Иван Любенко
Двойник с того света

Полная версия

– А как давно Плещеев служит у Ивана Христофоровича?

– Три года. Он взял его к себе, когда женился на Елене. Моя мама умерла, когда мне было шесть лет. Я много лет воспитывалась у дедушки с бабушкой в Казани. Дедушка – Ипполит Матвеевич – банкир. Папа обязан ему не только состоянием, но и дворянским сословием. Именно он в своё время помог отцу получить не только кредиты, но и поставки в армию сукна и кожи в Балканскую войну²⁸. Дедушка устроил папу на короткое время в Государственный банк, где ему присвоили чин статского советника. А действительного статского царь пожаловал ему именным указом как высочайшую благодарность за многолетнюю помощь государству и благотворительность. Говорят, такое бывает редко… У отца много наград. Как я понимаю, они тоже сыграли важную роль в получении чинов. Я помню их все: орден Святого Станислава второй степени, Святой Анны второй степени, Святого Владимира третьей и четвёртой степени, а также золотая медаль «За усердие».

– Удивительные знания для барышни.

– Да, с некоторыми я любила играться в детстве и награждать ими своих кукол… Папа долго не женился. Но летом восемьдесят восьмого он встретил Елену и, недолго думая, сделал ей предложение. Осенью этого же года отец принял отставного полковника на должность управляющего. Не очень-то приятный тип. Никогда не поймёшь, что у него на уме. Мне кажется, что и он мог иметь отношение к посылке с восковой головой.

– Но тогда он должен был отлучиться и попасть в Кронштадт, чтобы отправить её, а потом также быстро и незаметно вернуться.

– Отец даёт ему разные поручения, и он иногда исчезает на полдня, а то и на целый день. Кто знает, где он бывает?

– А как давно вы живёте здесь?

– Дачу папа купил ещё в марте. Управляющий занимался приведением её в порядок. Мачеха, отец и я приехали сюда месяц назад.

– В случае смерти отца кто становится законным наследником всего имущества, включая капиталы?

– Папа сделал духовное завещание на меня, оставив Елене только дом в Казани и сто тысяч рублей. Мне же отходит восьмикомнатная квартира в Санкт-Петербурге, эта дача и все его кожевенные заводы и суконные фабрики.

– Она знает об этом?

– Думаю, да. У нас не принято это обсуждать. Ей не нужна смерть отца. Пока он жив, она пользуется всем и тратит сколько хочет. Я не удивлюсь, если у неё есть личный банковский счёт, о котором папа ни сном ни духом.

– Но если её отношения с управляющим дошли до точки кипения страстей, то всё может быть, разве нет?

– Этого нельзя исключать. А вы поможете отыскать отправителя посылки?

– Для этого мне надобно попасть в Кронштадт.

– Я тоже хочу с вами.

– Если хотите, поедемте хоть завтра, но Иван Христофорович сегодня снесется с полицией, и, возможно, они сами проверят этот адрес. Но даст ли он им что-нибудь? Неизвестно.

– Пристав нашего участка вряд ли захочет связываться с посылкой.

– Скорее всего, он скажет, что нет оснований для проведения дознания.

Молочная ферма у Чёртова моста представляла собой одноэтажный деревянный дом с большой верандой, на которой уместились четыре столика, но пара разместилась под соснами на лужайке слева от входа. Здесь тоже было уютно. Клим заказал для себя и спутницы сливки, творог, земляничное варенье, чай и сдобные булки. Угощение принесли почти сразу, и молодые люди, успевшие проголодаться на свежем воздухе, с наслаждением лакомились фермерской едой. Попив чаю, Клим спросил разрешения закурить и, получив благосклонное согласие, затянулся «Скобелевскими».

– Знаете, Ксения, сегодня, ожидая встречи с вашим отцом, я оказался невольным свидетелем его ссоры с неким Александром Владимировичем, а фамилию этого купца я не знаю.

– Волков, – уточнила барышня. – Он зол на папу, что тот помешал его сделке по покупке суконной фабрики. Беспорядки и забастовку, скорее всего, он и устроил.

– По-моему, он самый вероятный подозреваемый в отправлении посылки с восковой головой.

– Я с вами согласна.

– Он угрожал Ивану Христофоровичу какими-то неприятностями, которые произойдут не только в Ораниенбауме, но и в Казани.

– Опасный человек, – вздохнула девушка.

– Второго дня он ехал вместе со мной в одном купе. Таким образом, вчера он был в Петербурге, а не в Кронштадте, – задумчиво выговорил студент и добавил: – Однако ему ничто не мешало отправить посылку третьего дня. Первый почтовый штемпель с надписью «Пароходом из Кронштадта» датирован двадцать третьим числом. Если учесть, что это воскресенье и в этот день все почтовые учреждения в Российской империи работают всего два часа, с десяти до двенадцати, то он действительно мог отослать ящик из Кронштадта. Только возникает вопрос: зачем это делать из Кронштадта, когда его можно было отправить из Санкт-Петербурга?

– Вполне логичный вопрос.

– Ксения, а где находился управляющий двадцать третьего июня?

– Воскресенье у него выходной. Он мог провести этот день как угодно.

– Он живёт на территории дачи?

– Нет, папа ему снял комнату в городе.

Клим затушил в пепельнице папиросу и спросил:

– Двинемся в обратный путь?

– Да, я очень переживаю за папу. Как он там? У него слабое сердце.

Ксения посмотрела на часы, висящие на поясном ремешке, и поднялась.

…Сумерки белых ночей опустились на город, когда, закончив прогулку, молодые люди вернулись к дому номер два на Еленинской улице.

Перед расставанием Ксения спросила:

– Скажите, это отец попросил вас прогуляться со мной или вы сами пожелали?

– Иван Христофорович был обеспокоен вашим расстройством, но тут его желание и моё совпали. Я никого не знаю в Ораниенбауме, а вы замечательная собеседница. С вами интересно.

– Только интересно и всё? – опустив глаза, вымолвила она.

Клим не ответил.

– Простите меня за дурацкий вопрос, – спохватилась Ксения. – Вы придёте завтра? В котором часу мы поедем в Кронштадт?

– В десять вас устроит?

– А давайте в девять. Заодно вместе и позавтракаем.

– Благодарю, но я не могу злоупотреблять вашим гостеприимством. К тому же завтрак мне готовит хозяйка. Он оплачен вперёд.

– Тогда буду вас ждать к десяти.

– Честь имею кланяться.

– Спокойной ночи!

Ксения скрылась за калиткой. Ардашев тронул извозчика за плечо, и коляска покатилась к его временному жилищу.

Глава 6. Затворница

Ужин оставлял желать лучшего. Щи даже не пахли мясом, а в рыбном расстегае попадалась кости. Скупость и неряшливость хозяйки начинала раздражать, но студент, напившись квасу, не стал высказывать недовольство, надеясь, что всё как-нибудь образуется. В конце концов, рассудил он, цена жилья не столь высока, а питаться можно, например, на вокзале. Там для пассажиров четвёртого класса продавали дешёвую и вполне сытную снедь. Жильё на Еленинской устраивало ещё и потому, что в большом доме не было других дачников. Это обстоятельство хоть и показалось сначала Ардашеву странным, но позже превратилось в несомненный плюс: открыв окно мансарды, можно было любоваться видом на Финский залив в полной тишине. Не слышно было ни детских возгласов, ни супружеской ругани, только раздавались крик чаек да щебетание дроздов. Правда, докучали мухи, но, зайдя во двор, Клим обратил внимание на брошенную у каретного сарая бутылку-мухоловку – шаровидный стеклянный сосуд на трёх ножках с двумя отверстиями. Такая же была у его родителей в Ставрополе. Он тут же спросил разрешения воспользоваться ею. Старуха, не зная её предназначения, молча кивнула. Студент вымыл находку и, залив в горлышко квас, заткнул пробкой. Нижнее отверстие, расположенное под дном бутылки, имело вид широкой воронки, входящей внутрь сосуда. Сюда насекомые и заползали. Попав внутрь, они блуждали по боковым стенкам и, не зная, как выбраться обратно, через некоторое время погибали в жидкости. За короткое время набилось с десяток двукрылых. Пройдёт несколько дней, бутылку придётся помыть и вновь наполнить квасом или молочной сывороткой. Но это совсем небольшая плата за отсутствие мух в помещении. Хозяйка, вернувшая квартиранту паспорт, с завистью слушала Клима, когда он объяснял ей принцип работы стеклянной западни, которую она посчитала ненужной. Видимо, из-за этого она вновь принялась роптать, что на базаре продукты дороги, а она сильно продешевила, согласившись на условия Ардашева по оплате.

Квартирант промолчал. Дождавшись, когда стихнут её шаги на лестнице, он взял книгу о судьбе светлейшего князя.

«Заканчивается второй день моего пребывания в Ораниенбауме, а дворец Меншикова я так и не видел, – с сожалением подумал он, и мысли снова вернулись к сегодняшнему неприятному событию на даче. – Восковая голова Папасова, присланная по почте, – остроумный поступок. И к тому же безопасный. Даже если найдут злоумышленника и он во всём сознается, то что ему вменить? Ни одна статья Уложения о наказаниях не подходит. Скажет, мол, решил подурачиться. И не подкопаешься. Ясно, что враг Папасова далеко не дурак. Но долго ли он будет балансировать на грани закона? И что ещё предпримет?»

Открыв нужную страницу, Ардашев снова вернулся в допросную камеру Доимочной канцелярии:

«Капитан глядел в пол и молчал. Потом поднял глаза на Некрячева и осведомился:

– Что вы хотите от меня услышать? Спрашивайте, ничего не утаю.

– Где трость?

– Простите, что?

– Трость.

– Какая?

– Ты, капитан, дурачка из себя не строй! И не выводи меня! – вскочив, закричал статский советник, потрясая кулаками. – Я сейчас из тебя всю дурь выбью! Мне такие полномочия самим Верховным тайным советом дадены, что ты и представить себе не можешь… Кликну гвардейцев, вмиг всё вспомнишь! На дыбу захотел, сукин сын?

– Да за что же вы так со мной? За какую-то трость?

Чиновник обошёл стол и, заглядывая в глаза капитану, выговорил:

– А трость была непростая. Царь Пётр подарил её Меншикову за храбрость в Полтавской битве. Её набалдашник был усыпан бриллиантами, а верх украшен крупным изумрудом. Где трость, Пырьев?

– Я даже не видел её. Вот вам крест. – Офицер трижды осенил себя крестным знамением и сказал: – Да, Александр Данилович действительно был с тростью. Но откуда я мог знать, что её набалдашник такой дорогой? Он же всегда рукой был закрыт. А рука в перчатке. Как увидеть?

– А клинья золотые тоже не видел? Они в трёх местах вставлены по всей длине.

– Нет, не заметил я ничего такого.

– Ну а потом, когда ты вещи его описывал, куда трость делась?

– Не знаю. Никакой трости я не изымал.

– Как же так? Неужто в голове у тебя не промелькнуло: всё время светлейший с тростью ходил, а теперь без неё, куда же он её спрятал?

– Не до трости было. Других забот хватало. Солдаты болели. Один умер в дороге. Проезжали мимо деревни. Зашли в избу переночевать, а там оспа у всех. Да и супружница Меншикова расхворалась. Носились с ней, не знали, что делать. Ни лекаря, ни знахаря. Горе одно вокруг.

– Супружница, говоришь, – усевшись на место и глядя в стол, задумчиво проронил статский советник. – Так-так…»

Ардашев заснул. Пригрезился Папасов, но без собственной головы. Он держал её в руках и разговаривал с Климом. Вернее, говорила голова. Студент дрожал от страха и не мог понять, куда смотреть, то ли на то место, где она должна была находиться, то ли туда, где она была на самом деле – у пояса фабриканта. Потом появилась Ксения. Она обошла вокруг отца и, поняв, что произошло непоправимое, упала на колени и стала выть от горя, как воет в полнолуние волчица: ву-у, ву-у, ву-у…

Клим открыл глаза. Но вой продолжался. Только он шёл не с улицы, а откуда-то снизу. Да, это был человеческий голос, не волчий, – страшный, отчаянный, предсмертный. Он поднялся и прошлёпал босыми ногами к трубе, шедшей снизу на крышу через мансарду. Звук доносился оттуда. Тогда он взял со стола кружку и, приставив её к кирпичной кладке дымохода, приложил ухо к донышку. Теперь завывание слышалось отчётливо. «Вероятно, что-то случилось с хозяйкой. Возможно, умирает», – подумал он. Но вдруг послышался голос Прасковьи Никаноровны, но не очень разборчиво. Можно было понять лишь отдельные слова: «Перестань выть… Разбудишь… опять накажу… ещё два дня без еды… сдохнешь».

Сон пропал, точно и не было. «Так-так, прежде всего надобно успокоиться и трезво оценить обстановку, – подумал Клим. – Все ошибки совершаются в первые секунды волнительной ситуации. Лучше ничего не делать, чем в спешке наломать дров, а потом исправлять случившееся. Сейчас и покурить не грех. Это позволит успокоиться и выбрать правильное решение». Он задымил папиросой и принялся размышлять: «Безусловно, эта старая калоша держит взаперти узницу, которая вот-вот отправится в мир иной. Кто она? И почему её прячут? Спрашивать Телешову об этом нельзя. Правду всё равно не скажет, а с затворницей может расправиться. Неплохо бы понять, где находится пленница. Теперь ясно, почему в доме нет других дачников, кроме меня. Хозяйка боится, что кто-то услышит голос несчастной. Итак, окна фасада, торца и боковых стен дома никогда не закрываются ставнями. В этом нет надобности, поскольку двор обнесён забором. А вот три полуподвальных оконца с боковой стороны дома почему-то забиты досками, хотя там никто не ходит. Да это и невозможно – колючий крыжовник давно никто не обрезал, и он стоит стеной, занимая всё пространство. Но я видел небольшую железную трубу, выходящую из одного из трёх подвальных окошек. Значит, есть небольшая печь, и, скорее всего, чугунная. Видимо, затворница содержится именно там. Кроме того, подвал имеет вентиляционную вытяжку, проходящую рядом с печной трубой, выходящей на крышу. Вот потому-то мне и показалось, что голос раздавался из трубы, а на самом деле – из вытяжки. Каменная русская печь устроена на первом этаже. Моя мансарда никак не отапливается. Тут живут только летом. Получается, что при строительстве дома не предусматривалось отопление подвала, а для того, чтобы не было сырости, была устроена лишь вентиляция. Но позже вдруг решили подвал отапливать. Можно предположить, что внутри установили чугунную печь, а металлическую трубу вывели в окно. Возникает вопрос: зачем хозяйке, живущей в одиночестве, отапливать не только первый этаж, но и подвал? Ответ напрашивается сам собой: в подвале кто-то есть, и печь сделали специально для этого человека. Понятное дело, что я больше не засну. Буду продолжать переживать… А где гарантия того, что, боясь огласки, эта старая ведьма не прикончит жертву к утру? Стало быть, надобно прямо сейчас собираться и идти в полицию, и чем скорее, тем лучше. Захотят они обыскивать дом или нет – это уже будет на их совести. Моё дело – заявить о том, что в данный момент на Еленинской, 14 совершается самое настоящее преступление».

Клим затушил папиросу и оделся. Разложив на столе карту Ораниенбаума, он отыскал местонахождение полицейского управления на Дворцовском проспекте и начал тихо спускаться по лестнице, но половицы ступенек предательски заскрипели.

– Куда это вы собрались, Клим Пантелеевич? – раздался знакомый голос за спиной.

– Что-то не спится. Хочу прогуляться.

– Так ведь ночь на дворе.

– Ночь-то белая, светло, как днём. Прекрасно.

– Разве в Петербурге на белые ночи не насмотрелись?

– Красотой налюбоваться невозможно.

– Третьего дня, говорят, на Владимирской, неподалёку от стрелковой школы²⁹, нашли труп дачника. Зарезали бедолагу и обобрали. Тоже по ночам гулял, – донеслось ему вслед. – Остерегайтесь…

Оказавшись на улице, Ардашев облегчённо вздохнул. Не слышно было ни стука копыт экипажа, ни лошадиного ржания. Из далека доносился паровозный гудок, лаяли собаки и зловеще кричала сова. Пахло морем. В направлении Финского залива студент и зашагал.

В любом русском городе пожарная команда всегда подчинялась полицмейстеру и, как правило, находилась рядом с полицейским управлением³⁰, поэтому, глядя на возвышавшуюся вдали пожарную каланчу, Ардашеву было понятно, в какую сторону идти.

Полицейское управление, расположенное в здании присутственных мест, охранял городовой. Он провёл Ардашева к дежурному. Полицейский пил чай. Клим первым делом протянул паспорт, увольнительное удостоверение и объяснил, что его хозяйка – Прасковья Никаноровна Телешова – насильно удерживает в подвале какую-то женщину, которая находится на грани жизни и смерти и потому просит помощи. Любое промедление приведёт к гибели человека, и тогда вся ответственность за смерть несчастной ляжет не только на виновницу её заточения, но и на полицейского, никак не отреагировавшего на устное заявление.

– Вы меня, сударь, не стращайте. Пуганые мы и стреляные, – проворчал помощник пристава первого участка. – Я пошлю с вами городового. Поедете на полицейской коляске. Он осмотрит дом. Но сначала извольте написать всё то, о чём вы рассказали. Таков порядок. Прошу.

Не прошло и десяти минут, как студент протянул исписанный лист бумаги. А ещё через четверть часа полицейская пролётка остановилась у дома под номером 14 по Еленинской улице.

Занавеска на окне ожила, и Ардашев понял, что хозяйка не спит. Она и возникла перед городовым, едва он открыл входную дверь.

– Полиция? – удивилась Телешова. – Что вам угодно?

– Прасковья Никаноровна, это я обратился в полицию. Откройте нам подвал и покажите, кого вы там держите.

– Это с какого резону? – возмутилась старуха. – Да и нет там никого, окромя крыс. Травлю окаянных, да всё никак извести не могу.

– Тогда и вопросов к вам никаких не имеется, – миролюбиво заметил городовой. – Я обследую помещение и, если всё так, как вы сказали, тотчас удалюсь. Свечу только не забудьте прихватить.

– А ежели я ключ не найду?

– Тогда я выломаю дверь, – также спокойно пригрозил полицейский.

– Ладно, идём, – пожала плечами хозяйка. Она принесла керосиновую лампу и спустилась вниз по ступенькам.

Подвальная дверь была закрыта на простой крючок. Никакого замка не было.

– Что ж, милости прошу, – указала старуха, освещая пространство лампой, хотя свет итак проникал через небольшие оконца. – Вон бочка с солёной капустой, рядом – чан с мочёными яблоками, ящик с картошкой. Она, как видите, вся проросла, перебрать не успела. На полках банки с вареньем. Нет тут никого. Не верите – пройдите и сами убедитесь.

– Стало быть, ваш квартирант зазря шум поднял, – окидывая студента укоризненным взглядом, выговорил городовой. – Вы уж не серчайте. Служба у нас такая. Наше дело на любое прошение ответить. Бывайте.

– А где печь? – осведомился Ардашев.

– Какая ещё печь? – пробормотала Телешова.

– Та, от которой труба наверх выведена?

– Какая ещё труба? – удивилась старуха.

– Нас завели в ту часть подвала, которая не отапливается. Здесь и оконца, как видите, не забиты. А есть и другая часть – с глухо заколоченными окнами и трубой от чугунной печи. И туда должна вести другая дверь, – горячо выговорил студент.

– И где же она? – недоуменно пожал плечами городовой.

– Разрешите лампу? – попросил Клим и, взяв её, вышел на площадку. Он принялся освещать стены и вдруг заметил в самом тёмном углу забеленную известью дверь с внутренним английским замком. Она почти не выделялась на фоне стены. – А тут что? Извольте открыть, – велел студент.

– Ничего там интересного нет, – зло выговорила Телешова. – Там чуланчик. Хлам разный. Уж поверьте. Ключ давно потерян. А дверь ломать жалко.

– Я шутковать не намерен, – твёрдо выговорил полицейский. – Вы немедля дадите мне лом али топор. И я взломаю замок. Вот тогда и углядим, кто прав: вы или ваш квартирант.

– Ладно, я сама отворю, – порывшись в кармане передника, согласилась Прасковья Никаноровна. – Только вы не пужайтесь, там сестра моя старшая, она умопомешанная. Я за ней приглядываю. Но она буйная, потому её никому и не показываю.

Петли были хорошо смазаны, и дверь открылась без скрипа.

Перед глазами вошедших предстала каморка шириной в две сажени и такой же длины. В углу стояла маленькая железная печь. Стены были обиты мягкой материей, чтобы не пропускать звук. Свет едва проникал через щели в досках, которыми были заколочены оконца, расположенные у самого потолка. Стола не было. На полу валялись грязная ржавая миска и кружка. У стены стояло ведро с водой. Естественные надобности заключённая справляла тут же. Воздух был до такой степени испорчен, что у Ардашева закружилась голова. В углу зашевелился ворох лохмотьев и показалась старушечья голова. Завидя вошедших, она приподнялась, подползала к ним на коленях и начала целовать руки. Несчастная была в одной юбке и рваной кофте. Её истощение дошло до предела. Она напоминала скелет, обтянутый кожей. Жёлтая, истомлённая, седые волосы сбились в колтун. По её лицу бегали вши.