Иронара
Дивногорье
Баба Нина скрылась в доме и вскоре вернулась с плетеной корзинкой, накрытой чистой тряпицей. На поясе у нее висел старый кожаный мешочек, в котором, как знала Анюта, лежал небольшой ножик с деревянной ручкой – бабушка никогда не срывала травы руками, только срезала, приговаривая: "Не рви с корнем, милая, пущай растет дальше".
– Ты штой-то сёдни такая тихая? – спросила старушка, когда они шли по узкой тропинке, петляющей между высоких сосен. – Не болешь?
– Не, бабушка, я думаю, – серьезно ответила девочка, старательно перешагивая через корень, выпирающий из земли. – А правда, что в горах живут духи?
– Ох, любопытна ты, как сорока, – улыбнулась бабушка, но глаза ее стали вдруг внимательными. – А с чего ты взяла-то?
– Петька сказывал, что видал такого духа на пригорке у сосёнок. Зеленый такой был, с рогами. Врёт ведь – я там была и никого не увидала. – Девочка обиженно засопела, пнув маленький камешек на тропинке.
Бабушка остановилась, опёрлась на корзинку и внимательно посмотрела на внучку. Её старое морщинистое лицо стало серьёзным, а в глазах мелькнуло что-то, чего Анюта раньше не замечала – то ли тревога, то ли любопытство.
– Не всяк увидит, кто глядит, – негромко произнесла старушка. – Духи-то – они не всем показываются. Особливо тем, кто их не чует.
– А как их чуять? – тут же заинтересовалась девочка, забыв про обиду на Петьку.
– Сердцем, – ответила бабушка, тронувшись дальше по тропе. Её выцветший платок съехал набок, открывая седые пряди. – Ты, когда на том камне-то своём сидишь, на пригорке, чё чуешь?
– Тепло, – не задумываясь, ответила Анюта. – И ещё… как будто кто-то рядом дышит, только не страшно, а… хорошо.
Баба Нина кивнула, словно услышала именно то, что ожидала.
– Вот и ладно, – сказала она, поправляя платок. – А Петька твой, может, и не врёт вовсе. Кажному своё дано видеть. Ну-ка, гляди, вон лук-то растёт, видишь?
Тропинка вывела их на небольшую поляну, окружённую молодыми берёзками. Сквозь их ветви просвечивало солнце, раскрашивая землю золотыми пятнами. Среди высокой травы виднелись тёмно-зелёные стрелки дикого лука.
– Вижу! – обрадовалась Анюта, забыв про духов и Петьку. – Можно я буду срезать?
– Можно, – улыбнулась бабушка, доставая из мешочка нож. – Только не всё подряд, а с умом. И не забудь спасибо сказать.
– Кому? – удивилась девочка, принимая нож.
– Земле-матушке, – просто ответила старушка. – За то, что дарит нам своё богатство…
Аня вытерла выступившие слёзы тыльной стороной ладони и закрыла альбом. Воспоминания нахлынули с такой силой, что перехватило дыхание. За окном совсем стемнело, лишь тусклый свет фонаря пробивался сквозь занавески, рисуя на стене причудливые узоры. Пора было ложиться спать. Убрав альбом в ящик стола, она легла в кровать, натянув до подбородка одеяло с привычным запахом дома. Долго ворочалась, то подкладывая руку под голову, то переворачиваясь на другой бок, сон никак не шёл – тревога снова сдавила горло железными тисками. В голове крутились обрывки воспоминаний, смешиваясь с мыслями о завтрашнем дне. Какой она увидит бабушку? Что скажет ей? Как справиться с болью, которая уже сейчас разрывала сердце? С улицы доносился приглушённый шум редких машин и шелест листвы. Где-то вдалеке залаяла собака, ей ответила другая. Привычные звуки родного города, которые обычно успокаивали, сегодня лишь усиливали беспокойство.
Наконец сон завладел девушкой, и она провалилась в него, словно в глубокую воду. Сначала ей снилось что-то невнятное – обрывки детских воспоминаний, перемешанные с образами из студенческой жизни. Потом сон стал отчетливее. Ей привиделся берег Байкала, залитый ярким солнечным светом. Вода была такой прозрачной, что виднелись камни на дне, а воздух звенел от чистоты и свежести. Она стояла на своём любимом камне на пригорке, и теплый ветер трепал её распущенные волосы. Вдруг она почувствовала чьё-то присутствие – обернувшись, увидела бабушку, но не старую, а такую, какой видела ее на фотографии: молодую, статную, с мудрыми глазами и длинной русой косой, уложенной вокруг головы. Баба Нина улыбалась ей и что-то говорила, но слов было не разобрать из-за шума волн. Аня пыталась подойти ближе, но расстояние между ними не сокращалось.
– Бабушка, подожди! – с отчаянием крикнула девушка, протягивая руки вперёд. Но бабушка не отреагировала, а наоборот, отвернулась и скрылась среди высоких сосен, чьи стволы казались странно изогнутыми, словно они тянулись к ней. Аня осталась одна на каменистом берегу.
Лес вокруг зашептал тысячами голосов, сплетающихся в какой-то древний напев. Слов она не разбирала и, сколько ни пыталась, говорящих тоже не видела. Лишь ветви деревьев колыхались без ветра, а между стволами мелькали неясные тени. Сердце колотилось так, что, казалось, вот-вот выскочит из груди. Вдруг воды Байкала вздыбились огромными волнами, тёмными и грозными. Они поднимались всё выше и выше, заслоняя солнце, превращая день в сумерки. Аня попятилась, но позади был только крутой склон. Она чувствовала, как земля под ногами начинает дрожать, а камни осыпаются вниз. Волны застыли на мгновение, словно ледяная стена, а затем с оглушительным рёвом обрушились на берег.
Из сна девушку вырвал собственный всхлип, с мокрыми от слёз щеками она резко села в постели. Сердце колотилось, как пойманная птица, а ночная рубашка прилипла к спине от холодного пота. За окном всё так же шелестели листвой деревья, их тени плясали на стене комнаты в ритме ночного ветра. На прикроватной тумбочке мягко светились цифры электронных часов – 4:17. Аня провела дрожащими пальцами по лицу, вытирая слёзы, и глубоко вздохнула, пытаясь успокоиться. Сон был таким реальным, что она до сих пор слышала шум волн и шёпот леса. Что это было? Просто кошмар, вызванный тревогой, или… что-то большее? Бабушкины рассказы о вещих снах вдруг всплыли в памяти, но она тут же отогнала эти мысли. Нет, это просто нервы и переживания. Встав с постели, она подошла к окну и отодвинула занавеску. Город спал, лишь редкие окна светились в домах напротив – такие же полуночники, как она. Где-то вдалеке мелькнули фары проезжающей машины.
Уснуть больше не получалось, и после получаса попыток Аня сдалась. Откинув одеяло, она поежилась от утренней прохлады и, накинув на плечи старый мамин халат, висевший на спинке стула, села за стол и включила настольную лампу. Желтоватый свет выхватил из темноты учебники и конспекты, аккуратно сложенные стопкой. Взяв одну из учебных методичек по патологической анатомии, она открыла её на месте, где остановилась – глава об изменениях клеток при различных болезнях. Страницы были заполнены фотографиями с микроскопа и подробными схемами. Карандаш привычно скользил по бумаге, подчеркивая важные моменты и делая пометки на полях. Патанатомия хорошо помогала освободить голову от лишних мыслей – этот предмет требовал полного погружения, ведь необходимо было научиться замечать мельчайшие изменения в клетках, от которых зависел правильный диагноз.Постепенно она погрузилась в работу, тихо проговаривая названия болезненных изменений и внимательно изучая каждую иллюстрацию. Именно такие препараты придётся часами рассматривать под микроскопом, запоминать, и главное – вспомнить на экзамене, когда профессор подсунет самый сложный препарат и будет молча ждать ответа.
За окном начало светать, первые птицы уже затянули свои утренние песни. Мир просыпался, а вместе с ним возвращались и тревоги, но теперь они казались немного более управляемыми, словно уложенными в те же аккуратные схемы, что и материал в её учебнике. В дверь тихонько постучали, деревянная панель издала знакомый скрип, и в комнату заглянула мама. Её волосы были собраны в небрежный пучок, а на лице ещё читалась сонливость, но глаза смотрели внимательно и тепло.
– Ты уже встала? – с удивлением спросила она обернувшуюся на звук Аню. – Мы с папой тоже проснулись. Не спалось?
Аня кивнула, потирая уставшие от чтения глаза.
– Иди умывайся да завтракать приходи, – продолжила мама, оглядывая разложенные на столе конспекты. – Я сегодня оладушков напеку, с твоим любимым малиновым вареньем. Нужно подкрепиться перед больницей.
От упоминания больницы у Ани снова сжалось сердце, но запах свежезаваренного чая, уже доносившийся из кухни, немного успокаивал. Домашние ритуалы всегда действовали на неё умиротворяюще. Завтракали в тишине. Папа то и дело поглядывал на маму, которая сегодня была сама не своя и постоянно суетилась – то чай доливала, хотя никто не просил, то вытирала и без того чистый стол, то перекладывала оладьи с одной тарелки на другую. Аня больше молчала и без аппетита ковыряла ложкой варенье, размазывая его по краям тарелки. Есть не хотелось совершенно, сильно мутило, и из головы не шел сегодняшний сон. Волны, лес, бабушка, уходящая прочь… Что это могло значить?
Закончив завтрак, вся семья собралась – мама взяла приготовленную с вечера плетёную корзинку с домашней едой и свежими фруктами, укрытыми чистым полотенцем, папа захватил бутылку минеральной воды без газа, которую баба Нина всегда предпочитала. Аня надела свой синий плащ с капюшоном – подарок родителей на прошлый день рождения. Сели в машину, и папа привычным движением повернул ключ в замке зажигания. Старенькие "Жигули" отозвались характерным рокотом, который всегда успокаивал Аню в детстве, когда они ездили к бабушке. Дождь снова начал накрапывать, превращая улицы в зеркала, отражающие серое небо, и дворники монотонно скрипели по стеклу, задавая ритм их молчаливой поездке. Проезжая мимо парка, Аня заметила, как ветер гнул верхушки деревьев, а редкие прохожие спешили укрыться от непогоды под навесами магазинов. Город казался притихшим и печальным, словно сочувствуя их горю.
Часы посещения еще не наступили, но, учитывая тяжесть пациентки, родным разрешили приехать раньше. У входа в отделение они встретили молодого врача, который вчера звонил маме. Он коротко кивнул, узнав их, и что-то негромко сказал медсестре. Больничный коридор встретил их запахом лекарств и больничной еды, смешанным с ароматом хлорки. Стены, выкрашенные в бледно-зеленый цвет, казались особенно унылыми в тусклом свете энергосберегающих ламп. Где-то в глубине отделения слышался приглушенный разговор, звяканье металлических инструментов и шарканье тапочек по линолеуму.
Вслед за родителями девушка вошла в палату. Внутри стояло четыре кровати, одна из которых пустовала, на остальных лежали пожилые женщины. Одна из них спала, накрывшись одеялом с головой, а вторая, с бледным осунувшимся лицом, никак не отреагировала на посетителей, продолжая неотрывно смотреть в потолок. Бабушка лежала у окна
– Анечка! Настасья, Серёжа! – голос бабы Нины звучал слабо, но был наполнен радостью. Она попыталась приподняться на подушках, и капельница, прикреплённая к её руке, тихонько звякнула. – А я-то смотрю в оконце, там дожжает, ну, думаю, не приедут мои в таку погоду.
– Нас каким-то дождём не испугать, бабуль, – с улыбкой ответила девушка, наклоняясь и осторожно приобнимая старушку, стараясь не задеть трубки и провода. С грустью она отметила, что бабушка совсем осунулась – кожа стала почти прозрачной, а глаза, хоть и блестели, но словно ушли глубже в глазницы. – Ты как тут?
– Смерть домой пришла, мяня дома не нашла. Мяня дома не нашла, я гулять ушла, – весело ответила женщина, подмигивая внучке. На прикроватной тумбочке стояли несколько пузырьков с тёмной жидкостью, которые медсестры, видимо, не заметили или решили не трогать.
– Мам, ну ты нашла о чём шутить, – покачала головой мама Ани, расстилая на тумбочке чистую салфетку и выкладывая из корзинки домашнюю еду.
– Ой, отстань, – отмахнулась баба Нина, и тонкий больничный браслет съехал по её высохшей руке. – А то ты не знашь, чё я отсюдой только уперёд ногами выйду. По дому шкучаю очень токмо, лучши б тама и померла.
– Бабуль, ну ты чего? Рано тебе помирать, – запротестовала Аня, присаживаясь на край кровати. От бабушки пахло травами и больницей – странное сочетание, которое щемило сердце.
– Рано, не рано, а куды девасся? Настасья, сходите с Серёжей до врача, он с вами покумекать хотел. А я покамест с Анечкой побалакаю, саскучылася по косатке моей.
Родители вышли из палаты, захватив с собой накопившийся в тумбочке мусор. Сквозь мутноватое окно пробивался серый свет пасмурного дня, отчего морщины на лице бабы Нины казались ещё глубже. Едва дверь палаты за ними закрылась, баба Нина изменилась в лице. От былого веселья не осталось и следа, бабушка серьезно посмотрела Ане в глаза и начала быстро-быстро говорить, цепко ухватив внучку за руку своими сухими пальцами.
– А теперя мяне слухай, Анечка, да не перабивай. Можашь думать, што бабка твоя умом тронулася, старуха старая, но уважь меня, выполни последнюю просьбу. Тихо, – подняла старушка руку хотевшей было возразить девушке. – Как в хату мою взойдёшь, ты сразу к образам иди. Там, за левым образом, ключик припрятан. Ты его возьми, им поставец отопри, што снизу стоит. Из поставца книжицу забяри. И гляди, храни её, как зеницу ока! Не теряй, не показывай никому. А ещё в сундуке всё забирай, ничего не оставляй. И матери не сказывай, слышь? А то ворчать начнёт, да повыбрасыват всё.
Старушка замолчала, переводя дыхание. Бледные губы её чуть подрагивали, а на высохшей шее заметно билась жилка. Аня налила ей воды из бутылки, стоявшей на тумбочке. Соседка по палате повернулась к стене, накрывшись одеялом с головой, словно не желая слышать их разговор.
– Не веришь ты мне, вижу. Глаза-то твои сомнением горят. Но есть в тебе силушка наша стародавняя, почивает ишо токмо, дремлет, как зверь в берлоге. Не всему я тебя обучила, дура старая, сложно тебе придётся. Ничаво, ты у меня разумница, справишься. И гляди, никому не сказывай про енто всё, слыхала? Ни единой душе живой. Ни матери, ни подружке, никому. Тайну эту беречь надобно, как жизнь свою. Ты у меня крепкая, я знаю. Токмо помни: што скажу, то и делай, без вопросов. Время придёт – само всё откроется.
Аня растерянно кивала, удивленная такой резкой смене в поведении старушки. За окном пролетела одинокая птица, на мгновение бросив тень на стену палаты. Она и раньше слышала от бабушки про какую-то силу, что в их роду передавалась, но никогда не верила во все эти сказки. Студентка-медик, она привыкла доверять науке, а не старинным поверьям. А вот бабушка, судя по всему, верила всей душой. Морщинистое лицо её выражало такую убежденность и тревогу, что спорить сейчас казалось почти кощунственным. Не желая расстраивать родного человека, девушка пообещала, что все сделает как сказано.
– А потом тебе все это привезу, бабуль, и ты мне все расскажешь, хорошо? – чтобы хоть как-то приободрить родного человека, предложила Аня, поправляя сбившееся на кровати одеяло и украдкой вытирая выступившие слезы.
– Моим глазам ужо не посмотреть, что там начертано, сомкнутся они скоро, – тихо проговорила баба Нина, и морщинистая рука её слабо сжала пальцы внучки. На запястье болтался больничный браслет, слишком широкий для исхудавшей руки. – А вот тебе надобно всё-все запомнить, што там есть. Придёт час, сама поймёшь, што то не брехня старой бабы, а истинная правда. Только ты не торопися. Всё своё время имеет. А пока – слушай да на ус мотай.
Её голос звучал так серьезно, что Аня невольно поёжилась. В тусклом свете больничной палаты бабушка казалась уже почти бестелесной, словно тающей на глазах. Капельница мерно отсчитывала лекарство, а за окном продолжал барабанить дождь, создавая монотонный фон для их тихого разговора. В палату вернулся папа и позвал Аню с собой, старушка мгновенно замолчала, словно и не было этого странного разговора. Она лишь крепче сжала руку внучки и едва заметно кивнула, напоминая об их уговоре. В коридоре стояла мама и лечащий врач – молодой мужчина с усталыми глазами и папкой в руках. Поглядывая в карточку, он рассказывал о динамике лечения, результатах биопсии и анализов, сыпал медицинскими терминами. Из услышанного Аня поняла, что дела всё хуже и чуда не случится – рак поджелудочной железы с метастазами в печень, поздняя стадия, организм не отвечает на терапию. Мама беззвучно плакала, папа приобнял ее за плечи, его лицо казалось высеченным из камня. В какой-то момент Аня поймала себя на мысли, что голос врача звучит приглушенно, словно через слой ваты, а мир вокруг покачивается и пульсирует. Стены коридора то приближались, то отдалялись, а люди вокруг казались размытыми силуэтами. И пульсация эта отдавалась во всем теле, разливаясь странным теплом от макушки до кончиков пальцев. В ушах зазвенело, а перед глазами поплыли темные пятна.
– Аня, ты в порядке? Бледная как мел. Присядь-ка, – голос папы, обеспокоенный и громкий, вывел ее из оцепенения. Его сильная рука подхватила её под локоть и усадила на ближайший стул. Врач прервал свой монолог и внимательно посмотрел на девушку.
– Да, всё нормально, простите, – растерянно ответила девушка, потирая виски. Больничный коридор снова обрёл чёткость очертаний, а звуки вернулись в нормальное состояние. – Голова просто кружится немного. Наверное, не выспалась.
Врач понимающе кивнул, но в его глазах мелькнуло профессиональное беспокойство. Он машинально взглянул на часы – белый медицинский циферблат на запястье показывал начало одиннадцатого.
– Лечение невозможно, потому что все методы мы испробовали. Поэтому, чтобы не обрекать вашу маму на последние дни в стационаре, мы к концу недели выпишем Нину Васильевну домой. – продолжил он, возвращаясь к прерванному разговору. Его голос звучал сочувственно, но в нём слышалась и привычная отстранённость человека, часто сталкивающегося со смертью. – Также я могу направить вас к клиническому психологу, который поможет подготовиться к предстоящей утрате.
Аня беспомощно посмотрела на маму, которая тихо всхлипнула и прижала к лицу платок. Папа крепче обнял жену за плечи, его пальцы побелели от напряжения. Пустота внутри все разрасталась, грозя утянуть за собой. Где-то в глубине коридора медсестра везла тележку с лекарствами, её шаги гулко отдавались в больничной тишине, нарушаемой лишь приглушёнными голосами из ординаторской и монотонным писком медицинского оборудования. Сквозь окно в конце коридора пробивался тусклый свет пасмурного дня, рисуя на стенах размытые серые пятна. Врач попрощался с ними и ушел в ординаторскую, его белый халат мелькнул в дверном проеме и исчез, словно привидение.
– Поехали домой, – тихо сказал папа, бережно поддерживая маму под локоть. Его обычно уверенный голос звучал надломленно.
Они медленно пошли по длинному коридору, мимо палат с приоткрытыми дверями, откуда доносились приглушенные разговоры и писк медицинской аппаратуры. Спускаясь по выщербленным ступеням больничной лестницы, Аня машинально считала шаги, цепляясь за эту монотонность, чтобы не думать о неизбежном. Они вышли из больницы, и Аня в последний раз обернулась, глядя на холодные серые стены четырехэтажного здания, которые теперь казались ей такими чужими и враждебными. На потрескавшемся асфальте у входа стояли лужи, в которых отражалось хмурое небо. Дождь, который начался ещё утром, теперь лил как из ведра, барабаня по крыше больничного козырька и смывая непрошеные слёзы с её лица. В машине отец включил печку, и тёплый воздух, пахнущий пылью и антифризом, постепенно разгонял холод, сковавший их сердца. Радио тихо играло какую-то мелодию, но никто не решался ни выключить его, ни сделать громче. Дворники размеренно скрипели, разгоняя потоки воды по лобовому стеклу, а за окном проплывал размытый дождем город…
…Аня проснулась от раската грома, прокатившегося над крышей и заставившего задребезжать стекла в старых деревянных рамах. Лето в этом году выдалось холодным и дождливым – третью неделю небо хмурилось, а солнце лишь изредка проглядывало сквозь плотную пелену туч. В русской печи уже весело потрескивали березовые поленья, распространяя по комнате уютное тепло и запах смолы. Бабушка хлопотала на кухне, напевая себе под нос старинную песню, слова которой Аня никак не могла разобрать. Сквозь щель между занавесками пробивался серебристый утренний свет, рисуя на выцветших обоях причудливые узоры. Сладко потянувшись, девочка накрылась пуховым одеялом с головой, вдыхая запах свежевыстиранного белья, и, приподняв его краешек, принялась подглядывать за старушкой. Та как раз пекла оладушки, ловко переворачивая их деревянной лопаткой, отполированной годами использования. Золотистые кружочки шипели на чугунной сковороде, наполняя избу ароматом, от которого у Ани заурчало в животе. На противоположной стене громко тикали настенные часы с потемневшим от времени циферблатом и резными стрелками, отмеряя минуты нового дня. Половицы мелодично поскрипывали от бабушкиных шагов, словно подпевая её тихой песне.
Як вазьму я ружу кветку,
Ды пушчу на воду,
Плыві-плыві, ружа кветка,
Да самога броду.
Плыла-плыла ружа кветка,
Ды стала круціцца.
Выйшла маці воду браці,
Пачала дзівіцца.
Ой, ты мая ружа кветка,
Чаму ж ты завяла.
Пэўна доўга ты, дзіцятка,
На вадзе ляжала.
Ўзяла маці ружу кветку,
Палажыла ў хаце.
Ды як гляне ўспамінае,
Аб сваім дзіцяці.
Як вазьму я ружу кветку,
Ды пушчу на воду.
Плыві-плыві, ружа кветка,
Да самога броду.
Сама того не замечая, девочка снова задремала, убаюканная бабушкиным негромким пением и размеренным постукиванием дождевых капель по оконному стеклу. Веки отяжелели, а тело погрузилось в уютную негу, окутанное теплом пухового одеяла. Сквозь дрёму до неё доносился шорох бабушкиного фартука, звяканье посуды и потрескивание дров в печи. Сон подхватил Аню на свои мягкие крылья, унося в мир, где не было ни дождя, ни серого неба, а только солнечные поляны и прозрачные воды Байкала…