Ирина Юльевна Енц
Лошадь масти игреневой
Глава 4
После ухода от Павла я пребывала в какой-то эйфории. Оно и понятно. Не каждый день любимый человек мне предложение делал. Из-за этой самой эйфории, я чуть не забыла, что должна сегодня встретить зоотехника, о котором меня предупреждал директор. Но, к тому времени, как я про него вспомнила, Матильда увезла меня почти до самого дома. Развернув лошадь, я поехала обратно в деревню. Матильда никак не могла взять в толк, почему ей надо ехать от родного дома, теплой конюшни и хорошей порции овса и сена обратно. И, поэтому поводу мы с ней немного поскандалили. И весь обратный путь она продолжала вредничать. То всхрапнет, то на дыбы норовит встать. Но, в конце концов, кусочек сахара решил дело миром. Хотя, его она принимала, как и положено царственной особе, делая мне великое одолжение. Когда мы подъехали к конторе, там уже был привязан Зайчик Михалыча. Ну, как же можно было обойтись без него?
Спешившись и привязав Матильду, я быстро прошла в контору. Михалыч сидел за столом и с важным видом что-то втолковывал худенькому пареньку лет двадцати пяти в небольших круглых очочках. Завидев меня, он вскочил и радостно кинулся на встречу.
– О, Викторовна! А мы тут с новым зоотехником ознакомительную беседу проводим. – Я закатила глаза, тем самым, давая понять, мое отношение к этой самой «ознакомительной беседе».
Глаза у парня вид имели уже даже не круглый, а квадратный. А, Михалыч, тем временем весело продолжил щебетать.
– Познакомьтесь. Это вот Ольга Викторовна, наш охотовед. – Слово «охотовед» он произнес так, как будто говорил: «А это Папа Римский».
Я только головой покачала. Обратилась в сторону молодого человека. Вид он имел какой-то перепуганный. Было такое ощущение, что, если бы я не стояла напротив него, загораживая проход к двери, он бы ломанулся в эту самую дверь со скоростью, на которую только был способен. Я бросила укоризненный взгляд в сторону старого егеря. Чего тут наговорил ему Михалыч, я могла только догадываться.
– Давайте знакомиться. Можно, просто Ольга. – Протянула я ему руку. Парень шарахнулся от меня, как от змеи. Потом, смутившись, покраснел до корней своих рыжих волос, и невнятно буркнул. – Алексей Андреевич. Можно просто Леша.
Вид наш новый зоотехник имел какой-то недокормленный. Я про себя вздохнула. Что же он в тайге то делать будет, Леша, блин?! Но, напомнила себе, что внешность бывает весьма обманчива. Меня вон тоже, сначала, за городскую фифу приняли. И я, нацепив на лицо улыбку доброжелательности, проговорила:
– Я не охотовед, а только частично исполняю обязанности. И то, это временно. Пока Управление не найдет на эту должность другого специалиста. А, насчет вас мне директор отдал соответствующие указания. Самого его вызвали в область. Приедет через несколько дней. В общежитии место для вас готово. Пока там поживете, а потом будет видно. Вы, как? Устали с дороги, или готовы сразу к работе приступить? – Видя, как он нерешительно мнется, быстро проговорила. – Давайте так. Я вам сейчас все документы, с которыми вам следует ознакомиться, отдам, а потом, устрою вас в общежитие. А вы, как отдохнете, можете изучить все бумаги. Меня завтра с утра не будет. Но, после обеда, я в полном вашем распоряжении. Отвечу на все вопросы. Договорились?
Парень нерешительно закивал головой, жалобно поглядывая на Михалыча. Что этот черт старый ему тут наплел, что он косится на меня, как на Змея-Горыныча?! А Михалыч вопросительно уставился на меня.
– А, куда это ты завтра с утра собралась?
Я выразительно посмотрела на старика и проговорила со значением:
– Срочно в район надо съездить. Думаю, до обеда управлюсь. А ты тут за старшего побудешь.
Михалыч широко улыбнулся и с довольным видом пропел:
– Это можно! – И почти, тут же, без перехода. – Ну, что, Леха, айда в общагу!
«Леха» было дернулся, но я пресекла на корню их кавалерийский порыв.
– А документы? – Сурово спросила, обращаясь к зоотехнику.
Он как-то обреченно опустил свой тощий зад на стул, и опять жалобно стал смотреть на Михалыча. Тот, философски пожал плечами. Весь его вид говорил: «Что поделать, брат? Терпи. Я же терплю …» Мне сильно захотелось шваркнуть этой папкой с документами Михалыча по башке за его выкрутасы. Видимо, выражение лица у меня стало соответствующим, потому что, старый егерь, пробормотал скороговоркой: «Я тебя на улице подожду», и пулей выскочил за дверь. Парень остался сидеть с видом первых христиан мучеников на арене цирка перед пастью беспощадного хищника. Я подала ему документы, и посоветовала:
– Вы их в стол положите. А как устроитесь, в любое время придете в контору и поработаете. Контору у нас закрывают в восемь часов вечера. Так что, времени у вас более, чем достаточно.
Тут у парня прорезался голос, и он жалобно проблеял:
– А можно, мне документы с собой взять, в общежитие?
Я пожала плечами.
– Да, как вам будет удобно.
Алексей схватил папку с бумагами, бочком протиснулся мимо меня, не ходу подхватив рюкзак, стоявший сиротливо у самого выхода, и со скоростью, неожиданной для такой щуплой конструкции, вызвавшей у меня прилив уважения, выскочил за двери. Я только головой покачала. Надо потом у Михалыча спросить, чего он такого ему наговорил?
Не доезжая до заимки километра полтора, из леса на дорогу клубком выкатилась Айра. И сразу принялась скакать вокруг нас. Матильда тоже решила с ней поиграть. Правда, обе забыли, что, я- то, все еще была в седле. О чем мне пришлось обеим напомнить весьма суровым голосом.
Вечер прошел в обычных хлопотах, которые, впрочем, не смогли меня отвлечь от мыслей о Павле. При этом я ходила с глупой улыбкой на лице и тихонько что-то мурлыкала себе под нос. Айра следовала за мной по пятам, все время пытаясь заглянуть мне в глаза. Я периодически поглаживала ее по голове, и чего-то шептала бестолковое и ласковое.
Ночью я проснулась, будто, меня кто-то ударил в грудь. Соскочила с кровати, заполошно вглядываясь в темноту. Айра подошла ко мне и тоненько заскулила. Я, как будто, совершенно ясно услышала ее мысли. «Ну, чего ты мечешься? Все же хорошо. Я с тобой». Вздохнув тяжело, я встала и прошлепала босыми ногами к лавке, на которой стояло ведро с водой. Выпив залпом целый стакан, накинула куртку на плечи, всунула босые ноги в валенки и вышла на крыльцо. Ночь, как хороший маляр, закрасила все в темно-синий, почти в черный цвет. И только снег смутно белел вокруг, не желая быть закрашенным, да звезды мерцали в бархатной черноте неба.
Я стояла на крыльце, вдыхая морозный воздух, и стараясь понять, что меня так встревожило. Так и не найдя причины своей маете, вернулась в тепло дома и забралась под одеяло. Айра положила голову на край кровати и тяжело вздыхала. Незаметно для себя, я уснула. Проснулась от того, что волчица скребла лапой одеяло и тихонько повизгивала. Небо уже утратило свою черноту и в окошко был виден кусочек розовеющего востока. Я вскочила, испугавшись, что проспала. Сейчас уже Павел приедет, а я еще в постели валяюсь. Одним рывком соскочив с кровати, опрометью кинулась к колодцу. Потом принялась топить печь, чтобы выпить горячего чая. Не успел чайник закипеть, как послышался звук мотора и, на поляну выехал УАЗик Павла. Я выскочила на крыльцо, чтобы встретить его. Из машины показалась голова Егорки. Вид он имел заспанный, но весьма бодрый. Он кинулся к крыльцу, на ходу крича.
– Теть Оль, папка сказал, что теперь вы будете жить с нами. Это правда? – Он подбежал ко мне с намерением обнять. Но, потом, как-то смутился и затормозил у самого крыльца.
Я, смеясь, спустилась с крыльца и притянула мальчишку к себе.
– Поживем – увидим, Егор. А, пока, пойдемте в дом. Чаю горячего выпьем. Я сейчас быстро оладушек напеку. Ты любишь оладьи?
Парнишка напустил на себя серьезный вид.
– Я чего, маленький что ли?
Подошедший Павел, улыбнулся.
– При чем тут маленький? Я не маленький, а оладьи люблю. – Он просто поцеловал меня в щеку, как будто, это было чем-то обычным.
Как будто, он каждое утро вот так целовал меня уже много, много лет. Как будто, никогда не было ничего другого в моей жизни. Не было боли, страха, пустоты, отчаянья и одиночества, тоже не было. Я счастливо улыбнулась. И мы вместе вошли в тепло дома.
До района мы добрались как-то незаметно. Егорка дремал на заднем сидении, укутанный заботливой рукой в старенький полушубок. А мы с Павлом тихонько разговаривали обо всем и ни о чем.
Он высадил меня у дверей районного отделения милиции, а сам с Егором, поехал в кузницу, сказав, что заедет за мной часа через два.
Спросив у дежурного, на месте ли следователь Пиреев, я отправилась по унылому коридору, серые стены которого, навевали тоску. Иван Петрович сидел в своем кабинете, просматривая какие-то бумаги, и прихлебывая чай из стакана, по цвету больше напоминавший деготь. Увидев меня, расплылся в улыбке, но взгляд стал настороженный. Про себя я вздохнула. Если так и дальше пойдет, он скоро станет от меня под столом прятаться.
– Ольга Викторовна! Сколько лет… Давненько вас не видел. Как вы поживаете? – Начал он задавать ничего не значащие вопросы, старательно скрывая за ними свою обеспокоенность.
Я скромненько так уселась на краешек стула и преданно уставилась в его глаза. Почему-то, это не успокоило его, а даже наоборот. В глазах появились первые признаки настоящей паники. Нет, надо сразу приступать к делу. Иначе, его, чего доброго, Кондратий стукнет. И я приступила.
– Дорогой Иван Петрович … – Бодрым голосом начала я. – Тут такое дело. Одну бабульку в нашем селе ограбили.
В глазах Пиреева явно проступило облегчение. А я про себя усмехнулась. Рано дяденька обрадовался.
– Что, поросенка со двора увели? – Как-то игриво заметил он.
Я замахала руками.
– Что вы!! Из-за поросенка я бы вас и не потревожила. Наш Васили Павлович вполне способен с такой бедой справится.
Василий Павлович, по кличке «Чапай», присвоенной ему местными жителями из-за его шикарных усов, был нашим Пантелеевским участковым. Пиреев закивал головой.
– Ну, да, ну да… так что же украли у вашей бабульки такого, что вы приехали в район с этим? Неужто, царские драгоценности? – Он попытался пошутить, но неясная тревога опять вернулась в его взгляд.
– Вы почти угадали. Серьги ее тетки. Бриллианты чистой воды примерно по полтора карата каждая сережка, под романтическим названием «Слезы Ангела». – Выдала я спокойно.
У Пиреева глаза полезли на лоб. Набрав в грудь воздуха, он выпалил.
– Ольга Викторовна, надеюсь, это не шутка такая?!
Приложив руку к груди для большей убедительности, и, глядя ему в глаза максимально чистым и честным взором, заверила.
– Что вы?! Иван Петрович! Да, разве ж, когда-нибудь, я давала вам повод думать, что я могу так неудачно шутить. Все сказанное – истинная правда. Хочу добавить, что о серьгах никто не знал в деревне, кроме меня и самой хозяйки. Ни я, ни она никому и словечком о них не обмолвились. Вы ж понимаете, такая реликвия, и цены немалой. Но, не так давно, к ней в гости заглядывала соседка. Шкатулка с серьгами на столе стояла, а хозяйка из комнаты на несколько минут выходила. Нет, нет … – Остановила я его не озвученное восклицание. – Соседка серег не брала. НО, есть большая доля вероятности, что она их видела. И легко могла о них кому-нибудь поведать. Вы ж понимаете, деревня есть деревня. Бабулька по старости своей по районам кататься не может. Вот и попросила меня, к вам заехать и на горькую судьбу пожаловаться. – Закончила я, и скромно опустила глазки долу.
К концу моего рассказа вид следователь имел грустный. Я бы даже сказала, тосковать он начал нешуточно. Все его мысли явственно читались на его следовательском челе. И, основная мысль, яркими буквами, прямо-таки, была начертана на его лбу. Была она весьма незамысловатой, и выражалась, практически одной фразой: «Принес же черт!». Поэтому, я сидела, стараясь слиться с мебелью и голоса больше не подавала. Наконец, Иван Петрович сумел взять себя в руки, и задал вопрос, глядя на меня с подозрением:
– А, позвольте узнать, Ольга Викторовна, откуда же у простой деревенской бабульки такое богатство взялось?
Подозрения у него начали складываться нешуточные, поэтому, вложив в голос максимум простоты и честности, я ответила:
– Так, я ж говорила. Наследство это, от тетки ее покойной досталось. У нее и доказательство имеется в виде фотографии. На ней тетушка стоит в этих сережках. И любая экспертиза это подтвердит.
Но, сомнения следователя не оставляли, и он, изображая проницательный взгляд, продолжал вопрошать.
– А, не та ли эта тетушка, кости которой не так давно упокоились в родной земле?
Я с готовностью кивнула:
– Именно, что та! – И, вроде, как обрадовалась, его сообразительности, растянула рот в улыбке.
Его слегка перекосило от моего оскала. Но, больше он ничего не придумал спросить. И, сейчас, сидел и тяжело смотрел на меня, выискивая подвох.
– А, от меня то вы чего хотите, Ольга Викторовна?
От подобной постановки вопроса, я слегка опешила, если не сказать больше.
– Как чего? – Вытаращила я глаза. – Соблюдения закона и справедливости. Вора отыскать. Добро хозяйке вернуть. В чем вижу вашу прямую обязанность. – И я выложила на стол листочек, вырванный из простой ученической тетради, на котором было написано заявление Марии Афанасьевны.
Пиреев от листочка шарахнулся, как будто, боялся, что он его сейчас укусит.
– А это еще что? – В голосе уже звучало неприкрытое возмущение.
Я, изображая искреннее недоумение, ответила:
– Как это что? Это заявление потерпевшей. Оформлено, как положено. На имя начальника райотдела, подполковника, товарища Копылова Владимира Дмитриевича. Так что, регистрируйте и, милости просим в Пантелеево. – Я встала со стула и стала бочком продвигаться в сторону двери.
– Куда это вы собрались, Ольга Викторовна? – Спросил он, привстав со стула.
– Как куда? Домой. Я свое дело сделала. Просьбу старушки уважила. А дальше, уж ваше дело, дорогой Иван Петрович.
Не дожидаясь его ответа, сделала в дверях ручкой и выскользнула из кабинета.
У входа, дожидаясь меня, уже стоял Павел. Я быстренько плюхнулась на сиденье.
– Ну, куда прикажете? – шутливым тоном спросил он.
– Паш, если вы все дела сделали, поедем домой. – А про себя мысленно добавила: «Пока растревоженный улей, не начал гудеть в полный голос».
Но, домой мы сразу не поехали. Егорка выпросил у отца посмотреть лошадей на конеферме (была и такая в нашем районе). Повиснув на деревянной загородке, он внимательно смотрел на лошадей, которых объезжали, минут сорок. Потом, тяжело вздохнув выдал:
– Нет, теть Оля, все-таки, лучшего, чем папкин Воронок вашей Матильде не сыскать.
Мы с Павлом прыснули от смеха. Я в шутку сказала:
– Егорка, ты, наверное, зоотехником хочешь быть?
Мальчишка серьезно на меня посмотрел и, светлея лицом, торжественно проговорил:
– Нет, я буду, как батя, МАСТЕРОМ.
В общем, домой мы добрались уже после обеда. Голодные, как Жучки. Я, слегка смущаясь, предложила пообедать у меня. Со вчерашнего дня у меня были щи. Мужчины дружно согласились. Я смотрела, как они наминают щи, переглядываясь и улыбаясь, и сердце сладко пело: «Вот она, семья». У меня у самой кусок не лез в горло, слезы то и дело подступали к глазам от щемящего счастья.
Глава 5
К Марии Афанасьевне я попала только к вечеру. Рассказала все подробно о своем визите в милицию. Старушка, вздыхая, слушала и кивала головой. В конце я добавила:
– Мария Афанасьевна, думаю, завтра милиция будет у вас. Так вы не говорите, что я серьги в подземелье нашла. Стойте на одном: мол, наследство от тетки, и точка. Тем более, что у вас и доказательство имеется. – Я ткнула пальцем в висящую фотографию Аграфены в свадебном платье.
Бабулька продолжала горестно вздыхать, кивая головой в знак согласия. А потом, глядя на меня с тоской в глазах, со вздохом сказала:
– Да, поняла я, Олюшка все. Ведь, как чуяла, не будет добра от сережек этих, проклятущих! И тебя еще во все это втравила. А у тебя и так забот полон рот.
Я замотала головой.
– Не говорите так, Мария Афанасьевна. Это не вы меня, это я вас втравила. Думала, как лучше … Ну, теперь, чего уж там. Сама кашу заварила, сама и расхлебывать буду. А вы, только не волнуйтесь. Все устроится. – Стала я утешать старушку. Впрочем, я сама себе не верила.
Сердце ныло от предчувствия беды. Только, я пока еще не могла понять, с какого конца ее ждать, беду эту. Тут, Мария Афанасьевна, прервала мои тяжкие раздумья, и спросила совсем другим голосом.
– Свадьбу то с Павлом, когда играть надумали?
Я оторопела от ее вопроса. Задохнулась от изумления и зашлепала губами, как рыба на песке, не зная, что ответить. Афанасьевна смотрела на меня лукаво и улыбалась.
– Да, ты не гадай, не гадай. Никто мне не рассказывал. И в деревне об этом еще не знают.
Наконец, обретя дар речи, я выпалила:
– Так вы-то откуда ….
Она ласково мне улыбнулась и погладила меня по руке.
– Ох … Дитятко ты мое … Да, мне и говорить не надо. Ты, который день не ходишь, летаешь, ногами земли не касаешься. И глаза, как солнышко весеннее светятся. Какие уж тут слова-то еще нужны?
Я смущенно опустила глаза.
– Мы еще про свадьбу и не говорили вовсе.
– Ну, ну … – Покивала она головой.
А я принялась думать о другом, потом, уже стоя одетая в дверях, спросила:
– Мария Афанасьевна, а Степанида-то где живет?
Старушка сразу насторожилась.
– Так тут, недалече. Через два дома от меня. А почто тебе?
– Да, так. Маслица прикупить хочу домашнего. – Подмигнула я бабульке и вышла, не дожидаясь других вопросов.
Дом Степаниды я нашла быстро. В голове быстро родился план. Почему бы не провести малюсенькую разведку. Завтра нагрянет милиция и все поставят вверх дном. Начнут опрашивать, допрашивать. Всю деревню на уши поставят. А, в результате я была, почему-то не уверена. Точнее, я была уверена в отрицательном результате. Внутренний голос опять поднял голову, высунул свою ехидную морду и так сладенько спросил: «Ребра то давно ли зажили?» Я на него цыкнула. Но, на сердце было муторно. Оттого, что я не могла найти причину этого, нервничала еще больше.
Привязав Матильду, которую вела в поводу, у ворот дома Степаниды, громко постучала в ворота. Во дворе, надрываясь, забрехал кобель. Через несколько минут двери в дом открылись, и женский голос ворчливо спросил:
– Хто тама? Почто по дворам в такое время шастаете? Чего надо?
Отвечать я решила по мере поступления вопросов, то есть, по порядку.
– Тетка Степанида, откройте. Это я, Ольга, егерь с кордона. Дело до вас есть.
Двери закрылись, чтобы через мгновенье опять открыться. К Калитке затопали шаги, и габаритная тетка, в наброшенной на плече старой шубейке, открыла калитку, цыкнув на кобеля.
– А, ну, цыц!!! Дармоед проклятый!! Не видишь, свои это! Чего разгавкался, паразит? – От такого «ласкового» обращения, кобель заскулил и полез обратно в будку.
– Проходи, Олюшка, – Тут же, мгновенно сменив интонацию, пропела Степанида. – Проходи в избу. Студено сегодня, видать к утру морозец грянет.
Я прошла за хозяйкой в дом. Степанида оказалась могутной бабой лет за пятьдесят. С носом картошкой, румяным круглым лицом и маленькими, глубоко посаженными поросячьими глазками. Я, не раздеваясь присела на лавку возле дверей, а хозяйка, скинув шубенку с круглых гренадерских плеч, принялась меня бесцеремонно разглядывать. Потом, слегка прищурившись, спросила.
– Ты по делу, али как? Погостевать зашла?
А я начала мямлить.
– Тетка Степанида, Михалыч сказал, у вас масличко больно хорошее. Не продадите мне малую толику? А, то магазинное – одна сыворотка. Ни вкуса, ни запаха.
Степанида усмехнулась.
– Отчего ж не продать, коли человек хороший просит? Сколько тебе? – А сама продолжала меня буравить взглядом. Нехорошим взглядом.
– Да мне с полкилограммчика. Если есть. – Мяукнула я.
– Есть, как не быть. Корова то хорошо дает, и молоко жирное. – В растяжку проговорила она, и вышла в сени.
Я вздохнула с облегчением, избавившись от ее колючего взгляда. Осмотрелась кругом. Обычная деревенская изба. Беленая печь, деревянные лавки и стол. Не богато, чисто, ухожено. По стенам висят фотографии в рамках. Тут и Степанида вернулась, неся в куске толстой бумаги сливочное масло.
– Сколько я должна? – Встала я со скамьи.
– Да, ты не торопись. Раздевайся, повечеряем. Небось со своей работой все бегаешь, и поесть по-человечески некогда? – Стала предлагать она, не сводя с меня пристального взгляда.
Я опять начала мямлить:
– За приглашение спасибо. Но, есть не хочу. А, вот чайку бы я попила. Правы вы, морозно сегодня.
Я сняла куртку, пристроила ее на краю лавки. Тетка тем временем быстро, без особой суеты стала накрывать на стол. А я стала рассматривать фотографии, висящие на стене. Степанида, заметив мой интерес, охотно стала рассказывать.
– Это муж мой, Иван. Царство ему небесное. – Ткнула она в фото щуплого мужичка, стоявшего рядом с ней, и доходившего ей чуть выше пояса. – Не гляди, что малой. Не мужик – зверь лютый. Поколачивал меня по молодости. И, ее родимую, – щелкнула она пальцем по горлу, – крепко уважал. Вот и замерз по пьяни. На третий день только нашли. Уж тому пять лет, как прошло.
Окинув хозяйку быстрым взглядом, я засомневалась, кто еще кого поколачивал. Но, вслух своих сомнений, по понятным причинам, не высказала.
Тут взгляд мой упал на одну фотографию. На ней я без труда узнала нашего покойного охотоведа Переделкина. Рядом с ним стояли три молодых парня, лет по семнадцати – восемнадцати. Двоих из них узнать тоже было не трудно. Сын Переделкина Василий и друг его Петро, которые сейчас, не без моей помощи, сидели в тюрьме. (Подробнее читай в повести «Волчья песня») А вот третьего мальчишку я не знала. Поэтому спросила:
– А это кто?
Степанида ухмыльнулась.
– Это Степан Переделкин. Чай, узнала? А это сынок его, Васька. Тоже тебе знакомый. А это мой Степушка. Старший-то Переделкин крестным отцом ему был. А, рядом Петька, сын моей сестры, значит, Степушке моему брат двоюродный.
У меня внутри все похолодело. Вот это я опять вляпалась! Натуральный гадючий выводок. Правда, с сыном Степаниды я была не знакома. Но, было у меня сомнение великое, что при такой компании он мог остаться честным парнем. Все это время, пока я стояла столбом и пялилась на фотографию, тетка внимательно и пристально смотрела на меня. И усмешка мне ее не очень нравилась. Видно, что-то такое, отразилось на моем лице. И, то сказать, воспоминания были не из приятных. Потому что, Степанида, продолжая усмехаться, протянула:
– Да, ты никак испужалась, красавица?
Мне потребовалось несколько секунд, чтобы взять себя в руки. И я уже спокойно смогла ответить.
– А чего мне бояться? Я дороги никому не переходила.
Степанида уперла руки в бока и пропела:
– Ой ли…?
Ответить я не успела. На улице опять залаял кобель и раздался громкий стук в ворота. Тетка с ворчанием: «кого еще принесло на ночь глядя», накинула шубейку и вышла на крыльцо.
– Кого еще нечистая по ночам носит? – Грозно рыкнула она.
Кобель обиженно взвизгнул. А я, с облегчением, услыхала родной голос. Михалыч орал так, что переполошил всех собак в округе.
– Степанида, открывай!
Калитка скрипнула и две пары ног затопали по крыльцу. Вскоре в дом ввалился Михалыч, Степанида замыкала процессию. Избытка вежливости в голосе ее совсем не слышалось.
– Чего тебе, черт старый?! Чего по ночам шастаешь?!
Михалыч мне лихо подмигнул, пока хозяйка не видела, и, не обращая внимания на неласковые ноты в голосе тетки, запел соловушкой:
– Степанидушка, выручай! Край четверть нужна. Кум из Хворобино приехал, а у меня пусто. Я ж знаю, у тебя есть маленько. Так уж не дай мне перед кумом то осрамиться!
Степанида недобро глянула на старика и полезла куда-то за печь. Вскоре показалась оттуда с поллитровой бутылкой, наполненной мутноватой жидкостью.
– Четверти нет. Думаю, вам и этого хватит. – Грохнула она бутылкой об стол так, что чашки подпрыгнули и жалостно звенькнули. Михалыч стал хлопать себя по карманам, пытаясь найти деньги, которых там отродясь не было. Я, воспользовавшись моментом, достала из кармана трешку. Положила ее на стол.
– За масло и самогонку хватит?
Степанида хмуро глянула на меня.
– А с каких это пор, ты за самогонку егерям платишь?
Я улыбнулась на всю возможную ширину, так, что аж скулы заломило.
– Так свои люди, сочтемся.
Степаниду от моей улыбки слега передернуло, но возражать она не стала. Сгребла трояк и засунула себе в лифчик. Я подхватила куртку и направилась к выходу, дернув Михалыча за руку.
– А чай, как же? – Запоздало опомнилась гостеприимная хозяйка.
Я, чуть ли не земно кланяясь, скороговоркой выпалила:
– В другой раз обязательно. А сейчас уж поздно. Спасибо большое.
Михалыч все еще стоял на пороге, похоже собираясь поясно кланяться. Я опять его дернула за руку.
– Пошли уже! Избу выстудишь, да и кум, поди, заждался.
Через несколько минут мы были с ним за забором. Я с облегчением выдохнула. Вот же, опять умудрилась вляпаться! Мои мысли прервал Михалыч.
– Надо бы к Афанасьевне заглянуть. Волнуется, поди.
Я похлопала на него глазами.
– А с чего это ей вдруг волноваться? Вроде, пока все спокойно. Ты мне лучше скажи, – я всунула ему поллитровку в руки, – С какого такого перепугу к тебе кум на ночь глядя явился. Вы там с ним сейчас накушаетесь. А тебе ведь завтра с утра на работу. У нас во, новый зоотехник приехал. Ему место надо показывать, где ферму лосиную будут строить. А место это – в твоем обходе.
Михалыч как-то странно на меня посмотрел, разулыбался, а потом и вовсе, начал смеяться с подквакиваньем, что выдавало крайнюю степень веселья у него. Я терпеливо ждала, пока он закончит веселиться, нахмурив брови. Когда, отсмеявшись, он стал вытирать ладонью глаза, я сурово спросила:
– И чего тебя так развеселило в моем вопросе?
Михалыч посмотрел на меня с улыбкой.
– Да, погоди ты, Викторовна, сердиться. Я думал, ты догадалась …
От подобных речей я стала еще больше злиться.
– Догадалась, о чем???! – Так у меня язык и чесался, чтобы добавить крепкое словцо.
Михалыч, довольный тем, что в кои то веки он понимает больше, чем я, начал обстоятельно докладывать.
– Я с новым зоотехником в общаге был. Вводил, так сказать, молодого специалиста в курс дела. – Я нахмурилась еще больше. Надо будет еще потом разобраться, что это за «курс» такой, что парень смотрит на меня, как на дракона. Михалыч мою мимику заметил, и поспешил перейти на следующее событие в его рассказе. – Так вот, смотрю, по улице в сторону конторы Афанасьевна бежит. Зайчика моего у крыльца увидала, да прямо в двери. Тут я вышел, и спрашиваю, чего, мол случилось. А она, испуганно так: «Олюшка к Степаниде за маслом пошла». А я, то, сначала, и не понял вовсе. Смотрю на нее и спрашиваю: «И чего ты в этом страшного нашла?» А, она на меня так, по-особенному посмотрела, да и обругала еще. Ты что, говорит, козел старый, совсем из ума выжил? А мне такое обращение обидно стало. Только я собрался ей укорот дать, как она, жалобно так, говорит: «Ты что, забыл, что ли, кто у нее в кумовьях то был? Да и Петька то, племянник ейный. А где у нас сейчас Петька? То-то…!» Тут я сообразил, что ты за маслом то пошла в это гнездо аспидное, а сама-то, и знать ничего не знаешь. Вот и кинулся тебя выручать. Степанида то, баба сурьезная. И зашибить ненароком может.
Я хлопала на Михалыча глазами.
– Погоди, погоди… А, кум то твой есть или тоже придумал?
Михалыч обиженно надул губы.
– Что это значит «придумал»…? Конечно, есть!
Я, уже устав от собственной бестолковости, тупо спросила.
– Так, кум то где?
Ну, каков вопрос, таков и ответ. Вот и Михалыч мне ответил.
– Как где? В Хворобине, конечно! Где ж ему еще то быть?
Несколько минут мы пялились друг на друга. А потом, начали вместе хохотать. Видимо, нервное напряжение дало о себе знать. Отсмеявшись, мы отправились дальше.
Вскоре, мы подошли к дому Марии Афанасьевны. Старушка к нам кинулась с порога, и сразу принялась причитать:
– Куда ж тебя понесло…!!! Я и слова сказать не успела, а тебя уж и след простыл… – И тут же, к Михалычу. – Спасибо тебе, что Олюшку вытащил из этого гнезда гадючьева.
Михалыч стоял на пороге и смотрел на нас. По его взгляду было понятно, что он ничегошеньки на соображает. Он сел на край лавки, и, переводя взгляд с Афанасьевны на меня, протянул:
– Та-аак, девки… Чего-то вы мудрите. А, ну, живо выкладывайте, в чем дело!
Он пытался выглядеть строгим. Но, выглядел обычным, обеспокоенным за судьбу друзей, не очень молодым мужчиной. Я посмотрела на старушку с вопросом в глазах. Это, все-таки, была ее тайна. Она, тяжело опустилась на лавку, вытерла уголком платка глаза, на которых были слезы, и, махнув рукой, проговорила:
– Рассказывай, Олюшка. Чего уж там!
