Ирина Глебова
Качели судьбы
Глава 7
Пришла Ларисе из Москвы плотная бандероль – в красивом конверте со штампом Литературного института. Это вернулись обратно её рукописные листики со стихами. И приложенная к ним рецензия – две отпечатанных страницы. Ещё не начав читать, девочка поняла – это отказ. Стала читать спокойно, а, прочитав, расплакалась. И не оттого, что не признали, не увидели в ней особого таланта – оттого, что незаслуженно обидны были отпечатанные слова: холодные, злые, хлёсткие. Оттирая ладонями бегущие по щекам слёзы, она повторяла: «Нельзя так, нельзя же так!» Нельзя было юному поэту, доверившему взрослым и умным людям свои первые строки, писать: «графоман», «позёрство», «дешёвая романтика», «в то время как вся страна на трудовой вахте социализма», «автору следует отказаться от рифмования и заняться чем-нибудь более приземлённым»…
Хорошо, что дома не было родителей. Умывшись холодной водой, Лариса заставила себя, непокорно сжав губы, ещё раз медленно прочитать то, что она поначалу назвала рецензией, а теперь презрительно – отпиской. Подпись гласила: «Л. Берова, литконсультант», и это немного успокоило её. «Поэт бы так не написал, – подумала. – А литконсультант… может, она сама несостоявшаяся поэтесса, вот и изливает злость на других». Она вспомнила, как Славка сказал когда-то учительнице Валентине Ивановне: «Завидно, что так, как у Тополёвой, у вас никогда не получится!» Лариса наконец улыбнулась, хотела порвать листочки, но передумала, вложила в красивый конверт и спрятала: «Сохраню на память». И ещё радовало, что скоро, в сентябре, после летнего перерыва начнёт работать литературная студия. Она уже соскучилась, хотела увидеть ребят, показать им свои новые стихи.
В начале осени Лариса пошла работать на завод. А куда же ещё? Мама у неё была чертёжницей в заводском конструкторском бюро, отец – инженером в отделе технического контроля. Вот он и устроил дочку контролёром в инструментальный цех. С математикой и черчением у девочки всегда было отлично, потому через месяц она сдала экзамен сразу на третий разряд, а мастер поставил её на участок сложных штампов, где изготавливались очень точные детали и узлы. Ларисе почти сразу понравился и цех – шумный, молодёжный, и работа, дающая ей почувствовать свою значимость: попробуй-ка кто-то из рабочих не добрать несколько микронов или не добиться нужной точности обработки – она ведь может и не принять деталь!
Здесь же, на заводе, работала и лучшая подруга Танюша Суркова. Правда, не в цехе, а в редакции заводской многотиражной газеты. Лариса часто заходила к ней в редакцию – в обеденный перерыв или после работы: у неё смена кончалась на два часа раньше. И там её стали встречать, как свою: она ведь тоже была пишущим человеком. А ей очень нравились и атмосфера редакции, и все Татьянины сослуживцы. Сама же Таня в свою родную редакцию была просто влюблена.
Да, именно «родную», ведь ещё учась в десятом классе, писала сюда материалы – стажировалась. Поступать Татьяна решила в университет города Ростова-на-Дону, там был отличный факультет журналистики. С редактором многотиражки была договорённость: девушка поступает на заочное отделение, и он сразу берёт её в штат. Так что пришла Татьяна в редакцию, как в давно знакомый коллектив.
Зима пролетела незаметно. Альберт писал часто, и каждое его письмо – нежное и томительное, она помногу дней носила с собой. И фотография его – красивый юноша в курсантской форме, – стояла у неё за стеклом книжной полки. Несколько раз, по просьбе Алика, она заходила к его родителям. Там встречали её ласково, кормили чем-нибудь вкусненьким, хотя она пыталась смущённо отказаться. Дважды дома оказывался и Лёнчик, и тогда она задерживалась дольше – этот весёлый парень, так одновременно похожий и не похожий на Алика, заставлял её чувствовать себя просто, свободно, отбрасывать скованность.
А однажды Лариса слышала, как разговаривали её папа и мама – о ней и Альберте, конечно.
– Рано Ларочке ещё замуж выходить, – говорил отец. – Восемнадцать только будет. Ей бы учиться!
Но у мамы голос был мечтательным, глубоким:
– Успеет и выучиться, если желание будет. А тут ведь – судьба! В какую семью попадёт! Всё ей будет доступно!
– Да, – протянул отец, – ходят слухи, что директор завода на пенсию собирается… или его собирают! А Грёмин пойдёт на его место.
Мать даже руками всплеснула:
– Боже мой, не верится, что наша девочка станет его невесткой! Ведь он для сына и его жены всё сделает. Никаких проблем у Ларочки в жизни не будет. Не то, что мы – всё с таким трудом: от первой табуретки до этой квартиры…
Они и в самом деле лишь два года, как переселились в маленькую, но всё же изолированную двухкомнатную квартиру, а то всё по коммуналкам скитались. Лариса, открывшая дверь своим ключом и тихо раздевавшаяся в коридоре, притихла, слушая родителей, и, вообще-то, понимала их.
– Парень тоже не промах, – сказал отец с уважением. – Музыка ведь не шибко кормит, это только если в выдающиеся музыканты пробьешься. А тут, глядишь, скоро по заграницам самолёты водить станет – это другое дело.
– Вот видишь! – воскликнула мама. – Нет, это судьба, везение, счастье. Разве можно упускать! И ведь как он любит Ларочку – всё пишет и пишет, и всё о свадьбе!
– Но мне кажется, что она не очень-то его любит. Увлеклась, а теперь поостыла малость.
Это был голос отца, и Лариса очень на него обиделась. Нет, что он понимает! Как это не очень любит! Алик такой… хороший…
– Нет, нет, – словно поддержала её мама, – она любит его! Да, и если на то пошло, главное – чтобы он любил!
… В июне Альберт написал, что сдаёт экзамены и скоро приедет на каникулы. «И сразу же – свадьба! Не могу больше ждать, сил нет! Родителям я тоже написал, чтоб готовилась».
Вечер, когда Лариса встретила Лёнчика, был по-летнему тёплый, беззаботный. Вдвоём с Татьяной они посмотрели весёлую кинокомедию, и вышли на проспект. Сумерки едва только наметились, но уже светили фонари, шумные группки молодёжи прогуливались, громко смеялись, заполняли скамейки на боковых аллеях, брызгались у фонтана… Всё было так привычно, на каждом шагу встречались знакомые. И старший брат Алика стоял у входа на танцплощадку, оживлённо жестикулируя перед тремя парнями и девушкой. Франтоватые усики, расклешённые модные брюки, голубая банлоновая рубашечка… Увидев Ларису и Таню, вскинул брови, махнул приятелям рукой и подхватил подружек под руки, встав между ними.
– Завернём на танцульки?
– Нет, – сказала Татьяна, – мы туда не ходим. Смотрим иногда ради интереса через ограду – как в зоопарке.
– Зверинец там знатный, это точно, – засмеялся Лёнчик. – А всё же, сударыня, жаль, танцуете вы божественно!
– Божественно – это значит вальс или танго. А то, что танцуют там, это всего лишь клёво.
– Ларочка, – Лёнчик коснулся губами её щеки, – точность словесных определений – это по твоей части. Не хотите танцевать – просто погуляем.
Они пошли по проспекту. Татьяна, в белой кокетливой кепочке, в босоножках, опутывающих ремешками ноги до колен – ростовских обновках, – забавно и увлекательно рассказывала о весёлом городе Ростове-на-Дону. Съездила зимой на сессию, а недавно вернулась после летней – целый месяц была там.
…Сумерки сгустились: воздух посвежел, и девочки поёживались в своих лёгких платьях. Сначала проводили Таню, а потом Лариса и Лёнчик медленно пошли к её дому – по проспекту, боковой улице, через небольшой сквер, выходящий к пустырю, а там уже и квартал новых домов светился огнями: здесь и жили теперь Тополёвы в новой квартире. Сама Лариса через тёмный и пустынный сквер не пошла бы – имелась людная круговая дорога. Но с этим взрослым парнем – другое дело! Он такой уверенный, спокойный и сильный, недаром оба брата занимались борьбой самбо. Как приятно чувствовать ей, что он так внимателен, что привязанность к брату перенёс и на неё. Значит, признаёт её право на Альберта.
Они уже выходили на край сквера – сквозь ветви мелькали огни первых домов, – когда Лёнчик положил её руку на плечо и слегка придержал.
– Постоим немного.
«Что-то хочет сказать», – сразу решила Лариса и охотно остановилась. Его рука с плеча скользнула ей на талию. У девушки гулко забилось сердце, она отпрянула. Но парень уже успел второй рукой обхватить её плечи и, пока ещё не сильно, но решительно притянул к себе.
– Альке можно, а мне нельзя?.. – пробормотал он, наклоняясь близко, а рука уже сжимала больно её грудь.
– Лёня!
Голос Ларисы дрожал от испуга, но она всё ещё верила, что это шутка – гадкая, глупая, но шутка. – У нас с Аликом ничего не было!
– Так я и поверил! – он прищурил свои близкие, блестевшие глаза. – А если и правда, то тем более у меня есть право старшего брата. Как раньше было право первой брачной ночи у сеньора. Читала?
– Но я не согласна! – Лариса рванулась из его объятий.
– А вассалов никто и не спрашивает!
Леонард резко рванул с плеча платье. Ткань затрещала. Как Лариса оказалась на коленях, она и не поняла, так мгновенно и умело подсёк он её ноги. И тут же тяжёлым напористым телом распластал её на спине, на ещё не остывшей от дневного тепла земле и молодой травке. Она не кричала: стыдно было того, что он почти ей родственник, что может быть, всё-таки, это шутка.
– Лёна! Лёня! – шептала она, пока его губы шарила по её открывшемуся телу ниже плеча, а руки копошились внизу, и ноги вжимались между её ног. – Не надо, прошу тебя, хватит! – И вдруг, пронзённая уже настоящим страхом, тонко вскрикнула. – Я Альберту расскажу! Родителям твоим!
Он коротко, с придыханием засмеялся:
– Расскажешь, расскажешь… Может, тогда оставишь его в покое!
И вдруг, преодолев сопротивление её извивающегося тела, схватил губами и зубами её сосок. И в ту же секунду она почувствовала, как что-то холодное, упругое и живое ткнулось ей между ног. Ткнулось не сильно, сверху, но такой неведомый ужас вошёл ей в душу, что крик – хриплый, звериный, – сам вырвался из горла. Но рука парня больно стиснула ей рот, и внезапно он отпустил её, сел рядом, спокойно глядя на неё, застывшую неподвижно, потом встал, заправляя рубаху и застёгивая брюки.
Лариса медленно села, обхватив колени. Страха уже не было – опустошённость и гадливость.
– Мерзавец! – сказала тихо.
– Но ведь не тронул же! – иронично изумился Лёнчик. – Поигрались немного, разве тебе неприятно было? Но основное-то дело оставил братцу! Может, потом как-нибудь, мы с ним и поделимся, как ты, не против будешь?
Глотая слёзы, девочка повернулась и пошла прочь. Он нагнал её уже на пустыре, схватил за руку, дернул, прошептав зло:
– Если станешь болтать, я всем опишу, как ты заманила меня сюда и сама под меня легла… Невеста!
Лариса рванулась, и так как он уже не держал, почти побежала, захлёбываясь рыданиями. В подъезде она стояла долго, пока не смогла справиться с рвущимися из груди всхлипами. Потом тихонько открыла дверь своим ключом. Родители смотрели телевизор.
– Это ты, доченька? – крикнула мама.
– Да, я, – сумела ответить она нормальным голосом и тут же прошла к себе в комнату.
А дней через десять пришла телеграмма от Алика: «15-го приезжаю, жди, готовься». Вероятно, узнав точную дату начала каникул – через неделю, – он не смог удержаться и в тот же день отправил ей весточку. Телеграмму принял отец, вернувшись с работы немного раньше. Когда же появилась Лариса, он и мама, загадочно улыбаясь, немного подразнили её, а потом протянули бланк.
Всё это время Лариса держалась. Но сейчас, прочитав послание, вдруг швырнула листок на пол, сжала кулаки и закричала:
– К чёрту! Не хочу! Ненавижу!
Слёзы хлынули по щекам, ноги ослабли. У неё не было сил убежать к себе в комнату – только упасть на диван, закрыв лицо и плача. Наверное, отец и мать были сильно напуганы, она не видела их лиц. До сих пор девочка старалась не дать им понять о перемене в себе. Да она и сама ещё не понимала, как будет дальше, что сделает. Предчувствовала, конечно: ведь не могла смотреть на фото Альберта, стоящее у неё на книжной полке. Только лишь пять минут пыталась убедить себя, что он ни в чём не виноват, что можно любить его по-прежнему. Но так сильно выражение глаз, разлёт бровей и изгиб губ на фотографии напоминали близко склонённое, отвратительное лицо другого, что она тут же оставила это бесполезное занятие и призналась себе: «Никогда!» Но как же не хотелось объясняться с родителями. И она даже не убрала снимок, а, словно невзначай, заставила его книгами. И вот – дотянула! Рыдая, слышала сначала тишину, потом легкий шёпот, потом мамины руки легли на плечи, горячие губы прижались к затылку, нежный испуганный голос стал растерянно успокаивать:
– Ларочка, доченька, что с тобой? Не плач, всё пройдёт…
И тут заговорил отец.
– Я же видел, что с девочкой что-то случилось, изменилась она. Тебя обидели его родные, дочка?
И когда Лариса после этих его слов зарыдала сильнее, жёстко добавил:
– Точно, так и есть!
Поднял её за плечи, прижал к себе, стал гладить по голове.
– Не плач, маленькая, не плач. Это не страшно, может даже и к лучшему. Я ведь знал, чувствовал, что не дадут они вам пожениться. Считают, что мы ниже их. Но ты так и знай, что это они нам не ровня, потому что мы никогда никого не обидели и не оскорбили…
И хотя слова отца казалась ей несправедливыми по отношению к родителям Альберта, Лариса, успокаиваясь, обхватила руками отцовскую шею…
* * *
Два дня спустя в цехе стали собирать молодёжную бригаду для работы в подшефном колхозе. Мастер сказал Ларисе:
– Отправил бы я тебя за милую душу, да ты вроде замуж скоро собираешься?
– А я передумала, – пожала она плечами. – Рано мне ещё за горшки да пелёнки, погуляю ещё. В колхоз, вот, поеду.
– Ну и ладненько, – обрадовался мастер. – Собирайся тогда.
Глава 8
Эта поездка оказалась счастливой удачей. Утром у заводской проходной в автобус рассаживались незнакомые ей парни и девчонки, а вечером, в колхозе, они уже были одной компанией, приятелями. Каждый день машина мчала их в поле и обратно, ветер рвал её волосы и красный свитер, брошенный на плечи, как плащ. А ребята на полном ходу швыряли огурцами в коз и кур. Вечерами до полуночи играли в бридж. Проигравший выполнял любые желания. Лариса, например, завернувшись в простыню, уже под ночными звёздами отправилась на «четырнадцатую сотню» – так называлось в народе сельское кладбище. Правда, вся братия при этом сопровождала её поодаль.
Дня через три насовсем отпустила её сердце грызущая, муторная боль и пропал навязчивый, стучащий в виски шепоток: «Не хочу жить, не хочу жить…» В тот день, когда она впервые не вспомнила змеиные глаза Лёнчика, она впервые увидела Виталия.
Он спрыгнул с подкатившей к летней кухни машины, и на его голое тело была наброшена москвичка – короткое зимнее пальто. Это в тридцатиградусную жару. И была у него рыжая, уже не щетина, но ещё не борода, а на голове – розовая косыночка, повязанная сбоку узлом, как у пиратов. Он поднял руку, приветствуя всех, и произнёс лёгким, чудесно красивым голосом: «Шершель де буа!»
«Что за чудак?» – подумала Лариса, и, как потом оказалось, попала в точку. Парень сбросил москвичку, стянул косынку, и она увидела, что он невысок, полноват, волосы у него очень густые и светлые, а хлястики босоножек оборваны и волочатся по земле.
– Виталя! – крикнул кто-то из очереди, уже выстроившейся за обедом. – Ты будешь макароны?
– О, нет, – ответил он. – Я мучного не ем, мне нужно сохранять гибкую талию.
Лариса сразу поняла, что он душа этой компании. Тогда, у летней кухни, и потом, в поле, он её не замечал. Но вечером за очередным карточным боем, сдавая карты, он кинул на неё быстрый взгляд, поднял бровь и вновь спросил, чарующе играя голосом: «Шершель де буа?» А она ответила насмешливо: «Де буа, де буа, не сомневайтесь!» Тогда он долго задержал на ней свои синие-синие глаза, и спросил уже обыкновенно:
– Вы из новой партии, девушка? А как зовут, позвольте узнать?
Он проиграл и сам выбрал себе штраф. Залез на ближайший сарай и оттуда, выбросив вперёд руку, запел арию мистера Икса: «Устал я греться у чужого огня, о, где же сердце, что полюбит меня!..» Пел так искренне и печально, что у Ларисы вдруг защимило сердце.
В тот же вечер они с Виталием перестали называть друг друга на «вы». Он пошёл проводить её. Всего навсего через поляну, где напротив домика парней – их карточного притона, – стоял домик-общежитие девчат. Но они задержались на скамейке больше чем на час, а когда девушка прощалась, Виталий притянул её к себе, поцеловал, отстранившись сказал, словно подсмеиваясь над собой: «Прости, смущаюсь!» И быстро ушёл через поляну.
На другой вечер Лариса играть в карты не пошла. Её новая подруга Светка – маленькая, белобрысая, на два года старше, – позвала пойти с ней к цыганам. В колхозе жили несколько семей оседлых цыган, и Светка, независимая и очень общительная, подружилась с девушками-цыганками, ходила к ним в гости. Лариса пошла с ней – было интересно.
Цыгане купили дом на окраине одной улицы, но он казался необжитым. Зато на пустыре сразу за домом стояло три шатра, горел костёр, и в шуме и суете метушились люди. Подошли три чернокосые стройные девушки в цветастых юбках и косынках, приветливые и улыбающиеся, повели их, гостей, к костру. Чуть в стороне лежало бревно, они сели и Светлана заговорила с цыганками о чём-то им знакомом. Лариса слушала гортанные выкрики мужчин и женщин, видела мельканье юбок и рубах, резкие движения рук и блики костра на смуглых лицах, вдыхала запах дыма. Покой и восторг окутывали душу… Подбежал маленький курчавый цыганчонок в одних грязных трусиках, присел на бревне рядом с ней, ласково улыбаясь заглянул в лицо, протянул лапку и погладил её по волосам. Она тоже улыбнулась ему, а он вдруг пребольно дёрнул её за прядь и с весёлым воплем отскочил. Одна из их подруг-цыганок с криком бросилась за обидчиком, но не догнала, ласково, утешающе что-то проворковала, лёгкой рукой отвела со лба Ларисы чёлку, вгляделась, сказала: «Хочешь верь, хочешь нет, но будешь ты счастливая в любви, знаменитая будешь…» И замолчала. Лариса улыбнулась ей: «А как насчёт богатства и долгой жизни?» «Про то не скажу», – цыганка опустила руку и глаза, заговорила со Светкой.
Когда уже в темноте по тихим поселковым улицам возвращались к себе, Светлана заговорила словно бы через силу:
– Я вижу, Лариса, тебе Виталька понравился? Он, конечно, обаяшка и парень умнейший, я с ним в одном общежитии живу, знаю давно. В прошлом году он институт с красным дипломом окончил. А у нас в общаге много студентов-заочников из политеха. Как задачка не получается или чего непонятно – в комнату к Витальке бегут. Растормошат его, а он, хоть и пьяный вдрызг, за две минуты всё решит и снова на кровать заваливается, отключается.
– Ты хочешь сказать – он часто пьёт?
– Да почти всегда под парами! Ларка, у тебя-то и парня небось ещё не было! – Лариса усмехнулась, но Светлана не заметила. – А он старше тебя намного, ему уже двадцать семь, взрослый мужик. И есть у него… даже не знаю, как сказать! Вообщем, влюблён он.
– Влюблён? Ты её знаешь?
Светлана покачала головой:
– Знаю. Тоже в общежитии живёт. Шлюха одна лет под тридцать. Райкой зовут. Всем даёт – вобщем, гуляет напропалую, с кем ни попадя. А на Витальку чего-то взъелась, его одного только и гонит. Он уже и рыдал перед ней на коленях прилюдно, и, как напьётся, приходит и ложится под дверь её комнаты. А она там в это время забавляется с кем-нибудь…
В голосе у Светки звучала гадливость. Ларисе тоже стало неприятно. Она представила… нет! Зачем он ей нужен! Но тут они вышли к своему дому и на скамейке под фонарём увидели Виталия – светлые волосы, клетчатая рубаха, растёгнутая до пупа, радостная улыбка.
– Светлана! Так это ты умыкнула Ларисочку? Небось, к цыганам водила? А я маюсь-дожидаюсь…
Светка хмыкнула, пожала плечами и ушла в дом. Лариса осталась и не отстранилась от его объятий и губ, не смогла.
А через несколько дней приехал Альберт. Он приехал под вечер, когда ребята, вернувшись с поля, уже поужинали, но ещё не засели за карты, а кублились на поляне между двумя домиками: валялись на траве, гонялись друг за другом, перебрасывались анекдотами. Было ещё светло, и одинокую фигуру в форме, вышедшую из лесной посадки, заметили сразу.
– Смотрите, офицерик идёт! – сказал кто-то. Лариса оглянулась, и сердце у неё заколотилось так громко, что, казалось, все должны услышать. Она знала, что ни сегодня-завтра Алик появится: помнила день приезда, названный в телеграмме. И вот он идёт. Перевела дыхание, прислонилась спиной к груди Виталия, сидевшего рядом на траве, и тот, словно чего-то почуяв, ласково обнял её.
Подходя, Алик смотрел прямо на неё, и она не отводила глаз. Он стал в двух шагах, молча, глубоко дыша, и вдруг опустился на колени рядом с ней. Он словно не замечал обхватившую её руку светловолосого взрослого парня.
– Ларочка, – сказал, – что случилось? Пойдём отсюда, поедем домой!
Было очень тихо, все ребята молчали. Глаза Алика, непонимающие, печальные и любящие, смотрели на неё. Но Лариса видела только тот же змеиный цвет, тот же изгиб губ и такую же ямочку на подбородке, как у другого, рвущего на ней одежду. К горлу подступило грязное ругательство, захотелось затопать ногами, покатиться с воплем по траве… Виталий крепче прижал её к себе. И она успокоилась, но ответить безразлично не смогла, получилось грубо:
– Напрасно ехал так далеко. Говорить нам не о чем. Уходи.
Он помолчал некоторое время, медленно поднялся, не отрывая от неё глаз.
– Проводи меня к электричке.
И тут она не выдержала, закричала, тоже вскочив:
– Проводить? Через лес!.. Да пошёл ты!.. Убирайся!
И бухнулась, истерически смеясь, прямо Витальке на колени, обхватила его за шею…
Альберт уходил, а девчонки, возбуждённо тормоша её, галдели:
– Лариса, прогнала такого красавчика! С ума сойти!..
Вскоре стемнело и ребята ушли играть в карты. А её Виталий увёл дальше, к реке. Пока шли, молчали, но когда сели на уютной полянке под деревьями, он спросил:
– Это был твой парень?
– Жених, – ответила Лариса.
Он присвистнул удивлённо, обнял её, а после паузы спросил:
– У тебя уже был мужчина?
Лариса подняла на него глаза, улыбнулась и после долгой паузы-поцелуя сказала тихо:
– Нет ещё…
– Значит, я буду у тебя первым.
Он поднял бровь, словно удивляясь этому. Он не спрашивал – утверждал, но сделал это так мягко, и движения, которыми он расстегнул пуговицы её рубашки-ковбойки были так ласковы, а руки, коснувшиеся её открытых грудей, оказались так нежны, что она ничего не возразила и не отстранилась. Он легонько положил её навзничь, тронул губами и языком соски, опустил руки на бёдра, нашёл змейку её брюк и потянул вниз… Тихий, блаженный трепет прошёл по её телу. Но вдруг в висках запульсировали боль и страх, Лариса резко села, упёрлась руками в его грудь.
– Нет! – голос у неё сорвался. – Я не хочу! Прости, не хочу!
Он застонал как-то горестно, тоже сел, отвернулся от неё, обхватил руками голову. И вдруг девушка поняла, что он плачет: плечи его вздрагивали, раздавалось тихое рыдание. Она замерла, затаила дыхание… В тот злосчастный вечер, в сквере, Лёнчик был нагл и отвратителен, страх и боль испытала она. Здесь, у реки, взрослый мужчина, ласковый, нежный, плакал так беспомощно… Та женщина, из общежития, тоже гнала его… Грусть, жалость, нежность к нему перехватили Ларисе горло, она положила руки ему на плечи, прошептала хрипловато:
– Виталик, что ты, милый? Я согласна, пусть будет…
* * *
Когда через месяц они, крепко сдружившиеся «колхозники», прощались на городской платформе, Виталий сказал:
– Жди, денька через два навещу.
Два месяца Лариса ждала. Каждый вечер сидела на диване с книжкой, а обострённый слух сам ловил звуки с лестничной площадки. Вот чьи-то шаги, громче, к их двери! Она встаёт – не резко, чтоб мама не обратила внимание, – выходит в коридор, глядит в дверной глазок. Нет, это соседка пошла на этаж выше… Ни в кино, ни к подругам – ждала. Конечно, она знала и общежитие, где он живёт, и заводское конструкторское бюро, в котором работает. Найти Виталия было не трудно, но ведь он сказал – «зайду», да так и должно быть…
А потом ей стало всё равно. Она перестала ждать и затворничать. И однажды сентябрьским ещё тёплым вечером он появился. Лариса собиралась гулять, причёсывалась в коридоре, потому открыла сама, сразу. Виталий был весел и нетвёрд на ногах.
– Ларисочка! – воскликнул он. – Шершель де буа!
Она растерялась, не могла понять своих чувств – радость? раздражение? – потому спросила, что спросилось:
– Это что же всё-таки означает?
– В данном случае: «Как ты хороша!»
Он тут же обхватил её, задышав в лицо чем-то спиртным. Легонько отстранившись, девушка сказала:
– Я сейчас выйду, подожди внизу.
Он тут же сделал вид, что обижен:
– Зачем внизу? А почему не приглашаешь, не знакомишь с родителями? Может, я предложение руки и сердца сделать явился!
Лариса отступила:
– Тогда входи!
– Ну вот! – Он смутился, и чтобы скрыть это, хохотнул. – Иронизируешь! Но я и правда ещё морально не готов к такому шагу.
– Тогда жди внизу.
Лариса закрыла дверь, задумалась. Она уже собралась и даже родителям сказала, что уходит. Просто нужно было время прийти в себя. Рада? Есть какое-то возбуждение, но радость ли это? А он выпивший… Там, в колхозе, вечерами парни тоже часто выпивали, некоторые девчонки – но не она, – с ними. И тогда это казалось чем-то естественным. Сейчас надо будет идти с ним по улице… Вообщем, что зря гадать – и Лариса хлопнула дверью.
Они шли по проспекту, и худшие её опасения оправдывались. Виталий громко говорил, хохотал, хватал руки, обнимал за плечи. Встречные поглядывали на них. Никогда в жизни Ларисе не было так стыдно. Она потянула его в небольшой скверик, усадила на скамью. Он продолжал резвиться:
– Ларчик, здесь нет полного уединения! Надо найти местечко поуютнее! Как раз уже темнеет. Ларчик, ты прелесть!
И, пытаясь залезть ей за вырез платья, пропел:
– А ларчик просто открывался!
Теперь ей стало ещё и противно. С трудом отводя его руки, она попыталась привести его в чувство:
– Виталий! Я сейчас уйду! А ты, если хочешь, чтобы мы встречались, следующий раз придёшь трезвый…
Но он вдруг лёг на скамью, положил ей голову на колени, продолжая бормотать про легко открывающийся ларчик.
– Виталька! Виталька!
Лариса потрясла его за плечи и вдруг изумлённо поняла, что он спит. Спит пьяным, мгновенно приходящим сном. Она встала, не заботясь об удобствах его головы, и не оглядываясь ушла.
Виталий приходил ещё дважды. Оба раза сам к квартире не поднимался, подсылал вызвать её мальчишек. Первый раз она вышла. Он сидел на лавочке у подъезда и снова был слишком весел. Твёрдо зная, что никуда с ним не пойдёт, но не желая откровенной демонстрации, Лариса присела рядом с ним.
– Бросила меня, – протянул он обиженно. – На произвол хулиганам и милиции.
– Но я вижу, ты всё же жив. И как ты себе это представлял: я тащу твою пьяную невменяемую тушу в уютный уголок?
– А что? – патетически воскликнул Виталий. – Таков удел жён!
– Я тебе не жена и ею не буду.
– Ну вот… – голос у него стал капризный, раздражённый. – А ещё говорят: женщины молятся на своих первых мужчин, всё им прощают!
Лариса встала и ушла, сказав на ходу:
– Не приходи больше, я не выйду.
И не выходила. А фраза насчёт первого мужчины её только позабавила. Ни тот первый их вечер, ни два последовавших после, не остались в её чувственной памяти. В первый раз её тело было сковано ожиданием боли, да ещё примешивались стыд и неловкость – вертелась нелепая мысль о том, что бюстгальтер у неё старенький, с оторванной пуговкой и зашпиленный булавкой… Боли она и не почувствовала, кровило, вопреки ожиданию, чуть-чуть, а копошение чужой плоти казалось таким незаметным, ненужным. Осталось в памяти лишь огромное облегчение, когда Виталий, сильно засопев, вскрикнул и невыносимо тяжело навалился своим крупным телом, а потом, коротко хохотнув, скатился и раскинулся рядом. На другой вечер, прихватив из домика одеяло, он увёл её на ту же полянку к реке, положил на спину и шепча: «Девочка моя, милая, мне так хорошо…» – сделал, что хотел, но как-то очень быстро, непонятно. Ларисе были приятны его слова, полубредовый шёпот, ласковые руки. Но… и только. Осталось недоумение – отчего это девчонки говорили: «Стоит разок попробовать, и удержу нет! Хоть какого мужика, а подавай!» Лариса никаких изменений в себе не находила. Ну да, она, конечно, стала женщиной, но оставалась всё той же девчонкой. Дай Бог, чтоб Виталий, вслед за Альбертом, ушёл из её жизни! Пусть бы все оставили её в покое, как устала она за несколько последних месяцев!
Но нет, это было ещё не всё. Одним дождливым воскресеньем мама открыла дверь и крикнула:
– Ларочка, к тебе гость!
В комнату шагнул Славка, в рыжей шевелюре его сверкали капельки воды, голубые глаза казались необыкновенно светлыми. Резкий толчок сердца сказал ей: «Он от Альки!» – ведь Славка был лучшим другом того. Лариса нахмурилась: она так надеялась, что Алик не будет её уже тревожить. Но тут же ей стало стыдно за свой неприветливый вид: ведь это Славунтик, школьный друг, славный парень, никогда ничего плохого он ей не делал! И ведь она совсем не видела его с прошлого лета, с их палаточного городка. А он похорошел, вырос, в плечах раздался – уже не мальчишка.
Она увела Славку в свою комнату, усаживаясь рядом на диване, решила: «Не дам ему говорить об Альке, буду сворачивать разговор. А то и просто оборву». И ничего этого ей делать не пришлось, потому что Славка сказал сразу:
– Лариса, выходи за меня замуж.
