Ирина Эренбург
Бабочка на шпильке
В конце июля папа предложил поехать к морю. Мать не захотела бросить хозяйство, и мы с папой на его уже внедорожнике доехали до Крыма и остановились в палаточном лагере около Коктебеля.
Море, солнце, комплименты. Все, в чем я нуждалась в то время. Одни «дикари» приезжали, другие уезжали. Ни с кем из своих кавалеров я не задерживалась больше трех дней. Я буквально купалась в мужском обожании. Еще бы! Постоянно полуобнаженные тела, соприкасания… Я точно знаю, что была неотразима.
Целыми днями мы плавали в теплом море и валялись на прохладных камнях в тени кустарника. Вечерами сидели у костра, пели песни. Ночью целовались под плеск волн. Однажды у меня случился оргазм. Мой первый. И совершенно случайно. Я даже не помню имени парня, кто указал мне тропинку в магическую страну женского блаженства.
Итак, мы вдвоем сидели у костра, потом пошли прогуляться вдоль берега, нашли уютный закуток среди прибрежных скал. Мой кавалер бросил штормовку на еще дышащий от солнечных ласк песок. Сидели молча, слушали дыхание моря. Мой спутник обнял меня за плечи. Наше тепло, казалось, стало общим. Я смотрела на мерцающее море, мысли растворились во влаге наступающей южной ночи. Парень провел рукой по моим ногам. Если бы он начал целовать меня или, еще того хуже, положил руку на грудь, я точно знаю, ничего бы не вышло. А он просто нежными движениями своих твердых пальцев стал поглаживать мои щиколотки. Потом все выше… выше… Я и опомниться не успела, как забилась в конвульсиях. Обхватила своего кавалера и крепко прижала к себе, ожидая, когда стихнут горячечные толчки внутри моего живота. Парень, чуть всхлипнув, затих. Похоже, тоже случайно выстрелил только от одного моего объятия.
Утром, когда я проснулась и пошла к морю, на месте палатки, где жил мой проводник, виднелись только жалкие колышки. К вечеру к этим колышкам была прикреплена другая палатка.
В Крыму мы с папой провели почти три недели. Домой вернулись двадцать четвертого августа. Дату я точно помню – двадцать пятого отцу надо было на работу, и он всю обратную дорогу сокрушался, что должен спешить и на остановки с пикниками совсем нет времени.
В первое же утро, мать сказала, что приехал Витя. Я тут же допила молоко, и как была в мятых шортах и выгоревшей от крымского солнца майке бросилась из дома. Добежала до переулка, где стоял Витин дом, и даже не запыхалась, но мое сердце екнуло, когда я открывала калитку. Действительно, в доме окна были освобождены от фанеры. Уже неспешным шагом я прошла к крыльцу и остолбенела. Перед колодцем, вытянув вверх руки, стояла совершенно голая тетка. Я точна в выражении, не обнаженная, не нагая, а именно голая: вся в рытвинах целлюлита толстая задница, будто облеплена мухами широкая спина то ли в веснушках, то ли в родинках, бледные, цвета сильно разведенного обезжиренного молока ляжки.
Мне стало не по себе. Сердце ухнуло куда-то вниз и как будто что-то прохладное и гладкое скользнуло по моим ступням. Я даже посмотрела вниз на свои голые ноги, но ничего не заметила. Возникло ощущение, что какая-то часть моей души, соскользнув, исчезла. Навсегда.
– Лена.
Я и голая тетка враз повернули головы на голос. На крыльце стоял Виктор и смотрел на меня. Радость и растерянность читались в его взгляде. Но мне уже было все равно. Высокий, с широкой волосатой грудью, длинными руками и тяжелыми, словно бревна, засунутыми в трико со вздутыми коленками ногами, он показался мне совсем чужим.
– Ты проснулся? – Голая женщина, ничуть не смущаясь, подошла к нему и попыталась обнять. Одним жестом Виктор отстранил ее.
– Оденься, – коротко бросил он и спустился ко мне. – Ты как здесь?
– Вот… Приехали вчера.
– Понятно. Отдыхала?
– Да, с папой на море в Крым ездили.
– Вижу, загар не наш, южный. А глаза-то какие синющие!
Я поняла, чем отличался Виктор от других. Он всегда смотрел мне в глаза. Или нет, я ошибаюсь? Я поймала Виктора на том, что он рассматривает меня, будто я какой-то манекен в витрине. Снизу вверх, сверху вниз, на секунду дольше, чем необходимо, останавливаясь взглядом на моей груди. Такой же мужик, как и все, – подумалось мне.
– Ты большой стала, – наконец, сказал он. – Настоящая красавица.
– Знаю, – холодно отреагировала я.
– Парень есть?
– Есть, – соврала я.
Его взгляд стал мгновенно жестким.
– Ты тоже не один, – сказала я и махнула в сторону дома. – Женился что ли?
– Нет. Это так… Вместе работаем.
– Значит, это ты работой называешь, – съехидничала я.
– Неудачно получилось… Я даже не подумал, что ты такая… взрослая.
– Да уж, не малолетка, какой ты меня знал. На второй курс пойду. А ты где?
– Пятый курс вот закончил. Все лето был на практике, с сентября еще полгода диплом и все, дипломированный специалист.
– А потом куда? Вернешься сюда или у тебя другие планы?
– Я строительный факультет заканчиваю. Думаю, найду себе место, не потеряюсь. Сама знаешь, связей у меня нет, надо самому пробиваться. А ты? Что планируешь на будущее?
– Сама не знаю, мне еще долго учиться. Я в Питере.
– Понятно. А я пока в Москве.
– Ну, я пошла.
Я повернулась, но Виктор ухватил меня за локоть. Так сильно, что я вскрикнула. Он мгновенно разжал пальцы, но на моей руке остались след, как от ожога.
– Прости, не хотел. Рука у меня тяжелая.
– Да уж, на кирпичах тренированная… Счастливо оставаться.
Виктор преградил мне путь:
– Лена, не уходи так. Мы давно не виделись. Мне тебя не хватало.
Он взял меня за пальцы рук. Я упорно смотрела в землю. Виктор был босиком, его ноги с серыми, длинными ногтями не вызвали во мне теплых чувств. Мои же ноготки, выглядывающие из-под ремешков босоножек, были тщательно обработаны пилочкой и покрыты перламутровым розовым лаком. Как странно, память хранит такие мелочи.
– Посмотри на меня, – с напряжением в голосе сказал Виктор.
Я деланно тяжело вздохнула и, недовольно поджав губы, подняла глаза.
– Ну что? Что тебе надо?
– Хочу, чтобы ты знала… Я все сделаю для тебя… Да, сейчас мне нечего тебе предложить. Но у меня будет все. Знай это. И все, чего я добьюсь, будет твоим. Ты мне веришь?
Я чувствовала, как его волнение, проходя через наши руки, передается мне.
– Витька идем, завтрак готов, – раздался пронзительный голос с крыльца.
Мы разом вздрогнули, Виктор разжал руки.
– Иди, тебя ждет твоя… твоя… ну, вы вместе работаете, – с усмешкой сказала я, и сделав несколько шагов, не удержавшись оглянулась и добавила. – Приятного аппетита.
Виктор догнал меня у калитки.
– И все же, я хочу, чтобы ты знала – ты для меня единственная. И если тебе будет трудно… Если что случится… Рассчитывай на меня. Всегда.
– Буду иметь ввиду, – ответила я, как послушная девочка, но про себя подумала, что вряд ли я когда-либо снова захочу его увидеть. Мой друг детства остался в прошлом. Этот мужчина для меня чужак.
В том возрасте все казалось простым и логичным: черным – белым, параллельным – перпендикулярным. Без оттенков и закругленных углов. Мгновение боли, царапина на душе – и все, человек вычеркнут из жизни.
Одна ниточка другую тянет
1
Когда начались занятия в университете, оказалось, что Фарида нет среди нас. Потом я узнала, что он перевелся на заочное отделение. Наконец-то меня отпустило чувство вины (а может быть страха?), которое мешало мне в полной мере наслаждаться студенческой жизнью. За время каникул Алка нашла себе парня. Тот со своим сокурсником снимали квартиру на Петроградке. Как-то по случаю чьего-то дня рождения, я была приглашена на вечеринку.
Когда мы с Алкой добрались до пункта назначения, было уже довольно поздно. Алка открыла своим ключом дверь, через длинный коридором, заставленный разным хламом, мы прошли в гостиную. На обеденном столе стояли пустые бутылки, кастрюля с винегретом, грязные тарелки, валялись надкусанные ломти хлеба и мятые салфетки. Пахло пивом и табаком.
В качестве подарка мы с Алкой приготовили бутылку вина и десерт. Дружная компания двух уже изрядно подвыпивших девушек и трех парней с воодушевлением встретили бутылку «Шардоне».
Алка кинулась в объятия к самому худому и сутулому.
– Лешенька, привет.
– Привет, морковка, – ответил тот и усадил ее рядом с собой.
– Здравствуйте, – сказала я, чувствуя себя не совсем уютно без поддержки подруги.
Девушки, сидевшие по бокам бородача, заслонившегося от них гитарой, как щитом, настороженно подняли головы. Бородач провел ладонью по струнам, откликнувшимися приветном маршем. В некоторой растерянности я стояла посреди комнаты, отягощенная пластиковой коробкой с пирожными.
– Прошу к нашему шалашу, – махнул рукой парень в тельняшке и, соскользнув с подоконника, ринулся ко мне. – Позвольте представиться, Николай. В народе именуюсь Колькой. Надеюсь, вы осведомлены, что в мою честь назвали знаменитый напиток водки с лимоном. Кстати, а водочки вы не изволили захватить с собой?
– Ни водки, ни лимона нет в наличии, зато есть сладкое к чаю, – ответила я и отдала, наконец, ему коробку с пирожными.
– Будет с чем девочкам чайку попить, но пока нужно чего покрепче. Вы, говорят, водяры прихватили? – весело воскликнул тезка знаменитого напитка и метнулся к кухонной двери. Вскоре Колька вернулся с бутылкой вина, пробка бултыхалась внутри. Уверенно, как будто это было делом всей его жизни, он разлил вино по пластиковым стаканчикам, один протянул мне.
– Ну что, прекрасная незнакомка, давайте-ка вздрогнем, за знакомство, – Колька согнул свою худую руку, в которой держал стакан в локте и тряхнул головой, – на брудершафт.
– Меня зовут Леной, – представилась я, игнорировав призывный жест, и присела со своим стаканом за разоренный стол. Обниматься и тем более целоваться с новым знакомым мне совсем не хотелось.
– Поехали, – крикнул сутулый Алкин кавалер.
– Наш паровоз вперед летит, – отозвался Колька.
Все дружно выпили. Я тоже сделала глоток теплого сухого вина. Честно говоря, я была голодна, а запах кислой капусты в винегрете дразнил нещадно.
– Что за кони, мне попали, приверррредливые… – скучно зарычал бородач, и рядом сидящие девчонки притиснулись к нему поближе, подперев своими острыми коленками, как кольями падающий забор.
Я прошла на кухню, нашла в буфете чистое блюдце, сняла с сушилки алюминиевую вилку с будто танцующими гнутыми зубьями. Вернувшись к компании, я наложила горкой на блюдце винегрет и села в кресло, стоявшее в углу комнаты. Тускло горевшее бра освещало бородача с поклонницами, я же оставалась в тени.
Лающими голосами парни и девушки взывали «мы ждем перемен». Я жевала винегрет и сожалела, что пришла. В дружно спето-спитой компании явно я была лишней.
Наверное, я бы и не запомнила ту неудавшуюся для меня вечеринку (мало ли их было в моей студенческой жизни!), если б не случилось продолжения. Однажды после лекций, мы с Алкой решили съездить на Васильевский. Когда шли по дорожке парка, навстречу нам попался парень с шикарным букетом белых игольчатых астр.
– Привет, Олежек! – крикнула Алка. – Кому несешь подарочек?
Парень мигнул поверх букета длинными, как у девушки загнутыми ресницами. Это был тот самый бородач, который защищался гитарой от алчущих его внимания сокурсниц. На этот раз он был брит.
– Цветы для самой красивой девушки, – улыбнулся он, и букет оказался прямо перед моим лицом.
– Как неожиданно…– растерялась я, но астры взяла.
– Круто, – сухо бросила Алка и, перекинув из руки в руку сумку, пошла вперед.
– Ты куда? – крикнула я. – Подожди!
Алка, не оборачиваясь, махнула рукой и скрылась за углом.
– Красивые цветы, спасибо, – растерянно поблагодарила я.
– Пойдем ко мне, – вдруг предложил парень, и его взгляд буквально прошил меня насквозь. К тому времени я уже научилась, как тогда говорили, держать стойку – не смущаясь, выдерживать любой, даже самый наглый, раздевающий взгляд. Но тут я внезапно растерялась, почувствовав на себе его брызжущий синью взгляд. Этот парень явно хотел со мной переспать. Я поймала себя на мысли, что и меня безумно влечет к нему. Через час мы были в одной постели. Как там, в «Тысяче и одной ночи»? Нашелся ключик к ларчику…
Такая любовь, какая у нас с Олежкой может быть, наверное, только один раз в жизни. Без условий и условностей. Полное доверие, полная самоотдача. Мы занимались любовью два, три раза в день, а в воскресенье по полдня оставались в постели. Безумие какое-то. Лешка, который раньше снимал с ним квартиру, перебрался к Алке в общежитие, за определенную мзду комендантше устроился в нашей комнате. Я переехала к Олежке.
С Алкой мы продолжали дружить. На лекциях садились рядом, записались на один семинар, посещали квартирники. Однажды нас с Алкой занесло на какую-то жуткую постановку «Одалисок». Помню, мне было неловко, когда актриски на импровизированной сцене, в полуметре от зрителей, стали раздеваться. Нас набилось в одну тридцатиметровую комнату не меньше сорока человек, и мальчишки, и девчонки. Изредка перешептывались, но с интересом смотрели на представление. «Одалиски» меня страшно «завели». Я не осталась на обсуждение и прямиком после спектакля побежала к Олежке. Ему тогда здорово пришлось попотеть, чтобы утихомирить меня.
– Ну, ты прям, сумасшедшая. Еще немного – и расстался бы я с моей бренной жизнью, – вздохнул он, когда я, наконец, дошла до пика и скатилась с него. – Загнала меня, как лошадь Пржевальского, – тут же попытался он отшутиться, когда увидел, что я готова обидеться.
– Прости, – ответила я, хотя не знала за что, собственно, прошу прощения.
– Ладно уж, выжил и то ладно.
Он наклонился и поцеловал меня, прямо в сосок. И хотя поцелуй его был вял, я почувствовала, как возбуждение снова подкрадывается ко мне. Я отстранилась, и Олег, похоже, с облегчением вздохнул.
– Будешь пить? – предложила я.
Он кивнул. Пока я наливала воду, он заснул. Я стояла с полным стаканом воды в руке перед ним, спящим, и, действительно, чувствовала себя виноватой, будто обидела ребенка. Олежка был так умилительно-беспомощен во сне. Нежный мальчик на ложе роз.
Несмотря на бурную сексуальную жизнь, мы с Олежкой продолжали ходить на занятия, неплохо учились, я даже начала подрабатывать в редакции газеты. Да и наше небольшое хозяйство я старалась держать в образцовом порядке: прибирала квартиру, готовила еду, стирала-гладила белье. С деньгами проблем не было. Я получала стипендию, и родители кое-что из продуктов присылали. У Олежки отец был каким-то мелким районным начальником, и он оплачивал аренду нашей квартиры. Наша настоящая идиллия длилась чуть ли не полгода.
Первая размолвка разлучила нас на все зимние каникулы. Олег звал меня в поход, я – ни в какую. «Тепло ли тебе, девица, тепло ли, красная?» Бр-р-р… Честно скажу, не большой я любитель утренних туманов и ночных посиделок у костра под комариный писк и хоровое пения под гитару. Пусть таким образом развлекаются кому в жизни скучно. О замерзающих в снегах и тонущих в реках я предпочитаю читать в книгах и смотреть на экране, а не мерзнуть и тонуть самой.
Итак, Олег со своей компанией пошел в поход на какую-то гору взбираться, а я решила выполнить свой дочерний долг и навестить родителей.
Все десять дней я старательно изображала полное удовольствие от провинциальной жизни. Тщательно жевала все, что готовила мама, смеялась шуткам отца и даже пару раз встретилась с одноклассницами. Обе вышли замуж, одна даже родила. Такой замечательный у Ольки человечек получился! Правда, муж – полный балбес, все время, пока мы с ней на кухне болтали, без перерыва пялился в телевизор и курил. О чем-нибудь спросишь – «ну» да «ну», как телок какой. А Олька все равно пятаком медным от счастья светится. Вроде неглупой девчонкой была, на четверки-пятерки училась, а судьба вот как сложилась. Не поступила в институт, на завод пошла, замуж вышла в восемнадцать. Всё наперекосяк. Глядя на Ольку с ее полудебильным мужем, решила, что если и выйду замуж, то основательно взвесив все «за» и «против». Муж чтоб имел солидное положение. И чтобы квартира была в Питере или Москве в новостройке, а не как Олька в малогабаритке времен строительства коммунизма, с родителями на тридцати трех квадратах.
Олежку я своим мужем почему-то не представляла, но все время думала о нем. Какие у него изумительные аквамариновые глаза: зеленые с голубинкой, с еле заметным желтым ободком вокруг зрачка. А ресницы! Как у девчонки – длинные, с загнутыми вверх кончиками. Нос с горбинкой, ноздри вырезанные, «капризные», губы плотные, яркие. Правда, подбородок у него не удался: маленький, безвольный. По моему настоянию Олег снова отрастил бороду. Странно, но на бороде волосы у него были почти рыжие, хотя на голове темно-русые.
В компаниях Олежка любил петь под гитару. Играл так себе, обычный репертуар: Высоцкий, Визбор, Окуджава, Цой. Все девчонки тащились от него. Но любил он только меня.
И я его любила, очень любила. Хотя, наверное, мы еще плохо знали друг друга. Олег не был мастак в диалоге, презирал разговоры по душам, но дай волю – мог часами мог говорить о чем-то отвлеченном, цитировал Фрейда, Нитше, Бердяева. Он мне казался чрезвычайно умным и немного загадочным. Но самое главное – нас словно магнитом тянуло друг к другу. С ним я была счастлива. После бурной ночи было здорово засыпать и просыпаться в его объятиях. Часто мы и по утрам, если можно было пропустить первую пару, занимались любовью.
Тогда, в первые зимние студенческие каникулы мне без Олежки было очень одиноко, как будто от меня оторвали что-то очень и очень важное, ампутировали чувствительный орган. Я никогда не думала, что можно болеть просто от отсутствия человека. Я буквально разваливалась по частям. И постоянно думала о своем милом Олежке. Холод пронзал меня при мысли, что я больше никогда не почувствую его внутри себя. Никогда не приду домой (ту квартиру, где мы жили с Олегом, я стала называть нашим домом), не разожгу конфорку, не сварю ужин и никогда не увижу его жмурящиеся от удовольствия глаза. Дура, корила я себя, вот не согласилась пойти с Олежкой в этот дурацкий поход, а там куча девок только того и ждут, чтобы оттяпать его у меня. Перетерпела бы недельку, авось, не замерзла бы во льду, не упала бы с обрыва…
За три дня до окончания каникул, я уехала от родителей, чтобы уже дома дожидаться Олежку. Я хотела до его приезда сделать генеральную уборку, закупить продукты, повесить на окна шторы, которые подарила мне мама. С этими грандиозными планами в голове я открыла дверь и… все, что я запланировала – коту под хвост.
В квартире, как любила выражаться моя мама, хоть топор вешай, дымно и шумно. Компания бывших туристов отмечала окончание похода. Олег сидел в обнимку с какой-то кудрявой брюнеткой. Колька в его неизменной тельняшке рвал струны. «Скованные одной цепью», – цедил он сквозь зубы. Бывшие туристы подвывали, и никто не заметил, как я вошла. Даже Олег не приподнял голову и бровью не повел в мою сторону. Вот тогда мне надо было развернуться и громко хлопнуть за собой дверью. Но все зимние каникулы я страшно скучала по Олежке и даже представить себе не могла, что могу сама добровольно покинуть его.
Затолкав подальше свою обиду, я поставила сумки на пол и прошла на кухню. Раковина была полна грязных тарелок. Олег терпеть не мог мыть посуду и копил ее до тех пор, пока есть становилось не из чего. Поэтому посуду обычно мыла я. Впрочем, готовила еду тоже. Олег умел варить только пельмени и суп из пакетов.
Засучив рукава, я надела фартук и перемыла всю посуду. Закипел чайник. Я заварила чай, поставила чистые чашки на поднос и внесла в комнату, где дергал струны уже Олег. Недавно обнимавшаяся с ним девица стояла у окна и курила в форточку.
– Чай готов, – бодрым голосом произнесла я, старательно отворачиваясь от открытой форточки и девицы с ее мерзко воняющей сигаретой.
– О-о-о, класс! – вздохнула дружно вся компания.
– Привет, Ленусик. Откуда это столь чудное видение? Как ты? – поднял голову Олег.
– Нормально. Вот кекс купила, ты любишь, – как можно нежнее сказала я. – Давайте попьем чайку. Садитесь, ребята, – сделала я широкий жест в сторону Кольки.
Все расселись около стола, выпили по чашке чая и как-то тихо удалились. Мы с Олежкой остались одни.
И опять понеслось… Такой ночи у нас еще не было. Как будто нас сто лет держали в заточении, а тут выпустили на волю. Чего мы только не вытворяли! Индусы с их «Кама-сутрой» отдыхают.
Наутро мы с Олежкой никуда не пошли. Не размыкая объятий, весь день пролежали в постели. Это был самый счастливый день в моей жизни. На улице серая зимняя хмарь, в комнате прохладно, а мы лежим под одеялом, и нам совершенно индифферентно, что там за окном и во всем остальном мире. Похоже, тогда я осознала, что, действительно, люблю Олега. И я потерялась в своей любви.
Казалось, я перестала существовать как отдельная, обособленная личность и стала частью любимого человека. Меня мало что интересовало, если это не касалось Олежки. По инерции я ходила в университет, но писать для газеты бросила, студенческая жизнь меня волновала лишь в той степени, в какой она ему была интересна. Олежка участвовал в студенческой весне – я ходила на его выступления, он покупал билеты в кино или на концерт – мы шли вместе. Как-то большой компанией мы решили поболеть за нашу университетскую команду самбистов. Мой бывший воздыхатель Фарид занял второе место. Мы здорово за него болели, но все равно Фарид последний бой проиграл.
Наорались мы, натопались, я даже голос сорвала. Олег тогда спросил, правда ли, что Фарид Казимов был моим парнем, я ответила – нет не правда, мол, Фарид хотел со мной близости, а я никого к себе не приближала, ждала его, Олежку, единственного и неповторимого… самого, самого… Алка аж поперхнулась от моих слов. Потом, когда парни пошли за пивом, сделала мне выговор. «Мужики, что звери, – сказала она раздраженно, – им спину только подставь, вмиг разорвут. Нельзя показывать слабость, нельзя давать повода думать, что сдалась со всеми потрохами».
Алку я слушала в пол-уха. Мне совсем не нравились их с Лешкой взаимоотношения. Они вечно ссорились. Алка любила капризничать, то не могу, другое… Она хоть и небольшого роста была, но сильная. Как-то раз одна из дома такие баулы приволокла, я даже и приподнять их не смогла. Когда ремонт в общаге делали, Алка прекрасно знала, куда и как обои клеить, вместе мебель двигали. А перед Лешкой: ручки маленькие, пальчики тоненькие… Дюймовочка нашлась.
У нас с Олежкой все по-другому было. Честно говоря, я старалась избегать конфликтов, ссоры надолго выводили меня из состояния равновесия. А манипулировать любимым человеком, вообще считаю подлостью. В конечном итоге, влипла я в свою любовь, как мушка в патоку. Как такое могло случиться, до сих пор не пойму. Я стойко терпела патологическую бытовую лень Олега (не знаю, как в походе, дома он ничего не умел делать: ни пол помыть, ни белье постирать, и если б я сама не меняла постельное белье, как мне кажется, целый год спал бы на одной простыне). Я привыкла к компаниям, которые регулярно собирались у нас, и даже считала это интересным. Как же! Песни поют, стихи читают, философствуют. Девицы постоянно вились вокруг Олежки, как мошкара перед дождем, но все (в том числе и носатая брюнетка) принимали мое превосходство. Мне даже импонировало, что у него так много поклонниц, а выбирает Олег меня. И я знала почему.
2
После летней сессии я все же пошла вместе с Олежкой в поход. Сплавлялись мы по тихой речке, которая пересекает всю нашу область с севера на юг (или, наоборот, с юга на север?). Сначала мне вроде бы понравилось. Утром из палатки выскользнешь – от реки туман; солнце чуть выше – воздух, словно хрусталь, чист и прозрачен. Природа вокруг величественная, молчаливая, любой звук человеческого голоса кажется лишним. От полноты чувств хочется обнять весь мир.
Колька взял с собой первокурсницу из педколледжа. Будущая воспитательница детского сада словно приклеилась ко мне и трещала без умолку. На катамаране я с трудом нашла место для уединения. В конечном итоге, когда первокурсница свалилась в воду, меня же и обвинили, что я не приглядела за новичком. Как будто, я на сплаве не в первый раз!
Ближе к вечеру причалили – кинулись, а первокурсницы нет. Все ко мне, где да где? – а я откуда знаю! Не я приглашала, не мне и отвечать. Трухнули все тогда здорово. Но девчонка в рубашке родилась. Когда начало смеркаться, рядом с нашей стоянкой еще несколько лодок встали на причал. С той компанией приплыла к нам несостоявшаяся утопленница. Крепко все тогда на радостях напились. Раньше я водку даже не пробовала, но в тот вечер и я изрядно набралась. Утром просыпаюсь – хоть под гильотину кидайся. Тошнит, живот крутит… Если алкоголики каждый раз так с похмелья мучаются – не позавидуешь.
Хорошая погода простояла недолго. На третий день сплава на нас обрушился ливень. Думали, прольет – и опять будет солнце, но зарядило не на шутку. А я даже подходящей одежды не взяла, ведь жарко было. Ни сапог, ни теплой куртки. Только кеды да ветровка. Простыла, кашлять начала. На ближайшей станции в электричку меня запихнули, а компания снова двинулась дальше.
Как только я легла на вагонную деревянной лавку – рюкзак под голову, на плечах ветровка, один дурак стал приставать: мол, разлеглась, другим некуда деться. Пришлось сесть, а голова, как чугун, тошнит, вот-вот в обморок свалюсь. Пришлось в другой вагон перебираться. Там окно разбито, не так душно и народу поменьше. Но пока доехала меня сквозняком, видимо, совсем доконало. Повезло мне, что на вокзале Фарид оказался, он куда-то на соревнования с командой уезжал. У меня к тому времени температура, наверное, под сорок поднялась, из тела будто скелет вынули, ноги с трудом передвигаю, а с собой еще дорожная сумка.
Посадил Фарид меня с вещами в машину (вероятно, у тренера выпросил) – и прямиком к дому, там меня с рук на руки родителям передал, и опять скрылся. Я даже ничего толком не поняла, так мне плохо было. Наверное, все же от температуры сознание теряла.
Проболела я тогда долго, всю меня отец иголками истыкал – двустороннюю пневмонию диагностировали. Июль я провела с родителями, в августе мы с Олежкой планировали к черноморскому побережье двинуть. Вернулась я домой третьего августа, зашла в квартиру, там записка: «Устроился в студотряд на сбор урожая». Обида прожгла меня насквозь – мало того, что одну больную посадил на электричку, ни разу не поинтересовался моим здоровьем и, в конце концов, укатил куда-то без меня. Наверняка с какой-нибудь воздыхательницей, догадалась я. Когда любишь, всегда знаешь, когда появляется соперница
В кино показывают, как страдают брошенные возлюбленные – кто режет себе вены, кто крушит все, что напоминает о прежнем любовнике: в лоскуты кромсает одежду, ломает мебель, рвет в клочки фотографии. Я ничего подобного не делала. У меня было предчувствие, что Олежка еще вернется ко мне. Просто он, в отличие от меня, еще не уверен, что мы созданы друг для друга.
Чтобы забыться, я устроилась на самую грязную и тяжелую работу, какую могла найти, подсобной рабочей на стройку. Сейчас вспоминаю, что дальше со мной произошло, понимаю – все в жизни закономерно, одна ниточка другую тянет.
Определили меня в бригаду маляров. Первый мой рабочий день: полосатая футболка вобтяг, джинсы, кепка – только в рекламе снимать, а я туда же, на стройку. Бригадирша как увидала эдакое чудо в тапочках (на ногах у меня были новенькие белые спортивные тапочки со шнуровкой) – с размаху свое резюме в три этажа: «Блядь, на хуя мне эту пизду неебанную». Я покраснела до корней волос, язык к нёбу прилип, и как выпалю: «Я красить стены пришла, а не с мужиками трахаться».
Но ничего красить мне не пришлось. На небе любят шутить.
В бригаду меня не взяли, отослали в контору. А там Степан Семенович – начальник участка – велел мне в библиотеке в каких-то справочниках покопаться, сказал, вечером за информацией сам заедет.
Странно все так получилось… Трудно объяснить, как произошло, но в тот же вечер я стала его любовницей. Наверное, мне было очень одиноко. А, может быть, тоже захотелось что-то для себя уяснить.
Степан Семенович отвез меня на свою дачу. Огонь в печке, свечи, музыка, вино – банально до приторности, но для девятнадцатилетней девчонки, какой я тогда была, это показалось необыкновенно романтичным. Сначала Степан Семенович показался мне так себе. Хоть и с многолетним супружеским стажем, а любовник аховый – как ни старался, я никак не заводилась. Вроде все делал правильно: целовал в положенные места, мял, гладил, а все равно – лежу, как кукла резиновая. Потом, правда, стала подыгрывать: ахала, постанывала, подергивалась. В общем, старалась, как могла и незаметно для себя вошла в роль. Вообще, как мне кажется, во всех ситуациях может спасти воображение. Не то, чтобы представляла вместо Степана Олежку, нет, просто закрыла глаза. Тело само знает, что отдать, что взять. Главное – отпустить, на время отсечь себя от реальности. И скрипки звучат так проникновенно, что плакать хочется. Акустическая система у Степана по тем временам крутая была.
На следующий день все повторилось в точности, только прелюдия с камином и вином короче. И музыку я уже узнала – «Времена года» Вивальди.
На третий день обошлось без камина. Вместо Вивальди – Моцарт. Потом несколько раз занимались сексом в служебной машине. Под сводки погоды и попсу. «Соловей российский – славный птах…» Мой любовник приближается к пику, а я как прысну… Птах, умора! Испортила Степану весь кайф. Не знаю, почему меня так «птах» рассмешил. Теперь, когда Лещенко вижу по телевизору, всегда Степан представляется. Его напряженный взгляд серых глаз, и как он зажмуривался и утыкался в мое плечо… Кончит, и всхлипнет, как ребенок.
Сейчас вспоминаю, мы со Степаном даже толком не разговаривали. Какие-то необязательные фразы о природе, экономической ситуации в стране. Не беседа, а так, набор фраз, заполняющий пустоту перед половым актом. Конечно, он много говорил о том, какая я красивая: «ножки ровненькие, попка кругленькая, животик славненький, грудки…» Тут он всегда застревал, не находя определений. Его лексического запаса явно не хватало. Строитель, чего с него взять?.. А может, быстро увлекался.
В строительной конторе я проработала недели две – десять половых актов. На третью неделю на работу не вышла, надоело. Забежала только подать заявление, чтобы расчет получить. Меня пригласили к начальнику в кабинет. А там Степан налетел на меня коршуном: не могу, мол, без тебя, люблю и прочее. Просящий взгляд, наполнены болью глаза. Смотрю я на его красное в испарине лицо и ничего не понимаю: какая такая любовь? Ему не меньше сорока было: должность, семья, дети, машина, квартира, дача – все, как положено по возрасту. А я кто? Девятнадцатилетняя девчонка, в дочки ему гожусь.