Жан-Кристоф Гранже
Конго Реквием
23
За занавеской оказалось темно. В первой комнате – никакой мебели, только ковры. Женщины в таких же тюрбанах, как и те, что снаружи, сидели совершенно неподвижно. Эрван прошел вперед. Редкие окошки были закрыты картонками. Керосиновые лампы и свечи размечали пространство, бросая на глиняные стены розовый свет.
Это уже была не черная Африка, а красная – Африка пустынь и ислама. Несмотря на полутьму, ни намека на прохладу. Сама мысль о температуре ниже сорока градусов казалась утопией.
Сальво обратился к призракам на неведомом диалекте. Одна из женщин кивнула и встала. Маленькая, согнутая, она доходила ему до пояса. Женщина двинулась внутрь дома, и мужчины пошли следом, не говоря ни слова.
Они миновали множество закутков, разделенных занавесками, тряпками, простынями. За этими колышущимися перегородками Эрван различал множество силуэтов, подростков, девочек, вялых или занимающихся домашними делами – медленно и осторожно. Иногда слышался крик младенца. Наверняка плод сексуального насилия – или же непосредственно его жертва. Некоторые выздоравливающие хромали или передвигались с трудом. Эрван во время своих расследований в Париже получал отчеты о сотнях тысяч изнасилований, совершенных в стране, – говорили об одном изнасиловании в минуту. Он знал, почему эти женщины искалечены, но отказывался вспоминать детали, о которых читал.
В самой дальней комнате десяток привидений расположились вокруг жаровни, на которой готовился чай. Тень наклонилась и заговорила с сидящей старой женщиной.
– Мама Муна, – пробормотал Сальво.
Остальные раздвинулись, освобождая им место. Одетая в алую накидку с золотыми узорами, хозяйка дома странным образом наклоняла голову набок, и волосы ее не были курчавыми: пепельная шевелюра шла волнами под темным платком, ниспадающим на плечи. При свете огня ее лицо казалось вырезанным из очень твердого черного дерева. Две глубокие морщины выписывали зигзаг на ее скулах, сходясь к губам.
Взаимные представления. Сальво говорил по-французски, Муна улыбалась расслабленно, почти отсутствующе. Ее полуприкрытые глаза смотрели в пустоту, как у слепой.
– Она согласна говорить с тобой, – подвел итог баньямуленге, вручая Эрвану чашку чая. – Я правильно помнил: она работала у Белых Строителей.
– Остальные говорят по-французски?
– Нет.
Тем лучше. Нам публика ни к чему. Эрван сделал глоток – ему никогда еще не доводилось пробовать питье столь горькое и сладкое одновременно, – потом, испытывая неловкость, объяснил свое появление: его история сорокалетней давности немногого стоила в присутствии сегодняшних жертв. Старуха по-прежнему вглядывалась в загадочную точку, голова ее свесилась, как у сломанной куклы. Вступительная речь Эрвана, казалось, ее позабавила – хоть какое-то отличие от журналистов и представителей неправительственных организаций.
– Я работала у Верхувенов, – ответила она наконец на практически чистом французском. – Важная была семья в Лонтано. Отец руководил Рудничным союзом, он был хозяином города.
– Что вы у них делали?
– Убирала, конечно. Но и кое-что вдобавок… За обедами проследить, домашние задания с детьми…
– А откуда… Ну, я хочу сказать, у вас прекрасный французский.
В ее смехе проскользнуло легкое кокетство.
– Я одна из развитых девушек.
– Что это значит?
– Бельгийская придумка. Недостающее звено между обезьяной, то есть африканцем, и цивилизованным существом, то есть белым. «Развитой» означало мунделе-ндомбе: белый с черной кожей. Мы умели читать и писать по-французски, ели вилкой, спали на простынях. Это давало нам право покупать красное вино! Мобуту все это изничтожил. Нельзя подражать мзунгу…[30]
Он спросил об убийствах.
– Сначала де Вос, потом маленькая Корнет, а потом еще Магда де Момпер и Мартина Дюваль. Когда убили Монику… Верхувен как с ума сошел. Все время повторял: «Надо всех их поджарить!»
– А вы? Вас он к ним не причислял?
– Нет. Мзунгу всегда защищает тех, кто работает у него в доме. Как если бы мы больше не были черными…
– Эти семьи приехали из Нижнего Конго, как и убийца.
Она кивнула с долей уважения: Эрван выучил свой урок.
– Они узнали колдовство йомбе. Проклятие последовало за ними до самой Катанги. Человека-гвоздя послали духи!
Эрван бросил взгляд на Сальво, который не пропустил ни слова. У того было лицо как у ребенка, которому перед сном рассказывают волшебные сказки.
– Вы хотите сказать, что Белые Строители верили в духов?
– Они столько лет провели в Майомбе: как по-другому выжить?
Эрван отложил эту информацию в уголке мозга.
– Рассказывают, они совершили какую-то ошибку, вы знаете, какую именно?
– О таких вещах не говорят.
– Серия убийств была наказанием?
– Если так, то несправедливым: их дочери были невинны.
Хороший предлог вернуться к «Саламандрам». Муна повторила ему то, что он уже знал, а потом предложила то, чего он не ожидал: изображения жертв.
– Я была помешана на фотографии.
Бросила в темноту какое-то приказание. На несколько секунд воцарилась тишина. Эрван выпил новую порцию поданного ему чая – еще более горького и такого же сладкого.
Принесли снимки.
– «Саламандры»! – объявила Муна с забавной гордостью.
Это была групповая фотография – не только сами музыканты, но и десяток молодых женщин, поразительно друг на друга похожих. Блондинки или рыжие, все худенькие, иногда просто изможденные; на них были африканские туники, яркие блузы, мини-юбки и куча этнических украшений.
Муна выбрала еще несколько отпечатков и показала французу крупным планом Анн де Вос, Сильви Корнет, Магду де Момпер, Монику Верхувен… Все они были бледненькие и сухие, усыпанные веснушками. Их черты были тонкими, но иногда почти суровыми. Кости проступали под веленевой кожей.
– Их сходство просто… невероятно!
Муна засмеялась, прикрывая губы краем платка:
– Потому что они сестры.
– Что?
– Ну почти… Белые Строители категорически не желали смешиваться с местным населением и даже с другими европейцами, если те не были с ними в родстве. Клан оставался единокровным на протяжении многих поколений. Они женились на кузинах, иногда даже на родных сестрах, и всегда ходили слухи об инцесте…
Эрван смотрел на фотографии и представлял себе тех, кого на них не было: властных отцов, ревниво оберегающих свою истощенную кровь, анемичных, ушедших в себя матерей – выдохшихся цариц-несушек. На свой лад колоны повторили историю проклятых родов Древнего Египта или античного Рима, которые угасли в безумии или захирели от генетических болезней из-за эндогамии[31].
Вдруг он заметил фотографию, которая подействовала на него как удар в сердце: пара, стоящая на фоне заходящего солнца. Высокий мускулистый мужчина с прической афро в виде шара, как у «Пяти Джексонов»[32]. Грегуар Морван в расцвете молодости. На этом снимке он скорее походил на «окаянного детектива» Ан-Го[33] в фешенебельном «Клаб Меде», чем на полицейского, идущего по следу серийного убийцы. Но настоящий шок вызвал у него второй персонаж: стройная молодая женщина, чья красота струилась, как светлый песок в руках ее мужчины. Мэгги. В ней одной сошлась вся красота и бледность остальных. «Она была самой красивой…» – сказала Фила.
– Вы помните Мэгги де Креф? – спросил Эрван севшим голосом.
– Она была главной в группе. Они часто приходили к нам в дом на свои «sit-in»[34], как они говорили. – Она засмеялась, вспоминая эти ребячества. – Я готовила им микате, банановые оладьи…
Как и Фила де Момпер, Муна внезапно осознала очевидность:
– Вы сказали, вас зовут Морван?
– Да. Как Грегуара Морвана, моего отца.
Впервые блаженная улыбка исчезла с лица старухи. Ее глаза засветились ярче на кварцевом лице.
– Грегуар Морван… Герой Лонтано. Вы очень на него похожи.
Никакого желания еще раз выслушивать хвалебную песнь Старику.
– А Катрин Фонтана… это имя вам о чем-нибудь говорит?
– Нет. Кто это?
Меняем курс.
– Кажется, все девушки принимали наркотики?
– Мода была такая. Они закупались на другом берегу реки, у черных. Сен-Поль, Лагуна, Джамбо, Созо… Я говорила им… я их предупреждала…
– Как они туда добирались?
– На велосипеде, а потом на пароме. Их всегда находили на другом берегу. И рисунок рядом.
Эрван вздрогнул:
– Какой рисунок?
Муна подняла голову и поискала взглядом Сальво. Эрван последовал ее примеру и заметил, что тот исчез. Пора уезжать.
Он наклонился к старухе. Исходящий от нее запах был смесью пряностей и ладана.
– Убийца рисовал схему на земле, – выдохнула она. – Как те, которые описывают состав минералов.
Во время процесса об этом ни разу не упоминали.
– Вы хотите сказать, схему атомной структуры?
– Думаю, да… Я-то в этом ничего не понимаю. Иногда ее смывало дождем, но очень часто, я знаю, ее находили. Полицейские ее фотографировали.
Где были снимки? У него начиналась мигрень, как если бы витающая здесь пыль оседала у него в мозгу. Запахи, платки, белки глаз… Он здесь из-за Катрин Фонтана – особого убийства, а ему выкладывают новые следы в деле Человека-гвоздя.
– О каком именно минерале шла речь?
– Оставьте меня… Я устала…
Он схватил ее за запястье, остальные вскочили, шокированные таким проявлением жестокости. «Они облучены», – сказал Сальво.
– Какой минерал? – спросил Эрван, отпуская ее руку.
– Геологи изучали схему… И так ничего и не нашли…
Шаги у него за спиной, и вернулся Сальво:
– Пора ехать. Нам еще далеко.
Эрван с трудом поднялся. У него было ощущение, что его мозг поджаривают на алеющей жаровне.
– Можно, я оставлю себе несколько фото?
24
Джованни Монтефиори убит.
И он об этом узнает только сейчас. Почти через двадцать четыре часа после случившегося. Проклятый бардак. Мэгги удалось до него дозвониться только на заре. Обстоятельства смерти не нуждались в комментариях: грудная клетка вскрыта, сердце вырвано. Как у Нсеко. И как у него самого в скором времени…
Как он мог проявить такую неосмотрительность? На протяжении двух месяцев он отказывался заниматься смертью своего директора в Лубумбаши, занеся это убийство в объемистую папку «негритянских штучек». Сведение счетов, племенное соперничество, предательство, коррупция, ритуальное жертвоприношение, любовные страсти – почему бы и нет, он в Конго и не такого навидался… Но он категорически не желал видеть ни малейшей связи с «Колтано».
И эта связь была установлена самым жестоким образом – при помощи циркулярной пилы.
Девять часов. Из-за этой свалившейся ему на голову угрозы Морван почти забыл про другую, куда более близкую: мау-мау. Ублюдки скоро появятся. В зависимости от накала ситуации придется прибегнуть к дипломатии или же организовать форменное сражение.
Он оглядел расстилающуюся перед ним равнину. Обзор в сто восемьдесят градусов. Отраженный свет скрывал горизонт, плоскогорья растворялись в раскаленном воздухе. Никого. Он поглубже надвинул шляпу – модель «морские котики», специально для африканских равнин – и снова погрузился в свои мысли.
Эти две смерти, одна в Лубумбаши, другая во Флоренции, отметали гипотезу местных разборок и вели непосредственно к финансовому заговору. Мотив не вызывал никаких сомнений: захват власти в «Колтано». А ведь сама компания не представляла особого интереса. Только если кто-то пронюхал про новые месторождения…
Значит, ему сели на хвост. И как только он доберется до места назначения, ему вспорют брюхо, как остальным. Он выругался про себя и ускорил шаги. Это золотое дно не для чужаков. Никто не посмеет ущемить его детей. Рикошетом мысли вернулись к родному клану, оставленному в Париже без защиты. Нападут ли черномазые на его близких, чтобы вывернуть ему руки? Не сейчас…
Морван встряхнулся. Он и минуты не потратил на грусть. Они с Монтефиори не были друзьями в общепринятом смысле. Компаньонами, партнерами, иногда даже соперниками. Но место привязанности занимало уважение, а взаимные опасения взывали к сдержанности. Сорок лет в одной связке – это немало значит. Ему будет недоставать их pasta con le sarde[35] во Флоренции. Кому теперь высказать, что у него на сердце? С кем помолчать в полном согласии? Зачем тратить слюну, когда оба прожили жизнь негодяев…
Новый туннель в зарослях, идеальный для засады. Дурное предчувствие. Он был далеко от своих земель (официальные рудники «Колтано» располагались на юге, между Колвези и Фунгуруме), он не знал местных шишек. Его единственным козырем было то, что он белый: любой чернокожий знает, что трогать мзунгу опасно. Лучший способ привлечь международный интерес. А когда ведешь войну, желательно, чтобы тебя оставили в покое.
Они углубились в просеку. Здесь витал тот же сладковатый запах сырого мяса, что и на месте преступления. В переплетении листвы душок разложения убаюкивал чувства. Те же чары, та же наркотическая власть…
Он бросил взгляд назад: все шли за ним. Мишель прохаживался вдоль цепочки, раздавая приказы и удары хлыста. Солдаты с разряженными винтовками замыкали вереницу. Может, пора раздать им боеприпасы? Даже со своего места во главе Морван чувствовал их нервозность и беспокойство – чернокожие ненавидели лес.
Когда он повернулся, мау-мау стояли перед ним.
25
Бойцы разоружили их отряд без единого выстрела. Они тоже не горели желанием обнаружить свое присутствие. В этих местах бродили разные группы. Морван не шелохнулся – они не заметили ствол, засунутый сзади за пояс, но и речи не могло быть, чтобы им воспользоваться. Не говоря ни слова, мау-мау сделали знак следовать за ними и привели на лужайку, окруженную лианами и папоротниками. Четыре бойца окружали их, двое держали под прицелом сзади. От этих парней несло смертью. Несмотря на их верования, они были готовы умереть в любой момент. Один день существования – уже неплохой выигрыш.
Мау-мау в красном берете и с черепом обезьяны, повешенным на шею, подошел к нему – белый был, естественно, начальником.
– Нормалек, босс?
– Нормалек.
– И куда собрались?
– На мои земли.
Гигант расхохотался. Остальные и бровью не повели: они не знали французского. Морвану хватило нескольких секунд, чтобы разглядеть их. Большинство носило патронташи на манер мексиканских бандитов, у некоторых мачете был скотчем прикреплен к магазину винтовки. У мальчишки лента с патронами служила головной повязкой, у колосса на концах дредов болтались раковины каури. И все увешаны фетишами: куриные лапки, бубенчики, перья… Если приглядеться, то увидишь человеческие уши или высушенные руки, прикрепленные к поясам. Ничего общего в одежде, ни намека на форму. Единственное, что объединяло, – уставной «калашников».
Мау-мау были не просто опасны – они были безумны. Морван видел, как они окунали физиономии в известковый раствор, вопя, чтобы обеспечить себе защиту: Мау мулеле! Мау мулеле! Эти заклятия призваны были сделать их непобедимыми или невидимыми – день на день не приходился. В шестидесятых годах рассказывали, что они отрезали врагам ступни, а потом заставляли тех бежать: победителю сохраняли жизнь. Безумцы.
– Твои земли? – повторил чернокожий. – Ну и ну, курочка моя. Неслабо…
– Хочешь посмотреть бумаги? У меня концессия за подписью Кабилы.
– Здесь нет Кабилы. И бумаг тоже. Здесь только это.
Он передернул затвор своего АК-47 – Морван заметил, что на прикладе было выгравировано латинское выражение Vae victus («Горе побежденным»). Африканцы никогда не перестанут его удивлять.
– И зачем ты сюда явился?
– Хочу обосноваться.
У одного из бойцов на плече сидела обезьянка – комок меха, обряженный в футболку и с ножом на поясе, изображающим мачете. Талисман группы.
– Посреди леса, в такие-то времена?
– Я видал и похуже.
Гигант придвинулся ближе: он понял, что перед ним не представитель ООН и не заблудившийся журналист. И уж тем более не миссионер и не мученик из какой-нибудь неправительственной организации.
– Сначала посмотрим, что у тебя за груз, – заговорил он, указывая на вьюки и ящики, которые носильщики опустили на землю.
– Будь как дома.
– Я и есть дома.
Даже если допустить, что их оставят в живых, мау-мау заберут оружие и все остальное. Морвану останется только вернуться в Лубумбаши несолоно хлебавши. Но маловероятно, что хоть кто-то выживет. Пленников убивали: так и чище, и быстрее. Прирежут или придушат, но без шума.
Обыск начался. Морван в поисках выхода подмечал каждую деталь происходящего. Главарь и его заместитель склонились над коробками, трое других играли со своей макакой, не обращая особого внимания на все остальное, еще двое застыли у другого конца цепочки, держа на прицеле караван. Его носильщики и солдаты сошли с тропы, но по-прежнему держась в затылок друг другу. Разумеется, они рассчитывали ускользнуть в момент, когда начнется бойня, – одному или двоим наверняка удастся увернуться от пуль.
Морван спокойным шагом двинулся к троице и оглядел обезьяну в футболке. Заметив приближающегося белого, животное начало выделывать коленца. Бойцы хором захохотали. Трудно вообразить, что эти дебилы, заливающиеся детским смехом, те же, кто насиловал девочек и ел сваренное мясо младенцев.
– Он тоже мау-мау? – обратился он к ним на суахили.
Смех смолк. Выпученные глаза, выражающие самые разные чувства. Ненависть, недоверие, безумие. А еще, как масло в огонь, нервное возбуждение, порожденное то ли алкоголем, то ли наркотиком.
– Он ваш командир, верно?
Обезьяна продолжала свои выкрутасы.
– Точно, дядюшка! – прыснул наконец один из бойцов. – В самую точку. Это наш командир!
Другие тоже развеселились. Волна смеха превратилась во всеобщий гогот, сопровождавший прыжки обезьяны.
Взгляд через плечо: Красный Берет сосредоточенно рылся в одном из ящиков.
– И он настоящий мау-мау, а? – продолжил Морван.
– Самый лучший, босс! Самый лучший!
Беззаботные убийцы хлопали себя по ляжкам. Животное, возбужденное выкриками, вовсю кувыркалось в опавшей листве.
– Тогда где его «калаш»?
Вопрос застал их врасплох. Чей-то свист заставил Грегуара повернуть голову: командир подзывал его. Он не торопясь подошел – каждая выигранная секунда позволяла ему лучше продумать свой план.
– Чё там внутри?
Чернокожий пнул ногой один из ящиков – если Морвану не изменяла память, там лежало штук сорок полуавтоматических винтовок.
– Оборудование для разведки. Я геолог.
– Открой! – приказал африканец.
Морван бросил взгляд назад: один из повстанцев делал вид, что дает свою винтовку обезьяне, та пыталась ее схватить, мау-мау всякий раз отдергивал руку, вызывая новый взрыв смеха.
– Я не знаю, куда дел ключ.
Вранье было очевидным, и чернокожий даже не обратил на него внимания:
– Открой!
– Говорю же, я не знаю, где…
– Открывай, братец. Иначе я найду ключи на твоем трупе.
Он порылся в карманах. Бросил еще один взгляд на остальных: обезьяна только что схватила автомат. Морван был уверен, что эти недоумки не сообразили поставить его на предохранитель.
– Слово даю… – забормотал он, – я…
Его прервала автоматная очередь.
– Твою мать, что там такое… – заорал Красный Берет.
Обезьяна, не спуская пальца со спускового крючка, скосила троих мау-мау. Все бросились на землю, кроме командира, который застыл в потрясении. Пуля в голову: Морван выхватил свой ствол и снял его первым. Потом развернулся и вогнал следующую пулю в сердце одного из двух охранников, которые пытались в него прицелиться. Тридцать лет упражнений в стендовой стрельбе – в этом вся разница.
Он снова повернулся, готовый прикончить обезьяну, но та, перепуганная выстрелами, которые сама же и сделала, отбросила винтовку и побежала прятаться. К несчастью, ее лапы запутались в ремне «калашникова» и избавиться от него она никак не могла. Настоящий номер в духе Чарли Чаплина.
Африканское безумие: только оно и было здесь нормой.
Один из чернокожих еще дергался. Морван метнулся и разнес ему череп. Осторожно двинулся к обезьяне, которая по-прежнему крутилась на месте, достал нож и умудрился перерезать ремень автомата. Зверек кинулся в сторону и спрятался на дереве, в нескольких метрах над своими остывающими хозяевами.
Воцарилась тишина.
На первый взгляд никто из членов его группы не пострадал. Истинное чертово чудо. Лежа на земле, они, казалось, были готовы закопаться с головой в опавшие листья.
Семь убитых – командный счет при поддержке шимпанзе.
Мишель поднялся. Его била такая дрожь, что говорить он не мог. Состояние Морвана было немногим лучше, но ему удалось отдать приказ:
– Соберите их оружие и припасы.
Война объявлена. Выстрелы оповестили об их присутствии других мародеров. Нужно раздать патроны своим солдатам. Ускорить продвижение. Добраться до рудников – до Кросса и его тренированных ребят – как можно быстрее. Не всякий раз им будет так везти.
Убирая оружие в кобуру, он указал на обезьяну, сидевшую на обвитом лианами дереве:
– Дайте ей пару кусочков сахара. Мы обязаны ей жизнью.
