Ее смерть была нужна Франции, и я только выполнил свой долг. Но месть принесла не сладость, а горечь, потому что, когда в Венсенском лесу ее простреленное тело обвисло на веревках, притянувших несчастную женщину к столбу, я понял, что ее призрак всегда будет стоять передо мной.
Вся ее жизнь была окружена мифами, которые новая Шахерезада с удовольствием сочиняла. В ее рассказах обычная голландская девчонка Маргарета Гертруда Зелле превращалась то в дочь английского офицера и индийской княжны, то в потомка английского короля и девадаси. Вместо маленького голландского городка Леувардена ее родиной оказывалась то Индия, то Ява, а сама выпускница курсов воспитателей детского садика превращалась в воспитанницу храмовых танцовщиц. Она не лгала в прямом смысле этого слова. Нет! Она, как гениальная актриса, перевоплощалась в другую женщину, жившую в сказочной Индии и танцевавшую обнаженной перед ликом грозного Шивы. Не так давно мне попалась в руки ее биография, написанная Сэмом Ваагенааром, и я вновь окунулся в то время, когда в Париже заработала первая ветка метро. Но Маргареты тогда не было во Франции. Она, действительно, жила на Яве…
Скорпионы и лакричные леденцы
Индонезия. 1901 год, сентябрь.
– Где ты шлялась, чертова баба?
Тяжелый взгляд мужа пригвоздил молодую женщину к двери, заставив инстинктивно закрыть собой маленькую дочь, выглядывавшую из-за ее саронга.
– Мы с Нон ходили смотреть театр теней. Для ребенка здесь так мало развлечений…
– Чушь! Небось опять трепалась с лейтенантом, чертова шалава.
– Джон, что ты говоришь при дочери! Ты пьян!
Налитые кровью глаза майора в отставке Рудольфа МакЛеода окинули ее подозрительным взглядом с головы до ног, от густой гривы темных волос, уложенных в затейливую прическу, до узких щиколоток и легких сандалий. Ишь вырядилась! Здесь, вдали от цивилизации, где белых женщин можно по пальцам пересчитать, эта зараза специально цепляет на себя яркие тряпки и вертит задницей перед оголодавшими без женской ласки гарнизонными офицерами. Не удивительно, что они смотрят на его юную жену точно голодные псы на сочный кусок мяса. Еще немного, и он от ревности станет либо законченным неврастеником, либо импотентом. Вот та цена, которую приходится платить за разницу в возрасте! Будь проклят пройдоха Де Балибиан Ферстер, втравивший его на старости лет в женитьбу на молоденькой девчонке! Будь проклято это гиблое место, отнявшее у него сына! Будь проклята эта жизнь, когда не знаешь, как свести концы с концами!
Мужчина тяжело поднялся и, не обращая внимания на попятившуюся жену, вышел за дверь, ласково погладив по дороге дочь – единственное существо, кроме оставшейся в Голландии сестры, которое он любил. Майор снова вспомнил бьющееся в агонии маленькое тельце сына и, застонав, побрел в клуб.
Нет, Рудольф МакЛеод не был женоненавистником или алкоголиком, но жизнь на краю света в Голландской Восточной Индии – нынешнем острове Ява – слишком многое отняла у бравого солдата, ничего не предложив взамен. Он отдал армии двадцать восемь лет, но не дослужился даже до подполковника. Он прожил в тропическом аду почти тридцать лет и приобрел только диабет и ревматизм. Одно время казалось, что он сможет найти счастье с женой, но старый волк не пара молодой кошке. Семейная жизнь тоже пошла прахом. Слишком много в гарнизоне молодых парней в военной форме, от которой его супруга буквально сходит с ума.
Последний гвоздь в гроб семейной идиллии вбила смерть их дорогого Норманна Джона. Если бы он мог, то голыми руками разорвал негодяя, отравившего его малыша. Это она, ведьма, не уследила за ребенком. Болталась где-то с гарнизонными шалопаями, а дети оказались предоставлены няньке, которая сама, небось, принимала участие в гнусном деле.
Но Грита, Грита! В какой-то момент ему почудилось, что общая боль сможет склеить то, что казалось безвозвратно разбитым, но это была только иллюзия. Вместо того, чтобы предаться с ним скорби, она ест его поедом, требуя переезда в Европу. А на какие шиши она собирается туда ехать? На его пенсию? МакЛеод злобно рассмеялся и сделал неприличный жест в направлении собственного дома. Нет уж, голубушка, будешь сидеть со мной в этом медвежьем углу, пока морда не покроется морщинами, и череп не станет таким же лысым, как и у меня!
Заскрежетав зубами, майор стукнул кулаком по подвернувшейся кстати пальме, и продолжил свой печальный путь, проклиная жизнь и любвеобильную жену. Чтоб эта шалава, не ценящая семью, не имела ни кола, ни двора! Да чтоб она через своих кобелей смерть приняла! Да чтоб ее…
И кто знает, чего было больше в этих проклятиях: любви или ненависти?
А проклинаемая супруга, накормив и уложив спать дочь, стояла на балконе, глядя на яркие тропические звезды. Здесь все казалось чужим и чуждым: природа, климат и люди с их верой и нравами. Была бы возможность – ушла бы отсюда босиком. Но разве с острова убежишь? И куда деться без денег? А ей так хочется к нормальным людям, туда, где играет веселая музыка, гуляют роскошно одетые дамы, а мужчины галантны, не ругаются непотребными словами и не пускают в ход кулаки. В Париж! Как же хочется в Париж, ставший для провинциальной девушки символом роскоши, красоты и страсти!
О чем она мечтала, когда выходила замуж за старого солдафона? Похоронить себя заживо среди скорпионов и обезьян? Когда в первый же день по приезде из Европы она оглядывала окрестности, прислонившись к дверному косяку, совсем рядом с ней по стене пробежал геккон. Как же она тогда визжала! Ей казалось, что еще чуть-чуть, и от страха остановится сердце, а ее Рудольф (или Джон, как майора звали друзья) только хохотал, глядя на побелевшее лицо жены. Эту сцену она не забудет никогда. Боже, как же она боится всех этих тварей, лезущих в дом из всех щелей! Но, оказывается, это еще не самое страшное! Недавно один морской офицер – как бишь его фамилия? – рассказал, что неподалеку отсюда на островах водятся двухметровые ящерицы, которые охотятся на оленей. С тех пор злобные чудовища мерещатся ей за каждым кустом! Окончить свои дни в желудке огромной рептилии… Бр-р-р! Что может быть ужасней?
Если бы не дочь Нона, она бы сошла с ума от тоски. Правда, недавно у нее появилась еще одна страсть – изумительные по красоте танцы, которые исполняют здешние девушки под аккомпанемент небольшого оркестрика. У индонезиек врожденное чувство пластики, которая, вкупе с южной чувственностью, способна расшевелить даже трухлявый пень, а ей так хочется стать Цирцеей, превращающей особей сильного пола в свиней! Тогда бы она отомстила всем мужчинам за унижения, которые терпит от Джона! Иногда, в отсутствие мужа, она пыталась повторять грациозные движения девушек. Получалось иногда неплохо, чаще – не очень похоже, но ведь она не профессиональная танцовщица и даже не любительница, а так… сторонняя наблюдательница. Впрочем, когда в офицерском клубе гарнизонные дамы своими силами поставили спектакль, ее игра вызвала бурю восторга, так что она чуть не расплакалась. Офицеры в тот вечер буквально завалили ее орхидеями, чем вызвали приступ жуткой ревности у Джона.
Здесь вообще много военных, готовых ради нее на любые сумасбродства. Однажды один из них, юный лейтенант Якоб Виссер набрался смелости и позвал очаровательную майоршу осмотреть храм, раскопанный недавно в центре острова. Говорят, что это восьмое чудо света, соблазнял он ее на безрассудный поступок. Брошенный людьми сотни лет назад, стоит он таинственный и одинокий посреди диких джунглей. А ведь когда-то под его гигантскими сводами взывали люди к своим богам. И, возможно, их молитвы сопровождались ритуальными танцами храмовых танцовщиц при свете чадящих факелов.
Маргарета мечтательно закрыла глаза и представила себя девадаси, извивающейся перед ликом божества. Она не запомнила, кому был посвящен храм. Да и так ли это важно? Будда ли, Шива, какая по большому счету разница? Шиве даже интереснее. От него веет восточной экзотикой, угрозой, опасностью, которая завораживает не меньше, чем страсть. Жаль, что поездка не состоялась. Но не могла же она бросить детей и укатить с полузнакомым мужчиной в джунгли? Джон и так сходит с ума от ревности. Не хватало еще, чтобы он получил доказательства ее неверности. Тогда жди беды! Возможно, ее поведение не всегда безупречно с точки зрения гарнизонных старух, но, Бог свидетель, она никогда не позволяла себе ничего лишнего!
Надо выбираться отсюда всеми правдами и неправдами – последнее время эта мысль преследовала ее постоянно. Один выход – развод. Но чтобы расстаться с опостылевшим мужем, нужно вернуться домой в Амстердам. А у них нет на это денег! Получается заколдованный круг, который она, как ни силится, не может разорвать. Придется вцепиться мертвой хваткой в Джона и мучить его возвращением в Европу до тех пор, пока он не согласится уехать отсюда… или не свернет ей шею. А пока суть да дело, она будет радоваться жизни назло всему свету. В конце концов, ей еще далеко до тридцати, и если грустить сейчас, то, став сорокалетней старухой, останется только повеситься.
Буду танцевать и радоваться жизни! Она замурлыкала незатейливую мелодию и сделала несколько па, повторяя изящные движения местных девушек, не заметив, как на пороге возник едва держащийся на ногах Джон. Дражайший муж был пьян до изумления. На его воротнике красовался отпечаток губной помады – привет от какой-то из клубных «дам», оставленный в расчете на ее истерику. Зря старалась, голубушка. Ей глубоко наплевать, с кем спит ее благоверный. Главное, чтобы не спускал на своих любовниц деньги, а там пусть хоть вообще не является домой.
При виде танцующей жены МакЛеод сердито фыркнул в длинные закрученные усы и отправился спать к себе в комнату. Маргарета облегченно вздохнула. Хорошо хоть не стал приставать с пьяными ласками, от которых ей становилось совсем невмоготу! Никакой романтики в постели! Словно она не жена, а военная добыча!
Молодая женщина передернула плечами и попыталась назло супругу продолжить танец, но настроение было безвозвратно испорчено, и она последовала примеру мужа, забравшись под полог в постель. Может быть, небеса будут к ней добры, и во сне она увидит тихие улочки своей родины или суетливую жизнь Парижа?
Утро семейство МакЛеод провело в полном молчании. Его глава мучился тяжелым похмельем и был зол на весь белый свет. Маргарета чувствовала себя опустошенной. Вяло ковыряя завтрак, она рассеянно слушала болтовню малышки Нон и мучительно соображала, как правильнее поступить: предъявить мужу ультиматум сейчас, пока он беспомощен, как новобранец на маневрах, или дождаться случая, когда у него будет хорошее настроение, но при этом рисковать нарваться на страшный скандал. Ночью, лежа в постели, она твердо решила поставить Джона перед выбором: или они возвращаются в Европу, или она сделает все, чтобы опозорить его доброе имя. Или домой, в Амстердам, или, адьё!, я отправляюсь жить к Якобу Виссеру, и пусть над тобой, старым рогоносцем, потешается весь гарнизон!
Она несколько раз открывала рот, чтобы произнести роковые слова, но что-то удерживало измученную женщину от последнего шага. Видимо, она еще не до конца изжила в этом ост-индийском аду моральные принципы, принятые в маленькой, уютной Голландии.
Наконец, Джон очухался настолько, что смог выйти из дома, и Маргарета занялась домашней рутиной, продолжая ломать голову над тем, как жить дальше. Но это был явно не лучший день в ее жизни: из-под цветочного горшка она выгнала здоровенного скорпиона, который едва не ужалил ее в руку, а некоторое время спустя разбила флакон с последними каплями духов. Он обиды и отчаяния девушка бросилась к себе в комнату и долго рыдала в подушку. О, она бы отдала полжизни, чтобы оставшиеся годы были похожи на бурную горную реку, а не тухлое мангровое болото!
Промучившись все утро, Маргарета не выдержала, и, быстро приведя себя в порядок, отправилась поговорить по душам к одной из «старух», составлявших «высший свет» их маленькой колонии, – жене доктора Смета.
Сорокатрехлетняя Теодора прошла с мужем через все мытарства гарнизонной жизни и, хотя отличалась некоторой невоздержанностью на язык, была дамой весьма почтенной и для молодых офицеров почти родной матерью. К Маргарете она питала если и не дружеские чувства, то нечто напоминающее доброжелательную снисходительность. Остальные гарнизонные «старухи», старшей из которых было не более пятидесяти пяти лет, относились к молодой и симпатичной жене майора МакЛеода с едва сдерживаемой неприязнью. Да и кому может понравиться, когда завидный холостяк привозит из отпуска молодую вертихвостку, которая ему в дочери годится, когда у многих из них дочери на выданье?
Но поскольку у Теодоры Смет не было детей, а супруг удовлетворял все желания до единого, то она гораздо спокойнее наблюдала, как мужская часть колонии падает к ногам прелестной Маргареты. Кроме того, она не одобряла ту неблаговидную роль, которую сыграл майор в недавно разыгравшейся семейной трагедии. Правда, все происходило не здесь, а в Медане, но по слухам дети МакЛеодов погибли из-за него самого. Говорят, что он чуть ли не гарем устроил, заведя себе любовницу – няньку собственных детей, а отравил малышей из мести отвергнутый ею индонезиец. Или, наоборот, он ударил индонезийца, а нянька отравила его детей. Дело темное. Но и в том, и в другом случае, его жена ни в чем не повинна, и вешать на нее всех собак может только человек без чести и совести. Хорошо хоть девочка выжила. Это, пусть немного, но смягчило горе бедняжки Маргареты.
Таким образом, дамы не то, чтобы сдружились, но находили некоторое удовольствие в общении, тем более что обе интересовались местными танцами и с удовольствием посещали все местные праздники, чтобы полюбоваться на яркие костюмы, экзотическую хореографию и красивые лица молодых танцоров.
Увидев расстроенное лицо приятельницы, Теодора приветственно помахала ей рукой и сделала широкий жест, приглашая гостью за накрытый к чаю стол.
– Доброе утро, дорогая! Что-то вы сегодня темнее тучи. Опять поссорились со своим солдафоном?
Маргарета изящно опустилась на пододвинутый слугой-яванцем стул и тяжело вздохнула.
– Я больше так не могу! У нас дня не проходит, чтобы Джон чем-нибудь меня не попрекнул. Я не к месту грустна, не вовремя весела, излишне общительна, гляжу букой, не умею вести домашнее хозяйство, страшная мотовка, не занимаюсь дочерью, досталась ему бесприданницей, не интересуюсь тем, что делается в мире вообще и его делами в частности. По поводу последнего пункта спорить не буду, потому что не могу понять, зачем мне знать, что делается в мире, если нас это напрямую не касается. Даже в смерти сына, – голос Маргареты дрогнул, – и то виновата.
– И что вы решили?
– Хочу заставить его перебраться домой, в Амстердам или Гаагу. Хочу побродить вдоль каналов, хочу нормального Рождества, хочу поесть лакричных леденцов, в конце концов! Если бы я знала, что так все получится, ни за что бы не вышла за него замуж! Нас же здесь ничего не держит, кроме его скупости! Раньше его удерживала служба, но теперь, когда Джон вышел в отставку, мы продолжаем здесь сидеть исключительно из-за его упрямства.
Губы молодой женщины задрожали, а на прекрасных темных глазах выступили слезы. Судорожно вздохнув, она потянулась за носовым платком, и хозяйка дома несколько мгновений незаметно рассматривала свою собеседницу, вся фигура которой говорила о едва сдерживаемом отчаянии. Видимо, девочке совсем плохо, раз она пришла к ней с таким разговором.
– И что вы будете делать, вернувшись домой? Боюсь, что пенсии Джона не хватит на то, чтобы поддерживать тот уровень жизни, к которому вы здесь привыкли. Жизнь в Европе гораздо дороже.
– Вот и Джон мне об этом постоянно твердит! Я… Я не знаю… В конце концов, я могу пойти работать с детьми. Я же училась на воспитательницу детского сада. И… Вы не скажете никому, Дора? Я хочу с ним развестись. Иногда мне кажется, что я ненавижу Джона. Что меня здесь ждет? Каждый сезон дождей моя постель разве только не чавкает от воды, по стенам бегает всякая живность, у меня убили сына, я сама только что оправилась от тифа… Сколько это может продолжаться?!
– На что же вы будете жить? Насколько я знаю, у вас нет собственных денег.
Маргарета погрустнела.
– В этом вы правы. Но я что-нибудь придумаю. Хочу перебраться в Париж.
– А что в Париже? У вас там есть родственники?
– Нет, но я уверена, что добьюсь там успеха. Пойду в натурщицы или актрисы. Уверена, что с моей внешностью смогу поступить на сцену.
– Что же будет с Нон? Вы же не потащите с собой малышку в чужой город, не имея ни денег, ни положения в обществе?
– Придумаю что-нибудь. Главное, выбраться отсюда…
– А о карьере танцовщицы вы не думали? Вы неплохо научились танцевать, и на сцене держитесь прекрасно. Мне рассказывала Труди, что из вас получилась прекрасная королева в «Крестоносцах».
– О, нет! Кому нужны в Париже колониальные танцы? Уверена, что десять парижан из десяти вряд ли найдут на карте Голландскую Ост-Индию.
– А, по-моему, это было бы очень оригинально. Только надо взять какой-нибудь звучный псевдоним. Что-нибудь типа Мата Хари – «Око дня». Так вас называют местные жители.
Маргарета удивленно распахнула засиявшие глаза и, всплеснув руками, чуть не разлила чай, который подал ей слуга.
– Правда? Они меня так зовут?
– Представьте себе! Вы заслужили их уважение интересом к местной культуре. Посмотрите на наших гарнизонных дам – кому из них придет в голову мысль учиться танцам у каких-то дикарей? А вы, душа моя, не гнушаетесь этого занятия, чем вызываете у аборигенов неподдельный интерес.
– Вы шутите, – расцвела Маргарета, – но мне все равно очень приятно… Дора, дорогая, помогите мне уговорить Джона уехать с острова! Вы моя единственная надежда!
– Хорошо, дорогая, – чуть помедлив, согласилась Теодора, – постараюсь что-нибудь для вас сделать. Думаю, будет лучше, если я попрошу мужа поговорить с МакЛеодом. Вы не так давно перенесли тиф, и господину Смету не придется сильно покривить душой, если он порекомендует майору увести вас с острова во избежание осложнений, да и девочке полезнее расти в более подходящем окружении. Но хочу сразу предупредить, что в таком деле не стоит торопиться, – быстро добавила она, видя, как встрепенулась ее гостья. Не ожидавшая такой покладистости от норовистой докторши, Маргарета чуть не бросилась ей на шею.
С трудом сдерживая переполнявшую ее радость, молодая женщина быстро откланялась, но, почти дойдя до дома, вдруг переменила решение, и, повернув назад, зашла в лавочку, где накупила целую гору сладостей. Конечно, ее ждет скандал за такое мотовство, но она ничуть не жалела о потраченных деньгах.
Поглощая наперегонки с Нон конфеты, она представляла себе, как будет блистать в сверкающем огнями Париже. Только что прошла премьера спектакля, вызвавшая в городе фурор. Кругом толпятся очаровательные французские офицеры (ах, эта военная форма!) и журналисты, течет рекой шампанское, матовым блеском отливает на льду русская икра, и она, ведущая актриса театра, в роскошном платье с бриллиантовой диадемой в густых волосах раздает автографы и дает интервью. Все говорят только о ней, любуются ею, а рядом стоит красавец, готовый ради нее достать с неба луну…
– Чего расселась? – Услышала она за спиной хрипловатый голос мужа. – В доме пол не мыт, обед опаздывает, а она развалилась на стуле, точно принцесса какая. А это что на столе? Конфеты? Да ты с ума сошла! По миру пустить нас решила, что ли?
Не успев окончательно очнуться от грез, Маргарета через плечо томно взглянула на высокого мужчину с заметной плешью, которого знала… в другой жизни.
– Ах, оставьте ваши упреки, господин МакЛеод. Лучше налейте шампанского, я хочу выпить за прекрасный Париж.
– Да ты окончательно спятила со своим Парижем, – фыркнул ее муж, постучав согнутым пальцем по лбу. – Иди лучше поторопи кухарку, чтобы подавала обед. Тоже мне, прима балерина нашлась!
Не говоря ни слова, Маргарета поднялась со стула и, величественно распрямив спину, удалилась в сторону кухни, где под присмотром старой малайки в кастрюлях и на сковородах скворчал и булькал их обед, а МакЛеод задумчиво посмотрел ей вслед.
Неизвестно, что побудило майора в отставке согласиться на возвращение домой. Возможно, в его душе заговорила любовь к далекой Родине. Возможно, его доконали причитания жены. А, может, доктор Смет хорошо выполнил возложенную на него миссию.
Как бы там ни было, но факт остается фактом – в марте 1902 года семья МакЛеодов упаковала чемоданы и, купив билеты на грузовой пароход, отбыла из Ост-Индии домой. Всю дорогу Джон провел, играя в карты с капитаном, его помощником и еще парой таких же, как он, бедолаг, возвращавшихся домой после того, как тропики высосали из них все соки. А Маргарета, когда не возилась с Нон, предпочитала проводить время на носу судна, словно боялась, что вахтенный матрос не заметит родных берегов.
