Ирина Млодик
Бесконечный ноябрь. Депрессия и что с ней делать
Нереализованность
В экзистенциальной психологии есть понятие «онтологическая вина». Впрочем, в процессе выживания мы с ней не очень часто сталкиваемся, потому что онтологическая вина – следствие относительно благополучной жизни. Это вина за нереализованность собственного потенциала. Говоря проще, в каждом из нас заложено так много, наша личность настолько богата, масштабна и объемна, что неустанно взывает к тому, чтобы мы реализовали хотя бы какую-то часть из заложенного в нас природой.
Если мы не слышим этого зова или игнорируем его, то нас непременно начнет посещать чувство вины. Поначалу в виде легкой тоски, беспокойства или недовольства, в виде явного и неявного вопроса: «Все ли ты сделал (делаешь) для того, чтобы проявиться в этом мире как можно более полно, раз уж тебе выпал такой шанс? Ведь другого такого, как ты, не будет. Как ты распорядишься своей уникальностью?» Этот голос легко заглушить разными аргументами: «Я, конечно, хотел много чего, но уж точно не работать младшим помощником менеджера средней руки. Однако я не могу сейчас менять свою жизнь, у меня дети, собаки, ипотека, планы на отпуск, да и работа вроде бы ничего: платят достойно, социальный пакет, перспектива карьерного роста. Все изведано, исхожено, проверено, понятно, зачем что-то менять?»
И дело, конечно, не в том, чтобы немедленно уволиться и заняться модным делом под названием «поиск себя», а в том, чтобы признаться самому себе, что я больше, чем то, что я знаю о себе, чем занимаюсь. Я не только мать, не только бухгалтер, не только приятный в общении человек, не только хороший друг и т. д.
Даже в пресловутом «поиске себя» мы привыкли смотреть скорее по сторонам, чем внутрь. Друг открыл модную кафешку, может, и мне нужно тоже? Подруга владеет интернет-магазином, а я что? Коллега ходит на йогу, ей очень помогает, наверное, и мне стоит начать?
Сложность в том, что для многих смотреть внутрь – это как смотреть в бездну, которая, как мы знаем, если смотреть долго, начинает всматриваться в тебя. При взгляде внутрь мы иногда можем обнаружить лишь пугающую пустоту. А пустота – это точно не то, что мы ожидали и хотели бы там, внутри себя, увидеть, поэтому мы начинаем немедленно смотреть по сторонам.
Чем более нарциссически мы организованы, тем страшнее и невозможнее остаться с этой пустотой хотя бы на какое-то время. В этот момент нам сложно представить, что пустота – это возможность появиться чему-то из глубины, какому-то важному желанию, мысли, идее, чувству. И нужно всего лишь подождать, выдержать этот естественный дискомфорт от переживания отсутствия идей и желаний. А потом не обесценить то, что появится, не счесть проявленное глупым, банальным, недостойным внимания.
Дело в том, что мы все одновременно очень обычны и совершенно неповторимы. Не всегда просто жить, осознавая и принимая обе части этого парадокса. Так и хочется выбрать один из полюсов и успокоиться. Но выбирая обычность, мы не даем возможности проявиться нашей уникальности. Нам не хочется признавать тот факт, что каждым как-то прожитым днем своей жизни мы оказываем влияние на мир. Неприсвоенная и нереализованная уникальность будет отзываться в нас тоской – большей или меньшей, но будет. Умирающие деревни и маленькие городки у нас заполнены разочарованными и пьющими мужчинами. Им негде проявить себя, мало возможностей повлиять хоть на что-то. Женщина еще как-то может реализоваться: рожая детей, творчески готовя борщ, придумывая новое платье. А мужчинам сложнее. Если мужчина нашел себе дело по душе – он спасен. Если он понимает, что может влиять на то, что вокруг, – он почти счастлив.
На самом деле всегда есть возможность на что-то повлиять. Можно прибраться «в своем огороде», можно создать инициативную группу и начать что-то делать для своего города, можно обратиться с просьбами или жалобами в местную администрацию, можно уехать из деревни или пойти чему-то учиться, в конце концов. Но для этого нужно осознать свое желание изменить что-то в предлагаемых обстоятельствах. Для этого нужно отвечать на зов онтологической вины, не прикрывая всяческими компенсациями тоску по нереализованному, а опираясь на собственное ощущение способности и силы.
С другой стороны, думая о себе только как об уникальном персонаже, мы смещаемся в нарциссическое поле и начинаем требовать от себя слишком многого. И… не вытягиваем груз собственных ожиданий. Помните поговорку «кому многое дано, с того многое спросится»? Вот она об этом. Сверхожидания от себя тоже очень мучительны и тоже приводят к депрессии, если забывать о своей человеческой малости и обычности.
Пребывать в парадоксе сложно, и, чтобы устранить противоречивость, мы стараемся избавиться от одного из полюсов. И напрасно, ведь выдерживание парадоксальности – признак здоровой взрослой психики.
В ту пору, когда «деревья были большими», мы чувствовали, что можем все (хотя не могли, конечно). Здоровый ребенок обычно фантазирует о том, что он может не только стать кем угодно, но и вообще – он все может, и детское магическое мышление ему в помощь. Его мечты и планы быстро сменяют друг друга: еще во вторник он намеревался быть поваром, к четвергу захотел стать водителем трамвая, к воскресенью он уже знаменитый эстрадный певец.
Череда фантазий и мечтаний – очень здоровый отклик на ощущение в себе неограниченных возможностей. Жизнь соблазняет ребенка на проявление заложенного в нем потенциала, увлекает его и придает смысл взрослению (взрослый – бог и может все – так кажется ребенку). Он еще не знает, что взрослые могут далеко не все, да и сам он много чего не сможет. Ему еще предстоит встретиться с собственными и чужими ограничениями и пережить этот сложный опыт.
Но пока длится детство – самое время попробовать себя в разном. Петь, танцевать, играть в футбол, в теннис, в бадминтон, кататься на коньках, рисовать, играть на гитаре, сочинять песни и так далее. Из этих детских проб и увлечений может, конечно, вырасти профессия, но чаще всего это просто пробы. Причем совершенно не обязательно, чтобы деятельность непременно была какая-то «полезная», с точки зрения взрослых. Это может быть строительство шалашей, лазание по деревьям, примерка маминых платьев, придумывание нарядов из старых штор… Все, что ребенок делает, пробует, реализует – прекрасное последствие здоровой работы его психики. Чем больше идей, фантазий и желаний – тем лучше.
К сожалению, многие взрослые относятся к детским фантазиям как к чему-то незначительному и даже опасному. Они всерьез начинают бороться с ними, немедленно опуская детей «с небес на землю», рассказывая им о том, как смешны, наивны и неразумны их мечты, будучи уверены, что жизнь непременно «поставит детей на место». Так они атакуют очень важный источник энергии – высмеивая и запрещая то, что очень естественно. Это как разбомбить электростанцию, а потом удивляться, почему нет электроэнергии. В детских желаниях и мечтах столько энергии, что ее с избытком хватит на реализацию многого из того, о чем они мечтают. Если, конечно, им не мешать.
Почему же многие родители регулярно это делают – преждевременно приземляют или даже разрушают мечты и фантазии собственных детей? Отчасти потому, что таким образом они пытаются защитить ребенка от последующей встречи с реальностью – разочарования от несбывшихся ожиданий. Цель объяснимая, но мы знаем, что защитить от этого невозможно, как невозможно защитить от взросления и от самой жизни (задержать или атаковать сепарацию и взросление, впрочем, вполне возможно, если задаться такой целью). Придет время, и ребенок сам начнет сталкиваться с самыми разными ограничениями и испытывать в этой связи самые разные переживания… Взрослым кажется, что можно уберечь ребенка от этих переживаний, атакуя в раннем детстве его мечты, а на самом деле они хотят уберечь от его переживаний себя. Впрочем, безуспешно.
Отчасти они это делают еще и потому, что, представляя неограниченные возможности своего будущего, ребенок актуализирует онтологическую вину в самом родителе. И тот вынужден думать о том, что он тоже когда-то хотел петь (танцевать, играть в спектаклях, говорить на разных языках…), и либо идет-таки все это реализовывать, либо (что, к сожалению, случается чаще) переносит все свое неслучившееся и нереализованное на ребенка и ждет, что тот займется именно тем, чем его родитель всегда хотел, но «как-то не сложилось». При этом, конечно, совершенно понятно, что если в балете танцует ваша дочь, а не вы; что если это ваш сын, а не вы, знает пять языков; что если ваш внук, но не вы, играет на фортепьяно, то от вашей онтологической вины вам все равно незачет.
На своих группах я даю такое упражнение – повспоминать, кем участники хотели быть в детстве и что это для них означало. Многие девочки хотели быть балеринами или артистками, но для одной это означало «я стою на сцене – и мне хлопают», для другой «балет – это возможность выразить то, что я чувствую, в танце», третьей – «я грациозная, и у меня очень красивое платье». Многие мальчики хотели водить троллейбус: «Водить троллейбус – это чувствовать себя важным, полезным людям», «Это отвечать за большое количество людей», «Это ощущать себя сильным, руль такой большой, и я большой, раз его кручу».
Это ощущение очень важно, и если отложить его навсегда, то все, что будет появляться в вашей жизни из рационального и правильного, будет «не тем» и не принесет удовлетворения. Многие все-таки находят способ переживать то, что так тогда хотелось, и, конечно, оно совсем не обязательно реализуется в той самой профессии, которая представлялась в детстве как предел мечтаний.
Больше всего мне нравится история, когда девушка на группе поведала, что она в три года хотела стать сантехником. В садике спрашивали, кем она хочет стать, когда вырастет, она наивно и честно рассказала о своей мечте, и все над ней смеялись.
– А кто такой сантехник для тебя был тогда? – спросила ее я.
– Это человек, который приходит и решает все проблемы.
Девушка в то время, когда она делилась этими воспоминаниями на группе, работала в большой компании… главным конфликтологом.
В детстве мы точно знаем что-то важное о себе и своем предназначении, нам бы не растерять… Или, растеряв, найти снова. Потому что, если мы делаем то, что всегда хотели (что бы кто про это ни думал и каким бы странным ни считал), мы всегда воодушевлены, у нас почти всегда рано или поздно получается, и нам за это неплохо платят, потому что делаем мы это с душой.
Любой, особенно маленький ребенок еще не потерял связь с тем, что у него внутри, ему еще не навязали чужих взглядов и ожиданий, и взгляд внутрь еще не отзывается пустотой и страхом. Он еще знает, чего хочет, эти желания еще живы, не похоронены еще под слоями самокритики, обесценивания и рациональных убеждений. Чуть позже ему могут сказать, что мечтать и хотеть бесполезно и бессмысленно, а потом он и сам себе научится это повторять. Но что-то внутри будет все равно подавать разные сигналы и знаки, особенно если до полного отчаяния еще далеко.
Непроявленное все равно даст о себе знать тоской, желаниями и устремлениями. Даже если это не касается профессии или рода занятий.
«Я всегда хотела жить на море», «Мне всю жизнь нравилось разводить сад, копаться в земле», «Я чувствую себя человеком только на рыбалке, ранним утром, на тихом озере, когда все вокруг и во мне замолкает», «Сколько я себя помню, я хотел иметь большой дом, где постоянно крутится много домочадцев и гостей», «Мне всегда хотелось писать книги» и так далее. Вы хотели, и, если почему-то не создали условий для того, чтобы это произошло, к вам обязательно постучится известная нам «дама в сером».
Все понятно, жизнь сложная. Социально-экономические условия всегда не те, много задач и ответственности, да и вообще много всяких «но»… Однако лучше сделать и пожалеть, чем не сделать и пожалеть, – гласит народная мудрость. Сильно желаемое, давно вынашиваемое, лелеемое в мечтах, свербящее в мозгу, видимое во снах, ощущаемое на уровне интуитивного знания – к этому лучше идти, ползти или хотя бы лежать в ту сторону, чем отказаться, отрезать, вытеснить, забыть, уговорить себя, что это неразумно, рискованно и вообще нерационально. Даже если мы потом разочаруемся или пожалеем, мы будем знать, что попробовали, сделали, смогли. Вместо подавленности и тоски у нас появится опыт.
Попытки сделать то, чего никогда не делал, почти всегда сопряжены с риском, хотя бы потому, что в таком случае мы неизбежно встречаемся с чем-то новым. Конечно, всегда проще идти по проторенному, известному пути. Можно понять, почему это так искусительно. Вот только уже известный путь не может нам помочь открыть неоткрытое в нас. Делая привычное, живя так, как жили всегда, работая так, как работали всегда, ходя привычной дорогой, мы задействуем привычные и отлаженные механизмы и способы реагирования, одни и те же части нашей многогранной и богатой личности. При этом все остальные части «спят», остаются незадействованными, и хорошо бы не навсегда.
Нейрогенез – образование новых нейронных связей – активно происходит при встрече с любым новым: новым языком, новой местностью, новыми обстоятельствами, новыми людьми. Чем больше у нас нейронных связей, тем мы сложнее, и тем наша жизнь интереснее, и тем больше мы откладываем начало когнитивной деградации, отодвигаем старческое слабоумие.
Чем меньше мы рискуем, тем, как ни странно, тревожнее жить, поскольку тем большее в нас остается непроявленным, и тем страшнее рисковать по прошествии лет, тем более что жизнь не в курсе наших страхов и часто сама подкидывает ситуации, в которых хочешь не хочешь, а придется как-то справляться.
Она всегда боялась всего нового. Ходить из школы одной и той же дорогой с одной и той же подругой было так успокоительно. Ей нравился их дом, при повороте с дороги привычно проступающий сквозь сосны. Она была очень привязана к своим старым вещам, а обновки не вызывали воодушевления и не радовали, к ним нужно было сначала привыкнуть – пусть повисят в шкафу. У нее был понятный распорядок, да и в доме все было подчинено какому-то неявному расписанию. С утра нужно погулять с собакой, потом школа, потом уроки, в пять приходил отец, в шесть – мама, в полседьмого ужин, в девять спать. В субботу большая уборка, летом на дачу. Развод родителей и переезд из родительского дома был для нее чудовищным шоком, и неважно, что к тому времени ей было двадцать шесть.
Чем больше мы рискуем узнавать себя и жизнь с новых сторон, тем больше у нас жизненного опыта и понимания себя, своих адаптивных механизмов, осознавания, за счет чего мы ранее справлялись с жизнью. Если к двадцати шести годам вы пережили уже не один роман, расставания, предательства, поступления в институт, общагу, безденежье, поездку в Киргизию автостопом, выступления в студенческом театре, провалы на экзаменах и успешные пересдачи, несогласия с начальством, увольнения, интересные предложения по другой работе со сменой рода деятельности, а может, уже и замужество и рождение детей, то все новое, что вам подкидывает жизнь в двадцать шесть лет, уже не шокирует, а просто заставляет привычно переживать, действовать, приспосабливаться.
Таким образом, еще один парадокс, с которым нам приходится жить: одновременно мы нуждаемся и в безопасности, и в развитии. Заваливаясь в безопасность, мы начинаем успокаиваться, расслабляться, постепенно и незаметно «тонуть в болоте привычного». Нам не хочется тратить силы на преодоление тревоги перед неизвестным, и мы уговариваем самих себя, что все новое – точно такое же, как и старое, а потому новый опыт не стоит наших усилий.
Если же мы начинаем крениться в сторону постоянного развития, забывая о безопасности, игнорируя возможности передышки, которую нам дает нахождение в привычном, то мы не успеваем усваивать и перерабатывать все то новое, с которым встречаемся. Оно не успевает усвоиться, стать частью нашего опыта. Наша компульсия также прекрасно и надежно уводит нас от встречи с самим собой и миром, от переживания жизни, как и постоянное нахождение в привычном. Постоянный риск изматывает, лишает сил и тоже не приносит счастья и удовлетворения.
Это как взбираться на гору. Можно даже не пойти, остаться внизу и не открыть для себя новые виды, пространства, горизонты. Можно пойти в гору, но идти туда, к вершине, как к какой-то особенной цели, без остановки, задыхаясь и не видя ничего вокруг, не переживая восхождение. А можно идти, любуясь красотами, по мере усталости делая привалы, переживая красоту вокруг, осознавая то, что происходит внутри и вовне. Поэтому нелегко думать о безопасности и развитии одновременно, создавая причудливое сочетание того и другого в зависимости от того, какие мы, какой опыт мы получили, каков наш тип нервной системы.
И наконец, третий парадокс: нам нужно постоянно выбирать между потребностями собственными и социальными, по возможности не задвигая ни те ни другие (напомню первые два парадокса: нам нужно умудриться каким-то образом одновременно ощущать свою уникальность и обычность, обеспечивать себе и безопасность, и развитие).
Нам всем приходится одновременно следовать запросу социума и следовать себе. Если мы делаем только то, что от нас хотят другие люди, – мы рискуем потерять себя; если делаем только то, что хотим сами, игнорируя запросы окружения, – рискуем потерять важных для нас людей и остаться в одиночестве.
Много десятилетий мы жили в убеждении, что выбирать надо прежде всего социальное – надо думать о коллективе, о Родине, о семье. Выбирать себя, а не общее благо – казалось ужасным, каралось осуждением, остракизмом, отвержением всей социальной группой. И если в большом городе это еще не смертельно (можно найти себе другую группу), то в деревне отвергнутому не выжить, особенно в тяжелые времена. Оказаться неспособным пожертвовать собой в те времена было равносильно трусости, эгоистичности, предательству. Таким людям «не место в наших рядах…».
Семейные ценности также были неоспоримыми и не подвергались сомнению. Выбрать не семью, а себя самого, пусть даже единоразово, – страшный проступок. Подобные ожидания (и даже требования) общества, впрочем, не укрепляли семейные скрепы, а лишь развивали алкоголизм – прекрасный способ выбирать личное удовольствие, а не семейное благо, да и статистика разводов и брошенных отцами детей тоже была весьма неутешительная.
После разрушения Советского Союза коллективные ценности вдруг резко ушли на второй план, началась эпоха индивидуальности. Отмашка маятника привела к тому, что сейчас отовсюду звучит бодрый призыв выбирать только себя, думать только о себе. Ориентироваться на мнение других людей – ужасный моветон, учитывать мамины желания, – боже упаси! – а уж думать о коллективном благе – как можно? В результате одиночество стало трендом и проблемой.
На самом же деле одинокая жизнь без поддержки и обратной связи – отличный задел для того, чтобы депрессия рано или поздно (и, к сожалению, скорее рано) началась.
Вот и опять дилемма: если все время выбираешь других, теряешь себя, задвигая и подавляя собственные потребности, то рано или поздно появится депрессия; выбираешь себя и остаешься в одиночестве – она же.
И опять попытки принять простое решение не приводят нас к удовлетворению. Мы снова приходим к необходимости выдерживать парадокс и удерживать в своей психике обе части. И чем мы шире и глубже, чем больше мы видим и признаем в себе разные части нас самих, тем легче нам дается это выдерживание. К тому же жизнь постоянно подкидывает нам «задачки», решить которые можно, лишь обнаруживая в себе еще какие-то ранее незнакомые черты и качества. К примеру, мы можем думать про себя: «Я люблю людей и совершенно неспособен к насилию, агрессии и уж тем более к убийству!» Но если кто-то, не дай бог, будет угрожать нашим детям, нам придется столкнуться со своей отнюдь не человеколюбивой частью. Или, например, вы думаете про себя: «О, я совсем не ориентируюсь на местности, в трех соснах могу заблудиться». Но вот случилось потеряться в незнакомом городе, и вы вынуждены как-то начать ориентироваться, чтобы найти дорогу. И справляетесь с этим!
В общем, если вы открыты новому опыту, в том числе и опыту узнавания самих себя и этой жизни с разных сторон, депрессировать вы будете меньше. Вернее, сначала больше – ведь депрессивная часть у вас тоже есть, да и не всякая часть себя вас обрадует, но чем меньше вы будете прятаться от самих себя и от жизни, тем легче и интереснее будет жить. Потому что отщепленная, неосознаваемая, не переживаемая депрессия – тот еще ядерный котел. Неизвестно, когда рванет или как именно отравит.
