Иван Степанович Веневцев
Урал – быстра река
Глава третья
1
Панька шёпотом ругал проснувшегося Мишку. Он на корточках сидел у изголовья друга. Мишка лежал на спине, потягивался и посмеивался.
– Ну Анютку дак Анютку вёз под пологом, што особенного, так бы и сказал, а то чухнул, да ускакал, и за ногу задел осью, чуть ногу не сломал. Я думал, ты Надёжку вёз, а стал ей говорить, так она и знать ничего не знает… Ну, айда, пойдём скорее.
Мишка умылся. Взял в руки гармошку.
Группа девушек сидела у ворот дома, почти напротив Галиной квартиры. Парни подошли туда, там была и Надёжка.
Из комнаты Галя услышала голоса молодёжи, быстро оделась, вышла ко двору, села на скамейку. Ей хотелось получше рассмотреть Надёжку, о которой рассказывала ей хозяйка. Надёжка, мол, не дурна собой, ну така бойка, така бойка, на одной ноге семь дыр вертит. Ну солдат, да и всё…
Гале неудержимо захотелось посмотреть эту казачку – «солдата». Интересна ей была и вся молодёжь этих мест. Парней и девушек собралось много. Молодёжь веселилась, удивляя городскую барышню вольными, развязанными взаимоотношениями и жестами.
Сердившаяся Надёжка не выдержала, отозвала Мишку в сторону, попятилась шага на два, взяла руки в бока, часто моргая глазами:
– Да ты што ж, собака, целыми возами зачал баб возить по степям, инды полог чуть-чуть сошпиливашь! Всё говоришь, отец не пускат на улицу, а сам бегаш, как кобель по мясным рядам. Говори, кто лежал под пологом, а то сейчас вот этим камнем ошарашу.
– Если бы я так на тебя рассердился, то ей-богу, не стал бы с тобой разговаривать. Ну что тебе стоит послать меня ко всем анчуткам и гулять вон с Васькой? Он ведь за тобой все сапоги износил, бегает, и парень он хороший, – уговаривал Мишка.
– Да не люблю я Ваську, подь ты с ним к чёрту. – На глазах у Надёжки блестели слёзы.
– Ну ладно, разбираться будем после, а здесь улица и день, люди видят, над тобой же будут смеяться. Да и зачем ты меня ругаешь? Я ведь тебе не муж, и ты мне не жена и не пристяжная, и ты, и я с кем хочем, с тем и гуляем. А баб, говоришь, возами возил, то никаких баб я не возил, это над тобой Павлушка подсмеялся, а ты поверила, он уж говорил мне об этом. Вот, говорит, я Надёжку разыграл. Эй, Паня, пойди сюда, – закричал он другу. – Вот ты её разыграл, а она меня чуть не избила.
Панька поспешил с выручкой.
– От-та дура, я посмеялся, а ты поверила, зараза. Тьфу, ну хоть ничего им не говори, всё равно придумают.
Успокоенная Надёжка, улыбаясь, побежала к девушкам. Панька и Мишка о чём-то поговорили, рассмеялись и вернулись к молодёжи.
Обрадованная Надёжка не отходила от Мишки, а он жался от неё, чувствуя на себе взгляд Гали. Наконец Мишка предложил пойти всем на другую улицу.
Девушки, а за ними и парни с хохотом ушли за ближайший угол.
2
Подходило время отъезда Гали домой, в Калугу.
Она знала, что в станице учительствует дама, Анна Григорьевна, на зиму приезжает из Оренбурга, а сейчас проводит каникулярное время дома. Надо найти эту даму и договориться, чтобы та уступила Гале свою работу. Галя оплатит ей жалованье за весь год сразу отцовским чеком.
«Брошу Калугу. Зачем мне гимназия, зачем карьера? Здесь спокойней, и воздух чистый, сельский… – по-детски рассуждала Галя. – Но как найти Анну Григорьевну?»
Галя спросила хозяйку, та ответила: «Знаю я, што у нас учительша Анна Григорьевна, а где она живёт, глаза лопни, не слыхала».
Галя пошла к атаману.
Любезно приняв Галю, атаман, которого она назвала не господином атаманом, а по имени и отчеству, Василием Анисимовичем, сказал ей:
– Я не знаю, но, мне кажется, барыня или барышня, что наша учительница Анна Григорьевна Голощапова живёт в Форштадте. Точно её адреса я не знаю, и едва ли он где значится. Её адрес можно получить только у тех людей, с которыми она здесь знакома. Можно узнать у Веренцовых, она к ним ходила.
Краска бросилась Гале в лицо. Ей показалось, что на последних словах атаман улыбнулся, хотя он не имел в виду другого смысла.
Галя поблагодарила, быстро повернулась и вышла.
«Как видно, изрядно вымуштрованный, из недавних военных, и, кажется, не рядовой казак, – подумала Галя. – Что значит любовь: она всё окружающее заставляет любить. Вот даже атаман их мне нравится, а я даже простых казаков боялась». Галя долго думала об этом миловидном с чёрными глазами атамане.
Она дала телеграмму домой: «Чувствую маленькое нездоровье, задержусь несколько дней после срока. То же скажите гимназии. Целую. Галя». Но вместо нескольких дней шла к концу вторая неделя.
Как масленый блин, зажаренный и затомленный на жирной, горячей сковороде, чувствовал себя около Гали Мишка…
Добилась-таки Галя адреса Анны Григорьевны. От Мишки она ничего не могла узнать. На её вопрос он ответил:
– А шут её знает, где она живёт. Зимой она всё к нам ходила, журналы да газеты носила, а мы читали. А зачем ты спрашиваешь? Зачем она тебе нужна?
Галя не ответила и снова спросила:
– А молодая она, интересная или нет?
– Она славная, хорошая, мы все её любили, – растягивая слова, ответил Мишка.
Галя тяжело дышала, напряжённо слушала.
– Ей лет… лет… сорок, высокая-высокая, вот здесь и то ей, пожалуй, надо сгибаться, – показал Мишка на небо…
Галя облегчённо вздохнула и поцеловала возлюбленного.
С адресом на руках Галя собралась завтра выехать в Оренбург для договорённости с Голощаповой, а сейчас пошла погулять по берегу Урала, где часто проезжали Веренцовы с молотьбы. Они возили хлеб в амбары. Мишка подладился приезжать верхом каждый вечер. Если приезжал днём на подводах с хлебом, а Галя ходила по берегу, он бросал на дорогу записку. Галя брала, в записке были время и место их встречи вечером.
И с Гнедым Галя завела знакомство. Он не возражал, когда Мишка подсаживал Галю верхом, а сам водил коня в поводу. Спокойно и весело было на душе у обоих.
Она надеялась договориться с Голощаповой – сидеть дома, получить сразу за целый год жалованье, кто не согласится? Да ещё Галя ей что-нибудь подбросит, не оставит в обиде.
Галя будет учительствовать здесь, в станице. Наплевать ей на калужскую гимназию. Если она будет здесь, около неё будет и Мишка, а стало быть, и нескончаемое счастье.
С милым радость нестерпима,
С милым теплая земля,
Даже карканье вороны —
Лучше трели соловья…
Разгуливая по крутому берегу Урала, Галя увидела извозчика, он ехал по городской дороге, пылил своей пролёткой, где сидел какой-то господин в шляпе. Пролётка проехала далеко от Гали и скрылась. Галя не придала этому значения, мало ли здесь ездят разных дачников и начальников из Оренбурга.
Она ходила, думала о Мишке, а сердце о чём-то пугливо ныло. Она увидела торопящуюся к ней хозяйку. Галя не знала причины, но сердце уколол кто-то… Хозяйка махала рукой, подзывала к себе:
– Барыня, тебя там какой-то барин спрашивает.
Гале казалось, что у неё оторвалось сердце, волнение, смешанное с непонятным испугом, перехватило дух. Она еле шла за хозяйкой. С тоской и болью в сердце взглянула на дом Веренцовых. Как будто вели её на казнь, и она в последний раз смотрела на вольный свет, который сейчас казался стократ милей и прекрасней.
«Ну кто же это? – спрашивала себя Галя. – Муж? Но он убит ещё в четырнадцатом. Кто-нибудь из знакомых? Не может быть, никому я не писала… Папа? Нет, он работает. Уф!»
– А молодой он, хозяюшка, или старый? – дрожащим голосом спросила она.
– Да молодой вроде. Да я и не посмотрела как следует, – ответила та.
Оставался один квартал до квартиры. Вот сейчас будут видны хозяйские ворота, около которых – извозчик и нежданный гость.
Когда прерываются какие-либо сильные стремления или страсти, то ставшая этому причиной встреча с самым близким становится безрадостной. Состояние было такое, что лучше бы не ходить туда, а вернуться и уйти куда-нибудь далеко-далеко, в поле, там есть надежда увидеть Мишу, а здесь?.. Как будто шла она на суд, к тяжкой каре. Ноги заплетались. Наконец, вошли в улицу, откуда стал виден извозчик около хозяйского дома, но где же барин?
Вдруг сзади кто-то закричал: «Галечка, Галечка, милая!»
С выступившими на лице бисеринками пота Галя оглянулась – к ней подбегал вышедший из-за угла отец. Она необъяснимо боялась приезда мужа, и только тут облегчённо вздохнула и бросилась на шею отцу.
– Галечка, как я рад, что ты здорова! А ведь ты нас с мамочкой совсем перепугала. Мамочка почти не спала, всё просила меня скорее поехать за тобой. А ты как хорошо пополнела, так хорошо выглядишь, – целуя дочь, радовался Борис Васильевич.
Галя смутилась, покраснела, простодушные слова отца показались ей двусмысленными.
– С тех пор как хозяйка пошла за тобой, мне показалось, много прошло времени, и я пошёл навстречу, тем более был рад, что пошла гулять, из чего можно было заключить, что ты здорова, – радовался отец.
Подошли к воротам. Галя попросила отца обождать, пока она осмотрит квартиру, – в полном ли она порядке для встречи отца. Она боялась возможных следов мужского пребывания.
Борис Васильевич охотно согласился, предложил извозчику попросить разрешения хозяев заехать во двор, передохнуть, закусить.
Галя всё больше радовалась приезду отца. Она была уверена, что Мишка отцу понравится.
В квартире отец ещё раз поздоровался с дочерью. За обедом Галя угостила отца ликёром, на что он шутливо обратил внимание: «Кому приготовила? Уж не сама ли стала пить?» Галя отшучивалась, краснея.
После рюмки ликёра голова у Гали пошла кругом, о чём-то тосковало сердце. Она решила разом сбросить тоску, рассказать отцу всё. «Сегодня или завтра, а говорить нужно», – думала она и тут же, как бы шутя, сказала:
– Папочка! Я уж совсем не хочу отсюда уезжать домой.
– Надеюсь, это и была причина болезни, – заметил отец. – Боже мой, уж не влюбилась ли ты здесь?
– Да, папа, – лаконично, всё с той же шутливой интонацией ответила она.
Борис Васильевич замкнулся, задумался. Галя просила извинения. разговор не вязался до самого вечера.
Борис Васильевич чувствовал себя как бы обиженным, но не хотел пытать дочь. Чтобы рассеять неприятное впечатление, заменить его приятным, даже радостным, как рассчитывала Галя, она решила как можно скорее показать отцу Михаила. Она помнила о расположении отца к казакам.
С наступлением сумерек Галя сказала отцу, что должна сходить в одно место. И пошла за станицу, где в последнее время по вечерам ожидала Веренцова, а он подъезжал верхом, спрыгивал с коня, и уходили они далеко в степь.
Сегодня Галя хотела, чтобы Мишка пошёл с ней к отцу. Она радовалась предстоящему исходу смотрин.
3
Было ещё совсем светло, когда Мишка гнал с поля коней по случаю субботнего дня. Мишка заметил, как в ворота Галиной квартиры вошёл какой-то барин. Как горячим банным паром хватило Мишку с ног до головы: «Или муж, или хахаль из здешних господишек. Сейчас бежать туда нельзя, приходится ждать сумерек».
Бессильно злясь, он нажал на коней, как будто они виноваты, что к Гале пошёл хахаль и поймать его там нельзя. Кони столпились у ворот, лезли, давили друг друга и, проскочив во двор, пробежали далеко в сарай и робко смотрели оттуда.
Ужинать Мишка не хотел, ждал сумерек, чтобы пойти и прихватить у Гали соперника, пока тот не ушёл.
Смеркалось. Мишка зашёл с заднего двора. Во дворе вглядывался в каждый угол – не стоит ли там с кем Галя? Подошёл к крыльцу – дверь в сени открыта. Сбросил башмаки около крыльца, прошёл в чулках по сеням до комнатной двери, она открыта. Около раскрытого окна, спиной к нему, сидел мужчина, света в комнате не было. Мишка попятился в сени, вышел на крыльцо.
«Значит, она рядом с ним сидит, только против окна видно его, а она – против простенка. Муж или хахаль?» – подумал весь вспотевший Мишка. В висках стучало, от злобы и ненависти он дрожал, как в лихорадке. Снова зашёл в комнату. Ему казалось, что он отчётливо видит Галю: она сидела рядом с мужчиной, против простенка и держала его руку на своих коленях.
Только сейчас Мишка сердцем почувствовал жгучую ревность, которую раньше не замечал за собой. Только сейчас он горячо почувствовал безмерную любовь к Гале. Нет, он не мог отдать её в руки другого, в руки соперника. От бешеной ревности в горячей Мишкиной голове появилось: убить его!
За окном закричала Галя: «Папочка! Вы, наверное, ругаете меня?»
Как будто проснулся Мишка ото сна или очнулся от припадка. Фигура Гали, сидевшей у простенка, вмиг исчезла. Мишка ясно представил обман мыслей и мишуру иллюзий. Попятившись, он вышел в сени без звука.
Появившаяся с улицы в воротах Галя, увидела его, тихонько подбежала, обняла, поцеловала.
Мишка молчал, говорить он не мог.
– Что с тобой? Милый… Ты весь дрожишь… – спросила, всматриваясь в него, она.
– Это кто там сидит? Не хахаль ли? – еле выдавил казак.
– Да это же папочка! В гости ко мне приехал, – неудержимо целовала она Мишку. – Ну, успокойся, мой родной, – радовалась Галя, что у возлюбленного колыхнулась ревность. – Да ты почему же в чулках? Ну, успокойся, мой желанный, я понимаю тебя, – упрашивала Галя, не замечая брошенных у крыльца башмаков.
Мишка молчал, тяжело дышал. Состояние было такое, когда человека прерывают, не давая закончить необходимое дело.
– Ну, успокойся, – повторяла Галя, – вот тебе задание: сходи домой, обуйся и приоденься, немного успокойся и сейчас же, сейчас же приходи, а я этим временем приготовлю кое-что. Иди! Только скорее вернись, не заставляй меня плакать, ожидая тебя, – провожала до ворот Мишку Галя.
Мишка в каком-то полузабытьи почти не слышал её слов, не понимал их.
Проводив Мишку, Галя убежала в дом. За воротами Мишка увидел себя в одних чулках, вернулся к крыльцу, надел башмаки, побрёл, как пьяный, домой. Болела голова. О чём он думал в этот момент, он не знал, не мог припомнить и после.
Дома машинально надел сапоги, брюки, фуражку и наборный ремень. Он всё же сознавал, что идёт на смотрины. У зеркала расчесал всклокоченные волосы, поправил на бок фуражку.
4
Вернувшаяся Галя быстро зажгла в комнате свет, поцеловала отца, собрала на стол.
Борис Васильевич понял, что должен прийти кто-то из Галиных подруг. Те слова, сказанные при встрече, не выходили из головы. Он терялся в догадках. Галя, калужская красавица, приехала в деревню, и вдруг втюрилась, как «оглобля в кузов». «Не может быть, – думал отец, – вот сейчас придёт кто-нибудь, и я постараюсь расспросить».
Галя налила отцу чайный стакан ликёра. Борис Васильевич отказывался, но дочь упросила. Вслед за первым налила второй, а если, мол, скучно одному пить, то я позову хозяина или их взрослого сына, который только что приехал с поля.
Борис Васильевич согласился. Галя выскочила за дверь, чтобы подтвердить слова о хозяйском сыне. Минуты тянулись, Мишка задерживался.
Борис Васильевич спрашивал, скоро ли?
Наконец, Галя услышала, как ворота тихо открылись. Она вышла во двор.
– Миша, ты не стесняйся папочки, он очень хороший. Мы пока не будем говорить ему о нас. Я тебя пока рекомендовала хозяйским сыном.
Мишка в волнении не понял сказанного Галей: «Какой хозяйский сын? Что она говорит? Пока не будем говорить о нас… Ему и никогда-то не нужно говорить».
– Я сейчас войду, а ты – через минуту, – добавила, целуя Мишку, Галя. – Только не забудь, милый, мы не должны до времени выдавать себя.
Мишка махнул рукой вслед вошедшей в дверь Гале. Минуту обождал.
Борис Васильевич услышал шаги в сенях, взглянул на приоткрытую дверь. Смелым рывком, без предупреждения кто-то широко открыл её.
Разница между вошедшим и теми, кого Борис Васильевич когда-то встречал в Вышнем Волочке, была лишь в отсутствии у этого голубых лампасов на брюках, да в его молодости. Бросалась в глаза фуражка с ладным лакированным козырьком, плотно прилёгшим ко лбу. Фуражка с голубым околышем придавала Мишкиному лицу особую прелесть. Левый висок прятался под чубом, покосившим фуражку на правый бок.
Мишка сказал одно слово: «Здравствуйте» – и, смотря исподлобья, встал у порога чуть ли не боком к Борису Васильевичу.
Галя замерла, счастливая, улыбающаяся.
Борис Васильевич пошёл навстречу. Мишка пожал его протянутую руку и снял фуражку.
Борис Васильевич, не выпуская гостя, повёл его к столу, приобняв за плечо.
Неравнодушие Гали было очевидно, она бегала вокруг отца и Мишки. Хотелось сесть рядом с женихом, как она его сейчас воображала, обнять его, поцеловать… Села подальше от обоих. Сейчас же Мишке налила ликёра. Мишка выпил, не ожидая Галю, и подмигнул ей. Он скользил взглядом по отцу своей любимой. Борис Васильевич был дородный, элегантно одетый красавец. Мишке он очень понравился.
Угощая его, Борис Васильевич спросил:
– Вы только сейчас приехали с поля?
– Нет, я с поля давно, – сказал, закусывая, Мишка и подумал: «Хватился, – только приехал, – я все дела уж переделал и тебя чуть к праотцам не отправил, ладно ещё Галя…»
– А мы вас ждали-ждали. Галечка сказала, что вот-вот приедете, а вас всё нет и нет. Отец ваш тоже дома? – спросил Борис Васильевич.
– Нет, отец приедет утром, остался ток караулить.
Галя подавала ему какие-то знаки, но Мишка думал: «Э-э-э, не моргай, это она просит, чтобы я пил больше. Вот ещё тоже баба, всегда ей хочется, чтобы я больше пил, как будто я не знаю, сколько нужно пить».
Борис Васильевич спрашивал Мишку о военной службе, скоро ли он будет мобилизован, о хозяйстве.
Мишка рассказывал об отце и братьях, о казачестве и его традициях. Здесь же проговорился о том, что в течение предстоящей зимы должен закончить подготовку на курс вольноопределяющегося по общеобразовательному цензу, с этим старший брат его припирает к стенке.
После этих слов Галя хотела подойти к нему, расцеловать и тут же объясниться отцу, не скрывая даже своих материнских перспектив, уж очень весело и отрадно было на душе от выпитого, но Галя побоялась Мишки. «А вдруг он встанет, – подумала она, – скажет: „Да с чего ты это взяла? Так твою перетак…“ Ведь от этого медведя всего можно ожидать. Как только он уйдёт, всё расскажу папе».
– Да, при вашей комплекции, наружности и воспитании я вижу вас через некоторое время незаурядным кавалеристом, прекрасно владеющим шашкой и пикой. Желательно увидеть вас настоящим, служившим службу казаком. Когда будете возвращаться с фронта, куда вы, пожалуй, через годок попадёте, то я и Галя просим заехать к нам в Калугу, – рассмеявшись на последних словах, сказал Борис Васильевич.
– Постараюсь, если дыр мало в голове будет, – весело сказал Мишка, – но при условии, если Галина Борисовна до того времени не выйдет замуж.
Борис Васильевич подозрительно посмотрел на дочь и рассмеялся.
– Нет, нет, – сказал он, – не выйдет.
Огнём жёг этот разговор захмелевшую Галю. А последние слова окончательно выбили её из колеи, она подошла к отцу, поцеловала его и заплакала.
Мишка покраснел, как будто попался с поличным. Борису Васильевичу всё стало понятно, но он старался не подать виду и не стал спрашивать её о причине слёз, боялся, что дочь скажет такое, что ему станет стыдно перед этим молодым человеком. Он сказал ласково и тихо:
– Дочка, иди ляг, отдохни, а мы ещё немного посидим.
Галя уходить не хотела.
«Надо скорее сматываться, – подумал Мишка, – а то ещё ляпнет что-нибудь, тогда, не знай, передом выходить, не знай, задом. Вот ведь какая, немного выпьет – и повело».
Мишка стал вставать, Галя не пускала. Мишка стал прощаться с отцом Гали, она не позволяла прощаться. Наконец Борис Васильевич попросил отпустить Михаила Степановича, так как хочет поговорить с ней. Он простился с Мишкой, крепко и долго жал ему руку.
Борису Васильевичу не хотелось расставаться с Мишкой, этот казак захватил, приковал к себе, но нужно было разрядить атмосферу, помешать неуместным откровениям дочери. Он хотел объясниться с ней по горячим следам. Мишку он просил прийти на следующий день, напомнив, что завтра праздник.
Галя хотела проводить Мишку, но простилась у сенной двери и быстро вернулась.
Мишка вышел к воротам, постоял и пошёл искать Паньку, думая: «Вот ведь какая, шут её взял, меня просила не говорить, а сама расписала почти всё».
В квартале он встретил Надёжку с подругой и ушёл с ними на вечёрку.
Вернувшись из сеней, Галя попыталась лечь, но отец позвал её, Галя села к столу.
– Дочка, объясни, не скрывай ничего, – сказал он ласково, несколько сбоку взглянув ей в глаза и погладив руку.
Разгорячённая Галя без смущения стала рассказывать всё, что знала о родственниках и самом Мишке. С особым нажимом остановилась на старшем брате, уверяла отца, что если бы он увидел старшего сына Веренцовых, то невольно пошёл бы за ним, ища дружбы, а Михаил, по её мнению, превзойдёт брата, за это она ручалась. В конце концов Галя сказала, что, если бы даже и раньше пытались ей доказать несостоятельность партии с Веренцовым, всё равно это было бы уже поздно.
Теперь одна её цель и просьба к отцу, чтобы он помог ей увезти Веренцова с собой в Калугу или позволил бы остаться здесь, другого выхода уже нет. Кроме того, Галя подчеркнула, что не сомневается в том, что отец никак бы не возражал против её решения, если бы знал более подробно Михаила и его семью.
Отец молчал. Галя думала: «Ах, какое это скучное занятие – объяснение ясного! Ну зачем я не пошла проводить Мишу? Он теперь дома так скучает. Я готова ходить с ним всю ночь. Если бы он позволил бывать на их вечерках или посиделках».
Борис Васильевич внимательно выслушал дочь. Веренцов ему нравился. Но как изменить слову, давно уже данному двум-трём калужским женихам, которые просят подействовать на дочь? К тому же все, как на подбор: и знатные, и богатые, и молодые. «У этого когда-то будет положение, а у тех уже есть. Правда, дети… любо будет посмотреть, но ведь они люди-то какие – не удержишь его в Калуге: сбежит и дочь увезёт, а мы опять останемся одни. Он в своём-то Оренбурге и то не будет жить, так и будет тянуть в свою станицу. Ему хоть генерала пожалуй, всё равно предпочтёт плуг в руках, да скакать по полям, чем гулять с дамой по городу. Город-то для них, чтобы лишь попьянствовать, нахулиганить и попасть в полицейский участок, или ускакать домой без шапки и без колёс. Ах боже мой, как бы отговорить её хотя на время».
– Так вот, дочка, – начал он, – я полностью разделяю твоё решение, не возражаю против твоего выбора, но вот дело в чём, ты подумай: время сейчас военное, Михаил Степанович может быть взят на фронт во всякую минуту. И если будешь здесь, то рискуешь оказаться в такой скуке, что с ума сойдёшь, а к нам выехать и родители Веренцова не позволят, и ты не захочешь их обидеть. Я могу согласиться на твою жизнь здесь лишь в том случае, если ты сейчас же, при мне, войдёшь в дом Веренцовых. И второй вариант: если даже и согласится он сейчас поехать к нам в Калугу, то он раньше, чем доедет до Самары, уже начнёт оглядываться назад, а туда, в Калугу, приедет, то заскучает с первого же дня. Обожди, обожди, дай договорить, – остановил он рукой Галю, начавшую было возражать. – Ты его, дочка, ничем не забавишь. Ты думаешь его какой-нибудь оперой заинтересовать? У-у-у… Ему конь нужен для поля. Они согласны обливаться потом и дышать знойной пылью на сенокосе, пашне, молотьбе, чем сидеть, ничего не делая, в городе. Если почему-либо приходится задержаться в городе больше, чем на сутки, то они там начинают пьянствовать, хулиганить или скучать до слёз. Такие они люди, дочка. Они совсем другого устройства. Ну а самое главное то, что у нас его захватит мобилизация, тогда поминай, как звали. Ведь он в кавалерийскую-то часть ни за что не пойдёт, если она не казачья, а уж если в пехоту, то он тут же застрелится, но не пойдёт или нас всех перестреляет… Да ты не смейся, Галя, честное слово, были уже такие случаи. Я их ведь хорошо знаю. Они насколько забавные, настолько и опасные. Один выход, самый верный: договориться, что он приедет к нам прямо с военной службы, если будет скоро взят, а если война скоро кончится, а он взят не будет, кроме как на действительную службу, как у них говорят, а их берут в двадцать один год, то я весной сам поеду за ним и привезу, если на это будет его согласие. После нашего отъезда он скорее даст согласие поехать к нам, так как заскучает, если верить твоим доводам. Как ты на это смотришь? – говори теперь.
Галя думала. Слёзы ей застилали глаза, а в воображении сменялись картины, нарисованные отцом. Мысли путались. Самым страшным было представить горькую скуку в стенах своего дома, в Калуге, когда Миша где-то далеко, гуляет с девушками, отвыкает от неё, и она по своей же вине, по своей нерешительности теряет его навсегда.
«Самое надёжное – это увезти его с собой, но как это сделать? Ведь нет ещё его согласия, ещё нет ничего определённого, как говорить с отцом», – маялась она.
– Папа, – сказала она, – я знаю, вы только помочь мне хотите, сделайте так, чтобы я с ним не расставалась, я просто не могу, иначе не могу. – Галя поцеловала отца в лоб, прежде чем уйти к себе.
Полагаясь во всём на отца, Галя и не заметила, что внутренне сдалась. Первую позицию оставляешь шагом, с последующих бежишь бегом. Если бы Галя могла слышать, каким погребальным звоном для её планов прозвучали её последние слова. Отец знал теперь, что увезёт дочь домой, без сомнения.
