Анатолий Иванов
Алкины песни
– Пошли, девчата…
Позже всех поднялась Алка. Проходя мимо Хопрова, она опустила голову. Но Сергей все равно увидел на ее лице чуть заметную белую полоску, – точно кто легонько провел по ее щеке мелом, – след бешеной скачки на лошади по лесу.
Сергей Хопров вздохнул и тоже пошел к возу.
* * *
Может быть, так ни на что и не решился бы молчаливый Сергей Хопров, который не находил себе места от полыхавшей в нем любви, может быть, и потухла бы она сама собой, как костер, в который никто не захотел подбросить новую охапку хвороста… Да снова запела Алка. Что-то грустное, сожалеющее звучало теперь в ее голосе.
Говорят, пьяные и влюбленные теряют рассудок. Забыл Сергей Хопров, что есть у него жена и дети. Молчаливым осенним вечером, почти не таясь, пришел он на овцеферму. И будто не удивилась Алка его появлению, подняла на него серые, чуть притушенные глаза.
– Выйди на минутку, – тихо попросил Хопров, комкая в руках габардиновую кепку, которую принес почему-то в руках.
Алка накинула на плечи белый вязаный шарфик, потянула вниз концы так, что острыми углами выступили плечи, но с места не двинулась.
– Зачем? Если есть что, говори тут…
Молча стаял у порога Сергей Хопров, молча смотрела на него Алка. Потом поднялась, стремительно вышла из комнаты, остановилась у изгороди кошары, навалилась на нее грудью, стала смотреть в землю, не говоря ни слова. Сергей подошел сзади, несколько раз хлопнул по изгороди фуражкой.
– Я сам… к тебе, – проговорил он, тоже смотря в землю.
– У тебя жена, дети…
– А мне что… Разведусь. Сама просит об этом.
Алка не пошевелилась.
– Ты не сердись, что я не пришел тогда к Касьяновой пади… Тяжело мне…
Оттолкнувшись от изгороди, Алка Уралова медленно направилась обратно. Сергей схватил ее за руку…
– А завтра… буду ждать… Придешь?
– Да, – Алка осторожно высвободила руку и ушла, не оглядываясь…
* * *
И ушла, не оглядываясь. А если бы посмотрела назад, увидела на том месте, где только что стоял Сергей, Любу Хопрову.
* * *
В чем обвинить Любу? В том ли, что забыла о гордости, тайком следила за мужем, угадав, куда он направился? В том ли, что стояла в темноте, слушая их разговоры, растоптанная, оплеванная, до крови кусала свои губы? Или в том, что любила своего Сергея, своего мужа, отца ее детей, может быть, больше, чем жизнь?
Не хотела, не могла отдать Люба Хопрова своего счастья Алке Ураловой. Знала, что совет деда Максима пойти и поговорить с Алкой так же бесполезен, как запоздалый августовский дождик – выгорели посевы, почернели степи и уж ничто не пробудит их к жизни. И все-таки пошла.
Когда скрипнула отворяемая Любой дверь, Алка, сидевшая за столом, подняла заплаканные глаза и медленно начала бледнеть. Несколько минут они молча стояли и смотрели друг на друга: Люба – с нескрываемой ненавистью оскорбленной, отвергнутой, но уверенной в своей правоте женщины, Алка – с каким-то испугом и одновременно с насмешливым превосходством человека, бессознательно чувствующего свою силу. Но не смогла все-таки выдержать Алка взгляда Любкиных глаз, опустила голову.
– Я пришла к тебе, Алевтина, – проговорила, наконец, Люба, почти не шевеля губами, боясь сделать от порога хоть один шаг.
Алка вздрогнула – столько мольбы и несдерживаемой боли прозвучало в голосе Любы.
– Что ходить ко мне? – ответила Алка, пальцы ее рук мелко дрожали. Заметив это, она убрала руки со стола.
– Слышала сейчас разговор ваш…
Алка пожала плечами, как бы говоря: «Тем более…» Потом зачем-то сказала, не поднимая головы:
– Меня все в деревне Алкой зовут…
Из ее глаз упала на стол крупная слеза и медленно расплылась по некрашеному, до желтизны выскобленному дереву большим пятном.
Бывают мгновения, когда чужое горе воспринимается сильнее и заставляет забыть о своем, как бы велико оно ни было. Так случилось и с Любой Хопровой. Женским чутьем поняла она, что не рада Алка своей любви, что мучается она не меньше ее самой. И не много же потребовалось, чтобы понять все это – всего одна Алкина слеза да еще еле слышный ее голос: «Меня все в деревне Алкой зовут…» Дрогнули крепко сжатые Любкины губы, быстро подошла она к Алке, остановилась в нерешительности.
– Чего плачешь… дурочка? – проговорила Люба.
Алка быстро подняла голову, встала из-за стола.
– Кто плачет? Кто?.. Думаешь, легко мне?.. Зачем пришла? Не отдам Сережку, не отдам… – задыхаясь, выкрикивала Алка прямо в лицо Любе Хопровой. Потом упала на застланную байковым одеялом кровать, на которой отдыхали во время дежурства на ферме животноводы, и долго плакала, вздрагивая всем телом…
* * *
На другой день вечером встретились за Касьяновой падью Алка Уралова и Сергей Хопров. Алка запоздала – пришла какая-то маленькая, притихшая. На ней было ее лучшее шифоновое платье с редкими большими лилиями. Сергей долго смотрел на похудевшее бескровное лицо, на синеватые круги под глазами.
– Ты не заболела?
– Нет, – ответила Алка, опуская ресницы. – Сядем где-нибудь.
Они опустились на срубленное и забытое в лесу дерево. Алка робко прижалась к плечу Сергея. Тог, помедлив, неумело обнял ее одной рукой.
Долго сидели молча.
Осенний, уже поредевший лес тоже молчал, будто вымерла жизнь на несколько километров вокруг.
Алка чуть поежилась. Сергей снял пиджак, накинул ей на плечи и опять осторожно прижал к себе. Сгущалась и все более чернела мгла.
– Поздно родилась я, Сережа, – проговорила, наконец, Алка.
– Как поздно?
– Так. На целых четыре года.
– Пустяки, – тихо отозвался Сергей и через минуту проговорил еще тише: – Не могу я без тебя… Уедем куда-нибудь.
И еще помолчав, добавил:
– Запутался я…
– А я не запуталась. Люблю тебя – и все. Давно, Сережа…
– Вот видишь, вот видишь… – несколько раз повторил Сергей, но Алка так и не могла понять, что означает это «вот видишь». Она смотрела в темноту перед собой, слушая, как редко и тихо стучит ее сердце.
– Хорошо, – произнесла вдруг она.
– А?
– Хорошо, говорю, Сережа. Я счастливая сейчас…
Сергей не ответил. Он погладил ее по щеке широкой мозолистой ладонью и только тогда понял, что она плачет.
– Ты чего?
– Так я…
– Не надо, – несмело попросил Сергей.
Алка не шевелилась. Через несколько минут она спросила:
– Помнишь, как вы с Любой свадьбу играли?
– Зачем ты… об этом?
– А я стояла вечером возле вашего дома, в саду. Обнимала дерево, смотрела в окно и плакала, – тихо продолжала Алка, будто не слыша его вопроса. – Ты смеялся, смотрел на Любу… И она тоже смеялась. Я думала: вы надо мной смеетесь. Дед Максим меня там и застал. « – Ты чего тут делаешь?» – спросил он. Я ответила: – «Пусть Любка не смеется надо мной…» Глупая я была. Дед так и сказал: – «Глупая ты».
– Видишь, я сам пришел к тебе, – глухо проговорил Сергей.
Любкины печальные глаза не удерживали его больше, да он и не думал о жене. Было темно позади, темно впереди. Но он шел и шел в эту темень, надеясь, что должен быть где-то просвет.
