Жан-Кристоф Гранже
Земля мертвых
– Все сказала?
– Нет. Ты разводишься, как добрая половина Парижа, но можно подумать, что готовится террористический акт и следует ожидать десятки жертв.
– Тедди – самое дорогое, что у меня есть. Результат развода имеет для меня решающее значение.
Она кивнула – будто психоаналитик, который соглашается не со словами пациента, а с явными признаками болезни.
– Не считая того, что Эмилия пойдет даже на то, чтобы раздобыть в полицейском управлении отрицательные характеристики.
– Я придерживаюсь строгих правил, а показатели раскрываемости у нас самые высокие в конторе.
– Спасибо, я в курсе, но это не делает из тебя безупречного сыщика.
Корсо за несколько секунд мысленно пролистал все дела, в которых он мог пребывать в пограничном состоянии, – никому было не под силу раскопать нелегальные акты, тщательно похороненные Бомпар под напластованиями архивных документов.
– Ты обращаешься с родственниками жертв как с виновными, и в то же время у тебя всегда такой вид, будто ты ведешь расследование для себя лично, – продолжала Барби. – Можно подумать, мы все персонажи компьютерной игры «Vigilante», где герой сам вершит правосудие с оружием в руках.
– Это уж слишком!
– Нет. Из уважения к горю родственников жертв сыщик уголовного розыска обычно надевает черный костюм и всю жизнь составляет рапорты. А ты даже не удосуживаешься накинуть на плечи куртку, а всю писанину поручаешь Кришне. Ты никогда не проявляешь никакого сочувствия. Никогда не бываешь вежлив, почтителен. Просто несчастье какое-то! По правде говоря, хотя результаты у тебя хорошие, все считают, что тебе следовало бы вернуться туда, откуда ты пришел: на участок.
Корсо присвистнул. Против всякого ожидания, от этих откровений он чувствовал себя взбодрившимся, посвежевшим, как после холодного душа.
– Ты закончила?
– Нет. Имеется и проблема настроения.
– Какая еще проблема?
Барби пожала плечами и заглянула в стакан, на дне которого покоился трупик выжатого лимона. На каждом пальце у нее было по кольцу – не тех, что выставлены в витринах ювелирных бутиков Вандомской площади, а скорее байкерских.
– Если у тебя не дрожат руки, значит ты топаешь ногами или скрипишь зубами. У тебя вечно такой вид, будто ты вот-вот взорвешься. Ты наводишь страх на свидетелей и изматываешь родственников. Чего ты таким образом можешь добиться?
Они окончательно удалились от темы развода, Барби наверняка высказывала не только свое мнение, но и всей группы.
– Мы вроде говорили об опеке над моим сыном?
– Я как раз хочу заставить тебя понять: ты не имеешь никаких шансов выиграть у своей жены.
Он предпочел сдержаться и не психануть – хотя бы для того, чтобы опровергнуть составленный Барби портрет. Долгие десять минут он помешивал кофе, которого в блюдце плескалось гораздо больше, чем в чашке.
Потом оставил в покое ложечку и почти мечтательно произнес:
– И все же мне необходимо добиться опеки. Эмилия… опасна.
– Полагаю, ты не собираешься об этом распространяться?
– Нет.
– Что об этом думает твой адвокат?
– Что мой единственный шанс склонить судью на свою сторону – это арестовать мерзавца из «Сквонка».
– Ну вот, наконец-то хорошая новость.
Он поднял на нее глаза:
– Ты думаешь?
– Конечно. Мы скоро схватим этого ублюдка.
Она встала, порылась в карманах и бросила на стол пять евро.
– Мы еще поговорим. А сейчас я вместе с ребятами отправляюсь на обыск.
Она подхватила сумку и развернулась, чтобы уйти.
– Так ты напишешь мне характеристику или нет? – снова спросил Корсо.
– Конечно. – Она подмигнула ему. – И не премину отметить, что ты лучший стрелок из табельного оружия.
19
Еще не оправившись от только что полученного удара, Корсо сел в машину и тронулся с места, пока не понимая, куда он направляется. На набережные беззвучно опускался вечер, накрывая Париж обольстительной призрачной вуалью, отчего по коже города пробегали мурашки… электрические.
Он сделал попытку дозвониться до Эмилии, но она не ответила. Образ Тедди, взлохмаченного белокурого мальчика с темными глазами (как у матери), разбивал ему сердце, как камень, брошенный налетчиком в витрину. То, что он в течение месяца не увидит сына, притом что он не успел не только подготовиться к такому долгому карантину, но даже сказать ему на прощание хоть словечко, это уже было слишком – действительно слишком.
И ведь это только начало. Совершенно очевидно: он не получит опеки. Стефану придется довольствоваться брошенными ему крохами и постоянно трястись от страха, как бы Эмилия не впутала их сына в свои садомазохистские игры.
Корсо почувствовал, что к глазам подступили слезы. В такие моменты его старые демоны являлись вновь, как в былые веселые деньки. Для бывшего нарко́та годы абстиненции представляют собой стену, старательно возведенную на зыбкой почве. Стоит только поближе подойти к ней, как она рассыплется в пыль…
Он свернул на Королевский мост, чтобы попасть на Правый берег, и поехал в обратную сторону. Вдоль Лувра зажигались фонари, и он вдруг понял, куда направляется.
Несколько месяцев назад он обзавелся идеальной любовницей: юной, нежной, неболтливой. Невысокая брюнетка, в теле, не слишком хорошенькая, но наделенная пышными формами, умело скрываемыми под просторными платьями. Ничем не примечательное существо в очках и с заколками в волосах а-ля Кит Ричардс. Она старалась держаться как можно дальше от постели, но, если ее раздеть, проявляла чудеса чувственности. С ней он обретал то единственное, что его возбуждало, – ощущение, что совершает осквернение, надругательство.
Корсо познакомился с ней во время расследования по делу о ночной перестрелке, во время которой владелец ювелирной лавки получил пулю в голову. Молоденькая продавщица не присутствовала при этой сцене, однако Корсо взялся утешить ее. Потом он время от времени припадал к этому источнику, но прикидывался глухим, когда девушка заговаривала о совместном будущем. Если она настаивала, он ссылался на «срочную работу» и исчезал.
Мисс Берет – она часто носила розовый берет, который напоминал ему песню Принса «Raspberry Beret», – жила в Двенадцатом округе.
Подъезжая к Берси, Корсо подумал, что прежде следовало бы заехать к компьютерщикам из судебной полиции (это поблизости) или даже рвануть по набережным в Иври-сюр-Сен и принять участие в обыске у Софи Серей. Но сил у него не было. Ему хотелось на время оказаться подальше от убийства Нины, от ее застывшего в чудовищном крике лица, от подлого мира Ахтара.
Мисс Берет открыла ему, одетая в спортивный костюм и мягкие домашние тапки. Очков на ней не было, а волосы она собрала в пучок, напоминающий рожок итальянского мороженого. В этот момент она не походила ни на девушку, скрывающую свои прелести, ни на гранату с выдернутой чекой, какой была в их первые ночи, – скорее на младшую сестричку, которую ему так хотелось бы иметь.
Обнаружив на пороге дрожащего в своей форменной куртке сыщика с потерянным взглядом, Мисс Берет только улыбнулась. Она сразу поняла, что он здесь не для того, чтобы заняться любовью или хотя бы поговорить. Он пришел ради ужина и фильма, который показывают по телику в пятницу вечером.
20
Корсо ехал по улицам своего прошлого: авеню Пабло Пикассо, улица Мориса Тореза, авеню Жолио Кюри… и видел повешенные на фонарях тела, обнаженные, изуродованные, расчлененные. Он вдавливал в пол педаль акселератора, но машина почти не продвигалась вперед. Только каким-то человеческим душераздирающим голосом завывала его сирена. Держа руль одной рукой, другой он пытался выключить сирену и нащупать кнопку, но никак не находил ее…
Корсо понял, что это, распиливая ему мозг, звонит телефон. Когда он открыл глаза, его рука уже лежала на аппарате.
– Я тебя разбудила?
Корсо узнал голос. Он взглянул на часы: около восьми утра. В доли секунды перед ним в ускоренном режиме пронеслись воспоминания о вечере отдыха: спагетти-карбонара в исполнении Мисс Берет, какой-то невнятный телефильм – стилизованная картинка его собственных будней, где никто ни разу не написал ни одного протокола, где виновные только и делали, что совершали «роковые ошибки», а каждое дело разрешалось за пятьдесят минут. Супер!
Потом он дотащился до кровати, чтобы нарваться на привычную муку: несколько часов липкого сна, наполненного кошмарами. Просыпаясь, он каждый раз задавал себе вопрос: могут ли подобные ночи принести ему настоящий отдых?
– Как дела, ragazzo?[33]
– Супер. Ты звонишь по поводу стриптизерши?
– Среди прочего.
Катрин Бомпар и он – это долгая история. И вечная. Первое, что она сделала, отловив парня в подвалах комплекса Пикассо, – взяла кредит, чтобы подарить ему новые зубы. Как у настоящего нарко́та, улыбка у Корсо уже была как у старика: серая эмаль, расшатанные корни, ломаные или вовсе отсутствующие резцы… Когда он окончил школу полиции, Бомпар официально сделала ему подарок в виде кредита на зубы, который, как предполагалось, он покроет.
Кавалер ордена Почетного легиона, кавалер национального ордена «За заслуги», Бомпар стала первой женщиной, возглавившей криминальную полицию, и, можно сказать, уже написала себе биографию. Она участвовала в телевизионных дебатах, рассуждала о новых методах уголовного расследования и не скрывала своих крайне правых настроений. Начальница Корсо была брюнеткой лет шестидесяти – невысокого роста, не слишком элегантной, но хорошо сложенной, властной, но благожелательной.
Все эти годы она наблюдала за Стефаном, хотя никогда не выделяла среди прочих. Ее поддержка больше напоминала подножку: он оказывался в самых сложных группах – по ее словам, для того, чтобы никогда не забывать, что должен ежедневно искупать грехи своей прежней жизни.
Их отношения были двойственными: с одной стороны – властное влияние, с другой – нежная привязанность. Она разговаривала с ним как с подчиненным, но всякий раз, когда они встречались, ее улыбка доказывала, что Бомпар относится к нему как к сыну и что ни разу не пожалела о том, что спасла его от тюрьмы.
Зато в личных делах она была начисто лишена проницательности, так что сразу стала буквально обожать Эмилию и всячески способствовала тому, чтобы Корсо женился на ней. Что не помешало начальнице переспать с ним. Не слишком блестящая идея. Катрин быстро вернулась к мужу и двоим детям. А Корсо снова занялся своими хулиганами и порочной женой.
Он кратко сообщил по телефону о вчерашних результатах: профиль Нины как фанатки садомазо, ее участие в играх гонзо, смутный силуэт любовника-художника, «Pinturas rojas» – очевидный источник вдохновения убийцы.
– Все?
– Ты что, шутишь? Всего за один день мы обнаружили важные детали, о которых в течение недели Борнек даже не догадывался.
– Мне это представляется довольно расплывчатым.
– Мне требуется подкрепление.
– Знаю, звонила твоя маленькая зомби. – (Так Катрин называла Барби.) – Подумаю, что можно сделать. Проблема в том, что на дворе июль. Наши солдаты отбывают в увольнение.
– Дело срочное.
– Это ты мне говоришь? Пока средства массовой информации оставили нас в покое, но стоит им заметить, что расследование топчется на месте, они примутся состязаться в красноречии. Мне нужны новости – конкретные – в понедельник утром.
Корсо не ответил – он рассматривал обстоятельства, в которых сейчас находился. Кукольный дом Мисс Берет, кровать, точнее, всего лишь раскладной диван, слишком тесное пространство комнаты, сдавленной между стенами, а за окном – аркады Виадука искусств[34]. Было слышно, как хлопочет в кухне хозяйка…
– Все-таки – зачем ты позвонила? – спросил Корсо, который прекрасно знал свою «крестную».
– Слыхал про перестрелку в Нантере?
– Да, смутно…
– В сводках упоминается твое имя.
Он подскочил на постели и схватился за сигареты:
– То есть как?
Бомпар резко сменила тон:
– Многие полицейские узнали там тебя.
– Не понимаю…
– Ах, ты не понимаешь? Думаешь, я поверю, что Ламбер справился один? Что он сам, как большой, догадался воспользоваться вентиляционной шахтой, чтобы проникнуть на парковку? Ты думаешь, я схаваю, что он в темноте подстрелил одного ублюдка с расстояния более пятидесяти метров, одновременно сражаясь с другим?
Корсо закурил. Едкость первой затяжки соответствовала ситуации.
– Сейчас я тебе расскажу, как было дело, – продолжала Бомпар. – В квартале Пабло Пикассо ты как у себя дома. Только тебе одному могла быть известна эта байда с вентиляцией. Кстати, у нас в тридцать шестом ты лучший стрелок. Так что уж неизвестно когда и как, но ты прознал, что у Ламбера там работа, и сразу ввязался в надежде пострелять, отомстить за себя этому хренову предместью или чему-то еще, что отравляет тебе жизнь. А уж мне ли не знать, что выбор у тебя богатый.
– Все было не так, – пробормотал он.
– Но в общих-то чертах?
Корсо ощутил аромат кофе и только теперь заметил между стулом и углом диван-кровати полные икры хозяйки дома и ее забавные тапки (в виде пингвинов).
– Гильзы не совпадают с калибром оружия Ламбера, – продолжала Бомпар. – Не знаю, что мешает мне для очистки совести реквизировать твой пистолет.
Он хранил молчание. В такие моменты лучше не сдавать позиций.
– Что на тебя нашло, что ты ввязался в этот бардак? Я в лепешку разбилась, чтобы тебя взяли в штат криминальной полиции и ты смог наконец вести нормальную жизнь. Но это сильнее тебя: улица, жестокость, хаос.
– Я там пригодился.
– Ну да, ну да… В этой истории у тебя всего один шанс: единственная жалоба, которую мы получили, подана матерью парня, убитого из винтовки. Ребята из бригады по борьбе с преступностью огребут за это по полной.
Перед внутренним взором Корсо на мгновение возникло превращенное в месиво лицо подростка. Он снова услышал, как в свете ночных фонарей его мать воет по-арабски: «‘Iibni! ‘Iibni! ‘Ayn hu? ‘Ayn hu?»
– Стефан… – уже не так сурово произнесла Бомпар. – Подскажи мне хоть одну причину, достаточную для того, чтобы закрыть глаза на эту историю.
– Я вот-вот лишусь шанса получить опеку над Тедди.
– Ты никогда не имел опеки над ним, а при твоем образе жизни ему очень скоро придется навещать тебя на кладбище. Если тебя интересуют стрелялки, переводись в бригаду быстрого реагирования. Но только не приходи ко мне больше со своими рассказами о том, какой ты ответственный отец!
– Я получил от адвоката первые претензии, – настаивал он. – Эмилия поливает меня дерьмом, так что дела неважные.
– А ты чего ждал?
– Тедди не должен остаться с ней.
– Тогда говори как есть. Докажи ее неправоту. Собери документы. Ты ведь сыщик, черт тебя подери!
Он об этом думал: провести настоящее расследование. Слежка за Эмилией, прослушка телефона, взятие с поличным… И возможности у него есть, но это могло бы обернуться против него: превышение власти, полицейское преследование и так далее. А главное – он каждый раз натыкался на одну и ту же проблему: ему не хотелось оставлять следы, о которых впоследствии может узнать Тедди.
– Посмотрим. Сможешь дать мне характеристику?
– Какую?
– Свидетельство, что я образцовый отец.
– Без проблем. Я действительно так считаю.
От ее слов у него потеплело на душе. Он вдруг подумал, что подобный документ, подписанный начальником бригады уголовного розыска, может произвести впечатление на судью.
– Спасибо тебе.
– А пока найди-ка ты мне ублюдка, который укокошил стриптизершу!
Он разъединился. В этот момент появилась Мисс Берет – она наверняка слышала, что он закончил разговор (девушка испытывала почтение к его работе), и теперь вошла с кофе и бутербродами на подносе.
Улыбнувшись ей, Корсо поднялся с дивана и торопливо оделся.
У него только что возникла новая идея.
21
Он взял курс на аэропорт Орли.
Накануне, перед тем как провалиться в сон, Корсо открыл папку Барби, чтобы посмотреть на «Pinturas rojas». И уснул с мыслями об этих жутких картинках и связанной с ними истории.
Оглохший, старый, раздавленный жизнью и ужасами, с которыми ему пришлось столкнуться (взять, к примеру, майские ночи 1808 года, когда наполеоновские войска расправились с восставшими жителями Мадрида), в 1819 году Гойя обосновался в своем последнем жилище, которое по странной случайности и так уже называлось «La Quinta del Sordo» – «Дом Глухого». Там, живя как отшельник, обреченный на одиночество из-за своего физического недостатка, он принялся расписывать стены мучительными фресками, персонажами которых стали ведьмы, старики, людоеды…
В конце девятнадцатого века эти фрески были перенесены на холст и выставлены в музее Прадо, где находятся и поныне. Однако в то время никто не знал, что Гойя писал не только на стенах. Он создал также три небольших полотна, с еще более патологическими персонажами: изуродованный каторжник, ведьма с истерзанным лицом, больной с безумными глазами…
В 2013 году эти произведения были обнаружены на чердаке дома, принадлежащего аристократическому кастильскому роду, и приобретены одним мадридским фондом, который теперь экспонирует их в своем музее.
Вот туда-то и решил отправиться Корсо.
Он нашел самолет, прибывающий в 11:10, и обратный – на 17:00. Это давало ему достаточно времени, чтобы полюбоваться полотнами на месте, рассмотреть каждую деталь, изучить построение картин, их сюжет… По необъяснимой причине он рассчитывал, что посещение этого музея поможет ему лучше понять безумие убийцы. Ему также хотелось подышать атмосферой выставочного зала, потому что он был уверен, что убийца часто посещал музей.
Прибыв в Орли, Корсо позвонил Барби, чтобы получить ночные сводки. Обыск у Нины не дал ничего. Компьютерщики установили личности подписчиков клуба Ахтара по кредитным карточкам, которые они использовали, чтобы получить членство. Подписчики были не столь многочисленны, как предполагалось: всего несколько сот. Сначала их имена прогонят по картотеке уголовного учета для выявления возможных рецидивистов или иных малоприятных личностей. Затем поинтересуются их социопрофессиональным профилем. Как бы то ни было, всех допросить невозможно. Даже если не брать в расчет людей из составленного Людо списка любителей связывания.
Гики заодно составили перечень актеров и актрис, которые принимали участие в этих развлекухах. Их с понедельника начнут вызывать в управление полиции. Теперь на много дней работы будет – завались.
– А вы?
– Мы обнаружили фильмы Нины.
– Ну и?..
– No comment. Мужики, которые такое смотрят, все потенциальные убийцы.
– Ахтара допросили?
– Его вообще отпустили.
– Что?
– Он напустил на нас своего адвоката, может разразиться страшный скандал, уж можешь не сомневаться.
Корсо не настаивал. На самом деле он больше не верил в след Ахтара.
– А что насчет бойфренда?
– Над этим мы работаем, но пока ничего.
– Пошевеливайтесь. Не надо быть семи пядей во лбу, чтобы разыскать художника – любителя стриптизерш, который носит борсалино.
– Ты очень любезен. Приезжай и помоги нам.
Барби была права. Пока они вкалывали, он посмотрел по телику детектив и завалился спать возле теплых сисек своей подружки.
– Нельзя узнать, чем ты собираешься заняться сегодня? – язвительно спросила она.
– Еду в Мадрид смотреть «Pinturas rojas».
Для Барби это было настоящей победой. Доказательством того, что она попала в точку.
– Счастливого пути, – сказала она с более теплой интонацией. – Мы позвоним, как только появятся какие-нибудь новости.
Весь перелет Корсо проспал с документами на коленях. Когда самолет приземлился в аэропорту Барахас имени Адольфо Суареса в Мадриде, он резко проснулся. Лицо блестело от пота, голова лопалась от чудовищных видений.
– Вам нехорошо? – На него озабоченно смотрела какая-то приветливая старушка.
– Мне снились кошмары. – Отвечая, он постарался изобразить извиняющуюся улыбку.
– Главное, – сказала та, глядя в иллюминатор, – что мы в целости и сохранности.
Корсо уставился в сияющее ярким светом окно. Подобная белизна не наводила на мысли ни о солнце, ни о какой-нибудь сладкой жизни, а лишь о вспышке атомной бомбы. Сочетание старушечьего профиля и ослепительного круга иллюминатора повлекло за собой дурное воспоминание. Во время страшной жары летом 2003 года, когда он, двадцатичетырехлетний полицейский в центральном комиссариате восточного Парижа, у станции метро «Луи-Блан», должен был констатировать факты смерти одиноких стариков, которые буквально расплавились в том августовском пекле.
Выйдя из самолета, он чуть было не задохнулся от кастильской жары. Жуткие картины 2003-го не оставляли его: до предела заполненные морги, бесконечные саваны, лица словно маски, покрытые зеленой кожей, раздутые, разлагающиеся челюсти…
Кубарем скатившись с трапа, на взлетно-посадочной полосе он кое-как обрел душевное равновесие и поспешил к аэровокзалу с кондиционированным воздухом. А пройдя его насквозь, сразу юркнул в такси.
Мадрид он знал: ему часто приходилось бывать здесь, однажды даже с Эмилией. Днем этот город представлялся сплошным кошмаром – ослепительная белизна стен, горячий парализующий воздух, солнце, которое выжигает все ощущения. Но в сумерках красота испанской столицы брала верх и завораживала. На ее бесконечных прямых, озаренных вечерним солнцем авенидах испытываешь блаженство и чувствуешь себя как монарх в карете.
Особенно Корсо восхищала архитектура. Он помнил, как сильно его поразила статуя феникса на куполе здания Метрополис, на пересечении калье Алькала и Гран-Виа, похожая на «Spirit of Ecstasy» на капоте «роллс-ройса»[35]. Заглушка радиатора гигантского, еще не остывшего автомобиля…
Фонд Эмилио Чапи находился на калье де Серрано, в самом сердце шикарной зоны Мадрида – квартале безупречных вилл и торжествующих пальм в садах. Судя по найденной в Интернете информации, фонд был создан в начале двадцатого века зажиточным доктором, сделавшим себе состояние на фармацевтических патентах. С шестидесятых годов фонд отошел во владение группы меценатов, стремящихся облегчить себе налоговое бремя путем покупки произведений искусства. Среди последних приобретений были «Pinturas rojas» Франсиско Гойи.
Такси остановилось возле длинной ярко-красной стены, напоминающей те, что используются в баскской игре пелота. Войдя в ворота, Корсо обнаружил бело-красную постройку с разновысокими террасами под плоскими крышами на каменных опорах. Под звук автоматических оросителей, задававших ритм его шагам, словно щелканье пальцев, он прошел по пальмовой аллее. Казалось бы, это предельно далеко от его расследования, от территории, где ведется охота на убийцу, от зоны своей компетенции. И все же в этот миг он почти физически ощущал, что находится на верном пути.
В холле, исчерченном пробивающимися сквозь приоткрытые ставни солнечными лучами, царил полумрак. Дерево, мрамор, камень… И тишина. Здесь уже можно было видеть несколько полотен, одетые в броню фигуры, наблюдающие за вами сквозь толщу веков, едва выступающие из тени персонажи, словно начищенные пчелиным воском.
– Un boleto, por favor[36], – попросил он в кассе.
В его планы совершенно не входило обращать на себя внимание и уж тем более демонстрировать свое полицейское удостоверение. Первая задача: добраться до красных картин. А потом он подумает, что можно получить от смотрителей. Однако без помощи испанской полиции ему не удастся продвинуться. Не считая того, что, возможно, он с самого начала обманулся.
– ¡Quieres entrar?[37]
Швейцар указал ему на лифт под старину, с решеткой из черной кованой стали и деревянными лакированными дверями. Корсо кивнул: полотна Гойи экспонировались на четвертом этаже.
За несколько секунд он перенесся в другое время. Обшитая панелями кабина была оснащена черной банкеткой, перламутровой панелью управления и гранеными зеркалами, отбрасывающими зеленый отблеск на лестничную площадку.
Корсо улыбнулся и почувствовал, как к нему возвращается уверенность в правильности принятого решения. С каждым этажом он приближался к миру фантазмов убийцы.
22
Корсо миновал первый зал, где экспонировалась религиозная живопись Золотого века. В следующем преобладали портреты представителей королевского двора Испании того же периода: брыжи, камзолы и жемчуга… С сосредоточенным видом пилигримов, достигших святых мест, бродили несколько туристов. В шортах и сандалиях они, пожалуй, выглядели нелепо, но и сам он был не лучше – среди лета одетый во все черное, будто собрался на рок-концерт фестиваля Хеллфест.
В третьем зале он отыскал красные картины, висящие вплотную одна к другой; на широкой белой стене они несколько терялись. Усомниться в их ценности было невозможно: бархатный шнур ограждения не давал возможности приблизиться к ним. Корсо прежде никогда не обращал внимания на их размеры, хотя они были указаны в статьях, и теперь картины показались ему крошечными. Точно меньше пятидесяти сантиметров в высоту на едва ли тридцать в ширину. Однако, если склониться к ним, произведения производили еще более мощное впечатление, выглядели еще более ужасающими. Чистый сгусток жестокости.
Подписи сдержанно сообщали: «Pintura roja № 1», «Pintura roja № 2», «Pintura roja № 3», однако Корсо помнил, что читал, будто историки искусства окрестили их соответственно «Крик», «Ведьма», «Мертвец»…
Крайняя левая картина являла взгляду посетителя изображение изуродованного лица, которым, совершенно очевидно, вдохновлялся убийца Нины. Каторжник или арестант, черные наручники и цепи которого отчетливо виднелись внизу полотна. Уголки его болезненно растянутых до ушей в каком-то ненасытном смехе губ выглядели одновременно раной и вызовом. Было непонятно, страдает этот человек или испытывает наслаждение. Его невыносимое выражение – дьявольская гримаса, от которой кровь стыла в жилах, – казалось совершенно двусмысленным. Это был провидец, из глубины своего страдания взирающий на вас, насмехаясь над вашим неведением…
Но самым необычайным – и самым завораживающим – была пурпурная доминанта холста. Лицо с разверстым ртом возникало на рдяном фоне, как ком глины в луже грязи. Казалось, он медленно и неумолимо отделяется от нее, подобно тому как некогда в химических ванночках постепенно проявлялись серебряно-желатиновые отпечатки.
На второй картине, «Ведьма», зритель видел странную композицию, слишком новаторскую для своего времени (нечто вроде «Собаки» из «Pinturas negras»). Полоска земли (но здесь цвет наводил скорей на мысль о лаве, о раскаленной магме) косо делила полотно надвое. На этой оси возникала жуткая голова. Раскосые глаза, измученное сморщенное лицо, слипшиеся от грязи и торфа всклокоченные волосы. Казалось, ведьма тоже смеется таким же зияющим ртом и играет с вами злую шутку по другую сторону этой серной черты.
«Мертвец», написанный в более темных тонах, последними оттенками киновари и кармина перед сиеной, переживал агонию цвета сумерек. На полотне можно было разглядеть человека на каком-то ложе: кровати или носилках. Не в больнице, а скорее в камере или комнате с наклонным потолком. Странным образом искривленное тело, казалось, было едва намечено по сравнению с лицом, выписанным ошеломляюще подробно. Четкие черты, огромные глаза, точеный профиль – и снова этот широко разверстый рот, который на сей раз наводил на мысль не о смехе, а о небытии, с каждой секундой отвоевывающем себе пространство.
В пору увлечения судебной медициной Корсо с удовольствием читал научные трактаты девятнадцатого века. Он вспомнил описания внешности пациентов с третичным сифилисом. А именно следующее: изъеденное лицо, провалившийся нос, губы в рубцах и шрамах, тонкие, как клинок сабли, берцовые кости, деформированные болезнью, как металл – предельной температурой. Наверняка Гойя изобразил сифилитика, которого видел в какой-нибудь благотворительной лечебнице или богадельне.
Все это мало чем помогло Корсо в его деле, однако он был уверен, что убийца приходил сюда полюбоваться этими произведениями. Напитаться ими. Насытиться. Они стали тем пусковым механизмом, который дал ему команду перейти к действию. Или же они напоминали ему другую травму, подлинный источник его убийственного побуждения…
Корсо решил вернуться на первый этаж, чтобы расспросить смотрителей и узнать, не обратили ли они внимания на постоянного посетителя, странного поклонника этих работ. Он уже начал спускаться, когда снизу раздалось рычание, мгновенно перешедшее на такие высокие звуки, что превратилось в шипение и хрип, – заработал мотор лифта. Сквозь стальную кованую решетку Корсо увидел, как опускается противовес и приближается застекленная крыша лифта. Он машинально отпрянул и проследил взглядом за движением кабины.
В этот же момент за прозрачными дверями рядом со швейцаром он заметил мужчину, стоявшего к нему спиной: в светлом костюме и мягкой белой шляпе. В его мозгу молнией пронеслись слова Фрейда: «У него странная манера одеваться. Белые костюмы, шляпы… Вроде сутенера двадцатых годов…» «Сутенер» только что проплыл мимо него ввысь.
Не мешкая Корсо, перескакивая через ступеньки, тут же кинулся наверх. Когда он достиг четвертого этажа, двойная дверь как раз закрылась и лифт уже тронулся вниз. Корсо бросился в зал, где висели «Pinturas rojas»: человека в белом там не было. Он обошел остальные залы. Короли, герцоги, шуты Золотого века, но никого в шляпе. Твою мать!
Он вернулся к лифту и внимательно осмотрел лестничную площадку. Никаких туалетов. Никаких кабинетов. Никаких других помещений, кроме этих трех залов. Он заглянул в шахту, где снова поднимался лифт. Корсо скатился по ступенькам, осознав, что произошло: посетитель заметил его отражение в зеркалах кабины. Доехав до четвертого этажа, он не вышел и велел швейцару отвезти его вниз. Наверняка под каким-нибудь предлогом шельмец всего-навсего пригнулся, поравнявшись с Корсо, а потом, оказавшись вне поля его зрения, снова выпрямился. Чем проще, тем надежнее.
Опросить лифтера оказалось невозможно: кабина вновь взмыла ввысь. Корсо предпочел сделать ставку на холл и сады. Спускаясь по ступенькам, он задавался двумя вопросами: почему этот человек сбежал? И как он мог засечь Корсо; выходит, он его знает?
На первом этаже никого: ни возле кассы, ни в примыкающем к ней книжном магазине. Корсо ринулся к туалетам, мужскому, женскому, проверил каждую кабинку. Nada[38]. Наконец он выскочил из здания. И против воли тотчас замер, ослепленный светом, вспыхнувшим прямо у него перед глазами, не говоря уже о жаре, от которой у него буквально подкосились ноги. Укрывшись в холле, где на него уже стали косо поглядывать, он перевел дух и снова бросился в пекло.
Приложив ладонь козырьком к глазам, он произвел быстрый осмотр местности. Разумеется, никого ни в аллеях, ни под сенью пальм. Казалось, пейзаж начисто лишен всякого присутствия человека и вообще любой материальной субстанции. Деревья выглядели белыми языками пламени, лужайки – ослепительными зеркалами.
