Иван Тургенев
Параша

Полная версия

Но – может быть – увы! воспоминаньем

Вновь увлечен, подробным описаньем

Я надоел – и потому готов

Рассказ мой продолжать без лишних слов.

XIV

Моей красотке было двадцать лет.

(Иной мне скажет: устрицам в апреле,

Девицам лет в пятнадцать – самый цвет…

Но я не спорю с ним об этом деле,

О разных вкусах спорить – толку нет.)

Ее Прасковьей звали; имя это

Не хорошо… но я – я назову

Ее Парашей… Осень, зиму, лето

Они в деревне жили – и в Москву

Не ездили, затем что плохи годы,

Что с каждым годом падают доходы,

Да сверх того Параша – грех какой! –

Изволила смеяться над Москвой.

XV

Москва, Москва – о матушка Москва!

Но я хвалить тебя не смею, право;

Я потерял бывалые права…

Твои ж сыны превспыльчивого нрава,

И в них мои смиренные слова

Возбудят ревность – даже опасенья.

И потому к Параше молодой, –

О матушка, прошу я снисхожденья…

А если, о читатель дорогой,

Навеянный приятностью рассказа,

Отрадный сон закрыл вам оба глаза, –

Проснитесь – и представьте себе день…

Прежаркий день… (Я посажу вас в тень.)

XVI

Прежаркий день… но вовсе не такой,

Каких видал я на далеком юге…

Томительно-глубокой синевой

Всё небо пышет; как больной в недуге,

Земля горит и сохнет; под скалой

Сверкает море блеском нестерпимым –

И движется, и дышит, и молчит…

И все цвета под тем неумолимым

Могучим солнцем рдеют… дивный вид!

А вот – зарывшись весь в песок блестящий,

Рыбак лежит… и каждый проходящий

Любуется им с завистью – я сам

Им тоже любовался по часам.

XVII

У нас не то – хоть и у нас не рад

Бываешь жару… точно – жар глубокой…

Гроза вдали сбирается… трещат

Кузнечики неистово в высокой

Сухой траве; в тени снопов лежат

Жнецы; носы разинули вороны;

Грибами пахнет в роще; там и сям

Собаки лают; за водой студеной

Идет мужик с кувшином по кустам.

Тогда люблю ходить я в лес дубовый,

Сидеть в тени спокойной и суровой

Иль иногда под скромным шалашом

Беседовать с разумным мужичком.

XVIII

В такой-то день – Параша в темный грот

(О нем смотрите выше) шаг за шагом

Пришла; пред ней знакомый огород,

Знакомый пруд; а дальше за оврагом

Знакомый лес на холмике… Но вот

Что показалось ей немного странным:

В овраге под кустом сидел один

Охотник; резал хлеб ножом карманным,

Он по всему заметно – господин;

Помещик; он в перчатках – и красиво

Одет… Вот он поел, потом лениво

Собаку кликнул, шапку снял, зевнул,

Раздвинул куст, улегся – и заснул.

XIX

Заснул… Параша смотрит на него,

И смотрит, признаюсь, с большим вниманьем.

К ним ездили соседи… но его

Лицо ей незнакомо; описаньем

Теперь мы не займемся, оттого

Что уж и так с излишеством речист я…

Он спит, а ветер тихо шевелит

Его густые волосы, и листья

Над ним шушукают; он сладко спит…

Параша смотрит… он не дурен, право.

О чем же вдруг так мило, так лукаво

Она смеется? Я б ответил – но

Мне женский смех постигнуть не дано.

XX

И час прошел… и предвечерний зной

Внезапно начал стынуть… уж и тени

Длиннее стали… Вот – охотник мой

Проснулся, стал лениво на колени,

Надел небрежно шапку, головой

Тряхнул – хотел подняться… и остался…

Он увидал Парашу – о друзья!

Глядел, глядел – с смущеньем засмеялся,

Вскочил, взглянул поспешно на себя,

Потом через овраг легко и смело

Перебежал… Параша побледнела,

Но до забора он дошел и стал,

И с вежливой улыбкой шапку снял.

XXI

Она стояла, вспыхнув вся… и глаз

Не подымая… Сильно и неровно

В ней билось сердце. «Умоляю вас, –

Так начал он, и очень хладнокровно, –

Скажите мне, теперь который час?»

Сперва она немножко помолчала

И отвечала: «Пятый» – а потом

Взглянула на него; но он, нимало

Не изменясь, спросил: «Чей это дом?»

Потом весьма любезно извинился

Бог знает в чем и снова поклонился,

Но не ушел… сказал, что он сосед

И что с ее отцом покойный дед

XXII

Его был очень дружен… что он рад

Такой нежданной встрече; понемногу

И двадцать раз сказавши «виноват!»

(У нас заборы плохи, слава богу),

Через забор он перебрался в сад.

Его лицо так мило улыбалось

И карий глаз так ласково сиял,

Что ей смешным и странным показалось

Дичиться… Он ей что-то рассказал,

Над чем она сперва довольно звонко,

Потом потише засмеялась… с тонкой

Усмешкой посмотрел он ей в глаза –

Потом ушел, пробормотав: «Gomm'ca!» ^[1]!

XXIII

И вслед она ему смотрела… Он

Через плечо внезапно оглянулся,

Пожал плечьми – и, словно приучен

К победам, равнодушно улыбнулся.

И ей досадно стало… Громкий звон

Раздался в доме… Чай готов… Небрежно

Она, вернувшись, рассказала всё

Отцу… Он засмеялся безмятежно,

Заговорил про старое житье,

Про деда… Но уездный заседатель,

Вдовец, Парашин древний обожатель,

Разгневался и покраснел, как рак,

И объявил, что их сосед – чудак.

XXIV

А я б его не назвал чудаком…

Но мы об нем поговорить успеем;

Параша села молча под окном

И, подпершись рукой – мы лгать не смеем, –

Всё думала да думала о нем.

Алеет небо… над правой усталой

Поднялся пар… недвижны стали вдруг

Верхушки лип; свежеет воздух вялый,

Темнеет лес, и оживает луг.

Вечерний ветер веет так прохладно,

И ласточки летают так отрадно…

На церкви крест зарделся, а река

Так пышно отражает облака…

XXV

Люблю сидеть я под окном моим

(А в комнате шумят, смеются дети),

Когда над лесом темно-голубым

Так ярко пышет небосклон… о, в эти

Часы я тих и добр – люблю, любим…

Но кто поймет, кто скажет, чем так чудно

Томилось сердце барышни моей…

Состарившись – и тяжело и трудно

Припоминать блаженство прежних дней –

Тех дней, когда без всякого усилья

Любовь, как птица, расширяет крылья…

И на душе так страстно, так светло…

Но это всё прошло, давно прошло.

XXVI

Да, вы прошли и не вернетесь вновь,

Часы молитв таинственных и страстных,

Беспечная, свободная любовь,

Порывы дум, младенчески прекрасных…

Всё, всё прошло., горит упорно кровь