Иван Любенко
Приговор
Внешне, казалось, что всё течёт по-прежнему. Клим Пантелеевич жил жизнью простого обывателя. Только тревожное чувство близкой беды никак не покидало статского советника. Он пытался отвлечься от дурных мыслей, садясь за продолжение начатого романа, и иногда эта уловка срабатывала. На несколько часов удавалось обмануть самого себя и хоть ненадолго забыться. Только длилось это не долго. Стоило открыть местные газеты, как идеалистическая картина пробуждения весны забывалась.
Эсеровское «Северокавказское слово» всё ещё клеймило большевиков за узурпацию власти и сепаратные переговоры с немцами. Заголовки говорили сами за себя: «Только Учредительное Собрание может спасти страну», «Священная война или похабный мир?», «Родина гибнет. Где выход?»…
Пономарёв руководил губернией, пока в город не прибыли на лечение семьдесят разухабистых матросов-сифилитиков из Севастополя. Но вместо лечения они принялись наводить в провинции свои порядки. Следом за ними появился посланец Троцкого, бывший жандармский ротмистр Александр Коппе, командированный из Петрограда для организации Красной армии вместе со своим сыном Коппе-младшим.
С этого момента всё изменилось. «Северокавказское слово» закрыли. Стали выходить большевистские «Власть труда» и «Известия». Пономарёв, сбрив усы, ночью бежал из города. Власть полностью перешла к кучке столичных большевистских гастролёров, для которых и Ставрополь, и жители были чужими.
В считанные дни представитель Троцкого создал Большую Коллегию и, основную – Малую. В неё входили Ашихин, Промовендов, курсистка Вальяно, Кислов и, конечно же, он сам.
Между тем, после заключения Брестского мира с фронта в Ставрополь вернулось около девяти сотен офицеров Самурского полка и ударного Лысонского батальона, что очень беспокоило Коппе и матросов.
Ввели комендантский час.
Кто-то пустил слухи, что вот-вот начнутся массовые аресты и казни. Большинство горожан в это отказывались верить, потому что никаких предпосылок для репрессий не было. Тем не менее, в разговорах и поведении людей всё больше проявлялся страх и тревога. Выбраться из города без согласия коменданта Промовендова было невозможно. На столбах и афишных тумбах запестрели «Обязательные постановления Ставропольского Губернского Исполнительного Комитета и Объединённой Реквизиционной Комиссии и Штаба Красной армии», в которых предписывалось в оговоренные сроки и под страхом Ревтрибунала подавать сведения о наличии упряжи, лошадей, выездов и экипажей. Затем последовали Приказы о сдаче любого огнестрельного и холодного оружия, включая кортики и кинжалы. «Граждане Ставрополя!.. Ставропольский Штаб Рабоче-крестьянской Красной Армии объявляет, что все граждане, не имеющие от Комиссара по охране города на право хранения и ношения огнестрельного и холодного оружия, патронов, бомб и ручных гранат, должны получить разрешения к 22-му сего мая н.с. 1918 года, Штаб Красной Армии (Николаевский пр. д. аптеки Байгера)…Всем, у кого после 22-го мая н.с. 1918 года будет найдено оружие, бомбы, и т. п., зарегистрированные без разрешения, будут рассматриваться, как контрреволюционеры и предаваться суду Военного-Революционного трибунала».
Когда народ разоружили, в газетах напечатали объявление-приказ. Одна такая афишка висела на тумбе, как раз перед особняком Ардашева на Николаевском 38. Текст гласил: «Всем бывшим офицерам, проживающим в городе Ставрополе и уездах Ставропольской губернии, не позже, как к 1-му июля нового стиля подать в Учётный подотдел Ставропольского Штаба Губернской рабоче-крестьянской Красной Армии краткие записки о службе, в которых указать: 1) имя, отчество и фамилию, бывший чин, возраст. 2) образование: а) общее б) военное в) высшее военное и г) специальное (Артиллерийские школы наблюдателей и лётчиков и т. д.) 3) служебный ценз а) Последняя занимаемая должность по назначению, с какого и по какое число б) Какие занимал выборные должности в) В какую часть и когда выпущен офицер г) Служил ли непрерывно, а если с перерывом, то с какого и по какое время д) Какие должности занимал во время службы 4) Боевой ценз: а) С какого и по какое время он находился на фронте б) Какие должности занимал на фронте в) Последняя должность на фронте г) Был ли ранен, контужен или отравлен газами д) В каких организациях работал или работает или служит в настоящее время.
Кроме того, все бывшие офицеры, чиновники, врачи, юнкера и воспитанники кадетских корпусов, желающие выехать из города Ставрополя, обязаны являться в Учётный Подотдел Штаба красной Армии, где и будут учиняться надписи на их документах о неимении препятствий к выезду данного лица. Коменданту города Ставрополя без надписи Учётного Подотдела не выдавать пропусков на выезд из города. При перемене места жительства и адресов бывшие офицеры, чиновники, врачи, юнкера и воспитанники кадетских корпусов обязаны подавать в Учётный Подотдел Штаба памятные записки. Виновные в нарушении изложенных правил будут привлекаться к ответственности. За военного комиссара: Коппе. И.Д. Заведующего Учётным Подотделом: Мацегор».
Офицеры, скрепя сердце, но всё же стали являться к властям и регистрироваться.
Бывшего начальника сыскного отделения Антона Филаретовича Каширина, призванного вновь на помощь «народной милиции», без объяснения причин опять от обязанностей отстранили. Об этом он сам рассказал Ардашеву, сидя в его кабинете ещё в начале июня:
– А было так. Заходит ко мне этакий молодой хлыщ. Лет двадцать пять, не больше. Сапоги-бутылки, картуз со звездой, из-под него выбивается чёрный вихрастый чуб. Нос заостренный, крысиный. В очках. Папироску так и гоняет из одного уголка рта, в другой. Одет в кожаную тужурку. На боку кобура с наганом. «Всё! – говорит он мне, – Буржуазейная полицейская морда! Вали домой пока цел, но смотри: из города без дозволения комендатуры выезжать не имеешь права. Документы оставь. Я тут сам разберусь. Военно-революционная власть пришла. Уяснил?» – Я кивнул. – «Ну, если понял, так и пошёл вон!». – Ох и затрясло меня тогда. Думаю, а будь что будет. Застрелю эту псякрю паршивую! Рука сама вниз потянулась (за поясом у меня револьвер был припрятан). Но вдруг он спрашивает: – «А что, Каширин, не узнаешь меня? Забыл, сукин сын, как в восьмом году подзатыльники мне отвешивал, когда в участок вёл, а?» – А я смотрю и не могу вспомнить. Да мало ли кого я десять лет назад в участок водил? Я только головой качнул, мол, не признаю. Тут он папироску на пол выплюнул и заявляет гордо: – «Я Григорий Аветисов – внук домовладельца Ерофея Вахрушева». – И тут я вспомнил: это тот самый гадёныш-гимназист, в восьмом году деда своего отравил вместе с собакой. Помните, ещё Кургучёв про ваше расследование рассказ в «Северокавказском крае» написал? Если мне память не изменяет, он назывался «Роковая партия».
Ардашев кивнул.
– И вынесла же судьба этого душегуба на свет Божий!
– М-да, после бури первым делом на земле появляется мусор, – грустно заметил бывший присяжный поверенный и добавил: – А вам, Антон Филаретович, надо бы уехать из Ставрополя. Одному Богу известно, что новые хозяева тут учинить могут.
– А как уедешь-то? Они же посты на дорогах выставили. А комендатура мне такого разрешения на выезд не даст. Теперь у них в руках ключи от всего Господнего царства, вернее – от адова. Нет, подожду здесь, пока Шкуро город освободит. Говорят, бои идут уже в самой губернии. – Он поднял глаза на Ардашева. – Так и вам, Клим Пантелеевич, опасно здесь находиться. Красным успешные люди, как сор в глазу.
Тот разговор так ничем и не закончился. Каширин остался в Ставрополе. Время тянулось медленно, тягуче, как оконная замазка. На улицах раздавали бесплатно газету «Правда». В статье «Массовый террор», статский советник прочитал: «Поп, офицер, банкир, фабрикант, монах, купеческий сынок – всё равно. Ни ряса, ни мундир, ни диплом не могут им быть защитой. Никакой пощады белогвардейцам!». Теперь было совершенно ясно, что большевики переходят к кровавым и беспощадным репрессиям. Неожиданно для всех на афишных клумбах запестрели объявления схожего содержания: «Вчера во дворе губернской тюрьмы были казнены четырнадцать человек, чьи имена и преступления сообщаются здесь общественности. 1.Мещанин Иероним Павлович Егоров, из Ставрополя, за спекуляцию. 2.Белогвардейский шпион (якобы «учитель») Иосиф Ильич Славин, из села Безопасного, за шпионаж. 3. Контрреволюционер, бывший судья Окружного Суда Кострицкий Алексей Петрович, за удушение свободы во времена царского режима…».
И вот как-то рано утром в воскресенье, в светлый праздник Троицы, у дома № 38 по Николаевскому проспекту остановился чёрный «Форд». Ардашев стоял у окна, и автомобиль, реквизированный советодержавией у коммерсанта Иванова, узнал сразу.
Кроме водителя в авто был ещё один человек. Он вышел из машины, и теперь его можно было разглядеть. Незнакомец был в расстёгнутой тужурке, френче, зелёных офицерских бриджах, зелёных гамашах и коричневых ботинках на шнурках. Через несколько секунд послышался длинный зуммер электрического звонка, и сразу же второй – чуть короче. Затем третий… Так бесцеремонно никто Ардашеву не звонил. Варвара отворила дверь. На пороге возник человек лет сорока, в пенсне, с бритым смуглым лицом и совершенно лысый. Очевидно, он брил голову, чтобы скрыть свою плешь.
– Присяжный поверенный Ардашев дома? Позовите его? – тоном, не терпящим возражений, выговорил он.
– Сегодня Клим Пантелеевич не принимает. Назовите вашу фамилию, и я запишу вас на один из дней.
– Вы, дамочка, я вижу, не понимаете, с кем разговариваете? – повышая голос, возмутился высокий худой, бритый человек.
– Как я могу это понимать, если вы даже не соблаговолили представиться, – спокойно ответила горничная.
– Начальство, милая, надо знать в лицо. Особенно сегодня. Это полезно для здоровья, – уже более спокойным и несколько даже игривым тоном, выговорил незнакомец. – Я есть самый главный начальник губернии. Зовут меня Коппе, Александр Фёдорович.
Как раз в этот момент появился Ардашев.
– Чем обязан? – сухо осведомился статский советник.
– Зачем же так официально, господин адвокат? Я ведь, заметьте, к вам самолично пожаловал, а мог бы и матросов прислать на грузовике. Разговор у меня к вам имеется.
– Что ж, прошу…
Уже в кабинете гость принялся внимательно осматривать библиотеку присяжного поверенного. Заметив на полке подшивку журналов «Вестник полиции» он воскликнул:
– Ага! Вижу, почитываете наш журнальчик!
– Простите?
– Это я о «Вестнике полиции». Я ведь в прошлом жандармский полковник. Но вот пересмотрел своё отношение к прежней власти, осудил царизм. Теперь возглавляю здешний Исполнительный Комитет.
– Насколько я знаю, ранее местным начальством был господин Пономарёв, – неуверенно выговорил Ардашев.
– Был да сплыл. Сбрил усы, сбежал через окно-с… Подал заявление о выходе из партии…Словом, этот ренегат хотел всех перехитрить. Но разве можно обмануть карающий меч революции? Нет, конечно. Мои люди поймали его в Кисловодске и расстреляли. И поделом. Так что нет теперь господина Пономарёва, бывшего служащего отдела статистики.
Клим Пантелеевич указал на кресло, и Коппе сел напротив.
– Тут вот какое дело, – проведя ладонью по лысой голове, начал он. – Вы, наверняка, знаете, что в данный момент идёт реорганизация Окружного суда. Не один из прежних вершителей, так сказать, правосудия, нам не подходит. Да и как можно работать с теми, кто карал революционеров? – вымолвил он, но, поймав взглядом лёгкую ухмылку на лице Адашева, спросил: – Вы, верно, сейчас про меня подумали? Мол, сидит тут, разглагольствует, а сам когда-то царю-батюшке присягал и тоже всю эту революционную сволочь калёным железом выжигал, да? Ну признайтесь, подумали?
– Не без этого.
– Значит, угадал, – криво усмехнулся он, и на смуглом лице проступили морщины, отчего лицо стало похоже на смятый бумажный рубль. – Вижу, что вы честный и смелый человек. Не многие отважились бы мне сегодня, глядя в глаза, вот так прямо сказать, не многие. А я вам отвечу: да, я, действительно, не щадил анархистов-бомбистов, агитаторов и прочих, с кем сегодня иду в одной упряжке. Что же поделать, служба у меня была такая. Однако прошу заметить, свои ошибки я осознал и готов кровью доказать верность и преданность делу социалистической революции. А что ж до присяги, так император сам отрёкся от престола. Ему на смену пришло Временное правительство, которое и развалило страну. Генерал Корнилов сдулся, как пробитый снарядом цепеллин. Не смог моего тёзку Керенского вовремя к стенке поставить. А жаль. Но, слава Богу, большевики не оплошали. Вот за это я им благодарен. Знаете, мне всё равно, какая будет власть. Главное, чтобы Россия вновь обрела мощь и силу. И какая разница, как она будет называться? Советская Республика Россия, Российская Советская Республика или как-то по-другому? Не мне вам объяснять, что наш народ никогда не воспримет буржуазную демократию. Она для него губительна, как моль для шерсти, она растлевает общество, позволяет забыть об обязанностях, об уважении к государству. Крестьянину не свобода нужна, ему сейчас необходим мир, земля и хороший хозяин, который будет и за порядком следить, и за мужиком приглядывать, чтобы не баловал. Однако я отвлёкся, – гость потянул подбородок в сторону, будто воротник френча сдавливал ему шею. – Как вы, наверняка, знаете, в прошлом месяце мы разогнали Окружной суд. Из него были полностью изгнаны царские чиновники, видоизменён институт судебных следователей и присяжных поверенных. Вы, уважаемый Клим Пантелеевич, адвокат, в прошлом сотрудник МИДа, ваше прошлое почти безупречно. И мы бы хотели, чтобы вы пошли к нам на службу. Лучшей кандидатуры, чем вы на должность председателя Губернской коллегии Комиссариата юстиции не найти. Как вам моё предложение? Кстати, мы могли бы рассмотреть ваше желание вступить в партию большевиков. Я готов дать вам рекомендацию. Знаете, тут в провинции, трудно найти достойных и по-настоящему умных людей. Но мы-то с вами в высоких столичных кабинетах сиживали, а это, согласитесь, совсем другой уровень ответственности, и, если хотите, репутации. Итак, что скажете?
– Видите ли, сударь, я, безусловно, польщён вашим вниманием к моей скромной персоне. Да-да, это не избитая банальная фраза, поверьте. В самом деле, я живу тихо и скромно. Я не лезу в политику и жду, пока всё утрясётся. Вероятно, в этом и есть моя основная ошибка. Фактически, в стране разгорается братоубийственная война. И её, надо признать, начали именно вы, большевики. Совершив кровавый переворот, вы разогнали Учредительное собрание. Да, Керенский оказался в одиночестве, но ведь он возглавлял первое в России демократическое правительство, и ему не хотелось вновь покрывать страну виселицами и военно-полевыми судами. Да что там рассуждать, надо называть вещи своими именами: я считаю для себя постыдным всякое сотрудничество с Красной армией и её властью. Но вы правы: при сегодняшнем беззаконии не составляло никакого труда, как вы изволили выразиться, прислать за мной грузовик с матросами.
– Ну что ж, – Коппе снял пенсне, протёр стёкла платком, потом вновь водрузил на переносицу, – смелости вам не занимать. А вот с благоразумием, вижу, явные проблемы. Получается, что вы – враг. И враг опасный. Иметь такого противника в тылу и не расправиться с ним – верх легкомыслия. Идёт гражданская война. Деникин пытается мешать нам строить светлое коммунистическое будущее. – Он пристально посмотрел на хозяина кабинета, помолчал немного и добавил: – Вы понимаете, что будь на моём месте любой другой человек, вы бы вот этими своими необдуманными словами подписали бы себе смертный приговор?
Ардашев молчал.
– И всё-таки я дам вам возможность подумать, но недолго – день-два или три. Точно не скажу. Посоветуйтесь с женой, а потом я вам позвоню. И от вашего ответа будет зависеть, кто за вами приедет: либо мой шофёр, либо грузовик с матросами. Третьего не дано. И ещё: Красной армии нужны деньги, чтобы платить бойцам революции. И потому на днях я наложу на город первую контрибуцию. Наиболее богатых горожан возьму в заложники. Если нужная сумма не поступит к сроку – расстреляю всех до одного. Вас в этой первой партии не будет. А дальше – посмотрим. Вы со мной откровенны, и я, как видите, тоже ничего от вас не скрываю.
– Раз уж мы заговорили открыто, то неужто вам, полковнику центрального аппарата политической полиции было неизвестно о тесном сотрудничестве германской разведки и большевиков? Про опломбированный германцами вагон с большевиками я и не говорю. Это факт общеизвестный. Но неужели вы не знали, что большевистское восстание третьего июля прошлого года в столице и наступление немцев на фронте были скоординированы германским Генштабом и произошли одновременно? Или что наши агенты в Стокгольме получили прокламации о начавшемся в Петрограде восстании большевиков, отпечатанные в Германии за десять дней до его действительного начала? Вам было неведомо, что большевиков к восстанию толкнули именно немцы, поскольку Болгария, Турция и Австрия, собирались заключить с Россией сепаратный мир (последняя начала активно зондировать возможность переговоров с Петроградом, как раз за две недели до октябрьского переворота)? Или вы не знали, что тридцатого октября прошлого года во время обороны Пулковских высот кронштадтскими матросами от войск Керенского-Краснова, их правый фланг полностью находился под командованием германских инструкторов, часть из которых, переодетых в штатское, потом попала в плен? А позорный Брестский мир? Разве всё вышеперечисленное не является ещё доказательством предательства тех, кому вы сейчас служите?
– Я не имел доступа к сведениям такого рода. Возможно, к вам в МИД они и просачивались. Но что там правда, а что нет? Кому это ведомо? Зато я знаю совершенно точно: власть, которая не в состоянии справиться с антивоенной агитацией не только на заводах, но и фронте ломаного гроша не стоит. Такую власть не поддерживать надо, а разрушать! Да я, если хотите знать, устал писать рапорта начальству об аресте членов Петроградского совета. И что вы думаете мне ответили? Вызвали и сказали, что сейчас время демократических свобод, представляете? Вот тогда я и решил перейти к большевикам. По своим каналам устроил встречу с самим Троцким. Лев Давыдович мне поверил, в партию рекомендовал – приняли без всяких проволочек. А на службе я подал в отставку. Скажите, а зачем я там нужен, если всё равно ничего нельзя? Ни арестовать, ни обыск провести? К чёрту такая работа. Однако я разоткровенничался с вами. Это понятно: в здешней провинциальной дыре не часто встречаются столичный жандармский полковник и чиновник МИДа по особым поручениям, да ещё и статский советник. – Он поднялся, и, одёргивая френч, сказал: – Мне пора.
Уже в передней, перед самой дверью, посланец Троцкого повернулся и обронил:
– Вы – единственный, кому я сделал столь щедрое предложение о совместной работе, а потом, выслушав контрреволюционную исповедь, закрыл на неё глаза. Я терплю всё это лишь благодаря вашим прошлым расследованиям. Они были блистательны. Я ведь много о вас читал в газетах, и даже восхищался вами. Помните заголовки? «Убийца французских ювелиров Делавинь пойман», «Тайна персидского обоза раскрыта», «Кровавый Зелимхан больше не страшен», а про петроградского маниака, убийцу модисток, уж и не говорю. Ловко вы его тогда поймали, да и супружница ваша не испугалась, вовремя на спусковой крючок нажала…Да были времена-с.
– Вы несколько преувеличиваете мои заслуги.
– Будет вам. Вы, и впрямь, обладаете исключительными способностями. Да, вот чуть не забыл уточнить: вы даёте слово, что не сбежите?
– Безусловно.
– Вот теперь я спокоен. До скорого свидания. А оно неизбежно.
– Честь имею.
Автомобиль, свистя шинами, уехал. Не успел Ардашев закрыть за гостем дверь, как в коридоре показалась супруга.
– Кто это был? – спросила она обеспокоенно.
– Так…один знакомый.
– Знакомый? Откуда? Я раньше его никогда не видела.
– Из Петрограда. Бывший жандармский полковник.
– А что ему нужно?
– Предлагал служить.
– Где?
– У красных.
– А ты?
– Естественно, отказался.
– Надеюсь, без пояснений, что тебе с большевиками не по пути, потому что они грабят и разваливают Россию? Ничего такого ты ему не говорил?
Ардашев молчал.
– Значит, сказал, – вздохнула Вероника Альбертовна. – И нам теперь недолго осталось, да? – она подняла на него глаза полные слёз и повторила: – Недолго?
– Он дал три дня на размышление.
– Три дня, а что потом? тебя повесят? расстреляют?
– Вероника, успокойся. Я что-нибудь придумаю. Из любого положения всегда можно найти выход. Но одно я знаю точно – тебе надобно срочно выехать из Ставрополя.
– Нет, Клим, даже слушать не хочу. Без тебя никуда не поеду.
– Это глупо. Поезжай вместе с Варварой. И чем скорее, тем лучше. Я тут сам как-нибудь справлюсь.
Дверь тихо скрипнула. На пороге появилась горничная.
– Простите, что без стука… Но, Вероника Альбертовна, вам, и правда, лучше уехать. Так будет спокойнее. На улицах ужас, что творится. Вчера у здания Окружного суда какой-то прохожий узнал бывшего городового – старика Степана Силантьевича Поспелова, переодетого в штатское. Вы, наверное, помните, он много лет стоял напротив губернаторского дома. Так пьяный красноармеец, проезжавший мимо на лошади, по фамилии Ашихин, двумя ударами шашки отсёк ему голову. И солдатня, с местной шантрапой, пинали её ногами аж до самого губернаторского дома. И всё кричали, что «голова должна быть на своём посту». Никто этих иродов не остановил. Все попрятались… Бежать отсюда надо, Вероника Альбертовна, бежать, пока не поздно…Поедемте в село, к моему дяде, в Надежду. Там, говорят, спокойнее. Переждём…. Сегодня на рынке бабы судачили, что есть такой белый полковник Шкура. Красные, страсть, как его боятся. Сказывают, он со своим отрядом у самого города в лесах обретается.
Вероника Альбертовна всё продолжала отказываться, но Ардашеву с Варварой всё-таки удалось её уговорить, и ночью она покинула Ставрополь вместе с горничной.
Статский советник остался один.
Электричество опять отключили. Он стоял у окна. На стекле отражалось оранжевое пламя горящей свечи. «Господи! – подумал Ардашев, – самое страшное, что это может продлиться долго. И не один год и не два, а десятилетия. И виноват во всём безобразии именно Николай II. За годы его правления хоть и возник средний класс, но остался неорганизованным, без какого-либо политического опыта, без собственной партии, без реального контакта с населением. Любое желание среднего класса участвовать в политической жизни страны решительно подавлялось. Политикой могла заниматься только царская бюрократия. Но вот рухнул трон, свалилась в пропасть бюрократия, и что мы видим? Средний класс, включая вернувшихся с фронта офицеров, находится в растерянности, не знает, как поступить и ждёт, пока что-то прояснится. Он не готов к борьбе, в отличие от большевиков, которые за годы подполья обзавелись собственной идеологией и программой, а с самого переворота двадцать пятого октября прибегли к силе и, бросив в толпу популистские лозунги, смогли опереться на самые широкие массы. Пройдёт ещё много лет, пока это самое население не одумается, не поймёт, что его, как сельскую девку на сеновале, сначала споили, потом надругались, а утром, под гогот солдатни и чекистов выгнали работать в поле… И никуда она не денется. Будет не только выполнять все бандитские прихоти, но станет ещё и расхваливать своих обидчиков, уповая, что вся эта рабская покорность сохранит жизнь, пусть скотскую, но всё-таки жизнь. Только сия надежда, скорее всего, окажется полнейшим заблуждением. Пелена обмана слетит с глаз лишь тогда, когда послышится щелчок взводимого курка или затвора винтовки. Но даже смерть не избавит от страданий, потому что вслед за родителями мучениям могут подвергнуться их дети и внуки. Все они на годы вперёд окажутся вечными заложниками режима. Да и сколько будет потом этих режимов? Кто знает? Сейчас ленинский, потом ещё чей-то…Глядишь, и устроят большевистскую монархию…Российская история, как история любой другой страны, имеет приливы и отливы, но только в России отлив может наступить не через два-три года, а через два-три поколения. Неужто всё-таки прав был князь Мирский, сказав, что России вынесен бессрочный приговор?».
Размышления прервал негромкий стук в окно. Клим Пантелеевич отодвинул занавеску и увидел Летова, одетого, как обычный работяга – в кепке, косоворотке, парусиновых ботинках и серых брюках. Тот рукой подал знак, что хочет войти. Ардашев прошёл в переднюю и впустил гостя.
– Вы уж простите великодушно, что ночью к вам ворвался, но очень уж важное дело. Супругу, надеюсь, не разбудил?
– Только что отправил её вместе с горничной в Надежду.
– А вот это правильный шаг, – кивнул Летов.
– Да вы проходите на кухню, я сейчас чаю согрею. Плита ещё остыть не успела и чайник, надеюсь, тоже.
– Не стоит, Клим Пантелеевич, я к вам ненадолго, переговорим и уйду.
– Ну что ж, тогда пожалуйте в кабинет. Располагайтесь.
Летов упал в кресло и проговорил устало:
– На фронт, как вы понимаете, я добраться не смог. Все дороги перекрыты. Прячусь пока то у матери, то отсиживаюсь в подвале у знакомых. Всё надеялся, что вот-вот наши придут, но видно ждать больше нельзя. – Он провёл рукой по лицу, помолчал и сказал с горечью: – Вчера ночью красные убили гласного думы Чернова. Его долго пытали, а потом застрелили в Мамайском лесу. Та же участь постигла отставного генерала Мачканина, участника ещё Крымской кампании. Старика выволокли на Холодный родник и там, вырезав шашками погоны и лампасы, отсекли голову. Потом расправились с его сыном, отставным штабс-капитаном. Зарублены многие: старший советник губернского правления Барабаш, генерал-майор в отставке Акулов, генерал Росляков, полковник Никольский, офицеры Газиев, Яковлев и другие. Я назвал только тех, кого знал лично… А сколько других? Если вы заметили по городу гоняют грузовики с матросами и солдатнёй, ощетинившиеся штыками. Этакие ежи с моторами. Убивают преимущественно военных. Просто так отсиживаться и ждать, когда придут за мной, я больше не могу. Лучше уж умереть в бою, как и положено офицеру.
– Да, пожалуй, другого выхода у нас с вами теперь уже нет, – согласился хозяин дома.
– Несколько дней назад встретился с братьями Ртищевыми, Петром и Павлом. Они, оказывается, давно готовят восстание. Я согласился принять в нём участие. На сегодняшний день нас обещают поддержать почти триста человек офицеров, гимназистов, студентов, а с рабочими литейного завода «Руднева и Шмидта» будет ещё больше. Им тоже осточертели эти пришлые матросы и солдаты. Через доверенного человека в ГУБ ЧК нам стало известно, что уже заготовлены списки новых жертв с адресами. Это сотни людей. – Войсковой старшина вынул из внутреннего кармана свёрнутый лист бумаги, раскрыл его и, передав статскому советнику, сказал: – Это только часть списка. Посмотрите, здесь на первой странице есть и вы.
– Действительно, – разглядывая список, усмехнулся Клим Пантелеевич. – Какая честь!.. Под «счастливой семёркой» фамилию написали. А когда начнётся эта Варфоломеевская ночь?
– Послезавтра, в десять пополудни. Во время комендантского часа. Поэтому мы должны выступить раньше. Наше восстание и назначено на послезавтра, двадцать седьмого июня, в два часа утра. Из села Петровского должен подойти большой отряд. Достигнута договорённость и с пленными австрийцами. А это ещё двести штыков. Все вместе мы должны справиться с большевистским гарнизоном. На данный момент он насчитывает около четырёхсот человек. Остальные – на Медвеженском фронте. Там идут тяжёлые бои с войсками генерала Деникина.
– А вы не пробовали связаться с отрядом Шкуро? Я слышал, он где-то неподалёку.
– Пытались, но безуспешно. Он в районе станицы Воровсколесской. На дорогах красные разъезды. Тринадцать наших офицеров пытались к нему пробиться, но были окружены красным отрядом. Многие погибли, но часть из них всё-таки смогла вырваться и ночью вернулась в Ставрополь.
– Я, как вы уже поняли, вас поддержу. Однако боюсь, что, даже захватив город, мы не сможем его удержать. Красные могут попросту вернуть с фронта один кавалеристский отряд и всё. Кстати, как у вас с оружием? А то ведь у меня, кроме моего старого друга браунинга, ничего другого и нет.
– Не густо, – вздохнул Летов. – В основном, личное оружие офицеров. Есть, конечно, и винтовки, но мало. Некоторые даже с охотничьими ружьями. Чекисты арестовали поручика Шишковского. Под пытками он показал тайник в Архиерейском лесу. Мы почти полностью лишились арсенала. Все, кого он знал, уже покинули дома и находятся на нелегальном положении. У них дома прошли обыски.
– Пулемётов, как я понимаю, у вас нет?
– Ни одного, – сказал он с сожалением. – Надеемся, они у нас появятся после захвата осетинских казарм. Успех зависит от внезапности и быстроты натиска.
– А где собираемся?
– Около Варваринской церкви, у дровяных складов.
– Я обязательно буду, если, конечно, раньше со мной ничего не случится.
Летов вскоре ушёл, а Клим Пантелеевич точно в воду глядел. Едва рассвело – перед окнами остановился знакомый автомобиль. Только вместо Коппе на пассажирском месте сидел совсем другой человек в чёрной кожаной тужурке, сапогах и затянут ремнями. На плечевом ремне – коробка маузера. На сборы он дал Ардашеву всего пять минут, но всё это время находился рядом, боясь, видимо, что тот сбежит.
«Форд» сорвался с места и, точно уходя от погони, помчался по Николаевскому проспекту. У штаба Красной армии автомобиль остановился. Часовой у входной двери вытянулся в струнку. Ардашева провели внутрь.
За зелёным сукном большого стола с массивным письменным прибором сидел Коппе и что-то писал. Глянув мельком на вошедших, он вновь обмакнул перо в чернильницу и продолжил своё занятие. Сопровождающий указал присяжному поверенному на стул и удалился.
В комнате повисла гнетущая тишина. Окно было открыто, и с улицы доносилось пение птиц, слышался шум проезжающих грузовиков и далёкий лай дворовой собаки. «Главковерх» наконец поставил точку. Достал папиросу и, чиркнув спичкой, закурил. Прозрачное облачко дыма поднялось к украшенному лепниной потолку. Запахло табаком. Глядя в упор на Ардашева, он сказал:
– А я думал, вы ударитесь в бега.
– Для этого я не обзавёлся необходимой обувью, – усмехнувшись, выговорил Ардашев.
– Вижу, вы не теряете чувство юмора даже в самые неприятные минуты. Это делает вам честь. Итак, вы приняли решение?
