Жан-Кристоф Гранже
Присягнувшие Тьме
Сентябрь 1999
Год в этой грязи, год знакомства со всеми формами сексуальных отклонений. Однако самым тяжелым в этой работе оказались не извращенцы, а сутенеры и подпольные сети. Целые дни засад, слежки не только за славянской мафией, преступниками из Магриба или производителями грязного видео, но и за известными людьми, политическими деятелями, склонными к извращениям. Ночи напролет я просматриваю кассеты, путешествую по сайтам Интернета, испытывая попеременно то возбуждение, то тошноту. Мне приходится закрывать глаза на изнанку жизни Конторы: на коллег, которые «клеят» жертв сексуальных домогательств, на стажеров, использующих кассеты в личных целях. И везде секс, по обе стороны зеркала.
Черный океан, в котором я находился в апноэ. Оглядываясь на череду прожитых месяцев, я прихожу к одному выводу: кое-что изменилось. Моя личность вызывает все меньше недоверия. Судебные следователи уже не видят во мне только карьериста и сразу подписывают ордера, за которыми я к ним прихожу. Коллеги начали заводить со мной разговоры, им по нраву мое умение слушать. Их признания становятся исповедями, и я могу почувствовать, до какой степени нас заразила борьба со злом, которая вынуждает изо дня в день переступать черту. Я все больше оправдываю свое прозвище – Капеллан.
Я думаю о Люке. Где он теперь? В Управлении судебной полиции? В уголовке? В Центральном бюро? После Руанды я потерял с ним связь. Надеюсь, что однажды встречу его на расследовании или где-нибудь в коридоре. Мне слышится знакомый голос у нас в Конторе, мерещится дорогое лицо в зале суда – и я уже думаю, что это он. Бросаюсь навстречу – и испытываю разочарование.
Однако я не ищу этой встречи. Я верю в наш путь – мы идем одной дорогой и, в конце концов, должны увидеться.
Время от времени еще один человек из моего прошлого врывается в поток ежедневных забот. Моя мать. Через несколько лет после смерти мужа она сблизилась со мной. В разумных пределах, конечно, – раз в неделю мы встречаемся с ней в чайном салоне на левом берегу Сены.
– Как дела на работе? Все хорошо? – спрашивает она, отщипывая кекс с сыром.
А я думаю об извращенце, которого задержал накануне по обвинению в изнасиловании подростка, больного, который макал хлеб в писсуары на Восточном вокзале. Или о маньяке-поджигателе, найденном мертвым вчера утром: он скончался от внутреннего кровотечения после анального секса со своим доберманом.
Я пил чай, отодвигая палец, и односложно отвечал:
– Да, все в порядке.
Потом мы обсуждали переустройство ее загородного дома в Рамбуйе, и все шло своим чередом.
Вот так передо мной постепенно раскрывался ад.
До декабря 2000 года.
До дела в коттедже «Сирень».
14
Иногда поражение лучше победы. Проигравший оказывается в более выигрышном положении и приобретает жизненный опыт. Когда я слушал показания Брижитт Опиц, супруги Корален, намереваясь впервые в жизни застать преступника на месте преступления, то никак не предполагал, что через несколько часов обнаружу только гору трупов, и не догадывался, что эта провальная операция обернется для меня, помимо вечных угрызений совести, еще и переводом в Уголовную полицию.
12 декабря 2000 года
Нашему отделу поручили разработку жалобы жены некоего Жан-Пьера Коралена. Жена обвиняла мужа в принуждении ее к занятиям проституцией на дому, причем в садистской форме. Медицинское заключение подтвердило наличие вагинальных порезов, ожогов от сигарет, следов бичевания, разрывов ануса. По ее словам, такие занятия для ее мужа – еще цветочки. В основном он поставляет живой товар различным клиентам, которых привлекают только дети. За четыре года он похитил в округе шесть девочек из бродячих общин, использовал их и оставил умирать от голода. В настоящее время две девочки еще живы, их держат в коттедже «Сирень», куда каждую ночь сходятся педофилы.
Я зарегистрировал жалобу и решил провести операцию без поддержки со стороны, силами своей группы. В тридцать три года мне впервые предстояла операция по захвату. Разработав план действий, я приступил к реализации.
В два часа мы окружили коттедж «Сирень» на улице Тапи-Вер, но не обнаружили там никого, кроме десятилетней дочери Кораленов, Ингрид, спавшей в гостиной. Родителей мы нашли в подвале. Они вышибли себе мозги из обреза после того, как застрелили двух своих пленниц. Всего за несколько часов жена передумала и предупредила мужа.
Я покинул коттедж в состоянии шока. Закурил. В морозном воздухе вращались мигалки машин скорой помощи. Рядом под углом к тротуару были припаркованы фургоны. Вокруг нас постепенно пробуждались другие коттеджи. Соседи в халатах выходили на крыльцо. Один полицейский в форме увел Ингрид, а другой пошел мне навстречу:
– Лейтенант, уголовка уже здесь.
– Кто их предупредил?
– Не знаю. Шеф группы ждет. Вон в том сером «пежо» в конце улицы.
Ошеломленный, я направился к машине, готовый получить первый, но далеко не последний нагоняй. Когда я поравнялся с «пежо», стекло водителя опустилось: за рулем сидел Люк Субейра, одетый в теплую куртку.
– Ну что, доволен собой?
Я онемел. От изумления у меня перехватило дыхание. Люк ничуть не изменился. Те же очки в тонкой оправе телесного цвета, те же веснушки. Только вокруг глаз появились морщинки, напоминавшие о прошедших годах.
– Садись. Обойди с другой стороны.
Я выбросил окурок и сел в машину. Внутри пахло табаком, холодным кофе, по́том и мочой. Я закрыл дверцу и только тогда обрел дар речи:
– Что ты здесь делаешь?
– Мы получили сигнал.
– Дьявольщина! Никто не должен был знать.
Люк покровительственно улыбнулся:
– С некоторых пор я слежу за тобой и знаю, что ты вышел на серьезное дело.
– Ты за мной следил?
Люк продолжал разглядывать улицу прямо перед собой. Медики, раздвигая заграждения, входили в коттедж. Полицейские в черных плащах, оттесняя проснувшихся зевак, натягивали ленту вокруг места преступления.
– Как там, внутри?
Я зажег очередную сигарету. Помещение наполнилось голубоватым светом, пульсирующим в такт вращению мигалок.
– Чудовищное зверство, – сказал я. – Бойня.
– Ты не мог этого предвидеть.
– А должен был. Дамочка нас обошла. Я ее не изолировал и…
– Ты просто неправильно определил ставки.
– Ставки?
– Брижитт Корален пришла к тебе вовсе не потому, что чувствовала угрызения совести или хотела спасти девчонок, а из чувства ревности. Она любила этого мерзавца. Ей нравилось, когда он над ней издевался, когда засовывал горящие окурки в промежность. И она ревновала его к девочкам, к их мучениям.
– Ревновала…
– Вот так-то, дружище. Ты плохо проработал этот круг зла. Он всегда шире, чем кажется. Со временем Брижитт Корален убила бы и собственную дочь, если бы Корален позарился на нее. – Он медленно выдохнул дым, цинично растягивая время. – Тебе следовало ее задержать.
– Ты пришел читать мне наставления?
Люк не ответил. На губах у него застыла усмешка. Из дома выходили криминалисты в белых комбинезонах.
– Я не терял тебя из виду, Мат. Мы шли одной дорогой. У меня был Вуковар, у тебя – Кигали. У меня Управление судебной полиции, у тебя – ОБПС.
– Какое управление?
– На улице Луи-Блан.
В ведении Управления судебной полиции на улице Луи-Блан были самые криминальные районы Парижа – XVIII, XIX и X, настоящая школа крутых парней.
– Одна дорога, Мат, которая ведет к одной цели: в Уголовную полицию.
– Кто тебе сказал, будто я перехожу в уголовку?
– Эти девочки.
Люк указал на мертвых детей, которых санитары несли к машинам скорой помощи. Серебристая пленка хлопала по носилкам, кое-где приоткрывая тело. Люк пробормотал: «Пусть без жизни я живу, / Избавленья все же чаю, / Смерти дo смерти желаю»[7]. Помнишь?
Аббатство Сен-Мишель. Запах скошенной в садах травы. Банка из-под сока, полная окурков. Хуан де ла Крус. Сущность мистического опыта. Поэт сожалеет о том, что не может умереть, чтобы постичь величие Царства Божия.
Однако эти стихи можно понять и по-другому. Мы с Люком часто говорили об этом. Настоящим христианам смерть необходима, чтобы уничтожить в себе того, кто живет без Бога. Умереть для себя, для других, для всего материального и воскреснуть в Memoria Dei[8]… «Смерти до смерти желаю…». Четыре века назад Блаженный Августин уже провозгласил эту истину.
– Есть еще одна смерть, – как будто подслушав мои мысли, добавил Люк. – Мы с тобой отказались от материального, чтобы жить духовным. Только такая духовная жизнь – очередная разновидность комфорта. Пришло время уйти с этого успокоительного пути. Придется умереть еще раз, Мат. Убить в себе христианина и стать полицейским. Запачкать руки. Затравить дьявола и вступить с ним в борьбу, даже рискуя забыть Бога.
– И такая борьба ведется в Уголовной полиции?
– Кровавые преступления – это единственный путь. Пойдешь ты по нему или нет? Готов ты уничтожить себя в себе самом?
Я не знал, что ответить. После круга блуда и извращений я был готов к новому этапу – испытанию кровью. Только я не хотел, чтобы меня по нему вели. Люк протянул руку к синим пучкам света, мигавшим, как стробоскопы:
– Сегодня ночью ты принял крещение и не должен ни о чем жалеть. Риск неизбежен. Руки истинных крестоносцев тоже были в крови.
Я улыбнулся, слушая эту напыщенную речь.
– Я попрошу перевести меня в Уголовный отдел.
Люк вынул из кармана стопку листков:
– Уже. Подписано префектом. Добро пожаловать в мою группу.
Меня душил нервный смех:
– Когда прикажете приступить к работе?
– С понедельника. Тридцать три года – самый подходящий возраст.
Рождество 2000 года скрепило наш союз.
Дальше шли двенадцать месяцев плодотворной работы.
Наша группа состояла из восьми офицеров, но на самом деле представляла собой тандем. Наши методы разнились, и в то же время мы дополняли друг друга. Я строго следовал правилам, не выдвигал обвинений без веских доказательств, проводил обыски, только когда точно знал, что ищу. А Люк любил риск и не ограничивал себя в средствах, чтобы сбить подозреваемого, прибегая к угрозам, силе и театральным эффектам. У него было несколько излюбленных приемов. Например, он выдумывал день рождения в Уголовном отделе на набережной Орфевр, 36, чтобы подозреваемый потерял бдительность, или прикидывался неуправляемым психом, стремясь запугать подозреваемого, блефовал с доказательствами, которые у него якобы имелись, вплоть до того, что отправлял подозреваемого в тюрьму «Санте» и по пути добивался признания.
Я был хамелеоном, сдержанным, пунктуальным, умеющим подстроиться под меняющуюся обстановку, а Люк – актером, который всегда работал на публику. Он лгал, манипулировал, применял силу – и всегда доискивался до правды. Он получал истинное удовольствие, когда успех оправдывал его циничные методы. Ради этого он предавал то, во что верил, используя оружие противника и оборачиваясь демоном, чтобы перехитрить демона. Ему нравилась эта роль мученика, преступающего закон, чтобы служить своему Богу. Отпущением грехов для него был уровень раскрываемости в нашей группе – самый высокий во всей Конторе.
Со своей стороны, я не питал никаких иллюзий, и мои католические запреты давным-давно испарились. Нельзя копаться в дерьме и не испачкаться, нельзя добиться признания, не прибегая ко лжи и не применяя силу. Однако я не потворствовал и не увлекался подобными методами дознания и обращался к ним скрепя сердце.
Между этими крайними позициями мы сумели найти равновесие. И благодаря нашей дружбе оно было выверено до миллиграмма. Мы вновь обрели друг друга, став взрослыми, как когда-то встретились в юности. То же чувство юмора, та же страсть к работе, то же религиозное рвение.
Коллеги со временем это оценили. Приходилось мириться со странностями Люка – с его всплесками адреналина, теневыми сторонами его души, с диковинной манерой выражать свои мысли. Он чаще говорил о влиянии дьявола или царстве бесов, чем об уровне преступности или кривой правонарушений. Нередко он начинал молиться вслух на месте происшествия: тогда окружающим, видимо, казалось, что он изгоняет бесов.
Я со своими странностями не отставал от Люка. Боялся металлического скрежета, постоянно выключал радио, где бы ни находился. Питался я исключительно рисом и пил только зеленый чай – среди тех, кто привык есть скоромное и пить горькую.
Наши результаты превзошли самые смелые ожидания. За год – более тридцати арестов. В коридорах на набережной Орфевр, 36 говорили: «Преступность растет? Какое там, когда за дело берутся попики!» Нам нравилось это прозвище. Нам нравился наш имидж, наша несхожесть и старомодность. А больше всего нам нравилось то, что вместе мы были командой, даже если и знали, что расплатой за успех будет разлука.
Начало 2002
Люк Субейра и Матье Дюрей официально получили звание майора и назначение: Люк – в Наркотдел, а я – в уголовку. Формально – больше ответственности и более высокая зарплата, на практике – каждый из нас стал руководителем следственной группы.
Мы едва успели попрощаться: горящие дела не терпели отлагательства. Тем не менее мы пообещали друг другу иногда обедать вместе и проводить выходные в Верне.
Через три месяца мы уже едва замечали друг друга, если встречались во дворе на набережной Орфевр.
15
Когда я открыл глаза, в голове у меня все еще звучал смех Люка в «Золотом солнце» – закусочной неподалеку от Орфевр, 36. Я несколько раз моргнул и оказался лицом к лицу с японским врачом-вивисектором. Фотография лежала передо мной на письменном столе.
– Мама, я сама!
Когда же я заснул? На часах 8.15.
– Не трогай. Я тебе потом дам.
Детский голосок за стенкой смешивался со звоном тарелок и звяканьем ножей и вилок. Камилла и Амандина. Семейный завтрак с кукурузными хлопьями перед тем, как идти в школу. Я потер лицо, чтобы прогнать жуткие видения и обрести ясность мысли.
Присев на корточки, я стал собирать фотографии, рентгеновские снимки, записи и документы в папки и расставлять их по полкам в хронологическом порядке.
Когда я вышел из кабинета, школьницы были уже в прихожей с ранцами за спиной. Пахло зубной пастой и какао.
– А где мой мешок для бассейна?
– Вот он, родная, у дверей.
Две мордашки дружно повернулись ко мне. И тут же обе девочки повисли у меня на руках, наперебой спрашивая, принес ли я им подарок. Лора потянула их к выходу.
– Я думала, ты ушел.
– Извини, заснул.
Я попытался улыбнуться. Но при виде Лоры – одной с детьми – у меня сжалось сердце. Я вернулся в кабинет, пристегнул кобуру с пистолетом к поясу и надел плащ. Когда я вернулся в прихожую, Лора стояла неподвижно, прислонившись спиной к закрытой двери. Она была похожа на утопленницу, обвязанную бетонными блоками.
– Хочешь кофе? – спросила она.
– Спасибо. Я и так уже опаздываю.
– Не забудешь про завтрашнее утро?
– Что?
– Месса.
Я поцеловал ее, как всегда неловко:
– Я приду. Можешь на меня рассчитывать.
Через час я уже ехал к Одиннадцатому округу, приняв душ, выбритый, причесанный, одетый в чистый костюм. Зазвонил мобильник. Фуко.
– Мат, мне совсем хреново.
– Держись, друг. Ты выполнял свой долг.
– Веришь, у меня даже зубы ломит.
– Ты хотя бы помнишь про Ларфауи?
– Дело Люка?
– У тебя есть твоя работа, так что этим делом занимайся параллельно. Позвони баллистикам, в морг, в комиссариат в Олне. Вообще всем, кроме судебного следователя и Наркотдела, и постарайся нарыть хоть какую-нибудь информацию. И еще найди мне дело этого кабила.
– Это все?
– Нет. Я хочу, чтобы ты навел справки в Управлении железных дорог. 7 июля Люк ездил в Безансон. Выясни, не ездил ли он туда еще примерно в это же время. Проверь также аэропорты. В последние месяцы Люк много передвигался.
– О’кей.
– И еще, позвони в Отель-Дье, в отдел, который проводит диспансеризацию наших парней. Постарайся узнать, не было ли у Люка проблем со здоровьем.
– У тебя есть какой-то след?
– Пока рано говорить. Кроме того, проверь в Интернете сайт: unital6.com.
– А что это?
– Итальянская ассоциация, которая организует паломничества по святым местам. Раскопай о них как можно больше.
– Но это же на итальянском!
– Выкрутишься. Мне нужны места паломничества, списки участников и семинары за весь год плюс все о другой их деятельности. Мне нужна их структура, официальный статус, источники финансирования, в общем – все. А когда соберешь всю информацию, свяжешься с ними и сделаешь вид, что ничего о них не знаешь.
– На английском?
Я подавил вздох. Для европейской полиции время еще не пришло.
– Как раз накануне самоубийства Люк послал им как минимум три мейла. А затем стер их. Постарайся получить эти мейлы у них.
– Придется накачаться аспирином.
– Накачивайся чем хочешь. Новости мне нужны к полудню.
Я отправился в «Золотую гроздь» – большую пивную на улице Оберкампф, которой владели два брата, Саид и Момо. Когда-то они были моими осведомителями. Отличный источник сведений по своей профессии. Я уже собирался установить на крышу машины мигалку, чтобы не стоять в пробках, как зазвонил мобильный.
– Мат? Это Маласпе.
– Ты где?
– Я был у нумизмата, он определил образок.
– Что он сказал?
– Сама по себе вещь никакой ценности не имеет. Это дешевая подделка, копия бронзовой медали, отлитой в начале XIII века в Венеции. У меня есть название мастерской, где…
– Оставь. Для чего он служил?
– Если верить нумизмату, это амулет. Он защищает от дьявола. Такие амулеты носили монахи-переписчики. Они жили в постоянном страхе перед демонами, а этот медальон их оберегал. Монахи были невротиками с навязчивыми идеями насчет жизни святого Антония, и…
– Я знаю. Тебе известно, откуда взялась копия?
– Пока еще нет. Парень дал мне наводку, только ведь это не ценная вещь…
– Перезвони мне, когда продвинешься.
Тут я вспомнил об убийстве ювелирши в Ле-Пере.
– Да, вот еще что, свяжись с полицейскими из Кретея, узнай, нет ли чего нового по делу о цыганах.
Выходит, я не ошибся. Прежде чем броситься в воду, Люк взял с собой талисман. Видимо, он надеялся, что этот предмет, имеющий лишь символическую ценность, сможет уберечь его от дьявола. Что за противоречия раздирали его в эту минуту, раз он одинаково боялся и жизни и смерти?..
Улица Оберкампф. Я припарковал машину в ста метрах от пивной. От уличного шума и выхлопных газов разболелась голова. Я так и не успел поесть и натощак закурил очередную сигарету, втянул голову в плечи, поднял воротник плаща и ощутил себя в привычной шкуре полицейской ищейки. А под этой шкурой, где-то внутри, я натянул личину парня, измотанного бессонной ночью, завсегдатая кабаков, вполне способного с утра пораньше выпить кальвадоса.
10 часов. В пивной почти пусто. Я устроился с краю стойки на высоком табурете. У стойки потягивали пиво несколько типов, готовых выкинуть любую глупость. Немного подальше за столиком сидели студенты, явно прогуливающие лекции. Мертвый час. Я расслабился.
Кабилы, хозяева пивной, заново ее отделали. Искусственное дерево, искусственная кожа, искусственный мрамор: единственное, что здесь было натуральным, – вонь дешевого вина и табачного дыма. Я различил и другой запах – мимолетный душок пива и плесени. Справа был открыт люк в погреб. Хозяева пополняли запасы.
С краю стойки возник Момо с охапкой багетов в руках. Я наблюдал за ним, стараясь не привлекать к себе внимания. Глиняная гора в белой безрукавке, тяжелое лицо под копной курчавых волос, широкие кустистые брови и увесистый подбородок. Он казался огромной грубой тенью своего младшего брата Саида, тщедушного и порочного.
Я затруднялся сказать определенно, который из них был более опасен, но вместе они представляли грозную силу. В 1996 году террористы из «Вооруженной исламской группы» напали на их родную деревню. По слухам, братья ушли в подполье, нашли убийц, оскопили главарей и заставили остальных сожрать их яйца. Помня об этом, я сказал себе: «Не дави на них».
Момо заметил меня:
– Дюрей! – От улыбки его подбородок выдвинулся еще больше. – Давненько вас не видел.
– Сваришь мне кофе?
Кабил занялся кофе. Окутанный паром, он напоминал подводника в машинном отделении.
– Неужто вы работаете в такой час? – спросил он, ставя передо мной дымящуюся чашку.
– Только что освободился. Осточертели эти сверхурочные.
Момо пододвинул ко мне сахарницу и оперся локтями о стойку:
– Начальство достало?
– Скажи уж лучше, затрахало. Присесть некогда.
– Сделайте как мы, заведите свое дело. Вы же можете заделаться частным сыщиком.
Он рассмеялся, настолько ему понравилась эта идея.
– Хозяин всегда найдется, Момо. У вас же есть поставщики.
Трактирщик возмутился:
– Поставщики нам не указ! Мы сами все решаем.
– Не смеши меня, Ларфауи держит вас за яйца.
Внезапно Момо стал похож на вратаря, прозевавшего удар. Я вынул сигарету, постучал ею по стойке, чтобы утрясти табак, и добил его:
– Разве не он вас снабжает?
– Ларфауи… умер.
Я зажег сигарету и поднял чашку.
– Мир его праху. Что ты мне об этом скажешь?
– Ничего.
– Жизнь была бы проще, будь люди поразговорчивее. Я вот слышал, что вы открыли новый бар на площади Бастилии.
– И что с того?
Момо не сводил глаз с открытого люка: Саид был внизу, и мне следовало поторопиться, пока этот хитрец не поднялся в зал. Я сменил тактику:
– У меня есть приятели в Отделе санитарной инспекции. Они ведь могут к вам наведаться. Санитарное состояние, здоровье, лицензии…
Момо наклонился ко мне, от него несло странной смесью пота и ладана:
– Не знаю, из какого вы фильма, но в наши дни легавые такого не вытворяют.
– Ларфауи, Момо. Скажи мне пару слов, и я исчезну.
Вместо ответа раздался шум двигателя. Из люка показалась дужка подъемника. Следом появился Саид, окруженный металлическими бочками, словно адмирал на капитанском мостике. Шанс был упущен.
– Добрый день, капитан. Рад вас видеть.
Я изобразил улыбку, снова поразившись, насколько он не похож на брата. Момо казался неотесанной глыбой, а Саид – законченным изделием. Под густой черной шевелюрой – тонкое лицо. В его чертах можно было одновременно разглядеть мягкость и презрение, почтение и жестокость… Все это скрывалось в глубине его миндалевидных глаз и в уголках полных, чувственных губ.
Он перешагнул через бочки, подошел ко мне и уселся на соседний табурет. Праздник закончился.
– Примите мои соболезнования.
Я наклонил голову, нервно встряхнул волосами. Саид уже знал о том, что случилось с Люком. Наверное, из-за дела Ларфауи. Он небрежно сделал знак брату, и тот подал ему кофе.
– Нам всем капитан Субейра очень нравился.
Его пронзительный голос был, как и все в нем, слащавым и презрительным. Как и его мягкий акцент – он говорил так, будто засунул за щеки горсть оливок.
– Люк не умер, Саид. Не надо говорить о нем в прошедшем времени. Не сегодня завтра он очнется.
– Мы все на это надеемся, капитан, уверяю вас.
Саид положил в чашку сахар. На нем была куртка военного покроя и золотые украшения – цепь и перстень с печаткой.
– Мне понятна ваша грусть. Но мы ничего не знаем. И ваши вопросы не вернут капитана.
– Расслабься, Саид, я взял как раз те дела, которыми занимался он.
– Разве вы больше не работаете в уголовке?
Я улыбнулся и закурил новую сигарету. Ничего не скажешь, этот парень не промах.
– Окажи мне дружескую услугу. Что ты можешь сказать о деле Ларфауи?
Саид усмехнулся. Он никогда не смотрел прямо на собеседника. Он или опускал глаза, часто моргая, или отводил их в сторону, как будто напряженно о чем-то размышлял. Все это было игрой, ответы Саид знал еще до того, как был задан вопрос. На мой вопрос он пока ничего не ответил.
– Люк спрашивал вас об этом убийстве, да или нет?
– Конечно. Вы же хорошо знаете этот район. Люди приходят и уходят, и вообще… Но в этот раз мы ничего не знали. Клянусь, капитан. Смерть Массина – полная тайна.
Я жестом попросил у Момо еще кофе. Саид со своими увертками начинал действовать мне на нервы. Чем вежливее он держался, тем яснее было – ему на меня наплевать. Я посмотрел ему прямо в глаза, лучшая стратегия – это отсутствие всякой стратегии, игра в открытую.
– Послушай меня, Саид. Люк – мой лучший друг, понятно?
Саид молчал, медленно размешивая сахар в чашке.
– Никто не знает, почему случилось это… несчастье. А я особенно. Вот я и хочу понять, почему он так поступил, что было у него на уме, над чем он работал. Тебе ясно?
– На все сто, капитан.
– Он в одиночку разрабатывал дело Ларфауи, и, по-видимому, оно его увлекало. Лично я думаю, что он что-то раскопал в этой помойке. Что-то, что привело его к депрессии. Поэтому пошевели мозгами и дай мне след!
Я почти кричал, затем зашелся кашлем и сразу успокоился. Саид опять невозмутимо повторил:
– Я ничего не знаю об этом деле.
– У Ларфауи не было стычек с другими поставщиками?
– Никогда о таком не слышал.
– А с хозяевами кафе? Может, кто-нибудь сильно ему задолжал и захотел отомстить?
– У нас так не делается, вы же прекрасно знаете.
Саид был прав, Ларфауи убит профессионалом.
Никогда хозяин забегаловки не станет нанимать киллера.
– Ларфауи был не только поставщиком спиртного. Он еще торговал наркотиками.
– Здесь я вам ничем не могу помочь. Мы не имеем дела с наркотой.
Я подошел с другой стороны:
– Когда Люк говорил с вами, у него уже были какие-нибудь идеи насчет этого убийства?
– Трудно сказать.
– А ты подумай.
Он снова отвел взгляд в сторону, изображая задумчивость, потом проговорил:
– Он приходил два раза. Первый раз в сентябре, как раз когда пришили Ларфауи. Потом еще раз в начале этого месяца. Выглядел совсем потерянным.
– Только не говори, что он тебе изливал душу.
– Пять рюмок водки меньше чем за полчаса тоже своего рода исповедь.
У Люка всегда была склонность к спиртному. Меня не удивило, что в последнее время он часто прикладывался к бутылке. Саид наклонился ко мне. По-прежнему опираясь локтями о стойку, он оказался от меня всего в нескольких сантиметрах и в свою очередь отбросил всякую стратегию:
– Я вам вот что скажу, в деле Мессина вы можете продвинуться дальше капитана.
– Почему это?
– Потому что вы истинно верующий.
– Люк тоже христианин.
– Нет, он отдалился от веры. Он уже не соблюдал правила.
Я глотнул кофе и почувствовал, что обжег желудок.
– Что ты имеешь в виду?
– Ларфауи тоже был очень религиозным.
– И что?
– Подумайте о том вечере, когда произошло убийство.
– Восьмое сентября.
– Какой это был день недели?
– Понятия не имею.
– Суббота. А что мусульманин делает по субботам?
Я подумал, но так и не понял, к чему он клонит. Саид продолжал:
– Он гуляет. После молитв в пятницу истинно верующий расслабляется. Плоть слаба, так говорите вы во Франции…
– Ты хочешь сказать, что Ларфауи в тот вечер был не один?
– У Ларфауи были свои маленькие радости. Его семья в Алжире.
– У него была любовница?
– Ну, не любовница. Так… цыпочки…
Теперь картина сложилась окончательно. Ларфауи был убит у себя в доме примерно в 23 часа. По всему выходило, что он был не один. Но никто ни разу не упомянул о свидетеле или о втором теле. Значит, женщине удалось скрыться и она все видела.
– А эта женщина, ты ее знаешь?
– Нет.
– Не вздумай со мной хитрить!
– Вы можете мне верить, – улыбнулся он. – У вас есть возможность ее разыскать.
Я вспомнил свой опыт работы в Отделе по борьбе с проституцией. Мне были известны все злачные места. Но искать проститутку, не зная вкусов ее клиента, – все равно что искать пулю после атаки «Хизбаллаха».
– А что ему нравилось?
– Ищите, капитан. Я за вас не беспокоюсь.
У меня в голове вертелось и никак не могло оформиться смутное воспоминание.
– Ты об этом говорил Люку?
– Нет. Он искал мотивы, а не обстоятельства. Похоже, он считал это сведением счетов. Есть одна проблема… – Саид замялся. – Проблема, которая может исходить от вас. Нечто внутреннее…
– Он что, сам тебе это сказал?
– Он ничего не говорил, но очень нервничал. По-настоящему нервничал.
Вновь мелькнула мысль о коррупции. Я поднялся:
– К вам могут прийти парни. Из Конторы.
– «Быки»?
– Не говори им ничего.
– Не пойман – не вор, как говорят во Франции!
Я направился к стеклянной двери. Пивная постепенно наполнялась – настал час аперитива. Я обернулся к Саиду:
– Последний вопрос: Ларфауи не был замешан в делах с сатанистами?
– С кем?!
– Людьми, которые поклоняются дьяволу.
Кабил рассмеялся своим легким смехом:
– Мы оставили своих демонов дома.
– А какие у вас демоны?
– Джинны – духи пустыни.
– Ларфауи этим интересовался?
– Здесь никто не интересуется джиннами. Они не пересекли границы, капитан. К счастью для Саркози.
