Иван Полоник
Дикий мед. Окончание рассказа «Птичка певчая»
Закончился сентябрь. Прошелестел листвой тихий листопад. Пролетело нежной паутинкой, под яркими солнечными лучами, которые уже не давали прежнего летнего тепла, бабье лето. Недаром эти недели в году называют бабьими. Ну, какое тепло от пожилого человека? Так, только блеск, в глазах, былое и думы… А вот к советам пожилых людей, можно иногда и прислушаться…
Наступила слякоть. Частые осенние дожди монотонно стали стучать по крышам почерневших изб. Замерла к зиме небольшая деревня с названием Чернушка, которая стояла вдоль речушки Вонил. В деревне насчитывалось около полусотни домов, а на её середине стояла, как и у большинства таёжных деревень, такая же, как и дома жителей, почерневшая от времени церковь.
Жили в деревне в основном пенсионеры и те семьи, которые могли как-то прокормить своих детей и жён. Но, иногда наезжали в деревню из разных мест «цивилизации» охотники, рыбаки. Среди всех этих приезжих был и пчеловод Сашка Гвоздёв. Так и теплилась в деревне жизнь, как у вдов, кто захочет – приласкает, но в большинстве выпадает им обида. Такова вдовья судьба… Такова, или ещё хуже, судьба русских деревень сегодня.
Правда, молодой парень Сашка Гвоздёв, останавливался не в самой деревне, а на хуторе Комарово, километров в четырех-пяти от Чернушки. Там он содержал свою пасеку. Таких хуторов при Советской власти, в каждом районе, были десятки, а в стране, десятки тысяч. Их пристёгивали к центральным усадьбам более крупных колхозов как отделения или бригады, так и жили люди в тайге, куда изредка наезжало районное и колхозное начальство. Приезжая, оно смотрело на всё, разводило руками, обещало многое и уезжало до следующего приезда. Жители таких хуторов привыкли ко всему, к тяжелой крестьянско-отшельнической жизни, работе и к приезжающему начальству. И казалось им, пусть от этого начальства пользы было им мало, но и без него, как без хорошего анекдота, было бы скучновато в этих местах.
Они знали главное, работать нужно для себя. Потому держали на своих подворьях коров, свиней, кур и прочую домашнюю живность. Занимались промыслом в тайге, рыбачили по таёжным рекам. Были и лошади в подсобном общем деревенском хозяйстве, для почты, или как "скорая помощь". На угодьях таких хуторов, крупные колхозы заготавливали сено, при помощи районной элиты, которую райкомы партии посылали в некоторые дни поры сенокоса, заготовленное сено свозили на центральные усадьбы к животноводческим фермам по осени или зимою. А иногда, брали над такими хуторами шефство разные районные организации, помогали кое-чем тамошнему населению. Только вот, хлеб на таких полях давно не сеяли хлеба. Забыли крестьяне шум тракторов, комбайнов… Знойные трудовые дни в деревнях. А вместе с этим и запах хлеба, спечённого в домашней печи. О которой, стонет Остерман по телевидению. Тоскует как сыч при совках о деревнях… Эх!.. Времена…
Дети, выросшие на таких хуторах, учились в районных школах, жили в пришкольных интернатах. Сами хуторяне, жили спокойно и кроме повседневной работы и всяких сельских забот, ставили в своих домах на печах брагу, домашнее пиво, а изредка гнали самогонку. Закусить, пока, было чем. Правда, вот деньги водились нечасто. На трудодень платили сколько, только чтобы хуторяне не забыли, какие они есть эти деньги в государстве. В обучении их детей помогали область, район и школа.
А когда прошумели девяностые годы двадцатого века, вся государственная система таких переплетений, а может быть преступлений, рухнула. Никто не вникал из правительства в их жизнь. Люди стали разъезжаться, кто куда как испуганные птицы с деревьев после выстрела. Так и опустели тысячи таких хуторов и деревень по России. Остались только пустующие строения, вид которых наводит на человека тоску.
В морозные и снежные зимы, по заброшенным подворьям и деревенским улицам бегали зайцы, лисы. Иногда проходили волки, осторожно принюхиваясь к бывшим жилищам людей и хозяйственным постройкам, где ещё не выветрился полностью крепкий устоявшийся запах домашних животных. В тех хуторах, где ещё теплилась кое-как жизнь, по вечерам, в какой-либо избе, собирались местные мужики и курили до потемнения в глазах самосад, который они садили и готовили к курению, в связи с подорожанием курева в магазинах центра, обсуждая разные события в мире и фильтровали разные постановления современного правительства в стране. Зачастую сравнивали жизнь при Советском Союзе и современную, но всё было так закручено властью, что и итог нельзя было подвести. Одно было ясно, как и при «Совках», им предлагают только хорошее будущее, чем-то схожее на загробную жизнь. Так и сегодня обещают. Словом – страна обещаний. Страна будущего! Никогда правительство не сказало,-…Вот, – возьмите… Только дай… Впереди пути, как они выражались, было не видно ни зги, как в накуренной ими избе, за что их ругали хозяйки дома.
Главное мужиков беспокоило то, что будет, если зарубежье откажет, по какой-либо причине, поставлять нам сельхоз продукты? Что делать будем? Чем кормиться будет народ? Вновь разрабатывать придётся поля, заросшие березняком и американским борщевиком? Наверно к НЭПу сворачивать нужно. Опять же, чем разрабатывать? Лошадёнок нет, тракторов тоже, разворовала всё колхозная и районная «элита» на металлолом. А семена на посевную где возьмёшь? Но кроме всего, нужно ещё полгода ждать урожая, сколько время нужно для этого?.. Но, как ещё и уродит земелька? Конечно, земля отдохнула за период десятилетий, и ждёт своего исконного хозяина, как здоровая физически женщина крепкого мужика. Твою мать!.. Это Россия,.. которая продавала всегда свой хлеб за рубежом… Конечно, и сейчас продаёт… Правительство хвалит урожаи в последние годы, но цены на муку и мучные изделия постепенно повышаются в России. А из чего пекут? Такую муку ранее хозяин не повёз бы домой даже на корма скотине. Господи! Но кинься к беде, то куда всё на хрен и денется. Было же при совках,.. голод сделали искусственно… Мастера…Как говорила когда-то жена Сталина, – …для этого, чтобы оставить такую страну как Россия без хлеба, ума много не нужно. Эх!…
Так наговорившись и накурившись досыта, они расходились по своим избам, по тёмным улицам, на которых, по указанию власти сельского поселения, было обрезано электрическое освещение улицы. Вокруг гуляла тьма… Гуляла она и в душах неграмотных крестьян. Ни медпункта, ни школы, ни клуба… Церковь и та пустовала, хотя оставшиеся в деревне мужики подремонтировали её немного, словно пугаясь старых грехов своих уже умерших родителей, которые когда-то и разорили её. Эх!.. Особенно пугались, ночного крика сычей… Русь бескрайня!.. Русь страшная своими бунтами… Говорил когда-то великий писатель.
Интересно, но даже некоторые киноартисты и режиссёры сегодня это заметили. Надысь, показывали по телевизору, как один из столичных режиссёров приехал на один из опустевших хуторов России и пытался выяснить у сотрудника районного АТС, звоня по путинскому телефону, которые по его указу поставили на сегодня в каждой деревне, – …а куда же люди подевались из опустевших изб? – спросил он. Наверно приехал посмотреть место съёмок, для своего очередного кинофильма-пасквиля на советскую власть. А тут,.. вдруг,.. на тебе, людей нет в таких местах и хуторов не стало при современной власти… Дома-то хиреют без хозяев, разваливаются. А телефон стоит среди пустых жилых домов, алея своей краской, словно алый флаг при совках у бывших сельсоветов.
Что ему ответили – неизвестно. Не сказали в телекамеру. Возможно, послали его на другой хутор,.. посчитали его за ........., мол, ты что, не знаешь, что хутора Неелово давно уже нет и в помине?.. Вот, повесил он трубку на рычаг, как-то ещё уцелевшего таксофона, в этом пустынном месте и призадумался у своего дорогого японского внедорожника марки – "Колхозамяма". Так, прикидывая перед камерой из себя плакальщика и поборника за исчезающими деревнями, хуторами по российским просторам и уехал к себе на «троекуровскую» свою усадьбу, где есть и пилорама и лес под рубку и дома и " приписные" крестьяне… Всё это является его собственностью. Конечно, он родименький не знал и ему никто не подсказал, что, по этому щекотливому вопросу, нужно звонить в Москву. Наверно не грамотным был… Однако, стоит же у идеологической власти… И Героя Труда получил сегодня. Так и сидит дома, крутит свои «бесогоны»… Такое возможно только в России.
По такой причине, на заброшенных крестьянами хуторах, пахотная земля быстро зарастает побегами берёз, сосен и елей. Но более интенсивно от всех деревьев разрастается борщевик, завезённый сюда коммунистами из-за рубежа. Вот какую память они оставили после себя будущим поколениям крестьян, ни вырубить, ни уничтожить. Что стоило спихнуть, сорвать всё, что символизировало правление коммуняков? А вот борщевик… в память народу России подаренный ими на века, задача для всех будущих поколений. Напрасно, напрасно сегодня правительство снизу и доверху не уделяет этому растению должного внимания…напрасно. В будущем времени борщевик раскинет свои корни не только по деревенским угодьям, но и в города залезет. Дышать нечем будет – аллергия… Будет хуже НАТО… В августовские дни стоит он дубами, выше роста человека, с большими зонтами на стволах. Одним словом – зонтичное растение… Не стало человека в этих местах, не стало и полей, где подкармливались; боровая дичь, лоси, медведи, кабаны, на овсах и картофельных полях. Ушел человек, ушла и большая часть живности тайги. Да и как им жить, везде страшные пожары. Иными словами, произошло перераспределение природных кормовых баз согласно основному ЗАКОНУ ЖИЗНИ. Оно ведь как? В России – коллективизации, индустриализации, электрификации, химизации, инновации, модернизации… А что дальше будет?.. Целый круговорот, спираль, – а воз и ныне там… Да что там Россия… На всей планете идёт кровавый передел территорий, того и гляди, Третья мировая война грянет.
Вот такой бесхозный бывший хутор и облюбовал для пчеловодства Сашка Гвоздёв. Завёз пчел, мастерил улья, делал и бортни, разводил пчел и имел неплохой доход. Оно так и есть, когда человеку не мешает правительство и не указывает ему, как нужно хозяйничать, а особенно, не грабит его, то и жизнь движется. Нет же, плановость… До планировали… До грабили… А как же, с чего больше эти трутни будут жить? Вот и дожились…
Сашка, наведывался из пасеки в деревню Чернушку в основном за продуктами питания в магазин, а также, немного подрабатывал из-за уважения к людям деревни, подвозил им на своей худенькой технике выписанный пенсионерам лес на дрова. Всё же, основная его работа заключалась в пасеке. Основные деньги зарабатывал по уходу за пчелами. Жители деревни уважали его, за хороший нрав и отзывчивость. Чаще он бывал в деревне зимою, когда его пчелы, как он говорил,– спали. А всё лето трудился до пота на пасеке. Ясное дело, русский мужик он трудяга… жаль таких всё меньше и меньше в России. Вынуло правительство что-то из души мужика, как говорят, – вместе с водами выплеснули и новорождённого. А может и нужно кое-кого выплёскивать, а то рождаются разные там трансгендеры. Господи! Слово – то какое? Да что там говорить, работы нет, а если и есть то, не платят, а за что купишь трактор, косилку, и всё остальное?.. Вот и хозяйствуй… НЭП в сельском хозяйстве необходимый. Обратиться в банк… боятся… Там полный беспредел… Воровать?.. Нет…
В деревне, клуб и церковь не работали, все жители проводили вечернее время у телевизоров. В тёплое время года, местные и в масштабе государства узнанные новости, обсуждали на пятачке у частного магазина Любки Макиной, где неизменно, почти в любую погоду, под накрытием бывшей автобусной остановки, с которой ещё не содрали полностью металлическую крышу, сидел старик дед Иван. Лет ему было уже за девяносто, а то может и за сотню. Хотя выглядел и древним, но было в нем что-то молодцеватое для его годов. В росте высокий, мослоковатый, выправка – ещё куда тебе?!… Глаза дерзкие, карие. На голове шапкой росли седые с прочернью густые волосы без единой залысины, и такая же была коротко подстриженная борода, только черные брови не имели седого окраса. И ходил он и летом и зимою, почти всё время, без головного убора. Что-то было в нём цыганское. Все звали его почтенно – Иван Михеевич. Одежда на нём была завсегда чистая, знать следил за собою, или может быть тайно, ухаживала за ним какая-то сердобольная старушка, а может и бывшая когда-то его дролечка.