Иван Миронов
Замурованные. Хроники Кремлевского централа
– И ты бросишь, – ответил Слава с улыбкой отеческой заботы.
– Я сдохну без сигарет, нервничаю много. И так спать не могу. – Леха достал из кармана куртки распечатанный «Винстон».
– Только кури у тормозов, – поморщился Шер. – И проси вертухаев, чтоб вытяжку включали. А лучше всего скрути из старых газет трубу, типа дымовой, и через нее выдыхай прямо в вентиляцию.
– Давай, Слава, прекращай… В трубу… В тюрьме сидим. Сам-то понял, что сказал? – оскалился Боксер.
– Понял, чем дед бабку донял. А почему ты должен курить в ущерб нашему здоровью? – распалялся Шер.
– Ты еще запрет на куреху поставь, – рыгнул Космонавт и с зажженной сигаретой удалился на дальник.
– Черт – закатай вату, – вполголоса определил Слава. – Через неделю он сам сломится или под шконарь полезет.
– С какой стати? – засомневался я.
– Увидишь, – интригующе улыбнулся Шер, потирая руки.
Фамилия у душегуба и бывшего наркоши была подходящая – Заздравнов. Как позже выяснилось, Леша шел говорящей головой по делу кингисеппской группировки. На показаниях его и Сергея Финагина по кличке Фин крепили в том числе и Сухаря, и Алтына. Самому Космонавту предъявляли соучастие в убийстве в девяносто втором молодого дагестанца за то, что тот слишком усердно искал своего без вести пропавшего брата – коммерсанта, который трудился в подконтрольной кингисеппской братве авиатранспортной компании «Витязь». Тогда стрелял Финагин, Леша подстраховывал. Через четыре года Заздравнов грохнул в подъезде директора фирмы «Авалон-Трейд» Нидара Ахмедова. За первую мокруху Космонавт и Фин получили по «Форд-Проба», за вторую – двадцать тысяч долларов на двоих. Теперь Леху как особо ценного свидетеля прятали на «девятке».
Во время врачебного обхода Заздравнов жадно приник к кормушке.
– Доктор, дайте чего-нибудь успокоительного… Я спать не могу… А можно снотворного, пожалуйста?.. Хотя бы пару таблеточек.
Получив горсть колес, Леша немедленно сожрал все залпом.
– Что с тобой? – спросил я.
– Нервы. С этой еще – с психикой проблемы. По весне так и вообще…
– Весеннее обострение?
– Типа того. В Лефортово совсем хреново стало. Раньше голоса только снаружи чудились, а сейчас изнутри пошли.
– С дозой не перебарщиваешь?
– То, что врачиха дала, вообще ерунда. Мне, чтоб заснуть, три таких надо.
– С учетом твоего наркоманского стажа это неудивительно, – подвел итог Шер.
– Да ладно, Слава. Я на зоне нормально спал, просто сейчас гоняю много.
– Дети есть? – спросил мошенник.
– Две жены, пятеро детей, – вздохнул Космонавт. – А у тебя?
– Дочка, – ответил Слава. – Четыре года.
– Женат?
– Жил с девчонкой, расход ей выписал через восемь месяцев, как приняли.
– Сколько лет-то ей?
– Девятнадцать. Из Нижнего Новгорода привез. Хочешь, фотки покажу? – скромно заулыбался Шер и, не дожидаясь ответа, полез в тумбочку.
На свет были извлечены драгоценные фотографии. «Девчонкой» оказалась та симпатичная барышня на морском побережье.
– Уважаю, Слава! – похотливо заурчал Заздравнов, разглядывая девушку. – А это кто такая? – спросил Леха, дойдя до Пэрис Хилтон.
– Секретарша моя, – глазом не моргнул мошенник.
– А че она такая раздетая?
– Это в обеденный перерыв.
– Славян, я тебя реально признал! Красиво на воле жил, как я… Телки, молодые, красивые…
– Люблю я все красивое и вкусное, – облизнулся Шер, довольный комплиментом.
– Я тоже дорогую одежду любил, рестораны шикарные…
– Да что ты пробовал слаще морковки? – презрительно фыркнул Слава.
– Зачем так говоришь? – обидчиво возразил Космонавт. – Видел бы ты меня семь лет назад. Я дома почти не питался. «Манхэттен-Экспресс» – клуб в гостинице «Россия», помнишь, был такой?
– Ну.
– Мы его держали. Для нас всегда там были и стол, и девочки. – Мысль о еде навела Леху на размышление. – Кстати, эта, у вас на завтрак кашу дают? У нас в Лефортово давали.
– Какую?
– Ну, там разные. Когда манную, когда рисовую. Тепленькую, на молоке…
– Здесь тоже наливают, но не всем, – подмигнул мне Слава.
– А кому? – Заздравнов явно не ждал подвоха.
– Кто заявление пишет.
– Да ладно тебе… – недоверчиво махнул рукой Космонавт.
– Че «ладно»! – Шер изобразил натуральное возмущение встречным сомнением. – Здесь все через заявление: склад, передачи, посылки, каши.
– А кто не пишет?
– Кому западло, тот не пишет. Жулики, стремяги. За это не переживай, тебе уже все не западло.
– Это почему ты так решил? – напрягся Леха.
– Ты с мусорами сотрудничаешь.
– Куда ты лезешь, Слава?! Лучше скажи, как заявление писать.
– В правом верхнем углу пишешь – коменданту…
– Почему коменданту, везде же начальники?
– Это «девятка»! Здесь все по-другому. Слушай и не перебивай.
– Извини, Слав. Лучше сразу напишу это заявление, чтобы потом ничего не напутать.
Космонавт почесал лысую темень.
– Есть бумага с ручкой?
– Дай говна, дай ложку, – проворчал Шер, вручая Заздравнову мятый листок с грубо оборванными краями и еле живой шарик. – Значит, в правом верхнем углу: «Коменданту ИЗ-99/1, в скобочках «ДАХАУ». Записал?
– Да-ха-у… Записал… А что это такое?
– Шифр тюрьмы. Теперь следующей строчкой: «Берии Л. П.».
– Знакомая фамилия. Я ее уже где-то слышал. Че дальше?
– От такого-то такого-то. Затем посередине листа большими буквами: «Заявление». Готово?
– Ага. – Леша беззвучно шевелил губами, про себя проговаривая каждую прописываемую букву.
– Дальше с красной строки: «Уважаемый гражданин комендант, Лаврентий Палыч! Прошу завтракать меня манной и рисовой кашами в связи с энурезом, сотрудничеством со следствием и активной жизненной позицией». Число, подпись.
– Не торопись, я не успеваю. А последнюю фразу зачем писать?
– Как это зачем?! Чтобы обозначить, что ты встал на путь исправления, что не в отрицалове…
– Слава, а что такое инарез?
– Э-ну-рез – это общее физическое истощение, обусловленное длительным пребыванием в заключении. Ты же длительно пребываешь?
– Длительно.
– Значит, пиши. Написал? Молодец, утром отдашь на проверке.
– А вас кормят кашей? – довольный выполненной работой, спросил Заздравнов.
– Кто же нас будет манкой кормить, мы ж на 51-й! Исключительно сечка! Столько сечки съели, что стыдно лошади в глаза смотреть.
– Ну, если че, я могу поделиться своей порцухой, – благородно предложил Леха.
– Не стоит, ты начнешь делиться с нами, мы начнем делиться с тобой, и что получится?
– Что получится? – Леха удивленно округлил глаза.
– Колхоз получится. А где колхоз, там голод. А у меня и так, кроме аппетита, больше ничего не осталось.
– Да хорош, Слава, – запучеглазил Космонавт. – У меня на днях мать должна приехать на свидание и передачу сделать.
– Жены не греют? – спросил я.
– Я с семьями не общаюсь, так, иногда сын один пишет, – вздохнул Заздравнов.
– Сколько ему?
– Пятнадцать.
– Родители твои где живут?
– В деревне под Тулой. У бати пчелы, на зону мне по целому бидону меда привозил.
Леша погладил жирные губы и полез за сигаретами.
– Сколько можно дымить?! – отследив замысел Космонавта, запротестовал Шер.
– Слава, это вторая за полчаса, – неожиданно для себя стал оправдываться тот.
– Это пятая за десять минут, – не унимался Шер.
– Я и так скачуху тебе делаю, все-таки возраст, сидишь немало. Поэтому заканчивай, – угрожающе прорычал Заздравнов.
– Леша, я еще не начинал! – подскочил Слава, который был вдвое у́же и на голову ниже собеседника. – И голос здесь повышать не надо. В тюрьме сидим.
– Я такой же арестант, как и ты, я с тобой нормально сейчас разговариваю…
– Курят только дебилы, – стоял на своем мошенник.
За полночь, смолотив батон колбасы, Заздравнов завалился спать. Под утро, проснувшись, я посмотрел на одиночную возле тормозов шконку, на которой поселился Космонавт. Он лежал с искаженным, словно парализованным лицом, с открытыми хрустально-мертвыми глазами, отрешенно уставившись в потолок.
По заявлению Заздравнова на кашу оперативники вызвали на беседу Шера, пообещав, по его словам, выписать карцер, если нечто подобное повторится. Леха для оперчасти являлся ценным пассажиром. Здоровенный, тупой, полностью зависимый от следствия, сдавший товарищей, редко подогреваемый с воли. Как сказал один мудрый сиделец, у дурака две лампочки – зеленая и красная. Красная – опасность, зеленая – жрать. У Заздравнова этот светофор работал безотказно. Конечно, для использования в тонкой информационной разработке нужных арестантов Леха был непригоден, но для организации психологического пресса, вроде постоянного источника физической угрозы, Космонавт подходил идеально.
Сукам на «девятке» платили. Тем, кто тупо стучал и гнобил сокамерников, обычно раз в месяц на лицевой счет кидали по тысяче рублей, которые должны были покрывать нужду в сигаретах. Если сосед получал извещение о переводе именно этой суммы, возникали серьезные сомнения в его порядочности. Леша получил такую квитанцию через два дня после заезда в нашу хату…
Первое, с чем нам пришлось столкнуться: Заздравнов четыре раза на дню, минимум по двадцать минут за подход, чистил зубы.
– Леша, тебе диагноз «шизофрения» не ставили? – как-то раз поинтересовался Шер.
– Не-а. Кто ж мне даст на дурку уйти?! А почему шизофрения?
– Признак шизофрении, когда человек конкретно на чем-то заморачивается. Очень наглядный пример – полировка бивней каждый час.
– Почему каждый час? Не каждый, только после еды.
– Да ты постоянно жрешь. Ты только не подумай, я без претензий. Не в обиду, Алексей, просто если ты исполняешь, хочешь на дурку сорваться, то я тебе могу рассказать, как это лучше сделать, если нет, то ты в натуре псих, – сочувственно заключил Слава.
– Насчет этой самой, как ее?..
– Шизофрении, – подсказал Шер.
– Во-во. Не уверен, но с головой у меня реальные проблемы. Сегодня ночью голоса слышал.
– Слушай их, может, что нужное скажут.
– Хорош тебе. Что они нормального могут сказать?
– Например, – задумался Шер, – чтобы ночью вскрылся на дальняке. Не, лучше не так. Потом кровянку твою гнилую собирай. С твоим наркоманским стажем у тебя по-любому гепатит. Чтобы тихо повесился на решетке.
– С чего ты решил, что у меня гепатит? – возмутился Заздравнов. – С чего мне вешаться?
– Всяко лучше, чем сдохнуть на «Черном дельфине» (колония особого режима, в которой содержатся приговоренные к пожизненному заключению. – Примеч. авт.) годков через двадцать.
– Какой «Черный дельфин»?! – В глазах Космонавта блеснул ужас. – Это за две-то мокрухи?
– А ты думал условным отделаться? Сейчас в России пыжак и за одну могут дать, – авторитетно кошмарил соседа Шер.
– Мне обещали не больше десяти, – неуверенно возразил Космонавт.
– Это ты в последнем слове скажешь. Плавать тебе, Леша, дельфинчиком, ихтиандр ты наш мордовский, – рассмеялся Слава.
Схватив сигарету, Заздравнов занавесился на дальняке.
– Куда пошел? – хохотнул вдогонку мошенник, перекрикивая шумящую воду в унитазе.
– Надавило на клапан.
– Хочешь, я тебе подавлю? – резвился Шер.
– Не понял! – промычало за загородкой.
– Да все ты понял. Ты туда не ср… а курить ходишь. На клапан ему надавило.
– Правда, прихватило, – снова стал оправдываться разбойник.
– А я, по-твоему, идиот, по звуку воды не могу определить? Туда же ничего не падает. Так что, Леша, не надо здесь засранство симулировать. Подписался на поср…, будь мужчиной – ср…, а не кури втихушку на параше.
– Ты говори, да не заговаривайся! – свирепо прогремел Космонавт.
– Ты мне угрожаешь?! – взвизгнул Слава. – Не, Вань, ты это слышал? Он мне угрожает. Конечно, я больной и старый журналист, а ты, Леша, здоровое, крепкое быдл… бык, здоровый и крепкий. В легкую можешь меня убить или покалечить, только спросят с тебя потом, как с гада, потому что я живу по понятиям, а ты черт закатушечный…
– Ответишь за свои слова! – взревел Заздравнов, вылезая из-за занавески. Лицевые бугры залились багрянцем, пустые глаза стелила красная пелена.
Шер, сообразив, что малость перебрал, стал перекручивать разговор, пытаясь снова загнать разъяренного оппонента в оборону.
– Леша, дорогой, личного у меня к тебе ничего нет, – широко улыбаясь и глядя в глаза, Слава «заякорил» собеседника, легко коснувшись ладонью его локтя. – Просто поступки за тобой бл… ские числятся.
– К-к-какие? – охолонулся Заздравнов, сохраняя сжатыми кулаки, все еще угрожавшие Шеру сиюминутной расправой.
– Ну, ты, в натуре, как будто вчера заехал, – по-отечески вкрадчиво продолжал Слава, мастерски остужая градус кипения. – Ты же людей за деньги убивал, а это бл… ский поступок.
– Время такое было, – окончательно сдулся Космонавт.
– Время-то, оно, конечно, идет, меняется. А понятия постоянны. Так вот, Леша. – Назидательно вздохнув, Шер решил добить дурака жалостью. – Спишь ты плохо, гоняешь много, совсем себя не бережешь. Отсюда озлобленность, отсюда истерики.
– Не могу я спать, – заскулил Заздравнов. – Видишь, не дают они мне снотворного.
– Лешенька, они же врачи, им диагноз нужен. Конечно, когда ты говоришь: «Тетенька, дайте мне таблеточку, спать хочу», она тебе никогда ничего не даст.
– А как надо? – Раскрыв рот, Космонавт покорно внимал Шеру.
– Вот! Вместо того, чтоб сразу подойти ко мне и сказать: «Слава, братуха, подскажи, как и что», ты начал здесь быковать, хамить, на меня бросаться, на дальняке фокусничать. А теперь: «Слава, помоги!» Какой ты, Леша, оказывается, подкожный, – брезгливо поморщился Шер.
– Че, тебе трудно сказать? – насупился Космонавт.
– Не трудно, даже тебе. Леша, никогда не ломись в открытые двери, ясно?
– Ясно, – склонил голову убийца.
– Короче, слушай, лепиле надо сказать: «Доктор, дайте мне, пожалуйста, пять таблеток донормила в связи с резким обострением копрофилии».
– Копро… как-как? Я лучше запишу.
– Копрофилии. Это такое психическое заболевание, скрытое, без особо видимых признаков.
– От души, Слава! Да я с пяти колес по двенадцать часов спать буду. Облегчил ты мои страдания!
– Ты уже должен, – снисходительно бросил Шер.
– Это по-любому, – заурчал Космонавт.
Вечером кормушка открылась: «Доктор нужен?» – крикнул продольный.
– Нужен, нужен. – Слава засеменил к тормозам, предусмотрительно опередив Заздравнова.
– На что жалуетесь? – раздалось в окошко.
– На все, доктор. Болит все. Еле хожу, спать не могу, кушать не могу. Не жилец я, доктор, боюсь, что долго не протяну, – стонал Слава в кормушку. – Психика не выдерживает, с ума схожу. Представляете, какое давление на меня оказывается!
– Какое еще давление? – пробурчал врач.
– Ну как же! Меня, интеллигентного человека, тонкой душевной конституции, журналиста-международника, зама председателя профсоюза работников телевидения, посадили под плен бандитов.
– Чем же я-то могу помочь?
– Пониманием, доктор! Пониманием всей глубины несправедливости и чудовищности беззакония, чинимых над больным, несчастным человеком. А я ведь, доктор, дочку один растил, совсем маленькая, четыре года. Они ведь ее… – Слава всхлипнул. – Фактически сиротой оставили, при живом-то отце…
С полными пригоршнями пилюлек Шер, довольный, заковылял от тормозов.
Тут же в кормушку Заздравнов поместил свою живую репродукцию «Портрета неизвестного» Пикассо.
– Здрасте, доктор, дайте мне пять, а лучше десять сонников, у меня это, блин, обасрение, как ее, мать твою… – Леха полез в карман за бумажкой, – обасрение ко-про-филии. Вот!
– Облажался, Смоктуновский! – захохотал Шер, когда под аккомпанемент матерного врачебного фольклора железное окошко захлопнулось. – Слова учить надо! Ты же не Путин, чтобы по бумажке читать. Эх, какую идею испоганил.
– Что теперь делать, Слава? – взмолился Космонавт. – Варианты еще есть?
– Есть! Осталось стырить и унесть! – всплеснул руками мошенник. – Медицинский справочник во мне увидел? Копрофилия уже не пролезет.
– А шизофрения не пролезет?
– Не то пальто… Хорошо, в следующий раз скажешь, что страдаешь эксгибиционизмом. Только не жадничай, больше пяти не проси. Завтра Наталья дежурит, она оценит…
19 марта главной новостью всех федеральных СМИ стал приговор «группе аферистов», торговавшей поддельными спецномерами и разрешениями на установку спецсигналов. Слава, как паровоз, получил семь лет, Яковлев – пять лет и один месяц, Иванов – два года, Тарасов – пять с половиной, Шапатин – два с половиной, Моторико – четыре года.
Шер вернулся мрачный, но с гордо поднятой головой. Этот удар он выдержал достойно, хотя тюремная семилетка в его планы явно не укладывалась. Первые несколько дней после приговора он выговаривался: костерил судью, мусоров и подельников, подбадривал себя перспективами условно-досрочного освобождения и неизбежностью свободы.
Я залез в текст приговора. Логика и русский язык у судьи Тимирязевского райсуда Л. А. Дубовской были явно не в чести. Приведу лишь некоторые выдержки, естественно, сохраняя оригинальную орфографию и пунктуацию: «…На первоначальном этапе судебного разбирательства Гаспль В. И., так же, как и в ходе предварительного следствия он пояснял, что паспорт на фамилию матери – Шер, был приобретен за 5000 рублей у станции метро Маяковская, согласно информации, полученной из газеты <…>. Впоследующем Гаспль В. И. в этой части изменил показания и поясняя, что паспорт получал в паспортно-визовой службе, не заходя в помещение, поскольку форму № 1 вынесли ему на улицу, и там он прописался <…>. Гаспль В. И. <…> виновны… а также в подделке, официальных документов, представляющих права в целях их использования, и сбыте таких документов <…> Гаспль через не установленного следствием лица изготовил поддельное удостоверение помощника министра внутренних дел…»
Внутреннее напряжение и злобу Слава снимал, подтравливая Заздравнова с изяществом маститого психолога и просчитанным риском дрессировщика хищников. Благо, и повод выдался подходящий. У Леши кончились сигареты, а ларек, где можно было бы потратить казенную тысячу, не предвиделся.
– Слава, у меня куреха закончилась, – сообщил Космонавт соседу, точно зная, где можно разжиться табачком. – У тебя есть сигареты?
– Есть. Целый баул. Вон, под шконкой стоит, самый жирный. «Мальборо», «Кент», «Парламент», – потер руки мошенник.
– Дай мне… пару блоков, – растянуто произнес Космонавт, соображая, не продешевил ли он в просьбе.
– Дай уехал в Китай, с Ярославского вокзала, поезд «Москва – Пекин».
– Тебе что, жалко? – Леха шутливо пристыдил Шера, до конца не осознавая серьезность отказа.
– При чем здесь жалко – не жалко? С чего это я тебе должен что-то давать?
– На «общее» же выделяют сигареты. – Улыбка на лице Заздравнова стала трансформироваться в звериный оскал.
– Сам-то понял, что сказал? Где ты и где «общее»?! Общее – на «Матросской тишине», а здесь 99/1.
– Я тогда сам возьму. – Космонавт подступил к заветному баулу.
– Объявим тебя крысой, пустим прогон соответствующий.
– Выходит, – Леха решил выкрутить ситуацию на свой лад, – что ты мне, правильному пацану, отказываешь в нужде?
– Во-первых, – Слава был неумолим, – правильный пацан – это не профессия. Во-вторых, в этой жизни за все надо платить и все надо зарабатывать.
– А что ты хочешь? – недоверчиво скосил взгляд на табачный склад разбойник.
– Надо подумать, – цинично скривился мошенник. – К примеру, самое легкое – на вечерней проверке сломай нос дежурному помощнику, два блока твои.
– Хорош ерунду говорить. – Леха угрюмо потупился в матрац.
– Ладно, черт с тобой… просто отними у него фуражку.
– Я же в карцер сразу поеду.
– Не сразу и с двумя блоками «Парламента». Согласен? Если да, то один блок могу прямо сейчас тебе авансом выдать. – Слава расстегнул на сумке туго стянутую молнию, обнажив разноцветные края фирменных коробок. – Но если фуфло двинешь, то не обессудь. Сам знаешь, фуфлыжник – хуже пидараса.
– А-а-а, – простонал Заздравнов.
– Поражаюсь, – Шер застегнул молнию, – как ты, такой слабоочковый, замочил кого-то. Фуражку у мусора отнять и то не можешь.
– А ты можешь?! – взревел Леха.
– А я не курю. Кстати, стрелочник от фуфлыжника мало чем отличается, – ворчал Шер. – Еще боксер! Слушай, а ты боксер, который дерется или который в…?
Заздравнов был раздавлен в полное ничтожество. Он хотел и мог разорвать Шера, но этим Леха лишил бы себя последнего шанса получить курево. Столь паскудный мотив заставлял Космонавта лебезить перед «журналистом-международником»:
– Слава, выдели хотя бы пачку. Будешь моим лучшим другом.
– Лучший друг – это тумбочка. А у тебя, как у латыша, только хрен да душа. Даже покурить нет.
Леша выдохся, сник и пошел чистить зубы. Он с трудом дождался завтра. Пепельно-бледный, с опухшими от бессонницы глазами, но с выражением детского счастья на лице он шел на допрос в расчете выклянчить у следаков пачку, а то и две никотиновой радости.
Не став дожидаться сокамерника, мы с Шером сели обедать: остатки курицы, которая накануне зашла Славе, немного сыра и положняковая ячка на гарнир.
Леша вернулся в невменяйке: глаза горели, тушу трясло, словно в лихорадке, говорить связно он не мог, лишь давился матом. По ходу выяснилось, что целых три пачки дьютифришного «Мальборо», которые щедро сцедил следак за очередные «разоблачения» Космонавтом своих бывших товарищей, выводной отшмонал у Леши на обратном пути.
– Гадина-а-а! Сигаретки даже не оставил! Все забрал, сволочь! – верещал Космонавт.
– Слышь, ихтиандр, не переживай ты так. Иди, поешь, – поддержал Шер обескураженного сокамерника.
– А что, курочки больше нет? – Леха разочарованно окинул скромное нутро холодильника.
– Извини, опоздавшему поросенку и сосок у жопы! – прочавкал Шер, обгладывая цыплячью ножку.
– Слава, дай покурить, – тоскливым голосом, пробивающим на жалость, вновь заревел Заздравнов. – Не могу я больше!
– Если тебе совсем невмоготу, то существуют два варианта. Первый – это сломиться из хаты. Второй – это заставить мусоров выдать тебе курево.
– Как заставить? Че ты несешь?
– На любом централе есть запасы курева, которыми в случае крайней потребности опера могут греть арестантов. Поэтому кипешуй, требуй, борись. Не поможет – вскройся у тормозов. Добьешься у них хоть одной пачки, я тебе сразу подгоню блок.
Случай «потребовать» у вертухаев сигарет выдался только во время вечерней проверки.
– Гражданин начальник, у меня сигареты кончились, а ларька нет, а я не могу без курить, – протараторил Космонавт.
– Пишите завтра заявление, так и так, прошу выдать из фонда изолятора сигареты. В течение трех дней ваше заявление будет рассмотрено.
На следующий день мой послеобеденный сон был грубо прерван душераздирающей истерикой Космонавта, сопровождающейся ударами кулаков в тормоза:
– Дайте сигарет. У-у-у! Я же сегодня рапорт написал.
– Что-что ты там написал? – сквозь сон процедил я. – Рапорт?!
– Ну, эта… – осекся и покраснел Космонавт. – Заявление, я хотел сказать.
– Что ты хотел – ты сказал. Про кого писал?
– Не надо к словам придираться, – неуверенно пробормотал Заздравнов. – Оговорился я.
– Оговорочка-то по Фрейду. – Я окончательно проснулся.
– Леша, я что-то не понимаю, – включился в разговор Слава. – У тебя словарный запас максимум слов пятьдесят, из них половина матерных. Объясни, как в остальные скудные литературные объедки, которыми ты изъясняешься, попал этот иностранный термин?
– Да я… эта…
– Понятно все с тобою, Леша. Не напрягай голову, заболит с непривычки. – Я натянул на себя фуфайку в надежде досмотреть столь бесцеремонно прерванное сновидение.
Слава решил не останавливаться в своих психиатрических опытах, воспользовавшись привычкой Заздравнова пить холодный зеленый чай, который постоянно настаивался в литровой пластиковой банке. Когда Космонавт ушел на вызов, Шер щедро растворил в питье несколько доз крепительного. Вернувшись от следаков, Леха залпом осушил емкость. К несчастью Космонавта, была пятница, поэтому рассмотрение всех заявлений переносилось в лучшем случае на понедельник.
В воскресенье на быка было больно смотреть. Совершенно спятившее выражение лица, изможденного бессонницей и разукрашенного грязным ворсом щетины. Он то и дело чистил зубы и занавешивался на дальнике.
– В голове не укладывается, как ты наркоманить бросил, – удивлялся со своей шконки Слава. – Коли ты так переживаешь из-за какой-то привычки.
– Смог, Слава, смог! – рычал не находивший покоя Космонавт. – Мне и курить уже почти не надо. Если бы не привычка, то совсем бросил бы.
– Вот видишь, Леша, мне еще спасибо скажешь, что не потворствовал слабине твоей. – Шер вдруг разглядел еле заметные перекаты блесток по щекам соседа. – Ты что, плачешь? – остолбенел мошенник от столь неожиданного эффекта.
– Я никогда не плачу, просто иногда слезы текут, – потупил глаза Космонавт и, распрощавшись с остатками собственной гордости, продолжил: – Слава, пожалуйста, ну дай покурить! Я без курехи третий день проср… не могу.
…В понедельник на вечерней проверке дежурный помощник принес Заздравному две пачки «Явы».
– Держи, заслужил! – Слава после ухода вертухаев достал блок «Мальборо». – Молодец, добился-таки своего!
– Слава, братан, от души! Я тебя реально признал. Ошибался я в тебе. Не в обиду ошибался. Прости, дорогой! Благодарю, Слава.
В этот момент Леха готов был целовать Шеру руки.
Ранний подъем. Заказали «по сезону». Через час закинули на «сборку» – в пустую узкую хату на третьем этаже. Щели в окне залеплены хлебом с туалетной бумагой, видно, зима здесь выдалась тяжелой. Сон победил страх застудить почки, и я заснул на железной решетке нар. Еще часа через полтора лязгнули тормоза, в хату вошли четверо цириков. Все, как один, болезненно-недокормленного вида. Старший из них – прапорщик лет двадцати семи, но уже с огромной залысиной – сел за протокол осмотра. Захваченные в дорогу «Мертвые души» изъяли сразу. Мол, не положено вывозить книги, вернем по приезду. Тщательно изучили носки, стельки от обуви, все складки на одежде. Затем вывели на продол, где на зеленом фоне гуиновского камуфляжа неприятно резанул глаза мышиный ментовский мундир.
Вперед! На этап!
Куда? Зачем? – Вопросы бесполезны и бессмысленны, на них никто не ответит. Вывели во двор. Весна! Сердце охватил сладостный и тоскливый трепет. Закружила ностальгия, словно кадры кинопленки запрыгали картинки вольной жизни. Вспомнилась деревня, почудился дымок паленой прошлогодней травы, послышались родные голоса. Как будто где-то рядом, за спиной, над мангалом колдовал дед, а чуть поодаль ворчала бабушка…
Но короткой оказалась пленка, оборвалась она быстро. Меня затолкали в зеленую «буханку». Последний раз я ездил на такой лет пять назад в археологической экспедиции. Только в этом «уазике» вместо лавок по бокам навинчены четыре глухих отсека, в один из которых меня заперли. Свет в стакан проскальзывал через узкое отверстие в кузове, скрытое с улицы металлическими «ресничками». Минут через сорок простоя в буханку загрузили еще троих бедолаг с «Матроски». Поехали.
Первая остановка – Бутырский суд. Следующая – Институт имени Сербского. В бойнице зеленого фургона запестрело Садовое кольцо.
Проскочили Новый Арбат, Зубовскую площадь и Счетную палату, потом ушли куда-то налево. Снова дворы, шлагбаум, колючка и ребятишки в камуфляже. Однако территория мало походила на тюремную. Белые бордюры, вечнозеленые ели, столики со скамейками, одним словом – «дурка».
Остановились напротив двери с вывеской «Комната психологической разгрузки водителя». Хлопанье дверей и внова круженье вдоль свежевыкрашенных поребриков. Машина встала, мотор умолк.
– Миронов! – раздалось снаружи.
– Здесь. – Я стукнул по двери стакана.
Взвизгнул замок, и весна снова издевательски ухмыльнулась нежно-бархатным солнышком.
– За мной иди. – Смердящий скотиной лысый и жирный мент в сержантских погонах затопал впереди. Вход в «Сербского» явно не парадный: обшарпанная дверь с фанерными заплатами, узкий коридор, снова дверь, за которой шло броуновское движение врачей, ментов и уголовников. В просторном закутке длинного больничного холла с пятиметровыми потолками располагалась клетка а-ля зоопарк, рядом с которой, уткнувшись в засаленные фуражки, скопом дремал младший сержантский состав. За решеткой уныло жались бедолаги, судя по виду, алкоголики-душегубы, порешившие жен и собутыльников.
Не успел я толком изучить новых соседей, как в горловине холла, словно видение, возникла девушка в наброшенном на тонкие плечи белом халате. Опасливо косясь на ментов, она чирикнула мою фамилию, и тут же раздалось быстрое цоканье ее удаляющихся шпилек.
Серая форменная масса пришла в ленивое шевеление, и лишь минут через пять, разминая затекшие от браслетов запястья, я сидел в огромном кабинете. Здесь, давя служебной необходимостью приветливую улыбку, восседала та самая, с тонкими плечами.
– Значит, Миронов Иван Борисович. – Для верности девушка дважды глянула в бумаги.
– Так точно, товарищ доктор, – ответствовал я, пытаясь пробить ее натянутую серьезность, и небезуспешно. Уголки губ девушки уже было опрометчиво дернулись, но тут же поспешно замерли.
– Вам предстоит пройти расширенную психолого-психиатрическую экспертизу. – Ее лоб нарочито съежился, покрывшись морщинками. – Зовут меня Оксана Николаевна. Я психолог.
– Очень приятно, Оксана… – Оборвав ударение, я ловко поймал ее взгляд.
– Называйте меня Оксаной Николаевной. – Девушка покраснела и отвела глаза.
– Сколько тебе лет, Оксана Николаевна? – Надо было срочно развивать успех. – Здесь-то практику небось проходишь?
– Это не важно! И, пожалуйста, называйте меня на «вы». – Она, верно, злилась, что ее врачебный статус в глазах обвиняемого оказался не слишком высок.
– Как скажете, Оксана Николаевна. – Акцент на отчестве прозвучал издевательски.
– Вам будет предложено пройти ряд тестов. – Казалось, она вновь вернулась к привычной роли, хотя от дежурной серьезности Оксаны не осталось и следа.
– С вами все, что угодно, доктор, – не унимался я, наслаждаясь огромным кабинетом, больше похожим на залу, чьи высокие своды напоминали стены педагогического института, где минули без остатка бесшабашные студенческие годы.
Девушка, не поднимая глаз, улыбнулась и, слегка замявшись, протянула первое задание.
– Как все банально! Знакомые фокусы над человеческим сознанием! – Передо мной лежали тесты, на которых мы проводили опыты с детьми при изучении психологии в институте.
– Конечно, методики-то все старые. – Оксана нисколько не удивилась моему замечанию. – Приходилось сталкиваться?
– Я же учитель по образованию. Готовили к работе с детьми. Кто ж знал, что это на мне в «дурке» будут испытывать.
– Да, точно! Вы же педагогический заканчивали. Историк, если я не ошибаюсь? – Оксана оживилась. – Ну тогда для вас труда не составит, хотя можете отказаться.
«Ага, отказаться! Сама ведь не поняла, что сказала, – размышлял я про себя. – Нет, миленькая, всю вашу ерунду будем проходить от начала до конца, долго и медленно!»
