Ирина Ясенева
Птицы
Глава II. Лагерь
Девушка затопталась на месте, пытаясь взять себя в руки и сделать вид, что ничего не видела. Однако Палеос, прищурившись, посмотрел на её растерявшееся лицо и сказал:
– Снеси список Австрите, – он протягивал бумагу, – хотя нет. Позови её ко мне.
Вигония спустилась на первый этаж. Она не знала, что делать: рассказать Латрию, ведь они были знакомы с детства и ей было по-дружески жаль соседа, попросить его уйти или позвать Австриту. Она постояла в нерешимости пару минут у двери кабинета хозяйки, затем дверь внезапно распахнулась, из неё вышла женщина.
– Что?
– Вас господин зовёт, – оробев, промямлила девушка. Выбора у неё не осталось. Женщина заперла на ключ кабинет и пошла наверх.
Вигония стремительно выбежала на улицу, решившись найти соседа и попросить его срочно уходить. Она не знала, сколько у неё было времени – пару часов или пару минут. Девушка завидела его у дерева шагах в двадцати, но её резко дернули за руку – так, что она чуть не упала от порыва бежать, и притянули к стене.
– Не надо, – сказал Астир. Вигония в испуге посмотрела ему в глаза снизу вверх. – Он получил по заслугам.
– Что?
– Он бился на мечах с братом, мать недавно выяснила. Кто знает, сколько раз это происходило, – с раздражением произнёс он, всё так же в тисках держа её за предплечье.
Вигония ничего не отвечала, оробев и не пытаясь высвободиться. «Они не знают о том, что я их видела», – быстро подумалось ей.
– У Палеоса умер сын, играя с мальчишкой из села. Мы не можем допустить, чтобы из-за дерзости какого-то жалкого садовника ещё один господин погиб.
Он расцепил пальцы, выпустив её руку, которая болела из-за мёртвой хватки. В этот момент девушка увидела, как дворецкий подошёл к Латрию, наклонившись, что-то негромко ему сказал, и увёл с собой в дом через главный вход. Всё было потеряно.
Латрия попросили в кабинет Австриты. Он побаивался этой женщины, потому что строгий взгляд умных и холодных глаз её заставлял литься по его спине холодный пот. Он не подозревал, зачем его вызвали, разве что где-то в глубине души.
– Началась война, – строго сказала женщина, – и ты пойдёшь в наши войска на границе. Мы наслышаны о твоём умении владеть мечом, – в этот момент он пугливо посмотрел на неё, пытаясь понять, откуда. – Тебе на сборы один день: завтра утром ты уходишь домой, послезавтра к шести утра являешься сюда, к воротам. Вместе с другими ты будешь препровождён в отряд командира Долофоноса. Всё ясно?
Он кивнул, сглотнув.
– Если попробуешь сбежать – будешь убит. Иди работай.
Молодой человек вышел из комнаты, ошеломлённый. Не помня себя, дошёл до чёрного входа и шагнул в сад. Он любил эти деревья – вид их, запах, любил ухаживать за ними. Латрий привык уже к этой мирной деятельности, которая даёт простор для того, что подумать, помечтать. Он поднял голову и посмотрел на небо: ярко-синее с длинными перьевыми облаками – оно завораживало. «Только боги могли сотворить такую красоту. Спокойное, неподвижное… Оно будет существовать вечно», – подумалось ему.
На следующий день утром молодой человек собрал свои вещи в небольшой мешок, загрузил его на спину, распрощался со всей прислугой и вышел через чёрный вход. Лицо его было спокойно, немного печально, однако внутри ревела буря.
– Я провожу тебя, – сказала Вигония, опирающаяся на дерево, чуть улыбающаяся и старающаяся не смотреть ему в глаза. Они пошли рядом, первое время ни о чём не говоря.
– Несправедливо, – выдавила она негромко. – И мы ничего не можем сделать…
– Никогда не могли. Кто мы по сравнению с ними? Жалкие букашки. Наша жизнь в их руках, – ответил тот просто, глядя вдаль и вникуда.
– Но почему… так не должно быть. Мы тоже люди.
– У нас нет больших домов, богатых родственников, денег. Мы даже не умеем читать и писать, – он коротко взглянул на неё, – почти все.
– Всё равно это несправедливо – посылать человека на войну из-за собственных страхов.
– А других послали просто так, – обречённо проговорил он, глядя ей в глаза. Ему было приятно, что она впервые в жизни что-то испытывает к нему, пусть это даже и жалость. Он готов был отдать все, чтобы пережить этот момент снова – лишь бы чувствовать её заботу, ощущать её рядом, слышать, как она семенит в этом прямом сиреневом платье.
– Я бы всё, всё устроила по-другому! – выпалила девушка. – Если бы я была хозяйкой, я бы помогала народу, жителям, тратила бы деньги с умом! Я бы так устроила хозяйство, чтобы все процветали!
– Ты очень добрая, – мягко улыбнулся он, желая взять её за руку, но не решаясь. Девушка вздохнула, а парень, поняв, что она внутренне сопротивляется этой фразе, продолжил: – Я же вижу, как ты заботишься о матери, как всё делаешь для неё. У тебя очень доброе сердце, хотя ты этого не показываешь.
– Ты лучше меня. Вы с братом всегда нам помогали с матерью. Спасибо, – она обняла его за плечи. Латрий думал, что это ему снится. Через пару мгновений она отпустила его и произнесла: – Ты очень сильный. Ты прекрасно дерёшься. Я знаю: ты вернёшься!
Тот покраснел, всё ещё не смея глядеть ей в глаза.
– Когда я вернусь… когда я вернусь, – он прокашлялся, – обещай, что… что сошьёшь мне костюм. Хороший.
– Обещаю, – произнесла она, сочувствующе улыбаясь.
– И, пожалуйста, не говори ничего Таросу. Он как раз хотел сегодня уезжать.
Девушка задумалась на пару секунд, потом пробормотала «хорошо». Они дошли до дома Латрия и его брата. Улыбнувшись друг другу, каждый пошёл в свою сторону, не оглядываясь: парень – домой, девушка – к господам.
Хозяйство Латрия Ксан и его брата, Тароса, было чуть больше, чем у соседей: домик выглядел чуть лучше, хотя был не больше, во дворе были курятник, пару коз, посажено пару грядок с овощами. Крыша уделана, дверь не покосилась – сразу видно было, что в хозяйстве живут мужчины. Однако внутри было довольно пусто: две кровати, печь, стол, сундук – всё убранство. Пахло сгоревшим маслом, пол не был мыт, казалось, несколько лет. Фонарь стоял на столе посередине комнаты, там же находился мужчина, склонившись к свету и что-то мастеря. Он был несколько крупнее и выше Латрия, руки его были измазанные, мозолистые, крупные и грубые. Он поднял голову в задумчивости, когда молодой человек вошёл.
– Латрий? – он встряхнулся. – У тебя же сегодня не выходной.
– Хозяин дал за хорошие заслуги, – уклончиво ответил парень. – Что ты делаешь?
– Чиню узды, чтобы под Буравку подходили.
– Сегодня уезжаешь?
– Да, пусть неблизкий, много остановок будет. И до праздника надо бы немного обустроиться. Не верится в королевскую щедрость, но зато подработаю, привезу денег.
– Может, будут зерно дарить? – Латрий запихнул мешок под кровать, доселе спрятанный за спиной.
– Оно всё на продажу. Представь, сколько людей понаедет, сколько зевак придёт. Сколько в давке умрут…
– Зато столицу увидишь, – мечтательно произнёс молодой человек, ложась на кровать. – Как там люди живут… Мне представляется, что там бедных нет. Что все там кушают хорошо.
– Ты, брат, больно наивен, – усмехнулся Тарос низким голосом. – Бедных везде полно. Там бедные, поди, беднее нас. Это мы – на природе, на просторе. А они крепостными стенами окружены.
– Мне всё равно кажется, что там людям живётся лучше. Я… я бы тоже туда съездил когда-нибудь.
Тарос закончил чинить узды, подошёл к печке и заглянул на готовящуюся еду. Запахло жареным картофелем.
– Когда я приеду – ты сможешь съездить. Лошадь отдохнёт – потом едь тоже на заработки. Но смотри: меня долго не будет, месяца четыре точно. Животных продаю соседям. Хозяйствуй тут как-нибудь.
– С невестой приедешь? – улыбаясь, дружески подколол брата Латрий.
Тот хитро улыбнулся, сощурился и произнёс, играя голосом:
– А кто знает? Может, и за твоей невестой приударю.
– Она мне не невеста, – вздохнул лежащий на кровати парень.
– Вы даже работаете в одном месте. Сделай ты уже шаг. Ты – её единственный вариант, вы друг друга с детства знаете.
– Ты слишком плохого мнения о ней, – нахмурился Латрий, – с такой красотою и умом ей надо быть госпожой. Эх…
– Зато ты больно хорошего о ней мнения.
Помолчали. Тарос наложил в жестяные тары жареной картошки с мясом (видимо, ягнёнка), закинул ложки и поставил на стол. Он ел жадно и быстро, причём стоя, потому что стульев не было, как будто до этого не ел очень долго. От запаха свежеприготовленной еды Латрий почувствовал проснувшегося зверя внутри и тоже начал кушать. Простой, сытной еды он не видал средь бедной овощной похлёбки в хозяйском доме. Тарос издал довольно звук, со стуком поставил пустую миску на стол – брат в это время ещё и половины не съел.
– Жуй быстрее, хиляк! Я, кстати, кое-что хотел тебе дать, – мужчина открыл сундук, согнулся в половину, копаясь в нём, и достал деревянную коробку. Латрий в это время, сидя на кровати, отложил тару. Он внимательно смотрел на брата.
– Этот кинжал, – он раскрыл коробку, в которой на подложке лежал кинжал, чуть изогнутый, с красной, расписанной узорами рукояткой, – фамильный. Отец передал его мне, когда умирал, как старшему сыну. Я даю тебе за ним следить, потому что, как я слышал из толков соседей, началась война, – в этот момент Латрий замер, с испугом смотря на брата, но тот даже не заметил, так как всё его внимание было сосредоточено на кинжале. – Возможно, он тебе понадобится.
– А ты поедешь ни с чем?
– Я возьму обычный нож. Кинжал пускай останется там, где кровь его многопоколенных владельцев. Сила его – тут, в этом доме, в этом селении, в Ории, – он преподнёс раскрытую коробку брату.
– С–спасибо. Постараюсь сохранить его!
– Да уж постарайся, брат. Я отбываю через час. К закату успею доскакать в соседнее село.
– Понял, – кивнул Латрий, смотря в пол.
В назначенное время они попрощались, крепко обнявшись. На душе младшего брата было скверно: он так и не сказал Таросу, что его призвали на войну, хотя это могла быть их последняя встреча, последний разговор. Он провёл день, шатаясь по дому, повесив голову, в мрачных мыслях.
На следующий день, поникнувший, Латрий стоял неподалеку от ворот хозяйского дома. Потихоньку собирались люди – мужчины (совсем молодые, шестнадцати лет, так и постарше, лет сорока) с провожающими – женщинами, воющими в плечо мужу, брату, сыну; маленькие дети, разглядывающие всё вокруг и жмущиеся к мамкиным юбкам. Мужчины несли мешки – кто побольше, кто поменьше. Нежданно Латрию положили руку на плечо – задумавшись, он даже не слышал, как кто-то подошёл.
Это был Ясмос. Он был чернее тучи: брови сведены, лицо опущены, он смотрел из-под лба, скрестив руки.
– Прости меня, – твердо, но негромко выговорил он. – Надо было догадаться, что так когда-нибудь будет. Но я… ожидал, что в них хоть немного милосердия.
– Судьбы не избежишь, – пожал плечами Латрий, пытаясь загладить чувство вины у старого друга.
– Ты очень хороший товарищ, хороший боец. Ты должен выбраться оттуда живым. Мы не раз с тобой боролись – ты не погибнешь в бою!
– Спасибо. Спасибо за веру, – робко улыбаясь, произнёс Латрий. Он покраснел: ему были приятны комплименты от друга.
– Вам не раздадут там нормальной амуниции, поэтому я принёс тебе это, – он ногой пододвинул мешок, он был тяжелый, – и это, – из-за спины он достал меч в ножнах. – Говоря по правде: украл. Но это твоё, бери. Хоть как-то заглажу вину… Неизвестно, кто и как выяснил о том, что мы боремся. Может, Палеос из окна подслушал…
Латрий посмотрел в землю. Ему было больше жаль хозяина, потому что тот чувствовал вину, чем себя.
– Мне пора, а то увидят. Удачи тебе! – они обменялись рукопожатием, схватив друг друга за плечо. Ясмос ушёл, оглядываясь.
Вскоре на площади скопилось шестнадцать мужчин – столько насчитал Латрий. Возможно, кто-то сбежал, затаился, а возможно – того, кого призывали, уже не было в живых. Примерно через полчаса из ворот вышел Астир в платье наездника и дворецкий в достаточно дорогом чёрном костюме. Из недалеко отсюда стоящей конюшни хозяйского дома вывели две лошади.
– Мне препоручено доставить вас до места назначения, – говорил хозяйский сын достаточно громко и сухо высоковатым голосом. – Пойдёте за мной колонной, Гирос – замыкающий, – он указал на слугу Австриты, потом обвёл глазами толпу и тыкнул в мужчину лет сорока бандитского вида, – Ты будешь главным. Следи, чтобы никто не отставал, а отстающих или уклоняющихся бей. – Он умело запрыгнул на лошадь. – Выстроились в колонну!
Плач женщин стал ещё громче, присоединились дети. Мужчина выстроились друг за другом. Латрий смотрел в землю, стараясь отвлечься, потому что всё происходящее ощущалось тяжело.
Шли не очень долго – около двух часов, причём пришлось идти к тому месту, где река сужалась, чтобы пройти по мелководью. За это время были избиты маленький мужичок лет сорока пяти, по-видимому, пьяный, и лет тридцати человек, возмущающийся и подговаривающий всех пойти обратно. Они прибыли в лагерь, располагающийся на небольшом возвышении. Вид был красивый, но однообразный – зеленеющие поля и пышные леса вдалеке. В лагере энергично протекала жизнь: что-то варили (пахло мясом), кто-то начищал меч, кто-то ради тренировки дрался с товарищем, а кто-то бился взаправду, кто-то ухаживал за скотиной, а кто-то стрелял из лука. Глаза разбегались оттого, как много было людей и как разнообразны были их занятия. Палаток на вид было штук до пятидесяти.
Толпу в шестнадцать человек заставили ждать, пока Астир разбирается с главными. Дворецкий в то время угощал лошадь яблочком. Мужчины, насупившись, не разговаривали между собой; они выглядели как обособленный островок на фоне суши. Вскоре хозяин вернулся с важным человеком – крупным, с грудном клеткой, как у медведя, коротко стриженными волосами. Он был в кольчуге, от этого грудь его казалась ещё больше. Все бывшие мужчины здесь были раза в два меньше него. Он оглядел взглядом всех, заглядывая в глаза каждому, челюсть его была сжата, а руки за спиной. Всем стало жутко от одного вида стоявшего перед ними человека. Латрий смотрел в землю, и когда в глаза взглянули ему, то почувствовал неподдельный ужас от сурового взгляда из-под густых чёрных бровей. Суровый человек подошёл к мужичку, чуть шатавшемуся; в воздухе что-то блеснуло – и человек повалился на землю, брызжа кровью из горла. Он захлёбывался, царапая шею, будто пытался что-то оттащить от нее. Он дрыгал ногой, а потом заскрёб землю; смотреть на человека было жалко. Латрий пошатнулся.
– Этому пьяному сброду тут не место, – громким басом сказал начальник, встряхнув кинжалом, с которого капельки крови полетели на лица и одежду стоящих. Одна из них попала на Астира; он с отвращением стёр каплю с подбородка, дал знак дворецкому, и они поскакали, крича «Но!». Начальник, прищурившись, проводил их следом.
– Моё имя Долофонас. Я – ваш командующий. И здесь у нас есть несколько правил. Забудьте о матери, отце – они в прошлом. Жён вы увидите нескоро. Если увидите, – он говорил рвано, застыв на одном месте, всё так же оглядывая всех. Огромная грудь его вздымалась. – Правило первое: вы тренируетесь каждый день два раза по четыре часа. Едите три раза в день: в семь, в двенадцать и в шесть. Не пить. Беспрекословно выполнять команды. Быть чёрствым и холодным – это война. Тут смерти. Стараться сделать всё, чтобы убить врага, любой ценой. И да: при нападении – драться, как будто в последний раз. Либо вы – либо враг. Кто-то умрёт, другого не дано. Никого не оплакивать – это отнимает силы. Убить все чувства в себе. Всё, что у вас есть, – это меч, и он ваша жена, ребёнок, отец, мать. Звон его – колыбель вашей матери. Всё ясно?
Толпа несмело крикнула «Да» разными голосами. Командующий добавил:
– При нарушении – смерть. Вы будете убиты теми, кто окружает вас, если они заметят нарушение. А теперь найдите себе свободное место в палатках! В каждой по четыре.
Долофонас круто развернулся и, чуть сгорбившись, пошёл вдоль лагеря. Латрий смотрел ему вслед, внутри у него, казалось, всё упало. Кроме того, очень хотелось есть и пить; запах мясной похлёбки, приносимый легким ветерком, разжигал аппетит. Он сжал зубы и побрёл вперед. Толпа постепенно разошлась по лагерю. Парень шёл, волоча мешок, устав, и как раз в это время крикнули:
– Обед, обед, все на обед!
Отовсюду, как тараканы, начали стекать люди к трём котлам шагах в двадцати от того места, где стояли новоприбывшие. Латрий пошёл быстрее, чтобы успеть. Он встал в очередь, ждать ему пришлось минут пять, дошло и до него. Обрюзгшего вида мужчина с щетиной и грубоватым видом накладывал суп в железные миски (парень заметил, что они были не мыты с прошлого раза или вообще), он протянул тарелку с ложкой Латрию, чуть расплескав. «С-спасибо», – негромко произнёс парень. Он проверил дно ложкой, поняв, что из мяса был только запах; сам суп состоял из воды, капусты и картофеля. Но ему и это было за радость – он жадно, стоя, съел полученную еду, причём мельком вспомнив брата, который ест точно так же. Он задумался, смотря в опустевшую тарелку, чувствуя ещё более разгорающийся голод. Отнёс её обратно, смотря на кушающих людей (молодой человек подметил, что те ели медленно, черпая по чуть-чуть, смакуя каждый кусочек, при этом недовольно смотрели на него, замечая чужой взгляд). Парень опять побрёл с мешком. В палатки разбредались люди, видимо, отдыхать, и он пошёл искать ту, что была не заполнена. Те, что ближе к месту кормления, все были полны, – так подумал он и пошёл дальше, к последнему ряду. Заглянул в одну из них – в ней сидел парень примерно того же возраста, склонившись над мечом, который тот тщательно начищал. Он сидел, замерев, весь во внимании – казалось, вся его жизнь сейчас заключалась в том, чтобы до блеска начистить меч. На вход постороннего тот никак не среагировал; тёмные, слегка вьющиеся волосы закрывали его глаза.
– Здесь занято? – негромко поинтересовался Латрий.
– Нет.
Латрий зашёл в палатку, затащил мешок и сел на землю, полуразлёгшись на вещах – они были жесткие, потому что внутри была кольчуга, к тому же звенели при каждом движении парня; меч он снял и положил рядом с собой. Сидящий рядом не отвлекался; Латрий заметил, что одежда на нём была несколько большевата, сам тот был довольно худой, пальцы длинные. Новоприбывшему хотелось как-то начать разговор, чтобы избавиться от неудобной паузы, а другому, казалось, было всё равно – он был занят.
– Давно ты здесь? – негромко поинтересовался Латрий.
– Пару дней.
– Понятно. А откуда?
– Из селения недалеко отсюда, – он всё так же не отрывался от меча.
– Я тоже. Вот сегодня доставили.
Парень, продолжая работу, взглянул на соседа долгим, изучающим взглядом. Латрию стало неловко из-за этого.
– Выглядишь опечаленно, – выдал тот, проанализировав вид сидящего человека, и продолжил чистить меч.
– Э–э–э, да… Невоенный я человек, сказать по правде. А ты – совсем не грустишь? У тебя есть семья?
Другой парень помолчал некоторое время.
– Я привык.
– За несколько дней? – усмехнулся Латрий и смутился: знакомство явно не удалось.
– На боевые тренировки, на боевые тренировки! – крикнули в этот момент на улице.
Незнакомый парень встал, заправив меч в ножны, и произнёс:
– Сейчас будет обход: следят за тем, чтобы все тренировались.
– Я, кстати, неплохо владею мечом: мы с товарищем тренировались несколько лет. Не хочешь со мной?
Человек подумал, смотря в глаза собеседнику, потом ответил:
– Идём. Но дальше отсюда. Идти минут двадцать.
Незнакомый молодой человек был в плаще, из-за которого его маленькая худая фигура казалась объёмной. Он накинул капюшон на голову – так, что едва можно было видеть глаза. Латрий надел кольчугу, взял меч, и они пошли на юго-запад – примерно туда, откуда недавно прибыл парень. Вскоре они дошли до небольшого поля, граничащего с лесом и кустарниками: оно было усеяно маленькими полевыми цветами – небольшими сухими стебельками с фиолетовым, желтым или синим цветком. Незнакомец снял плащ и медленно, с каким-то странным наслаждением, вынул из ножен меч, смотря на противника. Он был несколько выше Латрий; тот встал напротив, неловко улыбнувшись. Незнакомый человек смотрел холодно, даже несколько высокомерно. Латрию в то время вспомнились дружеские бои с Ясмосом, наполненные смехом, улыбками, и внезапно взгрустнулось.
– Дерись всерьёз, – попросил незнакомец.
– Хорошо, – нахмурившись, растерянно произнёс Латрий.
Они стояли друг перед другом, выжидая, кто начнёт первый. Парень привык, что нападал обычно его друг, потом они менялись ролями в течение схватки. Незнакомец был серьёзен и сосредоточен – казалось, каждая частица его напряжённо следила за действиями противника. Латрий решился сделать выпад вперёд, другой резко увернулся, ногой ударил в живот нападавшего, из-за чего тот упал, свернувшись клубочком и выронив меч. Молодой человек приставил острие к шее лежавшего, который выдыхал «ой–ей–ей–ёй!».
– Враги так не дерутся, – подытожил победивший. – Ты играл в бой, но не бился. Дерись серьёзно.
– Ух, хор-рошо, сейчас мы посмотрим! – сказал парень, встал и с криком напал.
Результаты боя повторились дважды: Латрий проигрывал, а противник его выигрывал, казалось, не прикладывая никаких усилий. Первый попросил передышки; они сели на землю и стали перебирать цветочки. Лёгкий ветерок ласкал их разгоревшиеся щёки. Щебетали птицы в лесу неподалёку.
– Где ты так научился? – подивился Латрий.
– Отец учил меня. И на луке, и на мече, и на ножах.
– Должно быть, он тебя любит, – улыбнулся парень. – Где он сейчас?
– Неподалёку, – уклончиво сказал другой, оперевшись на меч и смотря на побежденного.
– А мать у тебя есть?
– Умерла, – лицо молодого человека было спокойно, даже странно-спокойно, но дернувшаяся щека на этом слове предательски выдала его чувства. Они помолчали.
– Меня, кстати, Латрий зовут. Это значит «преданный», – парень улыбнулся и протянул руку другому. – А тебя как?
– Эфра. Кому же ты предан? – уголки его рта чуть дрогнулись в улыбке.
Латрий покраснел и ответ глаза. Эфра хмыкнул, произнеся:
– Всё понятно, кому ты предан. Любовь, значит. Жена?
– Нет-нет, только знакомая. Мы с ней с детства жили рядом. Она очень добрая, умная, невероятно красивая, даже читать умеет! – начал перечислять Латрий, вдохновившись.
– Понятно, понятно, – прервал его Эфра, слегка улыбаясь, – значит, у тебя есть цель вернуться. Вернуться героем.
Латрий густо покраснел.
– Я даже не хотел идти сюда… Мне пришлось. Хозяин города отправил, когда узнал кое о чём, – вздохнул он.
– О чём?
– Мы с внуком хозяина в хороших отношениях, иногда, как я уже говорил, дрались на мечах. А у хозяина сын погиб, как говорят, потому что его мальчишка из поселения утопил. Вот меня и сослали. А ты как попал сюда?
– Сам захотел. У меня тут есть дела.
– Какие?..
– Не могу сказать, – Эфра вдруг стал серьёзным, даже нахмурился.
– Х-хорошо, понял. Ты очень хорошо владеешь оружием, так что ты точно выживешь!
– Не сомневаюсь, – твёрдо и негромко ответил парень. – Надеюсь, что и ты тоже. Надо же покорить сердце дамы! – и почти беззвучно засмеялся, причём лицо его даже стало добродушным. Латрий опять покраснел.
Прошло несколько недель. Враг не наступал, хотя в воздухе веяло его приближение: шли дожди, вороны каркали. Режим ожесточили, тренировок добавили ещё больше. Несколько человек за это время было убито за непослушание. Латрий от постоянной физической нагрузки и несытной пищи похудел, осунулся. Лицо его стало несчастнее и суровее. Он чувствовал, что что-то неотвратимое приближается, и ничего не мог с этим поделать. Тренировался через силу, а иногда, когда случалось, что в палатке никого нет, бессильно и беззвучно плакал, вспоминая прошлую жизнь: он думал то о родителях, которые покинули их слишком рано, то о брате, которому он ничего не сказал, то о Вигонии, к которой с детства пылал чувствами. Было и хорошее: он обрёл друга в лице Эфры: его молчаливость и отчуждённость не пугала его, а наоборот, молодые люди научились существовать вместе: пока тот думал о своём, Латрий вспоминал о прошлом. Порой они понимали друг друга с полуслова, часто тренировались вместе. Молодой человек даже показал нож, который передал на сохранение брат; Эфре он понравился – он разглядывал его долго, в конце похвалив работу мастера. В палате с ними жили ещё двое: мужичок-работяга лет тридцати и молодой парнишка лет семнадцати; оба они были из селения Латрия, он раньше видел их, но не знал имён. Бывало, что Эфра иногда куда-то уходил по ночам, причём делал это тихо – так, что никто не просыпался, но иногда Латрий не спал и невольно слышал. Он поражался новому другу, которому мастерство боя было знакомо, по-видимому, больше всего на свете.
– Что ты думаешь о начальнике, Долофоносе? – спросил как-то Латрий Эфру после тренировки на том же поле.
– Жестокосердечный, не знающий милосердия, сострадания, доброты человек, – отчеканил Эфра, заматывая пораненную руку. Он говорил твёрдо, ударяя на каждое слово, что немного поразило собеседника.
– Сегодня он сказал мне, что ни разу не видел меня во время боя. Пригрозил, что если не увидит, то… – Латрий сглотнул.
Эфра помолчал, смотря в землю, потом резко поднял глаза на друга.
– Тогда стоит тренироваться, где и все.
– А ты?
– Я – нет.
– Почему? Он тебе… ничего не говорил?
– Ничего.
Они помолчали несколько минут. Потом пошли обратно в лагерь, потому что уже вечерело; солнце разливалось красно-оранжевым светом средь облаков, освещая двух путников со спины. Трава подгибалась под шествием их тяжёлых ног в амуниции.
– А что ты собираешься делать, когда всё это закончится? – поинтересовался вдруг Эфра.
– Я… – Латрий смутился и покраснел, – сделаю предложение одной девушке, я тебе говорил. Надеюсь, она примет. Я бы хотел завести семью с ней, обжиться, может, переехать в село побольше. Если нет… то отправлюсь в столицу на заработки, мой брат как раз едет туда сейчас. А ты?
– Не знаю, – честно пожал плечами парень, – пока надо закончить дела. Дальше будет дальше. Может, подамся в королевскую гвардию…
– Да, конечно, у тебя замечательные навыки!
– Убийцы, – усмехнулся Эфра.
– Но ведь их можно переложить и на хорошие дела.
Молодой человек ничего не ответил. Дальше они шли молча, каждый думая о своём. Такое случалось чаще всего.
Одной ночью Латрий не мог заснуть: он чувствовал голод из-за ненасыщающей еды, в животе дико бурлило. Есть было нечего. Он пытался отвлечься, начал вспоминать о доме. Но вскоре понял, что ничем хорошим это не кончится: ему захотелось взреветь из-за происходящего, он не желал, чтобы завтрашний день наступал; с горечью в сердце молодой человек думал о том, что завтра будут тренировки до изнеможения, тем более уже не с Эфрой, жидкая похлёбка, устрашающий командующий. Если б у него были силы – он бы думал о будущем; но их уже не было, поэтому мысли крутились вокруг знакомых, любимых образов.
Вдруг он услышал шорох рядом с собой, по которому понял: Эфра не спит. Латрий зажмурился, пытаясь уснуть, чтобы не выдать себя. Лёгкой, едва уловимой поступью молодой человек вышел из палаты. Лежащему из-за собственных проблем было всё равно, но где-то в глубине души он задавался вопросом – куда все-таки ходит иногда по ночам Эфра? «Не спится. Либо тренируется», – засыпая, думал Латрий.
Эфра тем временем шёл вдоль лагеря. Было темно, но месяц освещал дорогу. Он шёл тихо, медленно, стараясь никого не разбудить и не привлечь ничье внимание; глаза его вскоре привыкли к темноте. Он направлялся к той палатке, в которой жил только один человек – Долофонас.
Было около двух ночи – самое тёмное летнее время, когда до рассвета ещё несколько часов. Ветерок создавал небольшую прохладу, так как солнце не грело. Эфра был без амуниции, но в чёрном плаще, из-за которого он сливался с темнотой ночи; меча с собой у него не было, только кинжал. Он дошёл до той самой палатки, но остановился, потому что сердце бешено колотилось. Парень немного постоял, потом выдохнул и тихо зашёл внутрь. В левом углу спал человек, причём удивительно тихо. Эфра на цыпочках подобрался поближе, наклонился над спящим – и со всей силы замахнулся кинжалом в сердце. Но неожиданно рука за плечо оттолкнула его. Эфра отступил на пару шагов, а Долофонос с безумными глазами, полными ярости, вскочил.
– Ты? – выдохнул командующий.
– Давно не виделись, отец, – сказал парень и стремительно бросился к человеку, норовя ударить того в лицо; другой увернулся.
– Я думал, ты уже давно подох, слабак, – выплюнул Долофонас, усмехнувшись.
– Я тебя ненавижу, – трясясь, с искаженным злобой лицом, Эфра пытался напасть, орудуя кинжалом. Долофонас оттолкнул его так, что тот отлетел.
– Ты всегда был слаб. Ты недостоин жизни, потому что ты и не научился ничему.
– Ты, – крикнул Эфра, – заставлял ребенка по много часов в день тренироваться, драться с невинными людьми, – он встал и, тяжело дыша, опять сделал выпад – проигрышный: Долофонас вновь оттолкнул его, даже не пытаясь напасть. – Убивать! Ребенка…
– Ты не слушался меня, поэтому и вырос ничтожеством.
– Нет, я слушал тебя. Я делал всё, что ты скажешь. Пока ты не убил мать.
– Она была шлюхой.
– Что!? Не смей так говорить про мать! – Эфра, задохнувшись от ненависти, кинулся с кулаками, завязался бой, но Долофонас ударил его в живот так, что парень, скорчившись от боли, упал на землю. На него летел ещё один удар, но он живо откатился, потом с трудом встал.
– Ты убил её, когда она была беременна! Она любила меня!
– Она спала с другими, пока я был на войне, – процедил Долофонас, стараясь напасть, но ловко уклонялся уже Эфра.
– Она была верна тебе. Такому чудовищу, как ты.
– А ты, ничтожество, даже не смог защитить её.
– Мне было двенадцать! – кричал Эфра. – Но теперь я тебя убью.
Эфра ловко уклонился и ударил под дых отцу, тот пошатнулся, но затем попытался ударить с ноги, только парень увернулся. Они дрались пару минут – отец был резок, удары были тверды, Эфра из-за худощавого сложения хорошо уклонялся и пытался нанести точечные удары – хотя из-за порыва эмоций он промахивался. Победу начал одерживать командующий. Лицо его было безумно. Долофоносу получилось ударить сына, и тот вылетел на улицу. Ему было так больно, что встать казалось невозможным. Но отец вышел, тяжело дыша, начал надвигаться на сына. Эфра сделал усилие над собой и, зачерпнув землю в кулак, бросил в лицо Долофоносу. Тот вскрикнул, зажимая глаза руками, а потом, разлепив глаза, увидел, что никого нет на земле. Эфра сбежал.
Долофонас поднял весь лагерь, приказывая отыскать «худого мальчишку в тёмном плаще». Невыспавшиеся, недовольные и перепуганные, люди начали искать. Но ничего не было видно – и через полчаса решили отложить до утра. Тому, кто его найдет, была объявлена награда – двойные порции еды. А для голодных людей это – всё.