Ирина Коган
Саша
Саша
Она
Она стояла у столика с сушками, пока её отец разговаривал по телефону, а мать листала каталог экскурсий в холле гостиницы The Ritz-Carlton. Сашу не привлекала возможность бесконечно играть с избалованными и шумными детьми или аниматорами, которые менялись так часто, что она даже не пыталась запоминать их имена. Она всегда находила себе занятие вдали от толпы, наслаждаясь собственными мыслями и фантазиями. У неё была своя личная вселенная внутри, свои интересы и желания, самодостаточный взгляд на всё вокруг. Внешние обстоятельства никогда не играли особой роли в её комфорте и самоопределении. Ей было хорошо везде и всегда, лишь бы не заставляли и не навязывали узкий и стереотипный детский режим, развлечения с шутами и клоунами, соседских детишек с вагонами модных игрушек. Она вообще не понимала, зачем детей без устали развлекают, не давая возможности заниматься своими серьёзными и важными делами. Кто решил, что родители лучше знают, что необходимо их детям?
Её саму куда больше интересовала тишина в роскошных интерьерах гостиниц, которые так тщательно выбирали взрослые для совместных поездок, нежели развитый сервис развлекательных программ заграничных отелей. Всё её детство проходило в поездках, она не успевала привыкнуть к одному виду из окна, как её предупреждали о новом путешествии и необходимости снова паковать чемоданы. Она недоумевала, почему её семья не хочет просто остановиться в одном городе, в одном доме и наслаждаться изученными до мелочей трещинками на стенах и известными только им секретными тропинками к морю и лесу. Она детально изучала окружение, всматривалась в незнакомцев, читая по губам отрывки их диалогов, следила за траекторией движения чужих рук и тел, улавливала моргание глаз и шевеление губ – важна была любая реакция изучаемого субъекта, которая выдавала чувства и эмоции в моменте. А дальше она уже сама додумывала характер и темперамент, представляя, как сложится день незнакомца после размашистых жестов и конфиденциальных разговоров по телефону, свидетельницей которых ей удалось побывать. Она всегда наблюдала издалека, приближаясь лишь в моменты неконтролируемого желания уловить точный и чистейший смысл действий человека, чтобы понять главный механизм, запускающий жизненную энергию в тело и подчиняющий эмоции и реакции воле.
Она самостоятельно освоила академический рисунок, перенося личное видение реального мира на бумагу. Она хотела очень точно изобразить человеческое тело, довести до крайности все увиденные и изученные черты, распутать клубок смыслов и добраться до сути физического существования. Благодаря вниманию к мелочам и дотошности, не говоря уже о сильной навязчивости докопаться до истины, она писала картины, которые пугали не только своей реалистичностью, но и исходящим от них свечением, дыханием жизни.
Очень быстро её творчеством заинтересовались специалисты-искусствоведы, коллекционеры, кураторы картинных галерей, куда её работы отправляла мать. Сама же Саша была далека от сделок и переговоров, её совершенно не интересовала чужая оценка или продвижение картин на арт-рынке, она была творцом и часто даже не знала, что её работы выставляются в музеях и галереях различных стран. Она выезжала на конкурсы, где было необходимо её присутствие, и по большому количеству поездок в Китай, поняла, что самый крупный арт-рынок в мире образовался именно там.
«Через неделю мы летим в Пекин» – предупреждала мать об очередной поездке. Это мог быть Гонконг, Токио или Шанхай. Города и страны менялись так быстро, что Саша не успевала перестраиваться от одной национальной культуры к другой. Она перестала отмечать новые места на географической карте ещё в раннем детстве, когда её глобус больше походил на ёжика от количества воткнутых иголок. Она потеряла счет заграничным выставкам, в которых принимала участие, и больше не сопротивлялась поездкам, смиренно собирая чемодан, который никогда не разбирала до конца.
– В следующем месяце мы летим в Вашингтон – услышала она в очередной раз.
– Странно, почему не в Сингапур? – подтрунивала Саша свою мать. Она не любила поездки, потому что, во-первых, они отвлекали от главного и любимого дела, а, во-вторых, она ненавидела скучные светские мероприятия, формальности конкурсных встреч, долгие утомительные ужины.
– В Вашингтоне планируется большая международная выставка, там соберутся самые именитые специалисты и критики. Твои работы отправил туда Марио, наш пекинский агент, чтобы повысить их статус и стоимость. Ты же знаешь, что картины требуют зрителей, и чем больше на них смотрят, тем ценнее они становятся.
– Может Марио сам представит их публике и мне не придётся совершать трансатлантический перелёт?
– Это недопустимо. Тебя должны знать, видеть и слышать.
– Мама, но мне это не нужно.
– Ты ещё юна, чтобы понять, что тебе на самом деле нужно. Когда сделаешь себе имя, будешь сидеть в любой точке мира и заниматься любимым делом, а пока не спорь и потихоньку настраивайся.
– Я что похожа на скрипку, чтобы постоянно настраиваться? Тогда ты задёргала все мои струны. Я не хочу никуда ехать – обиженно сказала Саша, скрестив руки на груди и наморщив лоб.
– Сашенька, я прошу тебя. Даже если мероприятие придётся тебе не по душе, Америка тебя обязательно вдохновит. Я достану билеты в «Карнеги-холл», мы слетаем в Нью-Йорк и послушаем настоящую скрипку.
Саша тяжело вздохнула, и понимая, что спорить всё равно бесполезно, одобряюще кивнула и вышла из комнаты.
Он
Он быстро выскочил из Филармонии, держа жёсткий потёртый чехол со скрипкой под мышкой и побежал к приехавшему на остановку трамваю.
Дома его ждала мать.
– Ты ужинать будешь?
– Нет, я перекусил в буфете. Пойду готовиться к конкурсу.
– К какому конкурсу?
– К Наумбурговскому конкурсу.
– Ты серьёзно? Он же проходит в Америке.
– Ну да. Заодно посмотрю, как живут в Штатах.
– Но ты не говорил мне, что собираешься участвовать, тем более, в конкурсе такого уровня. Ты же не можешь взять и просто поехать в Америку.
– Я не просто поеду мам, я поеду на конкурс. Я давно хотел, тем более, Саламан Абрамович настаивает на моем участии – обычно Саша называл своего преподавателя просто Крайтер, получив указание произносить фамилию при любом упоминании учителя всуе. «Когда называешь фамилию своего учителя, окружающие понимают, чего от тебя ожидать» – объяснял педагог совсем юному ученику свои убеждения на сей счет. Но мать Саши не любила, когда в доме вообще говорили про Крайтера – его для сына выбрал отец, а она считала Саламана Абрамовича жестоким стариканом, помешанном на музыке. Саша подумал, что если не произнесёт ненавистную фамилию, то мать помягче отнесётся к новости о поездке и не начнёт перемывать косточки Крайтеру, отцу и всем причастным к его музыкальной карьере.
– Он готовит тебя к поступлению в консерваторию или к участию в конкурсах? – продолжила мать.
– Одно другому не мешает.
– Но только я не готова к тому, что ты один полетишь в большой город.
– Я в любом случае полечу в большой город, будь то Москва или Нью-Йорк.
– Важно для меня. В Москве ты можешь остановиться у тетки, а в Нью-Йорке тебе придётся жить в комнатке с неизвестными ребятами и делить на всех одну банку с китайской лапшой.
– Я же сказал, что это не важно.
– Еще как важно.
– Наш разговор превратился в спор о важности горячего обеда и мягкой кровати, а не о моем участии в конкурсе и перспективах в музыкальной карьере.
– Я поговорю с Крайтером. Если он заверит меня, что это безопасно, и ты будешь жить в нормальных условиях, то я подумаю. Но если тебе придётся жить с музыкантами в захолустье, я тебя никуда не отпущу. Я представляю, как они расслабляются после конкурсов вдали от родителей и учителей.
– Ты зря беспокоишься, у меня вполне конкретные цели на поездку и кидаться во все тяжкие в мои планы не входит.
– Саша, я была в Нью-Йорк в твоём возрасте, и каждую ночь в клубе молилась, чтобы все, что попало ко мне в рот не одурманило меня настолько, чтобы жизнь закончилась прямо на танцполе. Ты не в силах противостоять тусовке, когда ты в ней крутишься.
– Очень интересно. Я думал, что ты получала там профессиональный опыт в юриспруденции.
– Одно другому не мешает, как ты уже заметил.
– Ма, у меня вряд ли будет время на тусовки, а если и выберусь, то точно не в «Студию 54». Мой максимум – это «Карнеги-холл», ты же знаешь.
– Да, мой юный музыкант, я очень надеюсь, что твои жизненные принципы не изменятся, когда в нее вмешаются другие люди и обстоятельства.
– Ладно, мам, люблю тебя. Пойду настрою скрипку, завтра начинаются отборочные испытания.
Нью-Йорк, США
Он
Саша прилетел в Нью-Йорк поздно вечером. Он спустился в подземку и застыл в оцепенении, не понимая, куда ему двигаться и как ориентироваться. Он читал, что в Нью- Йорке более четырехсот станций метро и на каждой станции как минимум два пути. Осмотревшись, он насчитал четыре, с которых то и дело отходили поезда в разные стороны по маршрутам, исключающим часть остановок по непонятному алгоритму. Саша встал перед картой в надежде понять, как устроен нью-йоркский метрополитен и куда двигаться дальше, но так ничего и не понял, пока к нему не подошел прохожий и не указал на нужную ветку и правильный выход на платформу. Он выдохнул с облегчением, поблагодарил за помощь и зашагал на свой путь. Уже на следующий день он и сам подсказывал дорогу растерянным туристам, представляя какой ужас они испытывают, смотря на запутанные цветные линии схемы.
Он поднялся из подземки, и ощутил еще большее волнение от бесконечных верениц людей и машин, от ярких огней, шума музыки, новых запахов, ударивших в нос. Он привык делать глубокий вдох, выходя на улицу, чтобы почувствовать свежесть и отдохнуть от накопившихся за день назойливых ароматов. Здесь же в воздухе смешались все возможные ноты парфюмов, кофе, специй, еды, выхлопных газов и мусорных баков.
Он пробирался через толпу, надеясь, что близок к выходу, но выхода из неё не было, и видимость перспективы еще больше ухудшалась из-за начавшегося снегопада. Саша понимал, что летит не в Майами и был готов к зиме, но окружающие будто этого не видели, и шагали по сугробам в босоножках на шпильках или в шлепках, не обращая внимания на температуру воздуха и осадки. Девушки в длинных меховых шубах до щиколоток смотрелись невероятно эффектно, Саша даже представлял, что под их шубами отсутствовала какая-либо одежда. В лифте гостиницы на Таймс-сквер, где он остановился, его гипотеза подтвердилась, когда случайная попутчица неосторожно расстегнула верхнюю пуговицу шубы, и сквозь открывшийся вырез виднелись только лямки нижнего белья.
Мужчины в снегопад также демонстрировали экстравагантность нарядов не по погоде. Они могли гулять в легких футболках и сланцах, или, наоборот, в унтах и фуфайках, поэтому ориентироваться на прохожих, чтобы угадать погоду на улице Нью-Йорка не представлялось возможным. Кто в чем вышел из самолета, прилетев в этот город, тот в том и продолжал здесь жить.
Саша остановился на Таймс-сквер и быстро понял, что это эпицентр ночного города, притягивающий на свет таблоидов всю округу, как мотыльков на свет фонаря. Здесь никогда не замедлялась жизнь, не стихали голоса, не закрывались рестораны, не прекращали ездить такси, не гасла реклама. Здесь ходили красивые люди, утоляющие животный и эмоциональный голод в красивых кофейнях, магазинах, музеях, парках, гостиницах. Нью-Йорк был самым современным мегаполисом на свете и в то же время очень старомодным городом.
Оставив вещи в номере гостиницы, он решил изучить окрестности и найти улицу, где находится концертный зал, в котором будет проходить конкурс. В его блокноте был записан адрес: 92 street Y (between 91 street & 92 street) 1395 Lexington Avenue NY, и он никак не мог понять, как же называется это заведение.
От невероятного количества неоновой рекламы на Таймс-сквер слепило глаза, и ночью здесь было также людно и светло, как и днём. Саша представил, как на этих экранах вдруг начнут транслировать конкурс скрипачей, и тогда шумный кипящий эпатажный квартал вдруг затихнет и остановится, прислушиваясь к шедеврам классической музыки. Люди застынут с поднятыми головами, вперившись в экраны – их модная одежда вмиг превратится в смокинги и вечерние наряды, а вместо смартфонов и стаканчиков Starbucks в руках окажутся бокалы с шампанским и брошюры с именами выступающих.
«Get out of the way!» – кто-то толкнул Сашу в спину, и фантазии улетучились в небытие.
Он шел по улице в поисках Пятой Авеню и Центрального парка, разглядев на карте, что эти два опорных направления выведут его к 92Y. Он проходил здания с вывесками, которые видел только в кино: Rockefeller Center, The Museum of Modern Art, The Metropolitan Museum, Neue Galerie, Solomon R. Guggenheim Museum, Cooper Hewitt Smithsonian Design Museum. Он подумал, что если бы останавливался в каждом из этих музеев, то дошел бы до нужного места недели через две. Когда, наконец, он вышел на пересечение с 92-ой улицей, и свернул к концертному залу, его мысли замолчали, предвкушая близость пункта назначения. Пальцы начали непроизвольно сжиматься внутрь ладошки, имитируя зажимы струн на скрипке. Он подошел к центральному входу здания 92Y и посмотрел на часы, прикидывая, сколько времени заняла дорога. Он постоял минут десять перед воротами и решил возвращаться тем же путем. Названия музеев он читал в обратном порядке, и пообещал себе обязательно вернуться в Нью-Йорк, чтобы посетить их все. Дойдя до Таймс-сквер, он вспомнил о своих фантазиях с трансляцией концерта классической музыки, улыбнулся сам себе и быстро пробежал неоновые экраны в сторону гостиницы. Несмотря на поздний час в лобби отеля было людно, все что-то пили, громко разговаривали и смеялись. Казалось, здесь не существовало временных отсечек дня и ночи. Поднявшись на 15 этаж, он зашел в номер, сел на кровать и тяжело вздохнул, понимая, что до прослушивания на конкурс осталось совсем мало времени. Глаза закрылись сами, но долго еще пульсировали белыми пятнами от переутомления и бесконечного яркого света. Саша провалился в сон.
Она
Она складывала свои картины из элементов, врезающихся в память. Рисование было для нее своего рода медитацией, поэтому, когда она прилетела в Нью-Йорк, ничто не привлекло ее внимание. Она писала по памяти и не видела ничего вокруг, пока работа не была закончена, и все частички пазла не складывались в единую картину. Лишь освободившись от беспокоящих образов, она вновь, в поисках вдохновения изучала окружающую реальность.
Эйфория накрыла ее на Таймс-сквер, где остановилась машина, которая встретила их с матерью у трапа самолета и доставила до дверей гостиницы. Она открыла дверцу, не дожидаясь услуг водителя или швейцара, и вышла на шумную улицу. Не произнеся ни слова, она направилась к светящимся экранам. Саша ещё никогда не видела такого количества людей, непохожих на однообразную серую массу – все они казались ей яркими с очень выраженной индивидуальностью. Она шла вперед, не слыша, как зовет ее мать, фиксируя в голове каждую вспышку экрана и каждое лицо прохожего. Она рисовала в голове сотни образов, пытаясь запомнить все черточки лиц, чтобы, вернувшись к холсту, нарисовать их до мельчайших подробностей. Она остановилась, зажмурила глаза, сжала кулачки, произнеся мысленно «пожалуйста, пожалуйста», заставляя мозг сконцентрироваться и разобрать по полочкам увиденное.
«Get out of the way!» – кто-то толкнул Сашу в спину, и ее задумчивость улетучились в небытие.
Она повернулась и увидела, что мать так и стоит около машины и машет ей, чтобы та вернулась к гостинице. Саша послушно направилась обратно, подошла к водителю, взяла из его рук свою сумочку и последовала за ним в холл.
Она поднялась на 15 этаж, зашла в номер, и сразу подошла к окну.
«Ничего подобного раньше не видела» – сказала она себе под нос. Затем взяла записную книжку и карандаш, и начала зарисовывать вид из окна. Она простояла с импровизированным мольбертом около получаса, но желудок предательски напомнил, что сегодня она ещё ничего не ела. Саша решила спуститься на минутку вниз за кофе, поэтому накинула длинную шубу прямо на нижнее белье, чтобы не терять время на разбор чемодана и поиск одежды. Она вышла в коридор, забежала в закрывающий двери лифт, и наткнулась на парня, который вздрогнул от ее внезапного появления, но все же улыбнулся и сказал: “Good evening, miss”.
– «Good evening»– ответила Саша.
Как только лифт открыл двери в фойе гостиницы, она вышла, и даже не думая остановиться и взять кофе в лобби, снова вышла на Таймс-сквер. Эта улица ее манила. Она шла очень медленно, оглядываясь по сторонам. Снежинки попадали в глаза, отчего она подняла голову, зажмурилась и улыбнулась небу. Она планировала выйти на минутку, но интерес не отпускал и не позволял развернуться назад. Она прочитала на табличке название улицы «Broadway» и сразу представила себя на подмостках ночного театра. В каждом прохожем она уже видела улыбающегося Джокера, но это ее совершенно не пугало, она будто под гипнозом следовала по бесконечной улице. Бродвей действительно представлял собой маленький театр из-за особой атмосферы и снующих туда-сюда героев в костюмах самых известных персонажей анимационных фильмов.
Она поймала себя на мысли, что вышла из гостиницы в поисках кофе, но так его и не купила, увлекшись городом. Затем целенаправленно оглянулась в поиске кофейни и удивилась, увидев, что в каждом доме по два-три кафе. «Здесь точно можно не носить с собой термокружку» – подумала она.
Пройдя театральный квартал, и прочитав на табличке «Six Avenue», она остановилась, купила стаканчик кофе и, не желая терять ни минуты, уверенно зашагала дальше. «Я же наверняка рядом с Пятой Авеню, я должна ее увидеть прямо сейчас» – подумала она, но вдруг остановилась. «Нет, прямо сейчас я должна зайти сюда» – поднимая голову на небоскрёб “Empire State Building”, она застыла в предвкушении оказаться на самом верху здания. Лифт поднял ее на 86 этаж на смотровую площадку, с которой открывался вид на весь Нью-Йорк. Было темно, город горел огнями. Она не распознала ни Бруклинский мост, ни Центральный парк, ни Статую Свободы, хотя брошюра обещала шикарные виды на все эти объекты. Это ничуть ее не смутило, и она решила подняться ещё выше, на 102 этаж. Панорама вдохновляла. Саша вдруг почувствовала, что этот город изменит ее жизнь.